Текст книги "Самая долгая ночь"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Детектив-голландец посмотрел ей в глаза, однако не вывел ее из строя. Он вообще не стал ничего делать. Никого не позвал, хотя вполне мог бы докричаться до того офицера СД с холодными, пронзительными глазами, который в тот момент проверял пассажиров хвостовых вагонов.

– Это ведь не ты, малышка? – вот и все, что он тогда сказал.

Локомотив снова прогудел – два коротких гудка, и они на всех парах пронеслись мимо переезда. Река чувствовала плечо Леонарда рядом со своим. Ее пальцы переплелись с его пальцами. Она чувствовала исходивший от его плаща легкий запах американских сигарет, и запах этот вселял в нее чувство безопасности.

Свободную руку Река положила на пальто и нащупала очертания листа бумаги, который она, аккуратно сложив, сунула во внутренний карман. Тогда, на чердаке, она еще не закончила свой набросок, однако и его было достаточно, чтобы увидеть ту печаль, что она вложила в глаза портрета. Его глаза. Просто удивительно, как они из молочно-серых порой становились почти черными. Достаточно того, подумала она, что ей в руки попал карандаш. Если учесть, что ни карандаша, ни тем более кисти, она не держала в руках с пятнадцати лет. Она закрыла глаза и постаралась вспомнить, как Леонард выглядит на ее портрете.

Затем открыла их и посмотрела на него. Такой мужчина, как он, ей в жизни встретился впервые. Может, все американцы такие? Сильный, мужественный, гордый? Какой свирепый у него был вид тогда, на польдере, когда ей казалось, что он вот-вот нажмет на спусковой крючок пистолета. Нет, ему наверняка было страшно, тогда всем было страшно, но он был готов воспользоваться им. Прости меня, папа, мысленно сказала себе Река, но Леонард никогда бы не сказал, что все, нам всем конец, после того, как выкрикнули его имя, чтобы отправить в расход. Он бы стоял за себя до самого конца.

А поскольку они сидели, тесно прижавшись друг к другу словно любовники, при этой мысли Река даже слегка покраснела, и в принципе нетрудно было представить, что другие пассажиры в их купе – обыкновенные путешественники, то она склонила голову ему на плечо. Этот поезд вполне мог идти в Брюссель или в Копенгаген, и она могла ехать туда провести выходные дни вместе со своим возлюбленным.

– Поцелуй меня, – прошептала она Леонарду, однако, не решаясь поднять головы, чтобы заглянуть ему в глаза.

Он положил ладонь ей на щеку, рядом со шрамом и повернул ее голову к себе. Река закрыла глаза. В эти мгновение Аннье исчезла из ее внутреннего взора, а сердце, хотя и продолжало биться бешено в груди, но теперь уже не от страха. Леонард поцеловал ее в губы, его рука погладила ее шрам. Затем он скользнул ладонью ей на шею, прижимая ее к себе, и по плечам тотчас пробежал холодок. Губы ее раскрылись навстречу ему, кончики их языков соприкоснулись раз, другой. Голова пошла кругом, а она все сильнее и сильнее отвечала на его поцелуй. Нога ее задрожала, но Леонард так и не оторвался от ее губ.

Словно в полусне она услышала, как кто-то в купе сказал:

– Mewrouw, dat is niet gepast, mewrouw?[19]19
  Мадам, разве это не подходит?


[Закрыть]

Ее назвали замужней женщиной, женой. Впрочем, она пропустила это замечание мимо ушей. Губы Леонарда все еще были прижаты к ее губам, и она вдыхала его американский аромат, ощущала тепло его тела, особенно, когда он положил вторую руку ей на грудь.

– Monser? Er zuten hier kinderen.[20]20
  Господин? Здесь есть дети.


[Закрыть]

Вновь раздался свисток паровоза, стальные колеса вновь проскрежетали по рельсам, состав, не сбавляя скорости, вписался в очередной поворот, и их еще сильнее прижало друг к другу.

