Текст книги "Самая долгая ночь"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

– Я хотел спросить тебя кое о чем… Маус, – произнес он едва ли не шепотом. – Еще с первой нашей встречи.

Маус внимательно посмотрел на коротышку. На глаза голландцу упала прядь черных волос, и он поспешил ее убрать.

– Конечно. Валяй, – произнес он заплетающимся языком. Впрочем, наплевать.

– Валяй, – повторил Йооп, не вполне понимая смысл этого слова.

– Ну, говори. Спрашивай.

Голландец какое-то мгновение помолчал.

– Ты гангстер? Настоящий гангстер? Скажи, да?

Маус улыбнулся. Йооп произнес это слово совсем не так, как Каген. Все-таки этот коротышка – неплохой парень. Маус испытал к нему нечто вроде симпатии.

– Конечно.

– Я несколько раз смотрел фильм «Общественный враг», – признался Йооп. – Там играет мистер Джеймс Кэгни. Он про гангстеров.

«Враг общества». По всей видимости, Йооп имеет в виду именно этот фильм.

– И что дальше? – спросил Маус. Кэгни хороший актер, и он любил фильмы с его участием. Кэгни напоминал ему Малыша Фарвела.

Судя по всему, Йооп хотел задать еще какой-то вопрос, потому что сглотнул и посмотрел на Мауса.

– Ты знаешь мистера Джеймса Кэгни? Как ты думаешь, можно получить… как это называется? – Йооп сделал жест, будто что-то пишет на бумаге.

Маус пьяно рассмеялся. Голова кружилась от выпитого виски и боли в руке, но все равно он не смог удержаться.

– Автограф, что ли?

Йооп с серьезным видом кивнул. Маус поймал себя на том, что этот коротышка-голландец нравится ему все больше и больше. Жаль, что придется его шлепнуть. Но дело есть дело. Вот с Рашель все будет гораздо сложнее.

Глава 8

Среда, 14 апреля 1943 года.

Маус попытался поднять чашку с кофе. И хотя рука была туго перебинтована, швы тут же дали о себе знать. Он сморщился от боли и поставил чашку обратно.

– Все еще больно? – поинтересовался Йооп, сидевший в кресле у окна, из которого открывался вид на зеленое море деревьев.

– Гайд-парк, – объяснила Рашель.

Маус кивнул и осторожно пошевелил пальцами.

– Боль адская.

– Сможешь держать оружие? – спросил коротышка и, сняв очки, принялся протирать стекла грязным платком, после чего снова водрузил их на переносицу.

Маус понял, что он имеет в виду.

– Не волнуйся, я по-прежнему в деле.

Нет, его посещала мысль о том, а не заявить ли им, что он-де не сможет сесть в самолет О'Брайена, поскольку у него ранена рука, но тогда бы ему пришлось отдать деньги Кагену – тот наверняка бы потребовал с него деньги на оплату лодок в Голландии. Нет, хочешь не хочешь, а придется придерживаться первоначального плана, однако чем больше Маус о нем думал, тем меньше он ему нравился.

– Я однажды повредил руку на работе. На сортировочной станции, – признался Йооп, отпив кофе. От пара стекла его очков запотели. Голландец вытянул левую руку. Маус впервые заметил, что на среднем пальце у него отсутствует фаланга.

– Ее зажало между двумя грузовыми вагонами, – протянул Йооп. Он снова начал говорить медленно, подыскивая слова, – когда я их сцеплял. – Невысокий голландец на мгновение замолчал, затем заговорил снова. – Иногда мне хочется вернуться на железную дорогу, даже несмотря на то, что она со мной сделала, – сказал он и опустил руку. Затем посмотрел на Мауса. – Но тогда я бы никогда не встретил американского гангстера, который знает Джеймса Кэгни. – Йооп улыбнулся. Это была их общая шутка. Маус был вынужден объяснить коротышке, что не сможет заполучить для него автограф Кэгни. Йооп снова отпил кофе и устремил взгляд в пространство.

– Йооп! – окликнул его Маус, которому стало любопытно, о чем сейчас думает его собеседник. – О чем ты сейчас думаешь?

– Об одной женщине. О чем же еще можно думать?

Для Мауса ответ на этот вопрос покоился в депозитной ячейке банка «Барклайс».

