Текст книги "Индия в древности"

Автор книги: Григорий Бонгард-Левин

Соавторы: Григорий Ильин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 66 страниц)

В этом смысле новое существование – результат действий (карм), зафиксированных в предыдущем. Идея изменчивости и непрерывного движения жизни в ходе перерождения была несравненно более важной, чем конкретный ответ на вопрос, что непосредственно движется и изменяется. Концепция «расчленения личности» легла в основу позднейшей метафизики буддизма, центром которой стала детально разработанная теория дхарм. Но это отражало уже новую стадию в развитии буддизма, стадию, когда сложные философские проблемы заняли в нем значительно большее место.

Нирвана. Высшая цель, к достижению которой должен стремиться каждый истинно верующий буддист, – нирвана (nirvāṇa)^[1356]. Несмотря на то что о ней немало говорится в буддийской литературе и еще больше написано буддийскими философами и современными исследователями, многое в ее интерпретации остается неясным. Огромный вклад в исследование этой проблемы внес Ф.И.Щербатской в книге «Концепция буддийской нирваны» (1927). Само слово «нирвана» означает «успокоение», «угасание». В буддизме оно употреблялось для определения достигнутого личными усилиями высшего состояния, когда верующий освобождается от всех земных страстей и привязанностей. Обычно нирвана сравнивается с огнем светильника, погасшего из-за того, что сгорело масло. Все проявления индивидуальности угасли – нет ни ощущений, ни представлений, ни сознания. Действие закона кармы прекращается, после смерти такой человек уже не возрождается и покидает сансару.

Учение о нирване было теснейшим образом связано с концепциями дхарм, восьмеричного пути и взаимозависимого возникновения. Составляющие личность элементы находятся в постоянном волнении и подвержены тем самым влиянию страдания, печали, они несут в себе разные «моральные качества» и «свойства», являясь либо чистыми, благими, благоприятными (для достижения покоя), либо «загрязненными», препятствующими «освобождению». Следование праведному «восьмеричному пути», овладение секретами медитативной практики меняет сочетание психических элементов в пользу добрых, благих, очищающих, ведет их к абсолютному покою, затуханию страстей и жизненной активности; исчезает заблуждение о своей личности – «Я» (pudgala), о мире, наступает окончательное успокоение бытия дхарм, прекращает действие «закон взаимозависимого возникновения». Раннебуддийское «освобождение», следовательно, означало не достижение счастливой вечной жизни (в каких-либо иных, неземных условиях), как в других религиях, а избавление от нее.

Буддисты не считали нирвану смертью. Будда называл свое вероучение «средним путем» – отрицающим и вечную жизнь, и вечную смерть. Нирвана рассматривалась как особое состояние, которое невозможно описать на основании данных опыта. Поэтому в канонических текстах точного определения нирваны нет, и она часто характеризуется отрицательными понятиями (несозданная, неразрушимая, нерожденная, неумирающая, бесконечная). Иногда о нирване говорится, что она – «высшая цель», «высшее блаженство», «высшее счастье», но это только в том смысле, что прекращены страдание, печаль, волнение (дхарм). Нирвана реальна лишь как «высшая цель», как «завершение пути». Согласно раннему буддизму, в нирвану может войти только тот, кто накопил в течение многих предыдущих жизней необходимые моральные заслуги в соответствии с требованиями «восьмеричного пути». В последней земной жизни он должен оборвать все мирские связи, уйти в монахи и посвятить себя усвоению учения Будды, созерцанию и медитации для достижения состояния архатства (т. е. «святости», «освобожденности»), когда прерваны цепь перерождений и воздействие «закона кармы». В раннем буддизме архат считался религиозным идеалом; он достиг высшего совершенства, избавился от мирских привязанностей, являет собой сочетание «незагрязненных» элементов. В «Дхаммападе» (в гл. VII, посвященной архатам) говорится:.

«Их удел – освобождение, лишенное желаний и необусловленное… он отказался от гордости… и такому даже боги завидуют… он как пруд без грязи, у такого нет сансар»^[1357].