Река в последний раз прикоснулась языком к губам Леонарда и мягко отстранилась от него.

Она не смела посмотреть ему в глаза. Вместо этого она посмотрела на его руку, которая, соскользнув с ее груди, теперь лежала у нее на коленях. Рука, по которой словно рельсы пролегли две параллельные линии. Она прикоснулась к его руке, и их пальцы сплелись снова.

– Ik ben zo bang, – сказала она, не решаясь посмотреть в его серые глаза, а затем добавила, уже по-английски. – Мне страшно.

Леонард ничего не ответил, лишь высвободил руку и, поднеся к подбородку, приложил палец к ее губам – мол, ничего не говори.

Весь путь до Хоогхалена они неслись со скоростью пятьдесят километров в час. Странно, но им навстречу не попалось никого, лишь горстка голландских детей, игравших рядом с железнодорожным полотном возле Цволле. Состав летел мимо, и дети махали руками. Не было слышно никакой стрельбы, ни один еврей не спрыгнул с поезда, никто не попытался вскочить в него на ходу.

Похоже, что коротышка-голландец все же ошибся насчет поезда. А может, и не только поезда, а вообще ошибся.

Состав медленно, задним ходом въехал на ветку, что тянулась последние пять километров до Вестерборка. Было слышно, как колеса ударяются о рельсы. Спустя пятнадцать минут, как только ворота Вестерборка распахнулись, Пройсс высунулся наружу, под дождь, чтобы бросить взгляд во всю длину поезда, пока локомотив втягивал вагоны на территорию лагеря.

– Ну что я вам говорил, ничего, – произнес Гискес, не скрывая своего раздражения. – Теперь сами видите, что они отказались от этой затеи. Мы переоценили этих людей. Они либо бежали, либо ушли в подполье. Как бы там ни было, это, насколько я понимаю, ваш последний поезд? До четверга, как сказал вам тогда в подвале ваш коротышка.

Пройсс вытащил из портсигара последнюю сигарету, закурил и выпустил в окно дым. Двигатель наконец умолк, тендер следующего вагона стукнулся о локомотив, и железный пол под ногами Пройсса слегка покачнулся. Он поднял воротник мундира. Когда он в спешном порядке покидал Ойтерпестраат, то позабыл прихватить с собой плащ, и шагнул к лестнице, что вела вниз.

– Вы куда? – удивился Гискес.

– Сейчас вернусь. Наш толстяк-голландец в синем костюме, должен был уже давно приехать сюда в моей машине. Пойду его поищу. Мы с ним вместе вернемся в Амстердам.

– Я спросил вас, Пройсс, куда вы?

Пройсс обернулся на Гискеса.

– К коменданту лагеря, куда же еще. Я еще ни разу не сопровождал состав, и когда он услышит, что я здесь, – а он точно это услышит, – то будет ломать голову, с чего бы это. Я должен ему все объяснить.

– Ничего не говорите ему, Пройсс, иначе… – попытался остановить его абверовец.

– Иначе что? Что, если коротышка все-таки прав и состав угонят из Вестерборка? Тогда комендант будет недоумевать, почему я был здесь, вернее, почему здесь были мы, – ответил Пройсс. – Он начнет задавать вопросы или сообщит в Гаагу, и тогда наш с вами секрет будет раскрыт, друг мой.

– Эти евреи по-прежнему в Амстердаме, уверяю вас. И не надо ничего никому рассказывать.

– Не волнуйтесь, – успокоил его Пройсс. У него в голове начала формироваться новая идея. Как одним махом решить сразу две проблемы.

Он сошел с локомотива и уже в следующую минуту промок до нитки.

Кабинет коменданта располагался в хлипком деревянном строении, которому срочно требовался слой новой краски и новая крыша. Поперек конькового бруса был гвоздями прибит квадрат брезента. А еще чуть дальше от ворот и административного здания виднелась большая одноэтажная постройка, в окнах которой горел свет. Судя по всему, жилище коменданта.