– Ее зовут Аннье, – сообщил Йооп. – Аннье Виссер.

– Она будет ждать нашего прилета?

Голландец пожал плечами.

– Возможно. Хотя она вполне могла подумать что я… ее бросил. После того как мы испортили реле, и мой приятель Дирк… как это, по-вашему? Настучал на меня, – сказал он.

– Верно, настучал, – повторил Маус, с гордостью отметив, что научил голландца кое-каким выражениям.

– Да, настучал на меня. Я не мог там оставаться. Но не успел предупредить Аннье о том, что я отправляюсь в Англию.

– Ты не виноват.

– Я хочу снова ее увидеть, – задумчиво произнес Йооп.

– Только и всего? – отозвался Маус и, сунув рот сигарету, щелкнул зажигалкой.

Йооп был не глуп, он уловил смысл.

– Ты имеешь в виду евреев? – уточнил он и вернул очки на место, переносицу. Те постоянно соскальзывали с его носа. – Вресье, да? Я знаю Кристиана с детства. Я попытался увидеться с Вресье, когда он уехал из Голландии, но… – коротышка снова отпил кофе. – Одну неделю они были на месте, на следующей их там уже не было. Я сказал Рашель, когда приехал в Англию, но я не думал, что дело дойдет до такого.

– Ты хочешь сказать, что тебе не нравится хорошая идея. – Маус произнес эту фразу с утвердительной интонацией.

Йооп пожал плечами и снова поправил очки.

– Я хорошо отношусь к Вресье. Но в первую очередь делаю это потому, что хочу отомстить немцам. Если мы покажем голландцам, что немцев можно победить, люди, возможно, поднимутся на борьбу с врагом. – Слова Йоопа имели смысл. Маусу они показались куда более правильными и разумными, чем слова и мотивы Рашель. Действие рождает противодействие. Если кто-то толкнет Мейера Лански, Малыш Фарвел толкнет его в ответ.

Маус затянулся сигаретой, ожидая услышать нечто более интересное, и не был разочарован.

– Больше всего я тоскую по моей Аннье. – Коротышка встал и улыбнулся. – Если я вернусь и сделаю то, что мы хотим сделать, то потом заберу ее с собой в Англию. Это глупо, да?

Маус не знал, что сказать. Рисковать собственной задницей из-за какой-то девчонки? Да, он считал, что это глупо, но не стал говорить об этом Йоопу – не хотел обижать.

– Ты знаешь людей, которые встретят нас в Голландии? – вместо этого спросил он.

– Кристиан считает, что должен послать им сообщение, – ответил Йооп, явно довольный тем, что они сменили тему. Коротышка не курил и, чтобы проветрить комнату, открыл окно. С улицы к ним на четвертый этаж тотчас ворвался шум уличного движения. Маусу почему-то вспомнился убогий офис Бергсона на Бродвее.

Позавчера Рашель позвонила брату в казарму, расположенную к югу от Лондона, и велела ему не показываться в доме на Аргайл-стрит. Кристиан рассказал ей, что по армейскому радиопередатчику отправил сообщение на той частоте, которую по идее должны прослушивать члены подпольной группы голландского Сопротивления. О ней условились еще до того, как в 1940 году немцы с важным видом вошли в Амстердам. Остается только надеяться, что подпольщики его получили.

– Их пятеро, – пояснил Йооп. – Трое мужчин и две женщины. Но один из мужчин achterlijk… как это по-английски… глупый? – Маус не понял, что имел в виду его собеседник – умственно отсталого, или просто не слишком умного, вроде Малыша Фарвела. – Брат моей Аннье – глупый. Но вторая женщина, она даже поумнее моей Аннье. Река. Река Деккер. – Йооп поставил свою чашку на стол рядом с креслом Мауса. – Она единственная jood, еврейка, среди нас. У нее в сердце много ненависти, Маус. Duitsers отправили ее vader и moeder, родителей, на Восток. Но она очень смелая, бесстрашная. Я думаю, она тебе понравится.

Маус был уверен, что никогда не встретится с этой самой Рекой Деккер. Он вылезет из самолета, сделает несколько выстрелов из «вельрода» и вернется обратно в Англию.

Маус повернулся к Йоопу и, старясь не смотреть маленькому голландцу в глаза, кивнул.