Праведный буддист-монах должен был постоянно заниматься «дисциплиной ума», готовить себя к пониманию бренности тела и его частей, абстрагироваться от общества и мирской жизни, добиваться контроля над органами чувств^[1358]. Следующей ступенью считались концентрация мысли, достижение такого состояния непоколебимости ума, которое подобно пламени светильника при отсутствии любого дуновения ветерка. Буддисты не только заимствовали в традиционной практике отшельников особую технику медитации и самогипноза, но и разработали свои приемы медитативной практики. Они получили наибольшую популярность в более поздних направлениях буддизма, но уже и в ранней доктрине существовала классификация методов созерцания – дхьян. Считалось, что благодаря восхождению по четырем дхьянам монах освобождается от ложных заблуждений и страстей. В «Дхаммападе» (378–380) говорится: «Бхикшу называют спокойным, если его тело спокойно, речь спокойна, ум спокоен, если он сосредоточен и отказался от мирских благ …ибо ты сам себе господин, ибо ты сам себе путь. Поэтому смири себя, как купец хорошую лошадь». В конце концов, учили буддисты, наступает ненарушимый никакими эмоциями покой, ибо все психические процессы подавлены^[1359].

Буддисты считали, что в каждом человеке заложена, хотя и в разной степени (иногда в самой малой), способность к трансцендентному знанию, но обычный человек, живущий в мире страстей и страдании, охвачен неведением (авидья); он может подавить его, развить в себе медитативные силы и умение управлять своими эмоциями, даже освободиться от них, если встанет на путь Будды, уйдет в монахи и постоянными «упражнениями ума» приблизится к состоянию архата. Решающей оказывалась, таким образом, практика медитации с целью полной отрешенности от мира^[1360].

На вопрос, может ли человек достичь нирваны при жизни, современные буддисты отвечают положительно. В частности, они ссылаются на те канонические тексты, согласно которым Будда достиг нирваны в момент «просветления»^[1361]. Но как такой взгляд примирить с первой «благородной истиной», согласно которой жизнь – страдание, и не только нравственное, но и физическое (рождение, болезнь, старость, смерть)? Считалось, что нирвана призвана освободить человека от всех страданий, но ведь Будда после «просветления», как о том свидетельствуют данные палийского канона, был подвержен усталости, болезням, старческой дряхлости и смерти^[1362].

У буддистов кроме термина «нирвана» существует еще и термин «паринирвана». Если первый употребляется для обозначения покоя, состояния отрешенности, полного угасания активности, то второй – для процесса непосредственного достижения такого состояния. Показательно, однако, что смерть Будды и его уход в нирвану часто отождествляются. Наиболее важный на палийских канонических текстов, посвященных биографии Будды (и, по-видимому, одни из древнейших), «Махапариниббана-сутта» («Сутра о великой паринирване») описывает события последних дней его жизни. В этой сутре смерть Будды отождествляется с его уходом в нирвану^[1363]. Известно также, что буддийская хронология ведется от нирваны вероучителя, но это всегда и год его кончины^[1364]. Буддийская иконография «решает» тему нирваны (паринирваны), изображая Будду на смертном одре.

«Атеизм» буддизма. И в специальной буддологической, и в общей литературе по религиям Индии нередко встречается утверждение, что ранний буддизм был не религией, а только философским, морально-этическим учением, позднее развившимся в религию^[1365]. Действительно, морально-этические проблемы в раннем буддизме занимали центральное место, но он уже тогда являлся религией, ибо все его этические установки основывались на религиозных идеях о сансаре, карме, учении о рае и аде, признании ведийского пантеона богов и т. д.; буддийское учение об «освобождении» тоже целиком религиозно. Средства достижения нирваны (медитация, йогические упражнения и т. д.) имели сугубо религиозный характер. Архаты удостаивались религиозного почитания, Будда выступал объектом религиозного поклонения. Одним из краеугольных камней системы считается вера (шраддха) в первоучителя и его всезнание. «Маджхима-никая» называет веру основой совершенствования индивида, ведущей к достижению нирваны. В дальнейшем шраддха становится важным фактором психологической тренировки монахов, а многие элементы традиционной религии, принятые буддизмом (паломничество к святым местам, строительство культовых сооружений – ступ, чайтьев и т. д.), играли все возрастающую роль.