Пройсс бесцеремонно распахнул дверь в кабинет и стряхнул с себя воду. Сидевший за столом молодой эсэсовец – а отнюдь не офицер СД, как он ожидал, – оторвал глаза от бумаг и посмотрел на него. Пройсс успел заметить, что стол колченогий.

– Унтерштурмфюрер Брумм, – произнес Пройсс.

– Слушаю, – ответил молодой человек, разглядывая нашивки на мундире Пройсса. – Гауптштурмфюрер, чем могу быть вам полезен? – Брумм покосился на нашивку с эмблемой СД.

– Пройсс, отдел IV B-4, Амстердам, – представился гость. – Мы разговаривали с вами по телефону, унтерштурмфюрер. Я прибыл с этим составом. И хотел бы поговорить с вашим комендантом.

– Гауптштурмфюрер, простите? – этот парень оказался столь же медлительным и непонятливым, как и тогда по телефону.

– Разыщите его мне.

Брумм попытался изобразить улыбку, но она получилась какая-то кислая. Он облизал толстые губы. Пройсс склонился над колченогим столом. Ему показалось, что его нос уловил запашок спиртного.

– Извините, гауптштурмфюрер, но оберштурмфюрер не может сейчас говорить с вами. Он сейчас со Шлезингером, главой еврейской администрации лагеря. Выдает ему номера.

Судя по всему, этот Брумм умелый пьяница. По его разговору не скажешь, что он пьян.

Пройсс выдержал паузу. Его состав прибыл в Вестерборк в целости и сохранности, на этом его полномочия заканчиваются. Он лично проследил за тем, чтобы поезд вошел в ворота лагеря, и теперь евреи – не его проблема, и он может сложить с себя всякую ответственность. Разумеется, это не отменяет тонкой политической игры. Стукни он сейчас кулаком по столу и потребуй Геммекера, он не только бы настроил против себя того, кто сидел за столом, но и наступил бы кое-кому на любимую мозоль, например, Науманну. Потому что и Геммекер, и этот тупица Брумм, и их лагерь – все они были в ведении бригадефюрера.

Так что он должен дважды подумать, прежде чем что-то сказать. Нужно придумать что-то такое, что бы выглядело как веская причина его личного прибытию в лагерь, и при этом не выдать секрета. Ага, кажется, придумал.

– Завтрашний транспорт в… – Он точно не помнил, куда отправят завтрашний состав, хотя, какое это имеет значение? – Во сколько он отходит?

– В одиннадцать, каждый раз в одиннадцать утра, герр гауптштурмфюрер.

– А как насчет охранников? Сколько их будет?

– Не понимаю вас.

– Сколько охранников будет на поезде, унтерштурмфюрер? Неужели это так трудно понять с первого раза? – рявкнул Пройсс, и тесный кабинет наполнился его криком. Впрочем, сдержаться он никак не мог, поскольку им уже овладела головная боль.

– Как обычно, голландские жандармы, гауптштурмфюрер. Плюс несколько из орпо. Точно число мне неизвестно. Где-то около десятка человек.

– А эти охранники? Они патрулируют каждый вагон? – поинтересовался Пройсс, вспомнив, как он утром заставил жандармов скрючиться на подножке каждого вагона.

– Нет, гауптштурмфюрер. Они находятся в последнем вагоне. Как обычно. Евреи заперты в своих вагонах, как вы понимаете, – Брумм в очередной раз улыбнулся своей кривой улыбкой. – Это наша обычная практика.

– Да, да, понимаю.

– А в чем, собственно, проблема? – поинтересовался Брумм.

Вопрос был задан в лоб. Как и ожидал Пройсс. Именно этого он и боялся. Впрочем, ответ у него имелся, но случай воспользоваться им там и не представился. Потому что в следующий миг в кабинет, громко топая, ввалился оберштурмфюрер Геммекер; из-под фуражки торчали мокрые волосы. Пройсс повернулся к коменданту Вестерборка. Геммекер был чуть старше его, ближе к сорока, высокий и, по мнению Пройсса, внешне слишком привлекательный для своей должности. Светлые волосы, правильные черты лица, словно нарисованные искусным рисовальщиком.

