Текст книги "Индия в древности"

Автор книги: Григорий Бонгард-Левин

Соавторы: Григорий Ильин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 66 страниц)

Однако и сейчас проблему сельской общины нельзя назвать достаточно изученной^[1113]. В качестве объективной причины этого нужно указать на малочисленность источников, причем и в них община со своим замкнутым мирком и стойкими традициями упоминается редко и преимущественно в случайной связи. Тем не менее в 70–80-е годы увидел свет ряд серьезных работ, посвященных данной теме, – советских индологов Л.Б.Алаева^[1114], М.К.Кудрявцева^[1115], Е.М.Медведева^[1116], ученых из ГДР М.Шетелих и Е.Ричл^[1117], индийских Л.Гопала^[1118], Б.Н.С.Ядавы^[1119], Н.Н.Кхера^[1120], Н.Вагле^[1121], Р.С.Шармы^[1122], Ромилы Тхапар^[1123] и др.

Родовая и сельская община. Как общественный организм сельская соседская община вырастает из родовой^[1124]. Это не значит, что генетически все сельские общины связаны с родовыми той же территории: процесс был значительно более сложным. Он проходил одновременно с классообразованием, в обстановке ожесточившихся межплеменных столкновений, миграций, не только естественного ослабления, но и насильственного разрыва родовых отношений^[1125]. Родовая община являлась основой социальной структуры в доклассовом обществе. Сельская же, в которой определяющими были вторичные связи (территориальные, производственные, политические и пр.), хотя в ней всегда сохранялись родственные, возникает в период разложения первобытнообщинного строя и выступает составной частью классового общества.

В ряде случаев общины складывались из лиц, оказавшихся соседями и жителями одного поселения в ходе освоения новых земель, которое иногда осуществлялось стихийно, иногда стимулировалось государством (Артх. II.1). Разумеется, любые общины – и выросшие из родовых, и возникшие в результате кооперирования земледельцев, осваивавших пустующие земли, и образовавшиеся из коллектива земледельцев, переселенных на царские земли, – не могли быть однотипными. Различными оказывались отношения между самими общинами и между ними и государством, темпы сложения и формы общин в тех или иных частях страны. Материалы этнографии^[1126] показывают, что и в настоящее время в отсталых районах можно встретить и родовую и сельскую общину на самых разных стадиях их развития. Судя но данным античных авторов, в Северо-Западной Индии еще в IV в. до н. э. существовали племена, у которых сохранялись весьма архаичные типы родовых общин^[1127]. Аналогичная ситуация была в лесных и горных районах. В главных центрах цивилизации длительный по времени переход к сельской общине в основном завершился, по-видимому, к середине I тысячелетия до н. э., а к концу эпохи древности здесь (особенно вблизи больших городов и торговых путей) связи и внутри сельской общины были заметно ослаблены.

Форму семей, из которых она состояла, нельзя определить с достаточной точностью. В сутрах и шастрах чаще всего подразумевается большая патриархальная семья. Но в этих же источниках раздел ее объявляется добродетельным^[1128]. Поэтому, возможно, в самых развитых частях страны (в первую очередь в городах) большая семья уже распадалась. Деревню этот процесс затронул меньше.

Во всяком случае, о разделе земли при наследовании подробно говорится только в поздних шастрах^[1129].

Кат» санскритские, так и палийские источники свидетельствуют о том, что близкородственные семьи тесно взаимодействовали друг с другом, например, в хозяйственной сфере – взаимопомощь, общее имущество, обязательства в определенных ситуациях содержать бедных сородичей, право получения наследства После смерти родственника, преимущественное право на покупку земельного участка и др. Такой коллектив мог принимать общие решения и налагать наказание на любого из своих членов. Не менее важной была и религиозная общность, скреплявшая родственников, прежде всего единый культ предков.

Из норм обычного семейного права центральным являлся принцип родовой экзогамии, т. е. запрещение браков между членами одной готры (рода). По-видимому, сельские общины составлялись из патриархальных семей или кланов, и родственные связи, таким образом, дополнялись территориальными^[1130]. Изменение занятий, экономического, социального или политического положения каждого общинника в какой-то степени (иногда значительно) затрагивало всех членов родственного объединения.