Существует также мнение, что ранний буддизм был религией без бога^[1366]. Но это верно лишь в том смысле, что в этом учении не было бога-творца и, более того, его существование решительно отвергалось. Вместе с тем в ранних буддийских источниках часто говорится о богах. В палийском каноне содержатся длинные перечни их имен^[1367]. Индра (обычно под именем Шакра), Брахма, Яма упоминаются постоянно^[1368], боги считались высшими существами, обладавшими сверхъестественными качествами и способными влиять на судьбы людей. Отношение буддистов к ведийским божествам было своеобразным, но не отрицательным; в большинстве случаев они изображались даже восторженными почитателями Будды. По буддийской доктрине, божества могущественны только в мирских делах, в достижении же главной религиозной цели – нирваны – они не способны оказать помощь, ибо стоят ниже архатов. Они – такие же существа, как и люди, хотя и наделены могуществом, помнят о прежних воплощениях, не подвержены болезням и т. д. Они могут достигнуть нирваны оставаясь богами, но никаких привилегий от этого не имеют.

Божества, как и люди, подчиняются закону кармы; этот взгляд, разделявшийся и брахманизмом, в буддизме получил последовательное развитие: многие из небожителей превращаются в людей, искупающих своим положением прежние неблаговидные деяния; основные боги ведийского пантеона олицетворяют лишь степень или стадию процесса духовного восхождения личности.

Включая в свою систему ведийских богов, буддизм выказал безразличие к их традиционным атрибутам и чертам. Характерная для ведизма связь каждого божества с той или иной сферой жизни и природы здесь совершенно утрачена. Боги теряют индивидуальность и, скорее, напоминают обожествленных героев или святых, нежели представителей мира сверхъестественного. Более того, утратив в буддизме многие из своих исконных качеств, ведийские боги приобрели новые, несвойственные им черты. Индра, например, из грозного воителя превращается в носителя морали. Победив и пленив в битве владыку демонов Вепачитту, он не мстит ему, а излагает ему идеи буддийской этики, прощает его и отпускает на свободу.

Созданный ранним буддизмом пантеон весьма своеобразен, но не столько воплощает в себе идею «верхнего мира», населенного могущественными и бессмертными существами, сколько служит доступной пониманию рядового человека иллюстрацией доктринальных положений буддийской религии^[1369].

Как отмечалось, в буддизме нет и не могло быть бога-творца; признание такого бога противоречило бы учению об отсутствии вечной духовной субстанции. Буддизм не являлся атеистическим учением, не было атеистическим и понимание буддистами вселенной. согласно буддизму, извечно существующая вселенная развивается спонтанно и циклически, тогда как ее обитатели, следуя по пути, указанному Буддой, должны прийти к нирване.

Принимая некоторые из брахманистских представлений о мире богов, буддизм последовательно, иногда резко отрицает идею возникновения вселенной в результате деятельности бога-творца. Эта идея, по заявлению самих буддистов, противоположна всем кардинальным положениям их доктрины. В качестве самого веского довода они выдвигают положение, согласно которому вера в Ишвару как творца вселенной разрушает представление о моральной ответственности индивида. Раз все создано кем-то, этот «кто-то» и предопределяет каждое, пусть самое незначительное, событие. В таком случае человек оказывается лишь производным от некой высшей воли. Иными словами, ни для морали, ни для заповедей или правил поведения, ни для праведного пути места в жизни не остается, утверждали проповедники. Буддизм усматривает в тезисе о вселенском творце вызов самой сути своей доктрины и, естественно, отвергает его в категорической форме.

Особенностью раннего буддизма (так же как и некоторые других индийских религий) является отсутствие непосредственной зависимости конечного «освобождения» от воли бога. Будда выше богов, и человек, идущий по указанному им пути, не нуждается в их помощи. Ему предоставляется бóльшая свобода действий; достижение нирваны обеспечивается в основном его индивидуальными усилиями. Вера в то, что Будда – единственный вполне просветленный, учитель не только людей, но и богов^[1370], считалась непременной для каждого буддиста. Уже в самых ранних текстах Будде, хотя он и человек, приписывается сверхъестественное могущество, которым он превосходит небожителей^[1371]. В махаяне Будда фактически обожествлялся, и главные предпосылки этой эволюции заметны уже в раннем буддизме.

