Текст книги "Самая долгая ночь"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Глава 16

Воскресенье, 25 апреля 1943 года.

Они целый день чистили оружие, сидя на чердаке. Пистолеты по-прежнему были в смазке, и они вытирали ее смоченной в кипятке ветошью. Кастрюлю с кипятком они принесли из кухни. Река и Рашель заряжали магазины, Схаап и Каген разбирали автоматы на части, и каждую часть заворачивали в тряпицу. Маус лично занялся револьверами. Это была тупая, механическая работа, но она его устраивала. Каждую минуту он посматривал на часы, и каждая минута приближала его к полуночи. И тогда они пройдут к вокзалу и проникнут в поезд, который довезет их в Вестерборк.

Маус давно привык ждать, но это ожидание было для него в новинку. Это было долгое, изнурительное ожидание, как выстрел, у которого нет конца. Задания, которые он выполнял дома, день или два, три или четыре от силы, обычно требовали от него слежки за жертвой, чтобы вычислить ее следующий ход. Ожидание бывало для него именно таким.

Интересно, может, мне просто страшно, подумал он. Трудно сказать. Он ни разу по-настоящему не испытывал страх. Но сегодня, сегодня все было не так. Если все пойдет наперекосяк, а не так, как задумано, у него не будет возможности незаметно юркнуть в ждущий в переулке автомобиль. Он вспомнил фото Бергсона, черный дым над деревьями. Дым.

Единственное, что помогало выбросить из головы это фото, – взгляд через всю комнату на Реку. Он наблюдал за ней украдкой, чтобы не привлекать к себе ее внимание. На коленях у нее лежала бумага, в руке – карандаш. Что-то записывает. Она перехватила его взгляд и поспешила отвернуть голову на пол-оборота в сторону.

Всю ночь она спала, прижавшись к нему. Один раз, когда он сам задремал, ему приснилась кухня его матери, и Река говорила с пожилой женщиной через покрытый клеенкой стол, как будто они были знакомы всю жизнь, как будто она выросла в доме за углом, и Маус специально привел ее домой, чтобы она познакомилась с Руфью Вайс.

Он не мог заставить себя не думать о ней, о том, как ее рука лежала в его ладони, о том, как он прикасался к ее волосам, пока она спала, и как от ее тела исходил свежий запах человека, только что принявшего ванну. Он никак не мог выбросить из головы образ Реки в задней комнате книжного магазина, когда Аннье молила ее о пощаде.

– Леонард, – сказала Река, которая неожиданно оказалась стоящей на коленях перед ним. Нет, это какое-то наваждение. Этак он рискует поставить себя под удар.

В одной руке у нее был лист бумаги, в другой карандаш.

– Старик нашел их по моей просьбе, – сказала она. – Я… – начала она, но не договорила.

– Что ты там писала? – спросил он.

Она в упор посмотрела на него, затем отвела глаза и посмотрела снова.

– Я не писала. Я рисовала, – и она протянула ему коричневый карандаш.

Случалось, что некоторые вещи до него доходили не сразу – впрочем, он и сам это знал, – однако он все понял.

– Ты снова взялась за живопись, Река? – спросил он ее.

Она подняла глаза и на этот раз больше не стала отворачиваться.

– Нет, это не живопись. Видишь, это просто рисунок, – она повертела карандашом и улыбнулась своей неподражаемой улыбкой, которая делала ее такой хорошенькой, и даже негромко рассмеялась, чего он от нее раньше не слышал. Ее смех грел душу.

– Мне можно взглянуть? – он протянул руку.

Она дала ему лист бумаги, и на какой-то момент Маус подумал, что она сейчас встанет и уйдет, но нет, Река просто села на пол, подложив под себя ноги. Подол ее простенького платья накрыл ей колени.

Рисунок ему понравился. Маус знал, как он выглядит, – он провел немало часов перед зеркалом, – так что сходство было поразительным. Река изобразила его с волевым подбородком, причем запечатлела в тот самый момент, когда внимание его было сосредоточено на чем-то, что он держал в руках. Однако чем больше он вглядывался в рисунок, тем больше понимал, что она нарисовала его печальным. В глазах и уголках рта залегла печаль. Неужели он и впрямь так выглядит?