Сложной была и структура больших семей. Во главе их стоял «домохозяин», «хозяин семейства» – «кулапати», как его называют палийские буддийские тексты. Ему подчинялись жена, дети, нередко братья, приемные дети и более далекие родственники, а иногда, если верить источникам, всякого рода «помощники», «друзья семьи» и прочие патриархально-зависимые лица. К большой семье причислялись слуги и рабы. Подобный характер этой низовой единицы сельской общины отражал особенности, присущие общине в целом, – наличие наряду со свободными, полноправными членами различных категорий зависимых людей и даже рабов^[1131].

Новые исследования дали более подробный материал о иерархической структуре рассматриваемого института. Ядро образовывали полноправные члены, являвшиеся землевладельцами. Они далеко не всегда сами занимались сельскохозяйственным трудом, а порой и не жили в деревне. В «Артхашастре», например, [III.10] говорится, что отсутствующий общинник-землевладелец мог получать доход со своих полей, очевидно сдавая их в аренду или нанимая для их обработки батраков. Источники (буддийские, шастры) пестрят упоминаниями о полузависимых работниках в чужих хозяйствах – батраках, издольщиках и т. д.^[1132] По-видимому, они образовывали значительную часть сельского населения и с точки зрения варно-кастовой принадлежности причислялись к шудрам; некоторые считались даже ниже шудр. Уравнительные тенденции и взаимопомощь характеризовали главным образом отношения родственников (действительных или потенциальных), в то же время традиционные общинные отношения и система взаимных обязанностей затушевывали экономическое и социальное неравенство внутри деревни, разнообразные формы эксплуатации.

Основы внутриобщинных связей. Даже там, где такие связи были ослаблены в наибольшей мере, община продолжала сохранять некоторые права на землю – была коллективным собственником пастбищ, и все жители деревни ими пользовались^[1133]. Возделываемая земля находилась в частной собственности свободных общинников, обладавших правами владения, пользования и распоряжения своими наделами^[1134], но существовали и типичные для эпохи древности ограничения. Так, община контролировала использование и отчуждение участка; определенный круг ее членов – родственники (джнати) и соседи (саманты) – обладали преимущественным нравом на покупку в случае его продажи^[1135]; впрочем, наличие такого ограничения указывает, что земля продавалась и прочим лицам.

Лишь имевший надел считался полноправным общинником; продавший его терял свои права. Внутриобщинные земли могли переходить к другим хозяевам и оказывались собственностью лиц, даже не живущих в деревне. Однако земельный фонд считался нерушимым, и потому новые собственники становились членами общины. Земли ее не могли быть конфискованы государством за неуплату налогов; очевидно, община платила налоги как единое целое. Это также содействовало упрочению связей в ней. Внимание, которое уделяется в шастрах разрешению споров о границе между деревнями^[1136], показывает, что каждая из них рассматривалась как целостный территориальный коллектив^[1137].

Обрабатывалась земля преимущественно силами отдельных семей, но при тогдашнем низком уровне технической вооруженности и в специфических природных условиях Индии они должны были поддерживать постоянные производственные контакты. Очищение площадей от деревьев и кустарников, борьба с наводнениями, рытье колодцев и прудов, охрана жителей и домашнего скота от хищных зверей и посевов от птиц, грызунов и травоядных животных, строительство дорог, возведение культовых сооружений – все это требовало совместных усилий значительных масс людей. Источники (правда, очень скудные) содержат предписания относительно участия в таких работах^[1138]. Потребность в коллективных действиях для успешного ведения хозяйства сдерживала тенденцию к дифференциации внутри общины.

Еще одно обстоятельство тормозило обогащение тех или иных семей: при совершении жертвоприношений, поминок, свадебных и прочих обрядов каждый общинник в соответствии с обычаями родоплеменной древности угощал и одаривал общину или обусловленную тем же обычаем часть ее. Это было непременной обязанностью и, несомненно, способствовало некоторому перераспределению результатов труда.