«Молчание» Будды. Большие разногласия среди исследователей вызвал вопрос о причинах так называемого молчания Будды: когда «Просветленного» спрашивали о природе мира, его происхождении и законах, он, как гласит предание, отвечал «благородным молчанием». Предлагались самые различные интерпретации этой позиции. Согласно текстам палийского канона, Будда объяснял свое нежелание высказываться по данным вопросам тремя причинами: эти проблемы непосредственно не связаны с практическими вопросами человеческой жизни, не вытекают из положений доктрины, наконец, не способствуют прекращению страданий. Собственно, третья причина обосновывает первые две.

Раннее учение не связано с «абстрактной проблематикой» именно потому, что его единственная цель – определение пути, ведущего индивида к «освобождению». Будда иллюстрировал свой взгляд такой метафорой: человек, в теле которого застряла стрела, должен стараться извлечь ее, а не тратить время на размышления по поводу того, из какого материала она сделана и кем пущена.

Может быть названа и еще одна причина нежелания буддистов вступать в споры, затрагивающие сложные мировоззренческие проблемы, – принципиальное противопоставление своего учения адживикизму и другим шраманским доктринам. Если, как отмечалось, вопросы метафизики этими школами разбирались, то этические проблемы фактически игнорировались: провозглашаемый ими беспредельный фатализм сводил на нет само понятие свободы воли индивида. Ранний буддизм, по-видимому, сознательно противопоставлял себя этим течениям, перенося центр тяжести на этику. Именно она и комплекс проблем, связанных с нормами человеческого поведения, оставляли широкие возможности для разработки той или иной системы предписаний. Этим порождался тот дух «практицизма», которым пронизан весь ранний буддизм. Именно практической направленностью и окрашены его основные морально-этические установки^[1372].

Морально-этические аспекты раннего буддизма. В раннем буддизме, как отмечалось, основной упор делался на самого человека, на его усилия по достижению «освобождения». Уже из учения о четырех «благородных истинах» вытекало, что каждый может достичь конечного «освобождения» собственными стараниями; для этого нужно приобщиться к учению Будды и строго ему следовать, т. е. в первую очередь освободиться от привязанностей к жизни, от суетных желаний. Конечно, путь к нирване труден, нужно прожить множество жизней, добиваясь морального совершенства и поднимаясь к высшей цели со ступеньки на ступеньку^[1373], но «темп продвижения» находится в прямой зависимости от индивидуальных усилий верующего^[1374].

Поскольку «освобождение» достигалось индивидуальными усилиями, оказывался ненужным сложный ритуал, и в первую очередь жертвоприношения; обряды – деяния, являющиеся следствием мирских желаний, а потому исполнение ритуала, принесение жертв, согласно раннему буддизму, никак не помогают приблизиться к нирване. Священный характер вед отрицался; становилось лишним и ненужным жречество.

Следует подчеркнуть, что речь в данном случае идет о жрецах – служителях культа, а не о брахманах как членах брахманской варны. Будда никогда не утверждал, что брахманы заслуживают неуважения; он настаивал лишь на том, что истинное брахманство приобретается не в результате рождения, а праведной жизнью^[1375]. Как известно, многим из наиболее видных учеников Будды традицией приписывалось брахманское происхождение.

Буддийский подход к человеку, к оценке его социального статуса был новым. В брахманизме в целом за исключением отдельных установок упанишад считалось, что высокое сословно-кастовое положение не только дает человеку право на общественные привилегии, но и служит показателем его благородных качеств, нравственной чистоты, морального совершенства. В буддизме же родовитость, этническая и сословно-кастовая принадлежность считались малосущественными качествами, не способными ни серьезно облегчить достижение нирваны, ни воспрепятствовать этому^[1376]. Люди равны в том смысле, что все они живут в мире-страдании и могут добиться конечного «освобождения». Правда, этим представление о равенстве и ограничивается. Характерно, что при перечислении жизненных страданий (в первой «благородной истине») упор делается на физические и психологические моменты. Общественные условия как составные части жизни-страдания (тяжелый труд, низкое сословно-кастовое положение и т. д.) игнорируются. Будда не был социальным реформатором, и буддизм никогда не призывал к каким-либо изменениям в общественных отношениях.

Тем не менее уравнение людей, хотя бы в духовной сфере, соответствовало новым явлениям в развитии древнеиндийского общества в значительно большей степени, чем брахманская доктрина, и способствовало дальнейшему росту популярности буддизма.

