Текст книги "Самая долгая ночь"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

– Bist du Jude, Gangster, oder nein?[27]27
  Ты еврей, гангстер? Неужели?


[Закрыть] – спросил Каген и рассмеялся. От этого противного смешка Маусу сделалось не по себе, он даже ощутил, что озяб и промок до нитки. Вопрос Кагена прозвучал примерно так же, как когда тот спрашивал немца охранника.

«Гангстер», – подумал Маус. По пути в Англию Каген, помнится, назвал его худшим из евреев. И кто теперь из нас двоих гангстер?

Не сводя взгляда с «веблея» в руке Кагена, он покачал головой.

– Еврей, но только не такой, какой ты думаешь.

Кажется, пронесло. Каген ослабил хватку. Наверно, решил, что не стоит рисковать. Этак недолго получить выпущенную из «вельрода» пулю. Схаап заговорил по-голландски и указал жандармам на деревья, что росли шагах в двадцати от насыпи. Каген двинулся вслед за Схаапом. Шестеро жандармов шагали впереди.

Вскоре из-за деревьев донеслись первые выстрелы, и Маус внутренне сжался. Стрельба также спугнула стаю огромных ворон. А еще ему показалось, будто откуда-то издалека донесся лай собак.

Да, зря они убили жандармов. Ничего хорошо от этого не жди, подумал он, глядя, как над деревьями кружится черная воронья стая.

Глава 20

Вторник, 27 апреля 1943 года, 4 часа дня.

Маус резко поднял тяжелый засов. До него тотчас донесся лязг металла о металл, однако не успел он оттолкнуть дверь, как изнутри показались руки и принялись толкать дверь до тех пор, пока не образовалось отверстие, достаточное для того, чтобы в него пройти.

– Река! – крикнул он внутрь вагона. Увы, голос его не достиг цели, поглощенный людской массой, устремившейся в проход.

Некоторые спустили ноги, готовые спрыгнуть на землю.

– Нет, нет, оставайтесь внутри! – крикнул Маус. Но он не говорил по-голландски, как, впрочем, никто его и не слушал, не говоря уже о том, что никто не понимал по-английски. Первые трое или четверо людей успели спрыгнуть на землю и теперь стояли на насыпи. Вид у всех был растерянный. Казалось, еще немного – и люди со всех ног бросятся искать спасения среди деревьев.

– Загони их назад в вагон! – крикнул Каген. Вот мерзавец. Впрочем, английский Кагена был исковеркан немецким акцентом, но именно благодаря этому обстоятельству им удалось остановить людскую массу.

– Река! – крикнул Маус, пропустив слова Кагена мимо ушей.

– Загони их обратно в вагон. Мы трогаемся!

– Пошел к черту, – огрызнулся Маус. Глядя на некоторых из тех, что застыли в дверях, можно было легко догадаться, что они не прочь присоединиться к тем, кто уже стоял на земле. – Сам скажи.

– Zurück! Zurück in den Wagen![28]28
  Назад! По вагонам!


[Закрыть] – рявкнул Каген и для пущей выразительности помахал «стэном». Немецкая речь и автомат сделали свое дело. Было видно, что евреи напуганы. Все как по команде отшатнулись от двери, а те, что успели спрыгнуть на землю, начали в срочном порядке карабкаться назад.

– Леонард! Леонард! – донесся до него голос Реки, а потом он увидел ее. Вытягивая шею, она смотрела из-за плеча какой-то женщины недалеко от двери. Кое-как протиснувшись сквозь плотную людскую массу, она рухнула на колени. Маус схватил ее за плечи и притянул к себе.

– Ты жив, – прошептала она, уткнувшись лицом ему в шею.

– Помоги мне закрыть вагон, – сказал Каген и, схватив край двери, начал задвигать ее на место.

– Погоди! – крикнула Река и, вскочив в узкую щель, крикнула снова, на этот раз, куда-то внутрь темного вагона, в котором пахло цирком. – Вресье!

Затем она позвала еще раз:

– Вресье!

Откуда-то изнутри послышалось шарканье ног. Река сунула руку внутрь вагона и вытащила оттуда Вресье, которая тотчас соскользнула на гравий насыпи. Каген тем временем задвинул дверь на место и опустил засов.