– Чем обязан удовольствию видеть вас, герр бригадефюрер? – поинтересовался Пройсс. – Вы проделали большой путь, от Гааги до Амстердама.

Эрих Науманн возглавлял в Голландии силы внутренней безопасности – гестапо, крипо и СД – а также курировал концлагеря, включая Вестерборк. Высокий начальник еле заметно улыбнулся своему подчиненному.

– Нет, Хорст. Я был в Берлине. Бесконечные совещания, встречи с Гиммлером и его лизоблюдами. – Науманн испытующе посмотрел на Пройсса. У бригадефюрера было лицо немолодого человека, правда, довольно гладкое. Серые глаза цепко разглядывали собеседника из-под кустистых бровей. Пройссу всегда было нелегко выдерживать тяжелый взгляд начальника. – Хорошо, что хотя бы Гейдриха уже больше нет. Это единственное благое дело, которое сделали для нас чехи, когда в прошлом году застрелили его в Праге. Они хотя бы нас с вами избавили от этого безумца Гейдриха.

Подобные разговоры и замечания о рейхсфюрере СС и его протеже Гейдрихе были делом рискованным. Пройсс испытал неловкость.

– В Берлине обеспокоены высадкой союзников в Европе, представляешь себе? Считается, что это произойдет уже в текущем году. – Науманн покачал головой. – Но я все-таки выкроил немного времени, чтобы выпить рюмку-другую с моим любимым учеником.

– Простите меня, – Пройсс уловил намек. Он откинулся на спинке стула и вытащил из нижнего ящика шкафа у себя за спиной бутылку коньяка «Пьер Ферран» и пару бокалов. – Боюсь, что это одна из последних моих бутылок. Да, друзья из французов никакие, если они не в состоянии снабжать нас вот этим. – Он разлил золотистый коньяк по бокалам и вручил один Науманну. После чего начальник и подчиненный звонко чокнулись.

– Прозит! – пожелал Науманн. Пройсс хотел было откликнуться пожеланием здоровья фюреру, однако решил этого не делать и лишь повторил жест своего шефа.

– Я хотел поговорить с тобой, Хорст. Это главная причина, почему я по пути в Гаагу заехал в Амстердам. Хочу поделиться кое-какими новостями. – Науманн опустился в кресло и вытащил из портсигара русскую папиросу. Защемив в двух местах картонный мундштук, закурил. Грубый табак затрещал, рассыпаясь искрами, и на серый мундир Науманна светлыми хлопьями посыпался пепел. Науманн поспешно его отряхнул, а сам подался вперед, как будто собирался раскрыть какой-то секрет.

– Гиммлер планирует к концу июля полностью очистить Голландию от евреев, сделать ее Judenfrei. Еще до того, как здесь высадятся вражеские войска. Ailes ausrotten, – прошептал он. Уничтожить все следы.

Пройсс поймал себя на том, что у него отвалилась челюсть. Но ведь это же невозможно!

– Вы шутите.

– Отнюдь, – возразил Науманн. – Гиммлер лично сказал мне, что хочет не позднее конца июля срыть до основания Вестерборк, чтобы от него не осталось и следа. – Науманн пожал плечами. – Я спросил его, куда отправят евреев, и он ответил, что никаких евреев не останется. – Над письменным столом Пройсса повисло облачко мерзкого папиросного дыма и поплыло к двери. В кабинетах офицеров гестапо, с которыми соседствовал отдел СД, обязательно почувствуют эту вонь. Пройсс знал: Науманн нарочно курит эту гадость, чтобы напоминать окружающим о том, что в старые добрые дни он служил в России.

– Мы ведь давно с тобой друг друга знаем, Хорст, верно?

Пройсс кивнул. Верно. Науманн присматривал за ним и оберегал его в 1941 и 1942 годах, когда сам он командовал зондеркомандой в составе Einsatzgruppe B, начальником которой был Науманн. Это Науманн учил его выискивать и отлавливать евреев в советской России. Там же Пройсс приобрел опыт ликвидации этих недочеловеков, которых они ловили в лесах и, подогнав к свежевырытым ямам, расстреливали, расстреливали и расстреливали. Передышку делали лишь тогда, когда кончались патроны, а голова начинала кружиться от обильной выпивки. Это была жуткая работа, ужасная. Но необходимая. Науманн был в числе тех, кто помог ему понять эту необходимость. Более того, Науманн посодействовал его переводу в Голландию. Здесь Пройссу уже не нужно было расстреливать евреев, в его обязанности входила лишь их депортация. Он очень многим был обязан бригадефюреру.