– Мне нравится, – произнес он, глядя ей в глаза поверх края листа. – Очень нравится. Спасибо.

– Не за что, – ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза. Маус напомнил себе, что ей всего двадцать лет, что, в сущности, она еще юная девушка. – Можно мне его назад? – спросила она, избегая смотреть ему в глаза. – Он еще не закончен.

– Спасибо, Река, – произнес он, отдавая лист бумаги, и, наклонившись к ней, поцеловал в нежную девичью щеку. При этом он почувствовал запах мыла и на какой-то момент даже забыл про дым.

– Господин Вайс – сказала Рашель, поигрывая распятием, которое больше не висело у нее на шее, а почему-то оказалось в руках.

– Да? – переспросил Маус, откладывая в сторону «веблей» и патрон к нему, который он уже было собрался засунуть в патронник. Рашель села рядом с ним и расправила на коленях платье. Прислонившись спиной к стене, она вытянула ноги и скрестила их в лодыжках, а распятие положила на пол. Маус посмотрел на Реку, но она спала в углу, свернувшись калачиком и положив под голову руки.

– Дай мне твой плащ, – сказала Рашель, беря в руки иголку с ниткой, а из нагрудного кармана платья извлекла желтую шестиконечную звезду.

Маус потянулся за плащом – под подкладкой чувствовались увесистые пачки банкнот – и протянул ей. Рашель разложила плащ у себя на коленях и начала пришивать к нему шестиконечную звезду. Она изготовила эти звезды для каждого из них, всего числом пять, из желтой простыни, которую ей дал старик. Поверх чернилами и узкой кисточкой было выведено слово Jood.

– Как только мы окажемся в поезде, возможности поговорить у нас не будет, – сказала Рашель. Пальцы ее взялись за работу, и иголка с ниткой принялась нырять сквозь ткань плаща. Точно так же, как и тогда, когда она зашивала ему руку, только быстрее.

– Верно, – согласился Маус.

Она на минутку оторвала глаза от шитья.

– Я хотела поблагодарить тебя, – сказала она, – за все, что ты сделал.

Он ничего не ответил, потому что не знал, что сказать. Принимать слова благодарности за то, что он думал, когда выкарабкивался из самолета, – в этом было что-то неправильное.

Рашель смахнула со щеки прядь светлых волос, и он тотчас вспомнил, как в первый раз они ехали в Бигглсвейд. Ее глаза на мгновение задержались на желтой звезде, затем она перевела взгляд на него.

– В ту ночь, в польдере, позади самолета…

Что бы он ни сказал, любые слова оказались бы ложью, независимо от того, признался бы он ей в том, что, как она подозревала, он тогда намеревался сделать, или же солгал, и поэтому предпочел промолчать.

– У меня было такое чувство, что в ту ночь ты взял в руки пистолет не просто так, – сказала Рашель.

Ага. Теперь все понятно. Она знает. Он выдержал на себе ее пристальный взгляд.

– То, как ты тогда посмотрел на меня…

Живо заткни рот, Маус, велел он себе. Скажешь хоть слово, и все развалится к чертовой бабушке. Он это точно знал.

– Но я ошиблась, – сказала тем временем Рашель. Мимо них прошествовал Каген, по пути из ванной в коридор, и она на минуту умолкла. На шее у Кагена была видна кровь, в том месте, где он случайно порезался во время бритья. Рашель ничего ему не сказала, Маус был в этом уверен. Возможно, она была осторожна с ним, однако не настолько уверена, чтобы рассказать об этом своему мужчине.

– В ту ночь, я подумала, что ты сейчас застрелишь меня, но теперь мне понятно, что я была неправа. Ты столько для нас сделал. Для меня. Вресье будет жить благодаря тебе. Я точно знаю, что так будет.

Она сделала еще один стежок и снова посмотрела на него.

– Однако кое в чем я была права. Помнишь кухню в доме на Аргайл-стрит? Когда ты спросил меня, почему я люблю Пауля? – спросила она еле слышным шепотом. – Тогда я была права. Ты не такой уж и черно-белый, как сам думаешь, мистер Вайс. Или как думала я.