– Я иду к локомотиву, – сказал он, – а вы садитесь в вагон охраны.

Маус не любил, когда ему приказывают, однако знал, что для Реки и Вресье последний вагон – самое удобное место. Тем более что Схаап уже там. Может, при виде жены он перестанет кривить рот. И Маус помахал рукой, мол, идите в последний вагон. Река взяла за руку истощенную женщину в рваном зеленом платье и повела ее к хвосту поезда.

На какой-то миг Маус остался один. Он приложил ладонь к двери, и ему показалось, что доски подрагивают. Что тому причиной? Люди внутри или его собственная рука?

Река поерзала на сиденье, чтобы получше рассмотреть Леонарда, но тем самым разбудила Вресье, которая прильнула к ее плечу. Та тотчас потерла глаза, запавшие, с темными кругами. Река уже почти забыла о том, как скудно кормили узников Вестерборка.

Вресье положила ей на плечо голову. Казалось, это не голова, а пушинка.

– Тебя зовут Река? – голос женщины звучал тихо, однако громче, чем она ожидала.

Река кивнула.

– Он с тобой? – спросила Вресье, глядя на Леонарда, который сидел напротив окна. Он посмотрел в их сторону, но так как Вресье говорила по-голландски, ему ничего не оставалось, как вернуться к созерцанию капель дождя, что по диагонали стекали по оконному стеклу.

– Не знаю, – ответила Река. Она заглянула в зеленые глаза своей попутчицы, и та впервые, не моргнув, выдержала ее взгляд.

– Нет, другой, тот, что с повязкой.

– Каген, – уточнила Река.

Вресье вновь посмотрела на Леонарда.

– Я не знаю, как мне лучше это сказать… – начала было она, но не договорила. Однако, помолчав, продолжила: – Ты только не подумай, будто я желаю тебе зла, просто я тебя совсем не знаю. Ты понимаешь, о чем я?

Река подумала, что да, она понимает.

– Мне тоже жалко, что все так получилось с Рашелью, – сказала она.

Вресье повернулась к ней лицом. Ее зеленые глаза напоминали крошечные опалы.

– Но почему Каген не?.. Разве он не любил мою Рашель? – спросила она.

– Не знаю, – ответила Река, и когда рука Вресье дрогнула на ее руке, поспешила добавить. – Наверно, все же любил.

– Но ведь он не… – Вресье не договорила, и, судя по всему, не собиралась продолжать этот разговор. Река поняла это по тому, как Вресье отстранилась, убрала руку и положила себе на колени.

– Он все равно ничего не смог бы сделать, – тем не менее сказала она. Однако стоило ей протянуть руку, чтобы успокоить свою собеседницу, как та оттолкнула ее руку и еще больше отодвинулась к краю сиденья. Сбросив деревянные башмаки, она подобрала под себя ноги и свернулась калачиком.

Река слушала монотонный стук колес. Слушала долго и задумчиво. Однако затем вновь взяла лист бумаги и карандаш, которые достала еще до того, как Вресье проснулась.

Еще один рисунок, на обратной стороне первого. Быстрые, короткие штрихи из-за тряски вагона. На нем Леонард был изображен почти в профиль – на этот раз он даже не заметил, что она его рисует. Река добавила несколько штрихов возле глаз. Теперь они смотрели уже не так печально. По крайней мере на портрете. Она сложила бумагу и сунула ее в карман пальто.

Пока она рисовала, рука ее ни разу не дрогнула. Страх перед поездами испарился, как лужа на мостовой в жаркий летний день. Он исчез в тот момент, когда дверь вагона отъехала в сторону, и она услышала голос Леонарда, который звал ее по имени. Все-таки они своего добились! Они сделали невозможное. И каждый километр, что пролетал под днищем вагона, приближал их к спасению.

– Река, – произнес Леонард. От неожиданности она вздрогнула и обернулась к нему. – Мне нужно тебе кое-что сказать.

Но он ничего не сказал, и на какое-то время в вагоне воцарилось молчание. Ей почему-то вспомнился их вчерашний поцелуй в купе первого поезда, и она почувствовала, что краснеет.

– Той ночью на польдере, когда наш самолет приземлился, – начал было он и вновь умолк. Она наклонилась к нему и осторожно, потому что его рука по-прежнему кровоточила там, откуда она вытащила занозу, положила сверху свою ладонь.