Из внутреннего кармана своего безупречно скроенного и отутюженного мундира Науманн вытащил какую-то бумагу и, держа двумя пальцами, протянул ее Пройссу.

– Почитай это!

Обергруппенфюреру СС Х. Раутеру

Бригадефюреру СС доктору Э. Шенгарту

Бригадефюреру СС Э. Науманну

Штурмбаннфюреру СС В. Цёпфу

В данный момент, как и прежде, самым важным для меня является контроль за количеством евреев, которых возможно депортировать на Восток. В кратких ежемесячных отчетах РСХА я хочу получать лишь сведения о количестве депортированных и количестве евреев, все еще остающихся в лагерях.

Генрих Гиммлер, 9.4.43

Интонация послания была бесстрастной и сдержанной, как и все циркуляры из Берлина, однако Пройсс давно уже научился читать между строк. То, что читалось между строк данного документа, вызвало у него неприятное ощущение холодка, быстро пробежавшего по затылку.

– Рейхсфюрер недоволен, – произнес он.

Папироса Науманна вновь затрещала и заискрила, а сам он кивнул и спросил:

– Когда ты в последний раз разговаривал с Цёпфом?

Пройсс задумался.

– Примерно неделю назад. Он позвонил мне и поблагодарил за коньяк, который я ему передал. Вот за такой. – Он поднял свой бокал. – А почему вы спрашиваете?

– Он не говорил тебе, что его вызывали в Берлин? Мы уехали туда вместе, он и я, четыре дня назад. Но он через день сразу же вернулся в Гаагу.

– Нет, он ни словом не обмолвился о Берлине.

– Цёпфа вызвали в Берлин для встречи с Эйхманом.

Ничего удивительного. Пройсс был подотчетен Цёпфу, а Цёпф, который руководил в Голландии делами с евреями, в свою очередь подчинялся непосредственно 4-му Управлению РСХА В-4, которое занималось евреями. Начальником же управления был Эйхман. Все директивы о депортации евреев исходили из Берлина, прямо из аппарата Эйхмана. Поэтому, если у Эйхмана возникли проблемы, то он вызвал к себе Цёпфа.

– С каждым месяцем работать становится гораздо сложнее, чем прежде, – признался Пройсс, решив высказать свое видение встречи Эйхмана и Цёпфа. – Видимо, штурмбаннфюрер Цёпф потому и ездил в Берлин, чтобы рассказать о возникших сложностях своему начальнику. Первого числа этого месяца я приказал двум тысячам евреев прибыть на сборный пункт, но явились менее ста человек. Мне пришлось послать моих людей по домам, но удалось набрать всего восемьсот для первой отправки в этом месяце.

Науманн откинулся на спинку скрипучего стула и снова стряхнул с кителя пепел. По образованию он был юрист и до сих пор не избавился от присущей правоведам педантичности. То, как он держал голову, слегка наклонив ее набок, – как будто ни на йоту не верил в алиби ответчика, – эта привычка у него сохранилась с тех прежних, довоенных лет.

– Нет, дело не в этом. Это я уже слышал, Хорст. Эйхман потребовал у Цёпфа, чтобы тот ускорил отправку евреев. И Цёпф согласился. Он пообещал, что в мае отправит девять тысяч евреев и семнадцать тысяч в июне. Это огромные цифры, мой друг.

Девять тысяч. Семнадцать тысяч. Уму непостижимо. Смехотворно. В марте ему удалось с великим трудом наскрести три тысячи человек, и если график отправки не будет пересмотрен, то в апреле он должен набрать более шести тысяч человек. На май назначено число в два раза большее и еще в два раза большее – в июне.

– Причем это должны быть евреи только из Амстердама. Это единственное место, где все еще остаются эти пейсатые, – сказал Науманн.

Пройсс кивнул, думая лишь о том, как они завывали, когда он согнал их в театр на Плантаге Мидделаан. Девять тысяч. Семнадцать тысяч? Это безумие! Чистой воды безумие!

– Я подумал, что тебе не помешало бы об этом знать, – сказал Науманн. Пройсс тем временем представил себе, как старое здание надувается словно воздушный шар, когда он втискивает в него евреев через все двери и окна.