Ему в голову пришло лишь одно слово, которое, как только он его произнес, оказалось единственно правильным.

– Спасибо.

– Извините, мистер Вайс, – сказала она и вновь взялась за звезду и иголку с ниткой. – Я знаю, чем вы пожертвовали ради этого.

Она умолкла и вопросительно посмотрела на него, а он в очередной раз подумал, уж не проникает ли ее взгляд ему прямо в мозг, или по крайней мере сквозь подкладку плаща, что сейчас лежал у нее на коленях.

– Извините меня за те мысли, что я держала против вас. Будто вы гангстер, как сказал тогда Пауль. И что вам не следует доверять, – она в последний раз потянула нитку, перекусила ее рядом с тканью и похлопала ладонью звезду. – Ну вот, готово. – И она отдала ему плащ.

– Спасибо.

– Мы ведь здесь… все жиды, мистер Вайс? – спросила Рашель с улыбкой. – Теперь я знакома больше чем с одним евреем, верно? – и она вновь улыбнулась.

Рашель поднялась, и колени ее негромко хрустнули. Расправив платье на бедрах, она перешла в другой угол чердака к Кагену. Маус перевел взгляд вниз, и увидел, что распятие все еще лежит на полу. Примерно с минуту он раздумывал, подбирать его или нет, и не окликнуть ли ему Рашель, однако не стал этого делать. Может, он и не такой умный, как Лански, но и не законченный дурак.

Он потрогал распятие и, подняв голову, уперся затылком в стену. И тотчас заметил обращенный в его сторону взгляд Реки. Интересно, давно она проснулась, подумал он, и что успела услышать из его разговора с Рашель?

Пройсс посмотрел на вырванный тетрадный лист, чью белизну портили три крошечные точки – по всей видимости, брызги крови, решил он. Вооруженный стальным прутом гестаповец сегодня выудил написанные на нем имена у голландца по имени Йооп:

Аннье

Мартин Виссер

Каген

Груневег

Рашель

(К?) Схаап

Костер

Кейнинг

Деккер

Маус

Вресье.

Несколько часов назад Пройсс вычеркнул имена Аннье и Мартина Виссеров, доносчицы и ее брата, того самого, что с дырой в голове якобы положили на больничную койку, как он тогда солгал его сестре, а также Хенрика Кейнинга. Никого из троих уже нет в живых.

Пройсс взял в руку стопку карточек и быстро просмотрел. Раньше он даже понятия не имел о том, какое огромное количество евреев в Амстердаме когда-то носили фамилию Деккер, Схаап или Костер. Отдел «С» вытащил из картотеки все карточки на тех, чья фамилия совпадала с любой в этом списке. Увы, ни Кагена, ни Груневега, ни Мауса, ни Вресье в картотеке не оказалось.

Он посмотрел на одну карточку, затем на другую, на третью. На каждой синим по белому стоял штамп «Отправлен на работы», а ниже шла сделанная от руки приписка с датой. На первой карточке значилось 13.08.42, на второй – 19.11.42, на третьей – 28.01.43. Восток, восток и снова восток.

По крайней мере сегодняшняя акция принесла результаты. Двести восемьдесят два еврея удалось выловить сегодня в еврейском квартале на Йоденбреестраат. По воскресеньям голландская полиция евреев обычно не трогала – предпочитая предаваться безделью выходного дня, пусть даже на день позже еврейской субботы, но завтра у него отправлялся поезд, и он не мог позволить, чтобы тот ушел полупустым. Хорошо уже то, что ему в кои веки не пришлось вступать в препирательство с де Гроотом. После того вечера на Линденстраат поведение этого мужлана изменилось в лучшую сторону. Иногда бывает полезно поддать лентяю под задницу, удовлетворенно подумал Пройсс.

Раздался телефонный звонок, и он поднял тяжелую, черную трубку.

– Пройсс слушает.

– Ну, как, есть какой-нибудь результат? – прозвучал в трубке голос Гискеса.

– Пока нет, – ответил Пройсс, не сводя глаз со списка имен и переворачивая карточки. – Бесполезно. Мы ведь даже не знаем, настоящие ли это имена.

На том конце повода воцарилось гробовое молчание.