– Я знаю, – сказала она, глядя ему в глаза.

Даже несмотря на слой грязи, на его лице проступило удивление.

– Знаешь?

– Знаю, той ночью тебе было страшно. В твоей руке был пистолет, потому что тебе было страшно. Ты бросился назад к самолету. И я знаю, почему. Но ты не трус, – и она легонько похлопала его руку.

Под грязными потеками сажи, оставленными на его лице струями дождя, была заметна растерянность. Но Леонард улыбнулся, теплой, человеческой улыбкой, – с трудом верилось даже, что перед ней гангстер, профессиональный убийца, – и в ответ пожал ей руку.

– Нам следует вернуться в локомотив, – сказал у нее за спиной чей-то голос. Это был Кристиан. Он посмотрел на Вресье, на ее обращенное к нему лицо, однако не стал протягивать руки, чтобы его потрогать. Казалось, будто он заглянул за край жизни и едва не поддался искушению сделать последний шаг. Таким, как раньше, он больше никогда не будет, и всякий раз, когда он будет смотреть на жену, он будет об этом помнить.

– Это самый опасный пункт, – обратился он к Леонарду. – Гронинген. Нам нужно проскочить его без остановки. Я на всякий случай вернусь в кабину к машинисту. Да и тебе следовало бы тоже. Немец…

Леонард кивнул. Он понял, что хочет ему сказать Кристиан – Кагену доверия нет. Полагаться на него опасно, он продемонстрировал это еще своей выходкой в Амстердаме, да и в лагере тоже. Леонард еще раз пожал Реке руку и посмотрел на нее, как будто бы говоря, что их разговор еще не окончен.

– Ничего, если вы здесь побудете одни? – спросил он.

Река кивнула. Поезд слегка замедлил ход. Леонард переступил через ее ноги и вслед за Кристианом двинулся по проходу к задней двери вагона. Он обернется и посмотрит на меня, подумала Река, обязательно обернется и посмотрит, пусть даже всего на миг. Ведь я ему небезразлична.

Леонард обернулся и, прежде чем ступить на подножку, посмотрел на Реку.

Единственный «дворник» его БМВ был бессилен бороться с дождем.

– Остановитесь вот здесь, – приказал Пройсс. Де Гроот повернул руль и нажал на тормоз. Машина остановилась. Кабину наполнил свет фар грузовика, который остановился следом за ними. На здании на противоположной стороне улицы висел знак: жандармерия.

Пройсс обернулся, однако увидел лишь фары грузовика.

– Это Меппель? – спросил он, даже не пытаясь скрыть раздражение. Погода, похоже, решила подложить им свинью.

– Стапхорст, – ответил толстый голландец и фыркнул. – Думаю, до Меппеля еще километров пять будет.

– Вы так думаете?

– Я родом из Амстердама. А это какая-то глушь.

– А сколько до Вестерборка?

Де Гроот включил электрический фонарик и развернул карту. Он внимательно рассматривал ее какое-то время, а затем ткнул в нее толстым пальцем.

– Еще пятьдесят километров.

– Полчаса, – сделал вывод Пройсс и поднес циферблат часов под луч фонарика. Половина пятого. Марта сейчас уже, наверно, заканчивает работу. – Кстати, куда подевался второй грузовик? Почему он не следует за нами? Выясните это, – приказал Пройсс де Грооту. Тот обернулся назад, на заднее сиденье БМВ, где расположились Кремпель и толстошеий сотрудник крипо по имени Мункхарт. Голландец натянул плащ, нахлобучил шляпу и открыл дверь. В салон вместе с порывом ветра тотчас влетели капли дождя и упали на лицо Пройссу.

– Ну и погодка, черт ее побери, гауптштурмфюрер, – подал голос Кремпель с заднего сиденья. – В такую погоду на улицу не то, что еврея, собаку не выгонишь.

Пройсс оставил его слова без ответа. Вместо этого он закурил сигарету. Именно такой, похоже, и бывает борьба с партизанами – в непогоду и в кромешной тьме. Лично его такая перспектива не слишком вдохновляла.