– Если квота не будет выполнена, Цёпф всю вину возложит на меня, – произнес Пройсс.

Настала очередь Науманна утвердительно кивнуть.

– Верно, как и то, что евреев отправляют на Восток. – Он снова стряхнул с кителя пепел, когда папироса в очередной раз с треском осыпала его серыми хлопьями. – Он до сих пор не смирился с тем, что ты занимаешь это кресло. Думается, он был бы не прочь посадить в него кого-нибудь из своих друзей, – сообщил Науманн. – Он ненавидит меня за то, что я устроил на этот пост тебя, но поскольку не посмеет ничего сделать со мной лично, то вынужден переносить свою ненависть на тебя, Хорст. Но кроме этого есть и нечто другое.

Науманн замолчал и сделал глоток коньяка.

– Он никогда не служил на Востоке, в России. И поэтому опасается, что ты займешь его место, потому что он не делал того, что делали мы. Не стоял там, где стояли мы с тобой, – сказал Науманн, держа перед собой папиросу с таким видом, будто она заменяла собой слово «Россия». – На краю ямы и… – голос Науманн дрогнул. – Он хочет избавиться от тебя и, как только у тебя что-то не заладится, тотчас взвалит на тебя всю вину. Боюсь, ты угодил на раскаленную сковородку, друг мой.

Науманн абсолютно прав. Пройсс никогда не доверял Цёпфу, тот никогда не смотрел ему прямо в глаза. Если квоты не будут выполнены, Цёпф напомнит Эйхману о том, что во всем виноват гауптштурмфюрер Пройсс. Эйхман доложит Кальтенбруннеру или Гиммлеру, кто виноват в невыполнении приказа: не Цёпф, сидящий в Гааге, а Пройсс в Амстердаме, который проигнорировал директиву рейхсфюрера СС.

И тогда Пройсс бесславно закончит карьеру в каком-нибудь малоприятном и опасном месте вроде Югославии, воюя с партизанами, вместо того, чтобы загонять в товарные вагоны покорных, как овечки, евреев. У партизан есть оружие. И они из этого оружия стреляют.

– Может, вы снова замолвите за меня словечко?.. – наконец вымолвил Пройсс и посмотрел на Науманна.

– Я бы с удовольствием помог тебе, Хорст, – ответил Науманн и покачал головой. – Но делами евреев в Голландии занимается Эйхман. Вся власть над ними в его руках. Это тебе не Россия. У меня нет власти над евреями.

Что ж, с этим не поспоришь. Хотя Науманн и руководит полицией безопасности, но в том, что касается вопросов депортации евреев, он на самом деле бессилен. Этим вопросом руководят из Берлина. Гиммлер, Кальтенбруннер, Мюллер, Эйхман, Цёпф. Такая вот цепочка. Помимо лагеря временного пребывания евреев в Вестерборке и отправки их на Восток, Науманн не имел никакой власти в решении еврейского вопроса.

– Дайте мне хотя бы людей. Я не слишком доверяю голландской полиции. Выделите мне хотя бы несколько человек, и я попытаюсь выполнить квоту.

– У меня вообще-то…

– Прошу вас, герр бригадефюрер, хотя бы несколько человек, – заискивающе произнес Пройсс, ненавидя в этот момент самого себя. Впрочем, какая разница, сейчас не до гордости.

Прием сработал, и Науманн снова кивнул.

– Может, несколько человек я тебе дам. Во имя нашего общего прошлого и наших давних добрых отношений. Человек десять-двадцать я тебе пришлю. Кого-то из крипо, кого-то из СС. Но они останутся в твоем распоряжении всего несколько недель, учти это.

– Спасибо, герр Науманн, – поблагодарил Пройсс, чувствуя, что в любую секунду к нему вернется мигрень.

Науманн сделал еще одну затяжку.

– Сможешь отплатить мне услугой за услугу, – неожиданно спросил он.

– Да, бригадефюрер.

– Кальтенбруннер что-то говорил об операции, которую проводит здесь абвер.

Пройсс тотчас мысленно представил себе группенфюрера Эрнста Кальтенбруннера – верзилу-австрийца, законченного алкоголика, который после смерти Гейдриха занял пост главы РСХА.