В буддийской литературе содержится много приписываемых Будде проповедей и притч, в которых люди призываются к смирению, любви ко всему живому, незлобивости, терпеливости, независтливости и другим добродетелям. Многие из этих предписаний присутствуют в том или ином варианте во всякой религии и заимствованы из обычной социальной практики, но в буддизме они имеют свои специфические акценты.

Любовь Будды к живым существам была не чем иным, как жалостью к тем, кто вынужден жить в мире-страдании. Объяснить людям путь к «освобождению» – вот чем ограничивалась его задача. Поэтому в буддийских текстах можно найти немало высказываний о том, что праведному буддисту должны быть равно чужды и чувства вражды, и чувства активной любви^[1377].

Будде приписывается такое поучение: «Даже если ты услышишь что-нибудь дурное, сказанное в твоем присутствии о них (монахинях. – Авт.), ты не должен поддаваться мирским побуждениям; обуздывая себя, никогда не следуй велениям сердца, никогда не допускай, чтобы бранные слова сходили с уст твоих, но всегда будь дружественным и жалостливым, с сердцем, полным любви и лишенным вражды. Ты должен оставаться таким, если в твоем присутствии кто-нибудь будет бить монахинь кулаком, камнем, дубиной или ножом»^[1378]; «Не ненавистью укрощается ненависть, укрощением ненависти укрощается она: такова вечная дхарма»^[1379]. Правда, все эти призывы нередко забывались. И в самих буддийских источниках можно найти немало примеров, противоречащих сути буддийского этического учения. В «Махапариниббана-сутте» говорится, что уже при дележе мощей Будды его последователи хватались за оружие^[1380]. Об Ашоке, восхваляемом традицией как образец миролюбия, кротости и доброжелательства к людям, буддийские предания сообщают, что он приказал истребить 18 тыс. адживиков за осквернение одним из них изображения Будды^[1381]. Про другого благочестивого буддиста, царя Харшу (VII в. н. э.), сами же буддисты рассказывают, что он сжег 12 тыс. приверженцев млеччхов и завершил этот «подвиг» строительством пяти монастырей, где содержалось по тысяче монахов^[1382].

Свидетельством любви к ближнему и сострадания ко всему живому считается в буддизме широкая пропаганда ахимсы^[1383]. Убийство животных в буддизме не запрещалось категорически, а в некоторых случаях рассматривалось как неизбежное зло. Профессия мясника, например, издавна презиралась, но считаюсь необходимой, т. к. даже монахам разрешалось употреблять в пищу мясо, если оно было приготовлено не ими, а мирянами^[1384]. По преданию, последним блюдом самого Будды была вареная свинина^[1385]. Считалось греховным убивать животных для удовольствия (на охоте, в петушиных боях и т. д.) и особенно для жертвоприношений^[1386]. Проповедь ахимсы была направлена против тех религий, которые главным культовым действием считали жертвоприношение.

Одна из основных этических заповедей буддизма – щедрость в благотворительности^[1387]. Монахам полагалось жить милостыней и потому щедрость мирян считалась праведным актом. В буддийской традиции дарители в пользу монашеской общины всячески восхвалялись, их подвиги на ниве благотворительности старательно рекламировались как пример для подражания. Будде приписывается принятие богатых даров от царя Бимбисары (парк Велувана в Раджагрихе)^[1388], от купца Анатхапиндики (парк Джетавана в Шравасти)^[1389] и др. Именно в этих двух местах, а также в столице шакьев Капилавасту возникли, по преданиям, первые буддийские монастыри.

Сангха. Считалось, что в обычных условиях человек не может подготовиться к непосредственному переходу в нирвану. Он должен предварительно отрешиться от всех мирских связей – от семьи, варны и касты (джати), собственности – и вступить в монашескую общину – сангху^[1390].

Возникновение сангхи относится к начальному периоду существования буддизма; буддийское монашество появилось за много веков до христианского. Кроме того, в раннем буддизме оно играло значительно более важную роль, ибо считалось, что лишь монах может добиться конечного «освобождения». При вступлении в сангху будущий монах проходил обряд посвящения – правраджья: после формальной просьбы о принятии в общину он брил голову, надевал желтый плащ и выбирал себе наставника. Однако полноправным членом он становился только после второго посвящения – упасампады; этому предшествовал испытательный срок, во время которого он изучал основы вероучения и устав общины^[1391]. Выход из сангхи не сопровождался совершением особых обрядов и не влек за собой каких-либо наказаний за отступничество. Но в миру бывший монах не мог рассчитывать на автоматическое восстановление прежних семейных и имущественных прав.