А ведь до этого они ехали быстро. В пути они пробыли всего полтора часа с того момента, как они выехали с мощенного булыжником двора управления на Ойтерпестраат. Де Гроот не снимал ноги с педали акселератора, а стрелка спидометра, казалось, замерла на отметке 80 километров в час. Два «опеля-блица» исправно следовали за ними по крайней мере до недавнего времени.

Перед тем как им отправиться в путь, у него по телефону вышел спор с майором люфтваффе в Схипхоле, который имел наглость заявить ему, что, мол, разведка с воздуха невозможна, даже если это небольшой «шторьх». Мол, дождь и низкая облачность, и этим все сказано. Прошу меня извинить, гауптштурмфюрер, но ни одна машина сегодня в воздух не поднимется, может, попозже, когда ливень прекратится. После этого Пройсс скрепя сердце позвонил Гискесу и попросил у него людей, прекрасно понимая, что нужного количества без предварительного согласия ему не получить. Абверовца у себя не оказалось, и Пройссу ничего не оставалось, как попросить, чтобы тому передали его просьбу, а именно, как можно скорее выехать в Гронинген с отрядом солдат. В Гронингене они решат, в каком направлении ушел состав.

Дверь БМВ открылась, и внутрь ворвался очередной порыв смешанного с дождем ветра. Впрочем, уже в следующую секунду дверной проем загородила собой туша де Гроота, и дверь захлопнулась.

– В грузовике мои люди, – сказал он. – Водитель не помнит, когда он в последний раз видел второй грузовик с вашими людьми.

– Естественно, – произнес Пройсс. Он вышел из машины под дождь и, выбросив недокуренную сигарету в лужу, направился на ту сторону улицы к полицейскому участку.

Внутри дежурил лишь один-единственный полицейский-голландец, королевский жандарм.

– Мне нужно воспользоваться телефоном, – произнес Пройсс по-голландски. Жандарм тотчас схватил и поставил перед ним телефонный аппарат. Пройсс потер виски, сначала один, затем другой, после чего помассировал лоб. Головная боль когда-нибудь его доконает.

Прежде всего он позвонил на Ойтерпестраат, в надежде получить известие о Гискесе. Но девушка-телефонистка с негромким голосом ответила, что абвер не оставлял для него никаких сообщений. Только из Гааги, гауптштурмфюрер, добавила она.

– Бригадефюрер Науманн звонил вам тридцать пять минут назад и требовал, чтобы я соединила его с вами. Я сказала ему, что в данный момент вас нет, и он взял с меня обещание, что как только вы вернетесь, я тотчас сообщу вам о его звонке, – доложила телефонистка, и ее австрийский акцент в который раз наполнил его тоской о родине.

– Соедините меня с ним, – велел телефонистке Пройсс, а про себя подумал, интересно, что понадобилось Науманну?

– Хорст, как твои дела? – раздался в трубке знакомый голос примерно минуту спустя. Кстати, на линии почти не было помех.

Пройсс набрал полную грудь воздуха.

– Прекрасно, бригадефюрер, прекрасно.

– Где ты сейчас, Хорст? В Амстердаме мне сказали, что тебя нигде не могут найти, мол, ты, в срочном порядке сел в машину и куда-то укатил.

– Бригадефюрер, – прохрипел Пройсс. Он натужно пытался придумать правдоподобный ответ, и от напряжения голова шла кругом. Но, похоже, Науманна это не слишком интересовало, потому что он заговорил дальше:

– Мне тут час назад позвонил унтерштурмфюрер Брумм, адъютант из Вестерборка. Очень интересный звонок, – произнес Науманн, и на сейчас раз голос его прозвучал как-то слащаво-маслянисто.

– Слушаю вас, бригадефюрер, – поспешил заполнить паузу Пройсс. Впрочем, похоже, он догадывается, к чему клонит его начальник. Ему тотчас захотелось положить трубку.

– Брумм был очень расстроен, Хорст. Что-то такое, что связано с нарушением правил при отправке сегодняшнего транспорта. По его словам, ты вчера явился в лагерь, а потом позвонил туда сегодня днем.

– Бригадефюрер… – начал было Пройсс, но Науманн перебил его:

– По-моему, Брумм хотел настучать на Геммекера. Возможно, он узнал, что начальник трахает его жену. Впрочем, это неизвестно было только ему самому.