– Если не ошибаюсь, она называется «Нахтигаль», – продолжил Науманн. – Абверу удалось внедрить своих людей в ряды черчиллевского УСО, Управления специальных операций.

Пройсс понятие не имел, куда клонит его покровитель, и тот, по всей видимости, это заметил.

– Черчиллевское УСО – это банда головорезов, которые выполняют задания этого толстяка с сигарой, – пояснил Науманн. – Шпионы и диверсанты. Вот что такое УСО. Они прилетают из Англии на самолетах или их сбрасывают с парашютом. Оказавшись здесь, в континентальной Европе, они творят свои подлые дела. По словам Кальтенбруннера, абверу удалось выявить несколько шпионов. Кроме того, ведомство Канариса занимается борьбой с местным движением Сопротивления. Для этого им и понадобилась операция «Нахтигаль». Абвер распространяет ложные призывы к подрывной деятельности, поступающие как будто из Англии, чтобы с их помощью заманить партизан в ловушки, засады и тому подобное.

Науманн махнул рукой. Он как будто находится в зале суда, подумал Пройсс.

– Занимается этим делом некто Гискес, оберлейтенант абвера. Кальтенбруннер хочет, чтобы мы за ним приглядывали. Ты мне сообщишь, если вдруг что-нибудь узнаешь об этом Гискесе, договорились, Хорст?

Науманн пытливо посмотрел на своего протеже, как будто ему было что-то известно. Пройсс тотчас решил, что будет лучше, если он скажет правду.

– Я уже встречался с Гискесом, герр бригадефюрер, – признался он и рассказал, как они с Гискесом договорились обмениваться информацией, как Гискес выдал ему своего информатора Аннье Виссер, – абверовец наверняка заманил ее в свой силок «соловьиными трелями», только сейчас понял Пройсс – и поведал о последней облаве. Правда, он не упомянул о старухе, вылетевшей из окна третьего этажа.

Науманн снова затянулся папиросой, и она громко зашипела в тихом кабинете.

– Официально мы сотрудничаем с абвером, но я, Хорст… – Науманн приложил к губам палец, как будто собрался выдать какой-то секрет. – Я слышал опасные вещи. Попахивает предательством. Ведомство Канариса буквально кишит изменниками. Поговаривают о зреющем заговоре против фюрера. Настанет день, и они горько пожалеют о своих гнусных замыслах. И тогда мы займемся ими. Присматривай за этим Гискесом, постоянно держи его в поле зрения, чтобы в случае необходимости мы сразу могли забрать все нити «Нахтигаля» у абвера. Сообщай мне про каждый его шаг, договорились?

– Разумеется, – машинально ответил Пройсс, чувствуя, что от напряжения у него начинает трещать голова. Гиммлер желает видеть Голландию Judenfrei, свободной от евреев. Цёпф строит планы на его счет. И вот теперь ему придется следить за Гискесом, опять-таки из-за скверных отношений между СД и абвером.

– Превосходно, Хорст. Превосходно. Спасибо. Если у тебя еще остался коньяк, давай выпьем. Тебе не нужно отдавать «Ферран» Цёпфу. – Науманн улыбнулся. Пройсс наполнил бокал начальника почти до краев.

Науманн вытащил из кармана и протянул Пройссу портсигар – поцарапанный и погнутый, сохранившийся со времен их славного пребывания в России. Внутри, похожие на толстые бревна возле какой-нибудь деревенской лесопилки, лежали папиросы. При взгляде на них в голове у Пройсса тотчас возникла иная картина: тела мертвых евреев, рядами лежащие в яме.

Пройсс взял папиросу, защемил несколько раз картонную гильзу, чтобы в рот не попадали крошки табака, и прикурил от зажигалки бригадефюрера. Затем откинулся на спинку стула и попытался затянуться.

Он подумал, что оставил Россию в далеком прошлом, и там же те жуткие вещи, что напоминали ему о первых, победных, днях. И вот теперь он сидит вдали от этой страны, в Голландии, держа в руке вещественное напоминание о том времени.

Папироса зашипела и затрещала, рассыпая искры.

– У нас проблема, – сообщил Маус. Каген, сидевший за столом напротив, смерил его неприязненным взглядом. Они находились в пабе под названием «Дельфин» в паре кварталов от дома номер сорок семь на Аргайл-стрит. В помещении было темно – на улице шел сильный дождь. Крупные капли барабанили в окно, возле которого они сидели. Бармен принес им теплое пиво и вернулся к стойке.