– Что вы хотели? – спросил Геммекер, пристально глядя на Пройсса из-под аккуратно подстриженных бровей.

Пройсс был всего на одно звание выше его, но перед Геммекером он держал себя так, будто был как минимум на десяток рангов выше. Как будто сам господь бог или рейхсфюрер СС явился к нему в лагерь и принялся раздавать указания.

Какой, однако, наглец, подумал Геммекер. А все потому, что на рукаве у него нашивка СД, а в старые добрые времена он служил в карательных отрядах. Геммекер слышал, будто этот Пройсс приятель Науманна, нового начальника сил СД в Гааге, так что, – хочешь не хочешь, – но с этим нахалом придется держаться в высшей степени учтиво, если не подобострастно. С другой стороны, до него дошли слухи, что Пройсс в сорок втором перенес нервный срыв и его в срочном порядке отправили домой, в госпиталь, чтобы он мог подлечить расшатанные нервишки. Прошлой осенью он оказался в Амстердаме только благодаря своему приятелю и покровителю бригадефюреру.

Выскочка, подумал Геммекер, глядя на Пройсса. Убийца, гордый тем, что у него руки по локоть в крови после того, как он пачками кидал восточных жидов в братские могилы. Интересно, с чего это он решил пустить мне пыль в глаза?

– До меня дошли кое-какие разговоры в Амстердаме, – произнес Пройсс, и Геммекер откинулся на спинку кресла. Он пригласил гауптштурмфюрер к себе в кабинет, чтобы только не оставаться в сырой комнатенке Брумма, и закурил «Экстайн номер пять». Пройссу он также предложил короткую, толстую сигарету в зеленой пачке. Гауптштурмфюрер сигарету взял, правда, слегка поморщив нос. Было видно, что она не слишком хороша для него.

– И? – уточнил Геммекер, но Пройсс ничего не ответил.

– Гауптштурмфюрер, сегодня у нас на редкость тяжелый день. Нам нужно до наступления ночи произвести отбор и приготовиться к погрузке состава, – начал было Геммекер, но Пройсс лишь помахал рукой с зажатой в ней сигаретой. Ее дым скрутился тугой спиралью.

– Я отлично это понимаю, оберштурмфюрер, – от Геммекера не скрылось, с какой отчетливостью Пройсс произнес его звание. – И потому сейчас перейду к делу.

«Давно бы так», – подумал Геммекер. Он на несколько мгновений задумался об Элизабет, которая ждала его в соседней комнате. В его особняке не было ни сырых полов, ни протекающих крыш, особенно в спальной комнате.

– В Амстердаме до меня дошли слухи о заговорах, – произнес Пройсс.

– Вот как? – Геммекер закурил очередную сигарету. Он представил себе губы Элизабет, ее улыбку, когда она лежала в его постели.

– Насколько я понимаю, участники Сопротивления планируют украсть у нас наших евреев, – продолжал Пройсс. Его крошечные глазки смотрели твердо и пронзительно.

– Вы шутите.

– Увы, боюсь, что нет. Я специально прибыл с сегодняшним транспортом, дыбы убедиться, что поезд благополучно достиг лагеря. Не исключено, что и ваш состав, который вы отправите завтра утром, так же подвергается риску.

– Какому риску? – уточнил Геммекер, но Пройсс предпочел отвести взгляд в сторону. Геммекер взглянул на настенные часы рядом с дверью, как раз за спиной его собеседника. Три часа. А ведь сейчас его ждет Элизабет.

– До абвера дошли слухи, – пояснил Пройсс.

– До абвера?

– Да, от их осведомителей, работающих в подполье среди участников Сопротивления. Так мне было сказано. Самим подполковником абвера. Его имя Гискес, – Пройсс нарочно произнес фамилию абверовца четко и медленно. При этом он старался не смотреть в глаза своему собеседнику.