– Гискес, вы меня слышите? – не выдержал Пройсс и вытащил карточку, на которой значилось Деккер, Якоб. «Отправлен на работы», гласил проставленный на ней синий штамп. Пройсс положил ее на стол лицевой стороной вниз.

– Я просто думаю, – отозвался наконец Гискес.

– Ваши люди нашли кого-нибудь в доках? – поинтересовался Пройсс, зажал трубку между ухом и плечом, чтобы вытащить из пачки очередную сигарету и закурить, а сам тем временем продолжил перебирать картотеку.

– Нашли несколько сот лодок, – ответил Гискес. – Нам проще закрыть порт, чем искать в этой огромной флотилии одну-единственную лодку.

Пройсс промолчал. Такое не по силам даже Науманну.

– Человек, которого вы вчера нашли на улице, что с ним?

– Мертв. Умер еще по пути в больницу. Единственное, чего добился от него мой человек, это имя. Иоганнес Костер.

Пройсс посмотрел на лежащий перед ним список. Взяв карандаш, он вычеркнул из него фамилию «Костер».

– Итак, – произнес он.

– Итак, у нас ничего нет, – закончил за него Гискес.

Пройсс взял в руку очередную карточку, и в глаза ему тотчас бросилось имя: «Деккер, Река». Река, кажется, это имя упоминала его доносчица Виссер. «316, Боттичеллистраат, Оуд Зюйд, Амстердам». По верху карточки был проставлен знакомый синий штамп «Отправлен на работы», а ниже приписана дата 09.07.42. Впрочем, еще ниже, как на карточках почти всех депортированных евреев, значилась другая дата и пометка «13.07.42 г. Дулаг, Вестерборк». Пройсс отсчитал назад месяцы. Эту еврейку отправили в Вестерборк девять месяцев назад. Если только не случилось какого-то чуда, ее уже давно увезли на Восток, где она исчезла в какой-нибудь яме, или, если то, что он слышал, соответствовало истине, превратилась в дым и горстку пепла.

Но если Река Деккер мертва, то кто этот Деккер из списка? На всякий случай рядом с фамилией Деккер он подписал имя «Река», а в конце добавил букву J, чтобы было видно, что это еврейка.

– Хочу сказать вам одну вещь, – произнес он в трубку, обращаясь к Гискесу. – Похоже, я тут кое-что обнаружил.

И не обращая внимания на то, что Гискес продолжал что-то говорить, положил трубку на рычаг.

Было почти восемь, когда телефонный звонок пробудил Пройсса от грез о Марте и ярком венском солнце. Он оторвал затекшую шею от письменного стола и потянулся за трубкой. В ней сначала послышался треск, а затем громкий щелчок. Ага, междугородный.

– Герр гауптштурмфюрер, – произнес невидимый собеседник. – Говорит Брумм, адъютант оберштурмфюрера СС Геммекера. Из Вестерборка. По поводу вашего предыдущего звонка…

– Да? И какие у вас новости? – спросил Пройсс, потирая глаза, чтобы убрать с них последние липкие паутинки сна.

– По поводу этой еврейки, Деккер, – произнес голос в трубке. – Реки Деккер.

– Да-да, и где же она? До сих пор в лагере или ее уже отправили на Восток?

В трубке возникла пауза.

– Похоже, ни то ни другое, гауптштурмфюрер. Мы просмотрели все списки, и обнаружили ее имя в списке к отправке транспортом от 10 ноября прошлого года. А также имена ее отца и матери, Якоба и Мейры.

Деккер, Якоб. Такая карточка ему попадалась.

– И? – Пройсс потер шею. До него с трудом доходило, куда клонит Брумм.

– На транспорте ее не было, – произнес тот. Вернее, выпалил. – Она у нас значится, как пропавшая без вести. Побег имел место в ночь на девятое ноября. Согласно нашим записям мы на следующий день поставили в известность жандармерию и заполнили карточку, которую затем передали в службу безопасности и уголовную полицию Гааги. Разумеется, когда она сбежала, мы вместо нее депортировали еще десятерых…

До Пройсса наконец дошло. Значит, Река Деккер бежала из Вестерборка.

– Но что с ней стало потом? Почему не поставили в известность меня? Она ведь из Амстердама. Она ведь вполне могла вернуться сюда, разве не так?