– И ты тот, кто нам ее создал, – парировал Каген. Маус напряг руку – наложенные Рашелью швы тотчас дали о себе знать.

– Спарк не уймется, – продолжил тем временем немец. – Его подручные все еще там, продолжают следить за домом, а это значит, что Спарк все еще охотится за нами. – Полчаса назад они осторожно заглянули на Аргайл-стрит, и Маус указал на ганефа-соглядатая. Тот стоял в цветочном магазине напротив их дома, прижавшись носом к оконному стеклу. И хотя Маус не был на все сто процентов уверен, ему показалось, что это был Хью.

– Он охотится за тобой, гангстер.

Каждый раз, когда Каген открывал рот, Маусу было все труднее сдерживаться, однако на этот раз он промолчал.

– Даже если ему нужен я, то это светит неприятностями всем нам, верно я говорю? Тебе, Рашель, ее брату, Йоопу. – Маус предпочел не говорить Кагену, что неприятности светят их четверке в любом случае, даже если им удастся живыми и невредимыми уйти от Спарка и его громил. Он машинально потрогал рукоятку «смит-вессона», засунутого за пояс.

Каген отпил пива и посмотрел на залитое струями дождя окно, на людей, спешивших по улице с зонтами в руках. Впервые за долгое время он согласно кивнул.

– Да, – произнес он, понизив голос, и посмотрел Маусу в глаза, однако тотчас поспешил отвести взгляд. – Какое это имеет значение? Он нас не найдет, во всяком случае, пока мы живем в этом отеле.

Маус вытащил из пачки сигарету. Вчера он думал об этом весь день, да и сегодня тоже.

– Есть одно место, в котором он нас наверняка найдет, – произнес он. – И даже знает время, когда мы там будем. Я имею в виду летчика, О'Брайена. Спарку ничего не стоит нажать на него, и тот обязательно признается ему, когда и с какого места мы вылетаем. Спарк приставит пистолет к его голове. О'Брайен все ему скажет, как пить дать. – Маус знал, что прав в своих предположениях. Спарк уже наверняка в курсе, что у них на воскресенье в Бигглсвейде назначена встреча с О'Брайеном.

Он должен сделать все, что в его силах, чтобы остальные долетели до Голландии. Если этого не будет, то весь его план полетит псу под хвост. Когда же он ликвидирует своих спутников и вернется в Лондон, то спрячется от Спарка и его головорезов. Заляжет на какое-то время на дно, а затем найдет способ вернуться обратно в Штаты. Но сейчас самое главное – переправить эту четверку в Голландию.

– Когда мы приедем в паб в Бигглсвейде, Джек Спарк уже будет нас там поджидать, – сказал Маус. – Ему непременно захочется отплатить нам за то, что мы ему сделали. Меня он точно пристрелит. Тебя тоже, за компанию. Других – для того, чтобы избавиться от свидетелей. Вот такие дела. – Маусу вспомнился Мейер Лански, который был любитель прятать концы в воду. Интересно, жив ли еще Тутлс? Или беднягу-брадобрея уже сбросили в Ист-ривер, или отвезли на Лонг-Айленд и зарыли в какой-нибудь яме?

Каген покачал головой и поднял взгляд на Мауса. Его единственный здоровый глаз пылал ненавистью.

– Все ты! – выдавил он всего два слова.

А вот это уже слишком!

– Ты тоже хорош! Ты состоял в «Иргуне», – парировал Маус. – Отсидел в тюрьме. Только не говори, что за тобой никто никогда не охотился. Так что ты ничем не лучше меня.

– Ничего подобного, – с жаром возразил Каген. – Ничего подобного. Я сражался за свою родину, а не за деньги.

Маус расхохотался, и бармен посмотрел в его сторону.

– Выходит, ты у нас великий герой, так что ли? Сколько же арабов ты убил своими бомбами? Женщин, детей? Скажи, Рашель в курсе твоих подвигов? Ты хвастался перед ней, сколько людей ты убил, а, Wichser?

Каген встал и толкнул стол. Из двух высоких бокалов на столешницу выплеснулось немного пива. Пальцы немца сжались в кулаки.

– Сядь! – произнес Маус. – Сядь.