– Слухи? И это все?

– Почему же? Отнюдь. Вы слышали про случай в Бельгии на прошлой неделе? – спросил Пройсс. – Евреи совершили побег из поезда, который следовал из лагеря в Мешлене на восток.

Этой новости Геммекер не слышал, однако кивнул, мол, да, я в курсе.

– Кто поручится, что и на этот раз не произойдет ничего подобного, вот что хотел сказать офицер абвера.

– Я отправлял евреев задолго до того, как вас перевели в Амстердам, гауптштурмфюрер, – произнес Геммекер и погасил окурок в фарфоровой пепельнице. – Я еще не потерял ни одного еврея из посаженных мною на поезд.

И хотя он произнес эту фразу отнюдь не в пику своему собеседнику, тем не менее Пройсса она жутко разозлила. На какой-то миг Геммекер подумал, что гауптштурмфюрер сейчас встанет и хлопнет дверью, но Пройсс остался сидеть и лишь потирал большими пальцами виски. Ему на мундир упала горстка сигаретного пепла. Неотесанный мужлан, вот кто он такой. Бывший почтовый служащий, если верно то, что о нем говорят.

Голос Пройсса, когда тот наконец заговорил, был подобен змее, готовой броситься на свою жертву:

– Если они захватят ваш поезд, оберштурмфюрер, лишь потому, что вы не приняли надлежащих мер, вы сами пожалеете, что не прислушались к моему совету.

Это была уже неприкрытая угроза.

Геммекер подался вперед и оперся локтями о стол. Часы за спиной Пройсса показывали пять минут четвертого. Элизабет не любила, когда ее заставляли ждать.

Интересно, в какие игры пытается играть с ним этот бывший почтмейстер? Что это? Предостережение абвера о возможном побеге? Чушь! Что может знать абвер про евреев? В конце концов – евреи ведь по части Пройсса. Впрочем, если дать этому мужлану выговориться, тот сам скажет ему, что делать и как, причем в таких мельчайших подробностях, что просидит здесь у него за столом едва ли не до самого утра. Ему не надо объяснять, что такое СД – мелкие людишки, которые только пыжатся и строят из себя бог весть что.

– Хорошо, я удвою охрану. Вас это устраивает?

– Вы должны поставить охранников в каждый вагон, – ответил Пройсс.

Он даже не представляет, что говорит, подумал Геммекер. Он, что, не в курсе, что выходящие отсюда составы формируются из вагонов для перевозки скота? Там нет места ни для каких охранников, если только их не поставить прямо посреди куч еврейского дерьма. Или посадить на крышу, или на подножку, но какая от этого польза, если евреев под самую завязку набили в вагон, а дверь закрыли на засов?

– Хорошо. Я распоряжусь, чтобы проверили весь багаж, приставлю к каждому вагону двух охранников, плюс еще несколько к локомотиву. Этого будет достаточно, как вы полагаете? – Геммекер, насколько мог, попытался изобразить подобострастие. Пройсс довольно кивнул.

– Свяжитесь со мной по телефону, если вдруг случится что-то необычное, – попросил он. Геммекер кивнул, а про себя в очередной раз задался вопросом, с чего это Пройссу есть до всего дело? Будь на то его власть, он бы выставил этого мужлана сейчас вон из своего кабинета. Стрелки часов тем времени сдвинулись еще на несколько делений.

Наконец Пройсс встал и обменялся с Геммекром рукопожатием. Пройсс схватил руку коменданта с такой силой, как будто хотел показать, что с ним следует считаться. После чего, громко топая, вышел вон, рывком распахнул входную дверь и с силой захлопнул ее за собой.

– Брумм! – рявкнул Геммекер, и в дверях возникла круглая физиономия законного супруга Элизабет. – Вы слышали, что сказал гауптштурмфюрер, Брумм?

