Текст книги "Самая долгая ночь"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Часть 3
ПОЕЗД

…и он приготовил свою колесницу и взял с собой свой народ.

Исход, 14:6

Глава 17

Понедельник, 26 апреля 1943 года.

Маус посмотрел на желтую звезду на своем плаще. Интересно, где это Рашель раздобыла такую прочную нитку, чтобы накрепко пришить ее к ткани плаща? Звезда давила на него своим весом, словно чугунный люк на мостовой Бруклина.

Еще несколько минут назад он был Маус Вайс, и вот теперь он уже совершенно другой человек. Теперь он словно жалкий грош, один из сотен себе подобных, которые Маленький Человечек сложил на поцарапанном столе в кабинете Бергсона, крошечная частичка чего-то гораздо большего. Это чувство посещало его в жизни лишь дважды. Первый раз – в синагоге, когда он смотрел на отца, который всегда надевал в синагогу свой парадный костюм и шляпу с вытертыми полями. Он сам тогда читал перед всеми заученный наизусть древнееврейский текст. Второй раз – когда старик расстался с жизнью в больнице, весь в ожогах и утративший волю к жизни.

Если звезды помечали евреев, то ношение такой звезды превращало человека в еврея, подумал Маус. Он потрогал свою звезду, и это прикосновение тотчас вызвало воспоминание о матери – как та читали шему, точно так же, как и Река: «Послушай, Израиль, Господь – наш Бог, и Господь един». Он слышал голос матери, как будто сам перенесся на двадцать лет назад, и одновременно голос Реки.

Он бросил взгляд на переулок – и на евреев, на бесконечную реку желтых звезд. Мужчина в сером костюме в тонкую полоску, также со звездой, женщина в бело-зеленом платье, тоже со звездой, еще одна женщина, плоская, как доска и со звездой, держит за руку маленькую темноволосою девочку в синем пальто – точно такого же цвета, как мундиры голландских жандармов.

Маус кивнул Кагену. Тот взглянул на него своим единственным глазом, полным ненависти. Затем он кивнул Рашель и наконец Схаапу, и каждый быстро прошел по переулку и влился в колонну шагающих к вокзалу. Река схватила его за руку, хотя ее собственная уже не подрагивала, и ввела его вслед за собой в мир евреев.

– Еще разок, – произнес Пройсс. И гестаповец, тот, что с малюсенькими ушами, ударил стальным прутом по руке коротышку, по руке, протянутой через весь стол и привязанной веревками, потому что руки его так опухли, что не помещались в наручники. Йооп ван дер Верф даже не вскрикнул, словно до дна исчерпал способность кричать. Он лишь простонал, и голова тяжело опустилась на грудь.

– Разбуди его, – велел Пройсс.

– Гауптштурмфюрер… – начал было гестаповец, однако Пройсс не дал ему договорить.

– Делайте, что вам велено, – приказал он. Боже, как он ненавидел эту каморку, ее выбеленные стены, которые в отдельных местах блестели, как будто их когда-то облили водой, а потом дали им высохнуть.

– Он ничего не скажет, вот увидите, – произнес Гискес, который сидел в углу.

Пройсс посмотрел в его сторону. Даже Гискес, и тот считает, что дальше допрашивать бесполезно. Однако Пройсс не спешил с ним согласиться.

Его поезд на Вестерборк должен отойти в десять утра, а сейчас всего восемь. Он уже позвонил де Грооту и сказал, чтобы тот взял колонну, шагающую из еврейского квартала к вокзалу, под контроль, а также проследил за погрузкой в вагоны. Надо сказать, что такое ответственное задание детектив-сержант получил впервые. На вокзале колонну депортируемых поджидали люди Гискеса, а его собственные сотрудники крипо и эсэсовцы дежурили у театра, так сказать, для надежности, в придачу к тем, кто уже охранял колонну. Для этого он был вынужден прибегнуть к выкручиванию рук, и настоял на том, чтобы число охранников было удвоено в целях обеспечения порядка при погрузке на поезд. Так что теперь у него все на месте кроме последнего фрагмента мозаики, который был ему отчаянно нужен. Те евреи? Они хотят угнать сегодняшний поезд или поезд на следующей неделе? Или вообще через месяц?

Принятые им меры ни к чему не привели. Облава на Вейтенбахстраат, дом, в котором когда-то жила Вресье Схаап, она же Вресье Иккерсхейм, ничего не дала. Они лишь напрасно потратили время. Он наблюдал с улицы, как Кремпель молотил кулачищами по двери дома номер 365, однако шарфюрер сумел лишь до смерти перепугать голландку и ее троих малолетних детей. Затем он отправил Кремпеля, чтобы тот обыскал дом справа, номер 367, и слева, 363, однако эсэсовец так и не обнаружил там никакой еврейки по имени Вресье. Более того, в этом доме вообще не было никаких евреев.

Но этот коротышка-голландец наверняка что-то знает. Пройсс был готов спорить на что угодно.

– Еще раз, – сказал он гестаповцу, после того, как тот облил водой голову пленника. Скатерть тотчас намокла и стала темной от воды или крови. От чего именно, Пройсс не мог сказать, потому что и вода, и кровь перемешались.

Йооп простонал и что-то прошептал – но так тихо, что Пройсс не расслышал. Он подвинулся ближе к сидевшему за столом человеку.

– Что ты сказал, Йооп? Повтори, что ты сказал!

На этот раз голландец заплакал, и Пройсс разобрал слова:

– Mijne liefe, Annie.

Пройсс едва не пропустил имя. Моя любовь, Аннье, сказал голландец. Разумеется! Как же он раньше не догадался? Пройсс повернулся к Гискесу.