Хотя индивидуальные хозяйства были в своей основе натуральными, они не могли обеспечить себя всем необходимым. Выгоды от разделения труда были очевидны – общинники занимались земледелием, а нужные инструменты, упряжь, утварь получали от специальных мастеров, живших на территории общины. Особенность последней как производственного коллектива заключалась тем самым в том, что в нее входили и неземледельцы, обслуживавшие общие и частные нужды ее членов. В источниках упоминаются, например, пять деревенских ремесленников (кару) – горшечник, кузнец, плотник, цирюльник, прачка^[1139]. Указывается также на сторожа, пастуха, мусорщика, жреца-астролога^[1140]. Ремесленники и слуги общины земельных участков не имели и потому полноправными членами ее не являлись. Согласно нормам сословно-кастового строя, они относились обычно к варне шудр. Впрочем, и между ними существовали различия: те, кто делал «чистую» работу, стоял выше, чем, например, мусорщики (они же уборщики падали и нечистот), презиравшиеся населением, ибо работы, которые они выполняли, считались ритуально оскверняющими^[1141]; их старались поручить рабам, если таковые имелись в деревне^[1142]. Иногда община в качестве коллективного работодателя нанимала нужных ей лиц на стороне. Мы не располагаем сведениями о вознаграждении общинных ремесленников и слуг. В средине века наиболее распространенной формой была оплата натурой (каждое хозяйство выделяло определенное количество зерна в год); возможно, то же наблюдалось и в древности.

Община выступала и как самостоятельное «юридическое лицо» и могла заключать «законные» сделки и соглашения (Ману VIII.219, 221); государство старалось воздерживаться от частого вмешательства в ее внутренние дела и предпочитало принимать во внимание нормы, которыми руководствовалась община (Артх. III.7.10; Ману VIII.41, 46). Большинство споров, возникавших здесь, разрешалось третейским разбирательством, собранием членов или старостой. Община имела право изгонять нарушителей и накладывать на них штрафы, которые поступали в ее фонд^[1143]. Только самые серьезные преступления рассматривались в царском суде^[1144].

Совместное проживание общинников и коллективный труд содействовали упрочению социальных связей между ними. Не очень полагаясь на охранительную силу государства, они сами заботились об обороне своей деревни и своего имущества – обносили селения деревянной оградой^[1145], содержали сторожей и готовы были постоять за себя^[1146]. Это, конечно, не обеспечивало полной безопасности, но могло спасти в случае нападения разбойников и мародеров.

В немалой мере членов общины сплачивало участие в развлечениях и празднествах^[1147], а также религиозное единство. Культовая практика отличалась простотой; совершали обряды общинные жрецы. Для общих мероприятий использовались специальные помещения – шала, сабха, где проводились собрания, устраивались празднества, разбирались спорные вопросы; сюда после трудового дня приходили селяне, чтобы побеседовать о делах, послушать рассказы задержавшихся путников или бродячие монахов.

Общинная администрация. Система управления основывалась на древних традициях: сохранялись многие старые формы, хотя и претерпевшие изменения. Деревенская сходка, например, становилась все более узким по составу собранием – на ней присутствовали лишь главы семей^[1148]. Важнейшим лицом в общине был староста, обычно уже не выборный; скорее всего должность эта стала монополией определенной семьи и передавалась по наследству. В общинах, возникавших на царских землях, староста, вероятно, назначался^[1149] и оказывался как бы низшим звеном налогового и административного аппарата (но и в более автономные коллективы власти стремились в таком качестве направить угодных им лиц). Ему надлежало наблюдать за порядком в селении и сообщать о совершающихся там преступлениях^[1150]. В его функции входило обеспечение безопасности деревни, организация охраны ее границ и содержание в порядке оборонительных укреплений. Староста выступал естественным руководителем совместных работ, разрешал споры, созывал сходку и даже исполнял обязанности мирового судьи^[1151].

Важная роль в общине принадлежала писцу (лекхака). Он вел учет налоговых взносов, земельных угодий, участков отдельных семей и в необходимых случаях оформлял документацию. О существовании общинных писцов мы знаем только из надписей, относящихся уже к первым векам нашей эры. Не исключено, что эта должность действительно возникла сравнительно поздно, в связи с бюрократизацией аппарата и усложнением отношений как внутри общины, так и между нею и государством.