Боже, этого только не хватало, подумал Пройсс.

– Брумм утверждает, будто ты сказал Геммекеру о каких-то слухах, которые дошли до тебя в Амстердаме. Будто абвер нашептал тебе на ухо какую-то неправдоподобную историю про евреев, которых крадут с поездов. И ты позвонил ему сегодня днем и расспрашивал про сегодняшний транспорт. Брумм заволновался по поводу того, что ты сказал, но Геммекер, насколько я понимаю, отказался принимать меры предосторожности. Брумм был вынужден позвонить в Нейвесханс, где должна смениться команда локомотива и охраны. Но поезд туда пока еще не прибыл. Он опаздывает. Голос у Брумма был ужасно расстроенный. По его словам, он не хотел бы, чтобы на него свалили вину за пропавший поезд.

– Герр бригадефюрер… – начал было Пройсс.

– Хорст, признавайся, какие игры ты затеял вместе с абвером в лице Гискеса?

Игривый тон начальника показался ему оскорбительным, но Пройсс сглотнул комок и, задействовав искусство лжи, которому обучился, пока лгал евреям или Марте, солгал и на этот раз.

– Бригадефюрер, скажу вам то же, что и Геммекеру. Гискес утверждает, будто он раскрыл какой-то тайный план похищения евреев, и я решил предпринять меры предосторожности. Вчера я даже доехал поездом вместе с евреями до Вестерборка и сказал Геммекеру, чтобы тот был начеку. И если он не прислушался к тому, что я ему сказал… – он не договорил, потому что Науманн вновь перебил его.

– Но откуда твой повышенный интерес к сегодняшнему транспорту, Хорст? Будь добр, объясни, а то мне этот вопрос не дает покоя.

Голос Науманна на том конце провода был не просто маслянистым. Он был маслянистым в квадрате. Пройсс закрыл глаза, как будто тем самым мог спастись от вспышек слепящего света в глубине глазных яблок. Мигрень была точно такая же, что и в России, когда он стоял на краю ямы и лично принимал участие в расстреле, чтобы воодушевить своих подчиненных. Нервы, сказали тогда ему доктора. Нервы и стресс.

– Мне кажется, ты утаил от меня одну важную вещь, от меня или штурмбаннфюрера Цёпфа. Неужели ты надеялся провернуть свою интригу вместе с абвером? Неужели ты утаил от меня свой секрет? – гремел в телефонной трубку голос Науманна словно глас Божий в Судный день. – Я же велел тебе следить за ним, Хорст, а не вступать в тайные заговоры. Или я не говорил тебе, что абвер кишмя кишит предателями?

Пытается прощупать меня, подумал Пройсс, задействовал остатки разума, еще не убитые головной болью. Ходит вокруг да около и пытается угадать. Ничего толком он не знает. И у меня нет иного выхода, как бессовестно лгать. Пройсс закрыл глаза, как будто тем самым мог отогнать боль.

– Бригадефюрер, вы ошибаетесь. Я не вступал с Гискесом ни в какие тайные заговоры. Я поступил так, как вы мне велели, я лишь следил за ним. И когда он пришел ко мне со своей историей…

– Гауптштурмфюрер! – рявкнул в трубку Науманн. Его окрик был сродни пощечине. Науманн никогда не обращался к нему по званию. – Не смейте мне лгать! – орал он в трубку. – Передо мной лежит письмо, которое сегодня доставили курьером из Амстердама, всего три четверти часа назад. В нем все сказано. И про вашу Виссер, и как вы возились с бандой евреев, и про их план угнать поезд. И про лодки. Будут задействованы лодки, сказано там, а вы по-прежнему отказываетесь сказать мне правду!

– Кто это говорит? – выдавил из себя Пройсс едва слышным шепотом. – Кто распространяет эту ложь?

Не иначе как Гискес. Кто, если не он. Больше некому. Он предал меня, пока я надеялся предать его. Я застрелю этого мерзавца, застрелю лично, собственной рукой.

– Какая разница, гауптштурмфюрер, – голос Науманна слегка смягчился. – Как только евреи прибыли в Вестерборк, ответственность за них несет Геммекер. Значит, и я тоже. Более двух тысяч евреев на сегодняшнем транспорте, если верить Брумму. Такое количество пропавших евреев может серьезно испортить мне репутацию, Хорст.