Члены монашеской общины не должны были иметь никакой собственности, кроме одежды и чаши для сбора подаяния. Им не полагалось также добывать себе пропитание трудом^[1392]. Буддизм требовал, чтобы вся энергия монаха направлялась на внутреннее самоусовершенствование, а не на практическую деятельность^[1393], последняя (в том числе труд) отвлекала монаха от главного^[1394] – постижения учения Будды и пути к нирване. Монахи – бхикшу должны были жить только милостыней.

Первоначально сангха не была оформлена организационно. В сухое время года бхикшу бродили по стране, а в дождливый сезон (июль – октябрь) собирались вместе, обычно в пещерах и пригородных рощах, вокруг особо уважаемого проповедника. Постепенно в вихарах – «местах отдохновения» – складывался постоянный состав монахов, затем возникли и монастыри. К IV в до н. э. последние обладали уже разработанным уставом и были четко организованы.

В сангху не принимались рабы, должники, калеки, воины, царские слуги^[1395]; все остальные независимо от их общественного положения могли стать ее членами. Это было показателем определенной демократичности общины; сангха строилась во многом по общинному образцу, основные вопросы жизни решались на собрании полноправных монахов, должностные лица были выборными. Но уже из палийского канона видно, что действительного равенства в общине со временем не стало; в частности, имела значение знатность происхождения монаха^[1396]. Не случайно во всех преданиях подчеркивается, что Будда мог родиться только в царском роду. Почти всем известным ученикам Шакьямуни также приписывается происхождение из знатных и богатых семей^[1397]. Именно они и стали руководить сангхой. О духе неравенства свидетельствует и положение, в котором оказывались вновь принятые в общину: в течение многолетнего периода ученичества они фактически были слугами своих наставников. Но мере того как монастыри богатели, развивалось их хозяйство и росла потребность в рабочей силе, переход послушников в полноправные члены общины все более затруднялся, и многие пожизненно оставались послушниками – как бы бесплатными слугами сангхи^[1398]. Постепенно в общину проникло имущественное неравенство, к исполнению ряда работ стали привлекать рабов.

Монахи по степени святости подразделялись уже на разные категории. Высшими считались архаты – монахи, достигшие полного совершенства. Вне всяких разрядов и выше их стояли будды. Буддисты считают, что Сиддхартха Гаутама – один из прежде существовавших будд^[1399]. Все они будто бы происходили из Бихара и были некогда знатными мужами; провозглашенная ими дхарма хотя и принималась людьми, но приходила в упадок. «Тогда появлялся новый будда, опять приводивший в движение «колесо дхармы». Не вечно и учение Гаутамы Будды – оно будет возрождено новым буддой. Самому Гаутаме приписывается любопытное предсказание: учение исчезнет через 500 лет после его нирваны^[1400]. Некоторые буддисты полагают, что новым буддой будет Майтрея; сейчас же он – бодхисаттва (санскр. boddhisattva – «существо [стремящееся] к просветлению» – стоящий на пути превращения в будду). В хинаяне «концепция бодхисаттвы» еще не была так детально разработана, как позднее в махаяне^[1401] Бодхисаттвами были только прежние, до Будды Шакьямуни, будды, путь бодхисаттвы не рассматривался как единственно возможный, идеалом было достижение архатства.

Согласно преданиям, уже при Будде начинают возникать и женские монастыри^[1402]. Если в индуизме признается высокое назначение женщины как носительницы новой жизни, то в буддизме именно за связь с жизнью она считалась вернейшим союзником Мары – врага дхармы и искусителя. Буддийские притчи полны уверений, что даже лучшая женщина – зло и носительница зла. И все же буддизм не отказал женщине в праве добиваться конечного «освобождения». Считалось, что, достигнув святости, монахиня (бхикшуни) в награду за свое благочестие могла стать архатом. Женские монашеские общины подчинялись мужским и получали оттуда предписания.