Помехи на линии сделались сильнее, затем пропали.

– Вы должны сообщить об этом в Гаагу, гауптштурмфюрер.

– Но ведь она сбежала от вас, – заявил Пройсс в трубку. Он наконец окончательно стряхнул с себя сон и теперь вновь почувствовал, как на него надвигается головная боль. Какая вопиющая халатность. Если не сказать больше. Собеседник на том конце провода что-то невнятно забормотал. Не иначе, как пьян.

– Извините, гауптштурфюрер, но она в конце концов всего лишь одна…

Пройсс был готов заорать в трубку, но вместо этого лишь глубоко вздохнул. Какой толк ему от всего этого?

– Спасибо, Брумм. Поблагодарите также от моего имени оберштурмфюрера. Но мне необходимо ее удостоверение личности. Причем срочно. Пусть кто-то немедленно привезет его сюда ко мне.

– Простите, гауптштурмфюрер? – этот идиот, как видно, его не понял.

– Мне нужно ее фото, с карточки, которую вы завели на нее в Дулаге. На наших карточках нет фотографий, – пояснил он, пытаясь не сорваться на крик.

– А разве в Гааге нет таких карточек? Тем более что Гаага значительно ближе.

Пройсс не собирался спрашивать у Цёпфа фото этой женщины, равно как просить Науманна помочь ему получить это фото, хотя бы потому, что он сам утаил от них обоих такую уйму информации.

– Ваша фотография будет поновей.

– Да, пожалуй, вы правы, – согласился Брумм. – На мы здесь испытываем острый недостаток кадров. Я даже не знаю, сумеем ли мы…

– Унтерштурмфюрер, – произнес Пройсс, придав голосу ледяные нотки и даже поднялся с места, чтобы громче говорить в трубку. – Речь идет не просто об очередной еврейке. Если только вы, конечно, не собираетесь держать ответ перед самим бригадефюрером СС Науманном по поводу вашего отказа сотрудничать с отделом по делам евреев, я предлагаю вам…

– Да-да, герр гауптштурмфюрер, – поспешил согласиться Брумм. – Не пройдет и четверти часа, как я отошлю к вам моего вестового на мотоцикле. Прямо в ваш кабинет на…

– Ойтерпестраат, – подсказал Пройсс. – Благодарю вас за помощь.

И не дожидаясь, что ему ответят на том конце провода, – а ведь наверняка скажут что-то такое, от чего голова разболится лишь еще сильнее, – он с силой опустил трубку на рычаг.

Имея на руках фотографию, он сможет распространить листовки с обещанием награды за поимку. А когда эти листовки попадут в руки местных жителей, кто-нибудь наверняка захочет выдать Реку Деккер, ее товарищей и их планы по освобождению евреев.

На чердаке уже давно было темно, но Маус знал, что Река не спит, потому что она то и дело ворочалась на полу рядом с ним. Они с ней устроились в самом дальнем от окна углу.

– Когда все кончится, ты поедешь домой? – спросила она. В темноте ночной комнаты ее рот был едва ли не прижат к его уху. Да, такой вопрос может задать только женщина, подумал Маус, чтобы избежать разговоров о тех вещах, о которых они в принципе тоже могли поговорить: про Аннье, или то, что ждет их завтра, или о том, что он думал, когда наставил на нее пистолет тогда возле самолета.

И все-таки он ответил:

– Да, я вернусь домой. Мне нужно позаботиться о матери. Кроме того, у меня есть работа.

– Твоя гангстерская работа?

– Да, моя гангстерская работа, – он хотел сказать Реке, что он собирался сделать тогда на поле, в том случае, если она слышала, что Рашель прошептала ему чуть раньше. Но в темноте комнаты, учитывая то, что ожидало их завтра, он не смог заставить себя это сделать. Он был эгоистом и прекрасно это знал. И скажи он ей, как она тотчас обозлится на него, а он этого не хотел, тем более, сейчас.

– Давай, – прошептала Река, и он почувствовал, как ее ладонь легла ему на руку, затем на лицо. – Обними меня, пожалуйста.