Большим влиянием пользовался деревенский жрец, часто бывший и астрологом: он должен был не только присматривать за местным святилищем и совершать обряды, но и толковать расположение планет, знамения и приметы. В серьезных делах общинник не предпринимал ничего без совета астролога – последний устанавливал время для начала полевых работ, возведения построек, день и час свадеб и т. д.

Место общины в древнеиндийском обществе. Наряду с архаичными формами, где преобладали коллективный труд, коллективная собственность и уравнительное распределение (они представляли первобытнообщинный уклад, элементы которого сохранялись в стране вплоть до нового времени), на большей территории уже к середине I тысячелетия до н. э., видимо, распространились сельские общины, также различавшиеся между собой^[1152]. В изучаемый период община составляла естественную часть рабовладельческого общества, но особенности ее положения и важная роль в социально-экономической жизни позволяют говорить об общинно-рабовладельческом укладе^[1153].

В значительной мере она была автономным самоуправляющимся общественным организмом и в условиях натурального хозяйства, при несовершенстве средств сообщения, слабых экономических связях с городом и другими общинами, неразвитости государственного аппарата являлась институтом, освобождавшим центральную власть от необходимости создавать особые органы управления на местах.

Сельские общинники были основным податным населением, однако их не следует относить к эксплуатируемому классу^[1154]. Государство не выступало собственником общинной земли, и потому выплачиваемый ими налог неправомерно считать рентой-налогом. Только на принадлежавших царю землях налог совпадал с рентой; в этом случае речь могла идти о прямой эксплуатации – присвоении чужого труда собственником средств производства. Налогообложение, коль скоро отсутствует собственность на средства производства, принадлежит сфере государственной политики, а не производственных отношений.

Нужно учитывать, что государство обеспечивало полноправным общинникам нормальную производственную деятельность и безопасность от внешних вторжений, защиту личности, имущественных прав, удержание в повиновении рабов и прочего подчиненного люда и т. д.

Присвоение части налоговых поступлений верхней прослойкой господствующего класса, использующей свое доминирующее положение в социальной, политической и идеологической областях, осуществлялось неэкономическим путем (получение синекур, жалованья на государственной службе и привилегий, взимание дополнительных поборов и т. д.).

В монархиях указанная прослойка, сохранив за сельской общиной известную административную автономию, постепенно оттесняла ее от активного участия в политической жизни. Ушли в прошлое времена, когда власти должны были считаться с мнением общинников, когда их старосты созывались царем на совещания, присутствовали на церемонии коронации и даже назывались «делателями царей» (раджакартарами)^[1155]. Общинников перестали привлекать к несению военной службы, что означало снижение их социального статуса. Политическая изоляция этих коллективов была отмечена Мегасфеном: «Земледельцы освобождаются от военной службы, их работы не нарушаются ничем; они не ходят в город, не занимаются никакими другими делами, не несут никаких общественных обязанностей»^[1156].

Но благодаря своей исключительной живучести сельская община в Индии смогла просуществовать до становления капиталистических отношений, приспосабливаясь к новым обстоятельствам и меняя характер. Правда, роль ее на разных этапах истории страны была неодинаковой. В ведийский период именно этот гражданский коллектив обеспечил хозяйственное освоение территории, содействовал сложению цивилизованного общества. С ростом городов сельская община уступает им ведущее место, и хотя развивается в том же направлении, но с заметным отставанием. Как замкнутый экономический и социальный организм, она сдерживала межобластное разделение труда, расширение товарного производства, торговли и способствовала общему замедлению темпов развития страны. Столь же заметно менялось значение общины в раннее средневековье.

Испытывая влияние города и государства, она, в свою очередь, оказывала воздействие на все стороны жизни общества. Древнеиндийские республики долго сохраняли многие признаки общинной организации и даже назывались «общинными терминами» – «гана» и «сангха». По ее образцу строились городские корпорации ремесленников и купцов, а также буддийские и джайнские общины. Сангхи джайнов, например, подразделялись на ганы^[1157], а те – на более мелкие единицы – кулы (семьи). Община была носителем и передатчиком ряда лучших традиций, которые до сих пор живы и проявляются в наиболее привлекательных чертах индийского деревенского населения – духе коллективизма^[1158], чувстве собственного достоинства, гостеприимстве и т. д.