– Да, бригадефюрер, – негромко произнес Пройсс. Науманн вновь назвал его по имени, и все равно, он был почти уверен, что прежней теплоты в их отношениях уже никогда не будет.

– Найдите мне этот поезд, и я забуду про все, ради нашего прошлого. Но если не сумеете, – Науманн на мгновение умолк, однако затем его голос вернулся, сильный и спокойный. – Я заявлю, что вы скрыли от меня и Цёпфа правду. Что вы вступили в сговор с абвером и тем самым попустительствовали тому, что произошло, чтобы очернить меня и Цёпфа в глазах Берлина.

Пройсс подумал, что его сейчас вырвет, и не смог ничего даже промямлить в ответ.

– Хорст, о том, что поезд пропал, – никому ни слова, – тем временем продолжал Науманн. – Я поручаю это дело тебе, под твою личную ответственность. Свяжись с орпо в Гронингене. Моего человека там зовут Хассель. Он будет держать рот на замке. Но кроме него, никому ни слова. И если вдруг станет известно…

– Я буду действовать предельно осторожно, обещаю вам, – Пройсс был готов трясущейся рукой положить трубку, но, похоже, Науманн еще не закончил.

– На Принцальбрехтштрассе мясницких крюков хватает с избытком, мой друг, – произнес Науманн. – И я бы не хотел болтаться ни на одном из них.

Вспышка света в глазных яблоках была даже ярче, чем слепящий солнечный свет. Пройсс испугался, что его череп вот-вот расколется от боли.

Маус запыхался, пока бежал вдоль медленно ползущего поезда. Он буквально в последний момент успел ухватиться за поручень и подтянуться на подножку локомотива.

– Спасибо, хотя и не за что, – сказал он Схаапу, но голландец все равно его не понял и лишь растерянно заморгал. Схаап стоял за спиной машиниста с одной стороны, Каген – с другой. Альдер занял место сбежавшего кочегара и, работая лопатой, подбрасывал уголь в топку.

Маус высунул голову из локомотива, чтобы взглянуть на пути сквозь завесу дождя. Он мало что увидел, в основном лишь рельсы, что изгибались влево и исчезали из виду, и кирпичные постройки рядом с железнодорожными путями.

– Йооп говорил, что из Гронингена ветка ведет в Эйтхейзен, – заметил Схаап. Маус вновь втянул голову в локомотив.

– Этот все знает, – проговорил Каген, указывая на машиниста. Он успел натянуть на себя мундир орпо. Маус заметил кровь на воротнике.

Схаап произнес что-то на голландском, и машинист повернулся от своего металлического стула, намертво привинченного к стене локомотива. Лицо машиниста напоминало грязную кожу, в складках которой без труда можно было спрятать монету. Его седые волосы торчали во все стороны из-под засаленной фуражки. Руку он по-прежнему держал на регуляторе.

– В Гронингене у людей возникнут вопросы, – произнес машинист причем по-английски.

– Ты говоришь по-английски? – поинтересовался Маус.

– Да.

– Заткнись, гангстер! – рявкнул на него Каген. – Какие вопросы?

Машинист, не сводя глаз с Мауса, ответил на заданный ему вопрос.

– У каждого поезда имеется свое расписание. Даже у таких, как этот.

– И что из этого?

– Он хочет сказать, что у людей возникнут вопросы, почему он идет не по расписанию, вот что, – Маус по-прежнему буравил машиниста взглядом. – И поэтому, когда мы прибудем в Гронинген, нас остановят и начнут задавать вопросы. Я верно говорю?

– Верно, – подтвердил машинист.

– Но Йооп сказал, что он мог бы провести поезд прямо через стрелки без всякого подозрения, – возразил Каген. Поезд плавно вписался в новую колею. – Ты знаешь, где это?

– Знаю.

– Ну, тогда и проведи поезд через них, – слова Кагена прозвучали не как просьба, а как приказ. – Через стрелки. Выведи состав прямо на путь, что ведет в Эйтхейзен. И тогда никто на станции не узнает, что это за поезд. И никто нас не остановит.