Он заключил ее в объятия, и она положила голову ему на грудь. А в нескольких кварталах от них, ближе к вокзалу Мейдерпоорт, раздался негромкий, протяжный гудок.

Кремпель стоял в дверях кабинета – с пустыми руками.

– На Боттичеллистраат ничего нет, гауптштурмфюрер. Мы, как вы нам приказали, обыскали дом номер тридцать один, и два соседних, справа и слева. Никто в глаза не видел этих Деккеров вот уже несколько месяцев.

Пройсс кивнул и указал на фото, только что доставленное ему из Вестерборка вымокшим под дождем эсэсовцем на мотоцикле. Фотография оказалась знакомой.

Ему потребовался всего миг, чтобы извлечь из памяти ее лицо, возможно, потому, что на фото не был виден шрам. Но это точно была та самая женщина, которая смотрела на него поверх пылающих останков «рено» чуть больше трех недель назад. Та самая, которую он видел всего несколько дней назад с розовощеким статным мужчиной. Пройсс вновь посмотрел на фотографию – простое лицо, темные волосы, темные глаза, тонкий рот и типичный еврейский нос.

Времени на копирование снимка, чтобы потом поместить фото на листовки, у него не было, ведь состав отойдет уже завтра утром. Осталось меньше, чем одиннадцать часов.

– Что еще на сегодня, гауптштурмфюрер?

Пройсс взял пачки карточек из отдела «С» и бегло просмотрел. Где-то около трехсот. Он уже успел их изучить.

– Гауптштурмфюрер! – окликнул его Кремпель. Пройсс оторвал взгляд от картотеки. Под глазами шарфюрера залегли темно-синие тени.

– Найдите себе кофе и мне тоже принесите чашку, – Кремпель повернулся, чтобы выйти из кабинета. – И пусть ваши люди будут готовы. Они могут мне понадобиться, – распорядился Пройсс и вновь занялся карточками.

Спустя несколько часов, в третий раз просмотрев картотеку, он нашел то, что раньше ускользало от его внимания: Схаап, Вресье (урожденная Иккерсхейм). Получается, что Вресье в списке Йоопа это не фамилия, как он было решил. Согласно карточке, эта женщина была замужем, но только не за евреем, а за гоем, именно поэтому ее мужа и не было в его списках евреев. «Схаап, Кристиан», говорилось в карточке, голландский военнослужащий. Ее муж. Здесь же было сказано, что Схаап пропал в мае 1940 года. Или бежал, подумал Пройсс. Он снова взглянул на список и увидел рядом с фамилией Схаап букву «К» и знак вопроса. Некоторые голландцы бежали, чтобы продолжить войну из Англии.

Но эта Вресье Схаап/Иккерсхейм или как там она называет себя, была депортирована. Как и другие еврейки, она, если верить карточке, была направлена на работы. Рядом значилась дата – 17.02.43, а чуть ниже первой даты – вторая – 22.02.43. Дулаг. Вестерборк. Прошло всего два месяца. Она вполне еще может быть в лагере.

На карточке также значился адрес этой Схаап/Иккерсхейм: 365 Вейттенбахстраат, Ватеграаафсмеер, Амстердам. Это рядом с вокзалом, подумал Пройсс. Да что там, всего в двух шагах.

Фрагменты в его голове постепенно начали складываться в целостную картину. Близость дома к вокзалу, где он загружал свои составы. Муж, который вполне мог бежать в Англию. Англия, где находится штаб-квартира УСО. И если Гискес прав, именно оттуда прилетел самолет, который привез этих евреев. Эта самая Вресье вполне могла бежать из Вестерборка, так же как, и Деккер. Пройсс на всякий случай положил портрет Деккер в нагрудный карман мундира.

Звонить в Вестерборк, чтобы устроить Брумму выволочку, бесполезно, так как времени в обрез. Этот пьяница будет как минимум сутки выяснять, есть еще в лагере эта самая Вресье или нет.

– Соберите людей, – велел он Кремпелю, который сидел в кресле напротив него и время от времени клевал носом. – Я тоже с вами. Вы поведете мою машину.

Пройсс посмотрел на часы. Всего семь часов до того, как от вокзала отойдет следующий транспорт.