– Стены сегодня такие же тонкие, что и вчера, оберштурмфюрер, – произнес его подчиненный. Он уже явно успел принять полбутылки, а ведь до обеда еще далеко.

Наверно, этот кретин догадывается про Элизабет, подумал Геммекер, но, как обычно, отогнал эту мысль прочь. Брумм тупица, как он может о чем-то догадываться. Геммекер пронаблюдал за тем, как стрелка часов сдвинулась еще на одну минуту.

– Я не знаю, как нам выполнить то, что вы сказали, герр оберштурмфюрер, – произнес Брумм. – У нас нет нужного количества охранников, чтобы поставить в каждый вагон по два человека. Надо будет позвонить в Гронинген и попросить людей из орпо прислать нам их побольше, а не пять, как они нам обещали. Что касается проверки багажа, то придется начать уже сегодня вечером, мы же пока еще даже не закончили отбор. Шлезингер все никак не может составить список, тем более что сегодня пришел еще один транспорт. А это больше двух тысяч человек.

Геммекер поднялся со стула и засунул зеленую пачку сигарет в карман брюк. Десять минут четвертого. Стоило ему подумать про Элизабет, про то, как она ждет его в постели, как мужское естество тотчас заявило о себе.

– Обойдемся без проверки. Я пообещал это лишь для того, чтобы его ублажить. Это надо же, какая наглость – указывать нам, как и что мы должны делать. Похоже, он снова слегка свихнулся. По крайней мере, мне так показалось. Нет, мы поступим так, как делали всегда. С нас хватит тех охранников, которые у нас есть.

С этими словами Геммекер направился к двери. Мимо настенных часов, вон из этого кабинета, чтобы поскорее оказаться в доме в пятидесяти метрах отсюда.

– Как я уже сказал, отбор идет с опозданием, – крикнул ему вслед Брумм.

Тем временем стрелка часов переместилась еще на одну минуту вперед. Проклятье!

– Евреи, что только что прибыли сюда, их зарегистрировали? – спросил Геммекер своего подчиненного.

– Пока нет, оберштурмфюрер. Их все еще сгружают с поезда.

Геммекер на мгновение задумался, стоит ли это дело того, чтобы тратить на него еще минуту. Возможно, терпение Элизабет иссякло, и она уже сняла французскую шелковую комбинацию, которую он в прошлый раз раздобыл для нее в Амстердаме, и теперь, сердитая на него, шагает по грязи и дождю к себе домой.

– Пересчитайте тех, что он привез сегодня, вычтите их из числа, которое мы должны отправить завтра. Отбор можно на этом прекратить.

– Не понял…

– Посадите евреев, что прибыли сегодня, на завтрашний поезд, вот что я вам сказал. – Стрелка часов переместилась на одно деление дальше.

– Но ведь это противоречит…

– Знаю, можете не объяснять. Но если мы не сможем сэкономить время не на одном, так на другом, кто за нас это сделает? Какая разница, какой еврей сядет завтра в поезд, а, Брумм? Чем они отличаются друг от друга?

Брумм попытался осмыслить услышанное.

– А что нам делать с ними сегодня? Если мы не разведем их по баракам, где же им спать? А если мы выделим им места, но завтра отправим на Восток, нам придется заново…

Боже, неужели без всего этого нельзя обойтись?

– Пусть сидят до утра под дождем. Какая мне разница. Придумайте что-нибудь. Оставляю решение этого вопроса на ваше усмотрение.

– Оберштурмфюрер?

– Послушайте, Брумм, я, кажется, только что дал вам поручение. Выполняйте.

И вновь Геммекер подумал, что Брумм наверняка в курсе их с Элизабет отношений. И вновь попытался отогнать от себя эту мысль. Сейчас для него главное – поскорее вырваться из этого кабинета. Сию же минуту.

И он вышел вон, даже не потрудившись надеть плащ. Вышел под дождь в одном мундире. Стоило ему зайти за угол деревянного строения, как он словно юнец бегом бросился к особняку, манившему в серый дождливый день приветливыми золотистыми огнями.