Маус ждал, что скажет на это машинист. Тот посмотрел сначала на него, затем на Кагена.

– А зачем мне это делать? Чтобы вы потом меня застрелили, как вы застрелили орпо и жандармов? – сказал он и многозначительно посмотрел на мундир Кагена.

Немец вскинул ствол своего «стэна». Маус успел заметить, что автомат на боевом взводе. Тогда он посмотрел на лицо пожилого машиниста и сделал для себя вывод, что тому уже все равно. Машинист слышал выстрелы, возможно, даже, видел, как Каген уложил охранника. Так что терять ему было нечего. Каген может сколько угодно угрожать ему автоматом, но такой человек все равно поступит по-своему.

Маус встал между Кагеном и машинистом.

– Вас никто не застрелит, обещаю вам.

– Не мешай, – произнес у него за спиной Каген.

Маус обернулся к нему.

– Ну, давай, застрели его, – произнес он по-немецки, чтобы голландец его не понял. – И тогда нам всем конец. И тебе, и мне, и всем остальным.

– Он сделает то, что я ему скажу, – огрызнулся Каген.

– А что если не сделает? Ты застрелишь его? И кто тогда поведет состав? Ты не можешь убивать людей направо и налево, потому что иначе нам никогда не выбраться отсюда. Не знаю, как тебе, а лично мне хочется живым вернуться домой.

Поезд, покачиваясь, шел вперед. В будке машиниста было слышно лишь жаркое дыхание локомотива и скрежет лопаты, которой орудовал Альдер. К великому удивлению Мауса, Каген кивнул и опустил свой «стэн».

Маус обернулся к машинисту и обратился к нему по-английски:

– Если ты нас выдашь или попытаешься убежать, как твой приятель, – произнес он, стараясь говорить как можно спокойнее, глядя голландцу прямо в глаза, – я застрелю тебя сам. Ты меня понял?

Но машинист даже не моргнул глазом.

– Первая стрелка в полукилометре отсюда. Кто-то должен ее переключить, когда я сделаю запрос. Но это должен быть голландец. Потому что на сортировочной станции будет полно рабочих, и они должны слышать лишь голландскую речь.

Тем временем небеса разверзлись еще больше, и по стальным бокам локомотива застучали крупные капли дождя. Некоторые залетали внутрь и с шипением закипали, упав на стальной пол перед топкой.

– Я готов это сделать, – произнес Схаап.

Локомотив замедлил ход, колеса едва крутились, и с обеих сторон валили клубы пара. Маус стоял с открытой стороны позади машиниста, чтобы видеть, что происходит впереди. Схаап, сняв с себя «стэн», засунул в карман пальто «смит-и-вессон» и побежал впереди состава. Добежав до стрелки – металлического рычага длиной в три фута рядом с путями – остановился. На одном конце рычага, ближе к путям, был нарисован белый круг, на другом конце, который был похож на противовес, крепился квадратный кусок железа. Схаап нажал на рычаг, затем ухватился удобней и толкнул. Балка повернулась вправо, а с ней и белый круг на ее конце. Маус следил за стрелкой на путях. Было слышно, как та тоже передвинулась. Рука стоящего за стрелкой семафора опустилась вниз, а свет изменился с зеленого на красный.

– А почему загорелся красный свет? – спросил Маус, посмотрев на машиниста.

Голландец промолчал.

– Отвечай! – потребовал Маус, однако не стал для острастки пускать в ход «вельрод».

– Этот участок путей сейчас занят нашим составом, – неохотно ответил машинист.

– И кому еще это известно? – спросил Каген и отошел в сторону. Альдер, наоборот, вышел вперед, чтобы подбросить в топку еще угля. – Йооп говорил, что стрелки переключаются с центрального пульта. Наверняка есть какой-то способ, который позволяет следить за поездами и переключать нужную стрелку.

Машинист не спешил с ответом, однако в конце концов кивнул.

– Да, но их также можно переключать и вручную.

– Там известно, что мы сейчас здесь?

Машинист посмотрел на Кагена, затем на Мауса.

– То, что на путях находится поезд, да. Когда мы переключаем стрелку, они понимают, что движется состав. Но какой именно – неважно. В том числе и этот.

С этими словами машинист высунулся из локомотива, чтобы посмотреть вперед, и что-то крикнул по-голландски.