– Проснись, – говорил ей чей-то голос, и Река открыла глаза. Вокруг по-прежнему было темно. – Я что-то слышал, – произнес Леонард и сунул ей в руки револьвер. Река прислушалась. Сквозь оконное стекло в потолке долетел звук хлопнувшей двери и стук ботинок по булыжной мостовой тремя этажами ниже. Леонард поднялся на ноги и на цыпочках подошел к окну, которое выходило на Вейтенбахстраат. В его руке был зажат «вельрод», из которого они убили Аннье Виссер.

– Схаап, просыпайся, – прошипел его силуэт. Недовольно фыркнув, Кристиан скатился с одеяла и взял с пола свой пистолет. Река подошла к ним и встала рядом, вглядываясь в улицу.

Лунного света оказалось достаточно, чтобы разглядеть крытый брезентом грузовик, а рядом – легковой автомобиль. Рядом с автомобилем стояли двое, в то время как другие – судя по очертанию касок, немцы, – выскакивали из кузова грузовика.

– Они нас ищут, – шепнул Леонард.

– Нас? Вряд ли. Откуда им знать, что мы здесь, – возразил Кристиан.

– Где Пауль? – спросила стоявшая сзади Рашель. – Его здесь нет! – крикнула она с того места, где они с Кагеном спали на полу.

– Заткнись, – оборвал ее Леонард.

Река тоже это услышала. Стук кулаков в дверь. Интересно, немцы уже стоят на крыльце дома? Aufmachen, schnell! Открывайте, быстро! Ей тотчас вспомнилось, как пришедшие вместе с полицией немцы кричали эти же самые слова, требуя, чтобы им открыли дверь, в их доме на Боттичеллистраат.

– Тебе что-нибудь видно? – спросил Кристиан, хотя и стоял у окна.

Вместо ответа Река на цыпочках подошла двери, которая вела в коридор. По нему можно было выйти к лестнице, которая вела к входной двери. Она приоткрыла дверь буквально на щелочку, в надежде услышать грохот кулаков немецких солдат, но услышала лишь едва различимый скрип половиц в темноте.

Леонард легонько потянул ее за рукав и втащил назад. Она нащупала курок своего револьвера и вернула его на место. Нет, что-то здесь не так. Немцы никогда не вели себя так тихо. Им всегда было наплевать, разбудили они кого-нибудь своим стуком или нет. С улицы, однако, доносились новые голоса, на этот раз говорили по-голландски, и еще женский голос. Дверь открылась шире. Леонард вытянул руку и поднял пистолет с глушителем выше – ствол его «вельрода» был нацелен на показавшийся в дверях темный силуэт. В следующее мгновение Река узнала, кто перед ним.

– Леонард, не надо! – крикнула она. Следом раздался не выстрел, а грохот, как будто что-то обрушилось на дверь, затем звук шагов в темноте.

В следующую секунду кто-то чиркнул спичкой, и короткая вспышка осветила лицо Кристиана. В этом слабом свете она также различила Леонарда и Кагена – их тела сплелись в дверном проеме, и было почти невозможно понять, где чья рука или нога. Пистолет Леонарда отлетел в сторону и теперь лежал у стены. Леонард вывернулся первым, но в это мгновение спичка погасла. В наступившей темноте до Реки доносилось лишь чье-то надрывное дыхание. Однако Кристиан вскоре чиркнул еще одной спичкой, и она увидела лицо Кагена. Черная повязка, закрывающая пустую глазницу, отсутствовала, и теперь ей была видна черная впадина там, где полагалось быть глазу.

– Какого черта ты ходишь по дому посреди ночи? – набросился на него с криком Леонард, который уже успел подняться с пола. – Не крикни она, ты уже был бы покойник!

Вторая спичка погасла.

– Верно, что ты там делал? – спросил Кристиан и чиркнул третьей спичкой. Река увидела, что Рашель опустилась на колени рядом с Кагеном. Она нашла на полу повязку и вновь надела ему на голову, так, чтобы та встала на прежнее место.

Вместо ответа Каген полез в карман и вытащил оттуда небольшую стопку картонок, которые затем бросил на пол. Леонард щелкнул зажигалкой, и в темноте заплясало желтое пламя, но Река опередила его и первой протянула к ним руку. Где-то внизу за окном она услышала немецкую речь.