Дважды в месяц (в полнолуние и новолуние) монахи должны были участвовать в «покаянном собрании» – упавасатха, во время которого они повторяли основные предписания и каялись в случае их нарушения^[1403]. Серьезными проступками считались умерщвление живых существ, воровство, ложь, нарушение целомудрия, чревоугодие, присутствие на театральных и других зрелищных представлениях, ношение украшений и употребление благовоний, использование мягких лож, принятие в дар драгоценностей. В каноне приводится множество данных о нарушении монахами не только этих, но и ряда иных предписаний^[1404]. Главным наказанием было изгнание монаха из сангхи^[1405].

Раз в год (после окончания сезона дождей) устраивались более торжественные и многолюдные собрания такого же рода (праварана). В них участвовали монахи нескольких соседних общин. Эти собрания были фактически прощальным сбором перед уходом в новые странствования.

Буддисты-миряне. Ранний буддизм учил, что только монахи могут достигнуть нирваны, лишь они, разорвав мирские узы, способны шествовать по праведному пути^[1406]. Но полностью изолироваться от общества сангха не могла: жизненные средства бхикшу получали от мирян. Монахи, заинтересованные в щедрых подаяниях и дарах, старались приблизить к себе мирян и тем самым заставить их помогать общине.

Светские буддисты – упасаки («почитатели») – не отказывались от семьи, собственности, трудовой деятельности, общественных прав и обязанностей. Обряд перехода в упасаки отличался предельной простотой – мирянину достаточно было в присутствии группы монахов трижды произнести символическую формулу: «Я прибегаю к Будде как к защите, к дхарме – как к защите и к сангхе – как к защите» (Будда, дхарма и сангха – «три драгоценности», триратна буддизма). Тем самым мирянин обязывался чтить Будду, выполнять пять моральных предписаний (соблюдать ахимсу, быть правдивым, не красть, избегать чувственных наслаждений, не употреблять опьяняющих напитков) и оказывать материальную поддержку сангхе. Этим он мог обеспечить себе хорошую карму, хотя для достижения конечного «освобождения» необходимо было стать монахом.

Организованной общины мирян-буддистов не существовало. В образе жизни мирянина после принятия им буддизма значительных изменений не происходило, и он мало чем разнился от небуддистов. Тем не менее сам факт обращения, когда не принимались во внимание ни этническая принадлежность, ни общественное положение, – пусть это обращение было непрочным и недостаточно оформленным, делал буддизм заметно отличным от брахманизма и индуизма: индуистом нельзя было стать, им можно было только родиться.

Распространение буддизма. Вскоре после возникновения нового вероучения число его приверженцев стало заметно увеличиваться. Небогатых и особенно неполноправных привлекали идеи о духовном равенстве людей, относительная демократичность сангхи, зажиточных же – отрицание крайних форм аскетизма^[1407], сравнительная простота обрядности. В обязанность буддиста входили участие в проповедях, произносившихся на привычном разговорном языке, повторение некоторых текстов, считавшихся изречениями Будды, присутствие на собраниях монахов. Благочестивым признавалось посещение ступ – сооружений первоначально курганного типа, в которых были захоронены буддийские реликвии, а также мест, связываемых традицией с жизнью Будды: его рождения (недалеко от древнего города Капилавасту), «просветления» (Бодх-Гая, Южный Бихар), первой проповеди (Сарнатх, в окрестностях Варанаси) и смерти (около древней Кушинагары, у границы с Непалом). Объявление именно этих мест главными для паломничества традиция приписывает самому Будде^[1408].

Множество приверженцев буддизм нашел среди горожан. Судя по материалам канонических сочинений, Будда излагал свое учение в городах. Это обстоятельство не могло быть случайным: именно здесь новые явления индийской жизни давали себя знать особенно отчетливо, и именно здесь буддизму сопутствовал успех. Некоторые города долины Ганга были объявлены священными. Однако свои проповеди Будда обращал к разным слоям общества. Он упрекал брахманов в чрезмерной приверженности идее собственной исключительности, в высокомерии и гордыне, обличал их за привязанность к земным благам, роскоши, излишествам^[1409]. Попытки жрецов изображать себя высоконравственными людьми, ведущими простой и строгий образ жизни, казались ему смехотворными.