Варны и касты. Община как сложный социальный организм была теснейшим образом связана с сословно-кастовой структурой. Она (на что уже указывалось) охватывала и полноправных свободных, и зависимые слои, принадлежавшие к низшим кастам. Функционирование ее в большой степени определялось комплексом традиционных прав и обязанностей. В магадхско-маурийскую эпоху сословно-кастовая система в результате роста материального производства и городов, углубления процесса разделения труда, развития рабовладельческих отношений, укрепления государственности претерпела существенные изменения^[1159]. Основой для оценки общественной значимости человека все в большей степени становилось не происхождение, а имущественное положение и фактически занимаемое место в обществе. В источниках не раз восхваляется богатство, обладание которым способно компенсировать недостаточную знатность, ученость, добродетель и прочие вызывающие уважение качества.

В самых разных источниках все чаще находит отражение попытка противопоставить принципу родовитости принцип приобретенного духовного совершенства. В вероучениях, возникших и укрепившихся в то время в Индии (буддизм, джайнизм), эти установки легли в основу их этических учений^[1160]. Известные уступки приходилось делать даже ревностным защитникам ортодоксальных воззрений.

Однако, чем больше трансформировались явления действительности и чем меньше они отвечали древним предписаниям, тем упорнее брахманство цеплялось за них. литература дхармасутр и дхармашастр пронизана идеей возвеличивания брахманов и принижения других варн.

Надо напомнить, что до начала XX в. изучение древней Индии опиралось главным образом на материалы античных писателей и брахманских религиозных источников, причем эти материалы нередко использовались некритически. Реально существовавшим подчас считалось многое из того, что лишь прокламировалось или было, с точки зрения авторов древних трактатов, желательным. В шастрах границы между варнами оказывались резкими, неравноправность шудр всячески подчеркивалась, о них говорилось с ненавистью и презрением. Зато брахманы чрезмерно превозносились, и их положение характеризовалось как исключительное. Вследствие этого древнеиндийское общество нередко изображалось как общество, которое возглавлялось жречеством, обладавшим неограниченной властью и исключительными привилегиями^[1161].

Когда же ученые ближе познакомились и с другими источниками (буддийскими, джайнскими, эпосом и художественной литературой), выявилось, что сложившиеся представления не соответствовали действительности. Именно тогда стали высказывать мнение, что вся система деления общества на четыре варны была фикцией, результатом чрезмерной склонности древнеиндийских мыслителей к любого вида систематизации^[1162]. (Правда, это гиперкритическое мнение большинство исследователей не поддержали. Между тем система варн не только существовала^[1163], но и рассматривалась индийцами как одна из главных особенностей, отличавших их страну от соседних областей, где население делилось только на свободных и рабов и где «свободные становились рабами, а рабы – свободными»^[1164].

Фактическое положение варн в ту эпоху не вполне соответствовало схеме, изложенной в брахманской литературе^[1165]. Даже в сутрах и шастрах указывается на обстоятельства, при которых отход от традиционной деятельности считался допустимым. Это относилось к членам всех варн, хотя и не в равной мере^[1166], – теоретически лишь представители высших могли посвящать себя некоторым занятиям низших, а не наоборот^[1167]. У Ману (III.150–167) перечисляются категории брахманов, которых не следует приглашать на поминки, и среди них лекари, торговцы, слуги, ростовщики, пастухи, актеры и т. д. В джатаке 495 упоминаются брахманы лекари, слуги, возницы, торговцы, земледельцы, ремесленники, охотники и т. д.^[1168]

Подобные данные имеются и о членах второй варны. Так, в джатаке 531 (V.293–296) кшатрий становился сначала горшечником, затем садовником, поваром, причем все эти работы характеризуются как достойные раба или наемного работника. В джатаке 464 (IV.84) рассказывается о кшатрии-купце, в 467 (IV.169) – о слуге^[1169]. Но военное дело, государственная служба были все же для представителей этого сословия основным занятием.