Она подняла с пола первую карточку. Это оказалось удостоверение личности, с большой буквой «J» в обоих углах.

– Откуда они у тебя? – шепотом поинтересовалась она. На фотографии была изображена молодая женщина еврейской внешности с темными волосами. Река перевернула карточку, чтобы прочесть имя: Хейманс, Клара.

– Если я правильно помню, нам всем нужны удостоверения личности, или нет? – спросил Каген. Он все еще сидел на полу, прислонившись спиной к неплотно закрытой двери. Река различила в коридоре смутный силуэт. Это мистер Дейкстра, в белой рубашке на выпуск.

– Они снаружи, у соседнего дома, – сказал старик. Голос его, однако, не дрогнул.

– Что нам делать? – Кристиан шагнул мимо Реки в коридор и зашагал вниз по лестнице. До нее снова донеслись голоса немцев, и она узнала слова: Aufmachen, Polizei![13]13
  Откройте, полиция!


[Закрыть] Их не способно было даже заглушить бешеное биение сердца.

Она взяла другую карточку и поднесла к пламени зажигалки. На фото был изображен мужчина средних лет, коротко стриженный и в очках. Когель, Рубен. Следующее удостоверение принадлежало человеку по имени Ван Ос, Абрахам, четвертое – по имени Роодвельт, Якоб. На последнем была изображена еще одна темноволосая женщина – Ван дер Сталь, Юдит. Все как один евреи.

– Нам ведь нужны удостоверения? – негромко спросил Каген, все еще сидя на полу.

– Откуда они у тебя, Пауль? – впервые за все это время подала голос Рахиль. – Признавайся, откуда они у тебя?

Река оторвала глаза от фотоснимков, которые не имели ничего общего ни с одним из них. Взгляды всех присутствующих были прикованы к Кагену, но в первую очередь – взгляд Рашель. Она плотно сжала губы и в упор смотрела на своего любовника.

– Я сделал то, что должен был сделать, – хрипло ответил он. – Йоденбреестраат. Мы прошли совсем рядом, когда изучали маршрут, как быстрее и незаметнее попасть на вокзал.

Еврейский квартал, в двух километрах западнее, недалеко от Еврейского театра. И вновь на лестнице послышались чьи-то шаги, однако это оказался лишь старик Дейкстра.

– Они уходят. Он сказал, что они уходят.

Река прислушалась на минутку, а затем, словно в награду за свое терпение, услышала стук сапог по брусчатке мостовой. Затем хлопнула дверь, за ней – вторая. Зафыркал и завелся мотор. Река глубоко втянула в себя воздух и шумно выдохнула. Пламя зажигалки дрогнуло и едва не погасло.

– Ничего не понимаю, – произнес Леонард. Река посмотрела на него. Неправда, он наверняка все понял, подумала она. В следующее мгновение еще один мотор сперва заскулил, затем заурчал – на этот раз чуть более басовито.

– Ты колотил в их двери и показывал свой пистолет? – спросила Река Кагена. – Ты кричал по-немецки? Ты сделал им больно?

Пламени зажигалки было недостаточно, чтобы разглядеть выражение его лица.

– Что теперь будет с ними? – негромко спросила Рашель и убрала руку от плеча Кагена.

Рашель наверняка знала, что он за человек.

– Если нет удостоверения личности – значит, нет карточек на продукты, – пояснила Река. – Когда у них кончатся продукты, им придется пойти в полицию и сказать, что они потеряли свои карточки. И тогда их депортируют следующим же поездом. Без удостоверения личности они не смогут даже выйти на улицу. Если их вдруг по какой-то причине остановят… их депортируют.

«Депортируют, депортируют, депортируют», – повторяла про себя Река, как Мартин в свое время повторял – еврей, еврей, еврей.

На чердаке воцарилось молчание. Первым его нарушил сам Каген.

– Их в любом случае депортируют, разве не так?

И тогда Река залепила ему звонкую пощечину. Каген не ожидал от нее такой прыти, и его голова звонко ударилась о дверь. Леонард закрыл крышку зажигалки. Пламя тотчас погасло, и на чердаке снова стало темно.