Немец сел, и наблюдавший за ними бармен снова принялся протирать тряпкой стойку. Маус понизил голос, чтобы никто, кроме Кагена, не смог услышать его слов.

– Нам нужно работать вместе, ты сам это сказал, иначе нам просто не выбраться отсюда живыми. Согласен?

Свои дела он решит сам. В удобное время и не здесь, а в другом месте.

Каген отпил пива и поставил бокал.

– Что ж, ты прав, – согласился он. – Ты единственный, у кого есть деньги, верно я говорю?

Кто про что, а немец, как всегда, про деньги.

– Нам придется шлепнуть Спарка, – заявил, секунду подумав, Маус.

– Шлепнуть? – переспросил Каген.

– Придется его убить.

– Только и всего? – язвительно переспросил Каген.

Маус пожал плечами.

– Причем еще до того, как мы покинем Лондон, иначе он подкараулит нас перед вылетом. Или он, или мы. Только так и никак иначе. Но мне одному не справиться. Во всяком случае… – и Маус поднял перебинтованную руку. Белая повязка была хорошо видна даже в полутьме скудно освещенного паба. – У Спарка есть два подручных, одного зовут Ричи, другого Хью. Возможно, кроме этих двоих у него есть еще кто-то.

– Тебе нужна моя помощь?

– Точно, ты догадливый, – подтвердил Маус. Каген ничего не сказал. – Ведь это твои собственные слова, что нам придется все решать на месте. Это как раз такой случай. По-другому тут поступить нельзя.

Каген задумался. Возможно, взвешивал все за и против. Однако Маус не сомневался в своей правоте. На его месте Мейер Лански поступил бы точно так же.

– Только при одном условии, – шепотом произнес Каген. Маусу пришлось податься вперед, чтобы расслышать его. – Ты приносишь деньги из банка, чтобы мы вдвоем могли присматривать за ними.

Маус отрицательно мотнул головой. Нет, черт побери! Но Каген продолжил:

– Если вдруг с тобой что-то случится, когда мы возьмемся… шлепнуть… этого Джека Спарка… Нельзя допустить, чтобы деньги пропали. Остальные должны закончить начатое дело. В ином случае…

Маус откинулся на скрипучем расшатанном стуле, вытащил новую сигарету, закурил и задумался.

Если вдруг с тобой что-то случится. Понятно, что немец имел в виду. Пуля в голову, вот что он хотел сказать. Причем необязательно пуля из пистолета лондонского бандюги. Однако идея Кагена начала ему нравиться, хотя и по другой причине. Ему не придется возвращаться в Лондон, чтобы забрать деньги из банка «Барклайс». Он просто возьмет их с собой в самолет, вылетающий в Голландию, а потом заставит О'Брайена улететь куда-нибудь подальше из этой навозной кучи Лондона и от Джека Спарка. Он может рвануть прямиком в какой-нибудь городок на побережье и взять билет на пароход до Нью-Йорка прежде, чем Спарк узнает, что он вернулся. Затем он отправится домой и расскажет свою байку о том, что, мол, все деньги были истрачены на оружие, самолет и лодки, но унести ноги из Голландии посчастливилось лишь ему одному.

– Хорошо, будь по-твоему. Я заберу деньги из банка. Но когда мы шлепнем Спарка, я не стану таскать их с собой. Поручу это дело Йоопу – пусть коротыш за ними присматривает. – Йооп был единственным, кому он мог доверять. Рашель по уши влюблена в Кагена или, наоборот, он в нее. При этой мысли Маус улыбнулся. Йооп назвал Кагена поцем и немчурой. Как это по-голландски? Duitser. Йооп не доверяет Кагену. Голландец не позволит немцу наложить лапы на его денежки.

Маус немного подался вперед и, чувствуя тяжесть «смит-и-вессона» за поясом, протянул Кагену руку. Каген в ответ протянул свою, и они обменялись рукопожатием. Маус обратил внимание, что одноглазый сжал его руку сильнее обычного и ответил тем же.

Он улыбнулся немцу широкой, простодушной улыбкой, притворившись, будто всем доволен, будто действительно верит в то, что они только что заключили полюбовную сделку. На самом деле он ни на мгновение не утратит бдительности и будет спать с деньгами в одной руке и «смит-и-вессоном» в другой.