Маус высунулся снова, и увидел, что Схаап, помахав им рукой, бросился к следующей стрелке и, как и предыдущую, толкнул ее вправо. Локомотив покатил дальше, направо.

– Еще одна стрелка, и мы выедем на прямой путь, – сказал машинист и вновь что-то крикнул Схаапу. Тот, добежав до третьей стрелки, толкнул рычаг в сторону. Белый круг сдвинулся вправо, перекладина на шесте поехала вниз, а на семафоре загорелся красный свет. Машинист нажал на регулятор.

Но Схаап не вернулся в поезд. Вместо этого он продолжал бежать вдоль путей.

– Скажите ему, чтобы он возвращался, – приказал машинисту Маус, ощущая, как по спине пробежали мурашки. Впереди была видна длинная платформа. На дальнем ее конце он уже мог различить стоящие под дождем фигуры.

Машинист высунулся из кабины и что-то крикнул по-голландски. Схаап обернулся, споткнулся и упал, однако сумел-таки подняться. Он почти поравнялся с фигурами на платформе. Состав тем временем катил дальше.

Каген подошел и встал рядом с Маусом.

– Орпо, – произнес он. – Что они здесь забыли?

– Посмотрите-ка вон туда, – подал голос машинист и указал на группу людей, стоявших кучкой позади охранников – человек двадцать-двадцать пять. У каждого в руках была лопата или лом. Все как один мокрые до нитки.

– Иностранные рабочие. Поляки или русские. Ремонтируют пути.

Локомотив уже почти подкатил к платформе. Один из охранников помахал рукой и что-то крикнул – что именно, Маус не расслышал. Немец продолжал махать рукой и улыбался от уха до уха, и поскольку теперь они были совсем близко, на этот раз Маус четко расслышал, что он кричал.

– Wiedersehen, Juden![29]29
  Пока, еврей!


[Закрыть] – крикнул немец и расхохотался.

– Он имеет в виду тех, кто в вагонах, – пояснил машинист. Маус бросил взгляд на поезд и увидел, что позади тендера в щелях между досками вагона торчат пальцы. И он поспешил снова перевести взгляд вперед.

Схаап уже миновал платформу и по-прежнему бежал впереди локомотива. Однако он услышал слова немцев, повернулся и шагнул назад. И именно в этот момент Каген, который только что, держась за край кабины, наполовину высунулся наружу и махал немецкому полицаю – нарочно, поскольку сам был облачен точно в такую же форму, вскинул свой «стэн» и дал очередь. Кабина содрогнулась, и на глазах у Мауса один, а затем и второй полицай осели на платформу, а поляки или русские, или кто они там были на самом деле, побросали свои инструменты и бросились врассыпную.

Краем глаза Маус заметил какое-то движение и резко обернулся. Схаап стоял на путях прямо перед локомотивом. В тот момент, когда Каген открыл огонь из своего «стэна», брат Рашели вытащил из кармана промокшего пальто «смит-и-вессон».

Треск очереди перекрыл крик Мауса. Схаап поскользнулся на мокром рельсе, локомотив же неуклонно двигался прямо на него. Маус крикнул машинисту, чтобы тот тормозил, но, увы, тормозной путь был слишком коротким. Кристиан рухнул на рельсы и вскоре скрылся под брюхом локомотива.

Маус услышал, как Каген велел машинисту прибавить скорость. Он даже не заметил, когда «стэн» успел умолкнуть.

Каген повернулся к нему и сказал:

– Девятнадцать.

Маус выбил у него из рук пистолет и с размаха врезал кулаком по физиономии. Сначала в нос, а затем в скрытый повязкой глаз. Каген упал на тендер, прямо в угольную кучу и растерянно посмотрел вверх, словно не мог сообразить, где он.

Маус вытащил «вельрод» и, пригнувшись, прижал дуло к виску Кагена. В глазах немца он увидел страх, однако нажимать на спусковой крючок не стал. Потому что если он его сейчас прикончит, то они останутся с Рекой одни.

Маус поднял с пола «стэн» Схаапа и, по-прежнему держа Кагена на мушке, шагнул к другой стороне локомотива. Он пытался не слушать стук колес, а они все стучали и стучали на стыках рельс.