Обязанности вайшьев очерчены менее ясно и связываются с самыми разными сферами экономической деятельности. В деревнях к вайшьям по-прежнему относилась подавляющая масса полноправных общинников – земледельцев и скотоводов; в городах – купцы и ростовщики. Во второй половине I тысячелетия до н. э. – время расцвета ремесла (особенно городского) – вайшьями, возможно, была некоторая часть ремесленников, зажиточных и работающих в ритуально «чистых отраслях», которые требовали высокой квалификации и были сопряжены с обслуживанием нужд царского двора (художественные ремесла, оружейное дело и т. д.). Однако в большинстве своем ремесленники принадлежали, вероятно, к шудрам. «Услужение» (śuśrūṣa, sevā), считавшееся в шастрах обязанностью последних, предполагало все виды работ, производимых не для себя и семьи, а для других; под понятие «живущие услужением» подходили не только слуги, но также наемные работники (постоянные или временные) и ремесленники.

Интересные свидетельства о варнах приводят античные писатели, опиравшиеся преимущественно на материалы Мегасфена. Он различал семь разрядов в индийском населении: мудрецы, земледельцы, пастухи, ремесленники, воины, «наблюдатели» и царские советники^[1170]. Его схема отражает деление скорее по роду занятий, чем но сословиям^[1171]. Возможно, это служит косвенным доказательством того, что место человека в период ранних Маурьев определялось прежде всего фактическим положением в обществе, а не происхождением.

По всей вероятности, система варн в разных частях страны была не одинакова. Некоторые особенности были присущи ей, например, в древнеиндийских республиках. Там, где процесс классообразования еще но начался или находился в начальной стадии (в первую очередь в Южной и частично в Центральной Индии), она в законченном виде, вероятно, еще не сложилась.

Наряду с варнами общество в рассматриваемую эпоху делилось на касты (джати), хотя окончательное оформление кастовой системы относится к более позднему времени. В раннебуддийских сочинениях часто встречается термин «джати» (jāti), обозначавший и группы внутри варн, и два главных подразделения – высшее (кшатрии и брахманы) и низшее (чандалы, корзинщики, охотники, колесничие и подметальщики). Иногда во вторую группу включались вайшьи и шудры^[1172]. Судя по раннебуддийским текстам, в основе «системы джати» лежали преимущественно родственные отношения, хотя важным критерием были и профессиональные связи. Упоминание среди низших джати чандалов, издревле племенного образования^[1173], указывает на включение в кастовую структуру ряда неарийских племен – процесс, проходивший особенно интенсивно в период сутр и шастр. Однако, говоря о чандалах и некоторых других племенах (скажем, нишадах), буддийские и джайнские тексты помещают их вне варны шудр; статус их напоминает положение неприкасаемых, о которых подробно известно из более поздних источников^[1174]. Во многих джатаках подчеркивается «неприкасаемость» чандалов – они должны жить вне города, исполнять грязную работу (кремация трупов, уборка улиц), принимать пищу иную, чем члены варн и джати. Считалось, что общение с ними оскверняет человека, приносит ему несчастья, связано с грехом^[1175].

Брахманы. В брахманских сочинениях настойчиво повторяется мысль об исключительности этого сословия. Зачастую составителям названных текстов изменяло чувство меры, и тогда появлялись такого рода восхваления: «Они (брахманы. – Авт.) могут делать богов из тех, кто не бог, и не богами тех, кто является богом. Разгневавшись, они способны создать другие миры и других властителей миров… Они боги богов и причина причин… Ученый или неученый брахман – всегда великое божество…»^[1176]. «Брахман, рождаясь для сохранения сокровищницы дхармы, занимает высшее место на земле как владыка всех существ. Все, что есть в мире, – это способность брахмана… Ведь люди живут по милости его… Только он один имеет право на всю эту землю»^[1177].

Авторы сутр и шастр упорно настаивали на привилегиях данного сословия – его представители не облагаются налогами^[1178], не попадают в кабалу за долги, не подвергаются смертной казни^[1179], телесному наказанию или пытке во время следствия; проступки против брахманов рассматриваются как тяжкий грех^[1180].

Впрочем, многое из того, на что претендовали члены этой варны, оставалось только претензиями. Имеются сведения, что они, подобно членам других варн, платили налоги (например, брахманы ремесленники, купцы и т. д.); если не посвящали себя традиционным занятиям^[1181], подвергались и смертной казни, и калечению по суду^[1182]; имущество их подлежало конфискации. Судя по буддийской литературе, брахманы могли заниматься земледелием (джатаки III.163, 293; IV.276) и скотоводством; в медицинских трактатах говорится об обучении врачеванию их сыновей, что противоречило брахманским предписаниям. В джатаках упоминаются брахманы пастухи, охотники, слуги^[1183]. Патанджали (III.4.69) писал о брахмане, работавшем дровосеком; по его словам, среди лиц, принадлежавших к этому сословию, встречались очень бедные люди^[1184]. Перечисленные в дхармашастрах наказания для членов низших варн, оскорбивших брахманов словом или действием^[1185] (это приводится обычно в современной литературе для подтверждения мнения об их исключительности), не подтверждаются данными других источников^[1186].

Необходимо отметить, что в изучаемый период в Индии еще не было храмов, являвшихся в других странах основой политического влияния жречества и центрами его деятельности, а также храмовых хозяйств, игравших столь важную роль, скажем, в Вавилонии или Египте; очевидно, не было и какой-либо организации брахманов даже в местном масштабе. Следовательно, отсутствовали экономические и политические предпосылки для реального главенства их в древнеиндийском обществе.

И тем не менее они продолжали занимать очень видное положение в качестве идеологов господствующего класса, хранителей и толкователей древних традиций, исполнителей культовых действий. Их почитали как лиц, совершавших магические обряды, толковавших приметы и предзнаменования^[1187]; нередко оно выступали в роли деревенских знахарей и колдунов. Наконец, именно они занимали должности в государственном аппарате (особенно в суде), могли быть и сенапати – командующими армией^[1188].

Даже буддийские сочинения говорят о брахманах как о советниках правителей, называют их среди крупных чиновников – аматьев и махаматров. И не случайно селевкидский посол Мегасфен писал, что «их… используют цари в так называемом великом совете, на который мудрецы сходятся в начале каждого нового года в царский дворец, и все, что каждый из них придумал или заметил полезного для государственных учреждений, излагается здесь публично» (Страбон XV.1.39).

Экономически некоторые группы брахманов тоже были весьма сильны – владели крупными земледельческими и скотоводческими хозяйствами^[1189], царь дарил им земельные участки и деревни (брахмадея)^[1190]. Следует сказать, что высоким экономическим статусом брахманы обладали прежде всего в монархиях^[1191].

Кшатрии назывались в брахманских сочинениях вторым по важности и значению сословием, но буддийская и джайнская литература отводила им обычно первое место^[1192]. Это, очевидно, имело серьезные основания (ведь у буддистов и джайнов было меньше причин восхвалять кшатриев, чем у брахманов – самих себя) и в целом соответствовало реальному положению вещей. Несмотря на определенную тенденциозность буддийских сочинений, они отражают дух эпохи. Будде приписываются слова о том, что кшатрии выше брахманов^[1193] и являются лучшей из четырех варн^[1194]. В одной из джатак (I.19) приводится мысль о том, что будды рождались не в варне вайшьев (vessa) или шудр (sudda), а только в варнах кшатриев или брахманов. «И поскольку кшатрийская варна теперь высшая, я, – говорит Будда, – буду вновь рождаться представителем этой варны»^[1195].

Глава государства был, как правило, кшатрием; на высших правительственных постах (особенно военных) в центре и на местах находились кшатрии (кстати, на содержание армии и администрации шли основные доходы государства, поступления в виде налогов, пошлин и т. д.), они же получали львиную долю добычи после успешных сражений. Им нередко принадлежали крупные земельные поместья. Показательны, например, толкования, которые дают понятию «кшатрий» «Дигха-никая» (III.92–93) и комментатор Буддхагхоша (Сумангалавиласини III.870): «Кшатрий – это владелец полей (khettānaṁ pati, khettasāmino), а не только титул». По свидетельству Мегасфена (Арриан. Индика XII.2–4), представители воинской группы, «если нужно сражаться, сражаются, когда же заключен мир, ведут веселую жизнь; от государства им идет такое жалованье, что на него они без труда могут прокормить и других». Иными словами, в руках кшатриев сосредоточивалась военная, политическая и экономическая власть, а потому можно сказать, что скорее брахманы зависели от кшатриев, чем наоборот.