– Где эта девица, Виссер? Та, что из книжного магазина?

– Это, которую убили? Откуда мне знать? Ее забрали ваши голландские жандармы, если не ошибаюсь. В морг, наверно, а к сегодняшнему дню ее наверняка уже закопали.

Пройсс заметил, что лицо Гискеса при этом приняло выражение, какого он еще ни разу не видел: нечто вроде уважения.

– Пройсс, вы зря тратите свои таланты на евреев, – произнес Гискес и расплылся в ухмылке. – Мне такое даже в голову не могло прийти.

Пройсс повернулся к гестаповцу.

– Шарфюрер Кремпель наверху, в моем кабинете. Скажите ему, чтобы он привез сюда из полиции мертвую девушку, Аннье. Их морг расположен в здании на Марниксраат. Скажите ему.

– Мертвую девушку, гауптштурмфюрер?

– Если она в морге, то, разумеется, она мертвая, ты, идиот. Найдите Кремпеля и скажите ему то, что я сказал вам, слово в слово. Девушку из книжного магазина, он знает. И, главное, чтобы он поторопился.

Гестаповец, хотя и пребывал в легком замешательстве, однако кивнул и отправился выполнять поручение. Слава богу, он оставил дверь открытой, и в тесное помещение ворвался порыв свежего воздуха. Чтобы перебить вонь, Пройсс закурил сигарету и посмотрел на часы – 8.30.

– А если он ничего не знает? – спросил Гискес.

– Он все знает, – произнес Пройсс, глядя на невысокого мужчину, который вновь впал в забытье. – Он нарочно ведет себя так. Из-за нее, – он выкурил примерно сантиметр сигареты и повторил: – Он знает.

Оба ждали. Пройсс курил одну сигарету за другой. Однако Кремпель оказался расторопным. Пройсс успел выкурить лишь пять сигарет к тому моменту, как в помещение, пятясь спиной, вошел шарфюрер, держа ноги. Гестаповцу достались плечи. Между ними было завернутое в белую простыню тело.

– Посадите ее вон на тот стул, – велел он им, и оба с плохо скрытой ненавистью посмотрели на него – о, этот взгляд он хорошо знал! Еще с тех времен, когда пояснил новобранцам в России, что им предстоит делать возле ям. Кремпель и гестаповец сделали то, что им было велено, а именно, как могли, усадили мертвое тело на стул по другую сторону стола от маленького голландца.

– Откройте ей лицо, – приказал он, и Кремпель убрал в сторону край простыни.

В полицейском морге наверняка имеются холодильники или лед, подумал Пройсс. И хотя кожа мертвой девушки посерела, а от тела уже исходил едва уловимый трупный запах, все-таки ее можно было узнать. Пройсс расстегнул нагрудный карман и, вытащив британскую банкноту, скрутил из нее папиросу – на манер тех омерзительных штуковин, которые курил Науманн. Он приоткрыл трупу рот и засунул скрученную банкноту между зубов покойницы.

– А теперь развяжите его и разбудите, – произнес он и отступил назад, чтобы не быть забрызганным водой, которой гестаповец окатил голландца, а заодно, чтобы восхититься творением своих рук. На часах тем временем было 9.20.

Когда Йооп открыл глаза и увидел сидящую напротив него девушку – волосы зачесаны назад, глаза широко открыты, на какой-то миг лицо его осветилось радостью. Но уже в следующее мгновение радости этой как не бывало. Он успел разглядеть и серую кожу, и неподвижность позы, и засохшую кровь над глазом, и зажатую между зубов бумажную трубочку. Он сам тотчас сделался бледным как полотно. Его глаза, казалось, были готовы вылезти из орбит, из горла вырвались сдавленные рыдания, заполнившие собой все тесное помещение.

Ага, подумал Пройсс, я был прав. Эта Виссер и Йооп были любовниками.

И хотя Пройсс не имел опыта в ведении такого рода разговоров, он обнаружил, что слова даются ему куда легче, когда он сосредоточен на стрелке часов, а в голове явственно оживают образы Югославии или берлинских подвалов на Принцальбрехтштрассе.

– Вот что ваши друзья сделали с ней, – произнес он по-голландски и, бросив последнюю сигарету на бетонный пол, загасил ее подошвой сапога. Затем поднялся с места и встал рядом с мертвой Аннье Виссер, но не настолько близко, чтобы загородить ее собой от тщедушного голландца. – Это их рук дело. Застрелена из пистолета с глушителем. Так утверждают свидетели. Свидетели – голландцы.

Он дотронулся пальцем до виска мертвой девушки.

Будь у голландца нормальные руки, – а не эти ужасные конечности, раздувшиеся вдвое по сравнению со своим обычным размером, одно предплечье почернело от бесконечных ударов стальным прутом, – Пройсс был бы уверен: Йооп обязательно закрыл бы лицо ладонями.

– Посмотри на нее, – приказал ему Пройсс – посмотри на бумажку у нее во рту. Ты узнаешь, что это такое? – Йооп открыл глаза и впился взглядом в мертвую девушку. Дыхание его стало частым, но неглубоким, с губ сорвался очередной всхлип.

– Это английская двадцатифунтовая банкнота. И мы оба знаем, что она означает. Более того, я уверен, что тебе известно, от кого она.

Пройсс вытащил банкноту изо рта девушки, развернул и, наклонившись через стол, поднес ее к самым глазам Йоопа. Так, чтобы тому были видны только деньги и ничего больше.

– Аннье, – всхлипнул Йооп. – Боже, прости меня.

– Чей боже, Йооп? – поинтересовался Пройсс. Но голландец не ответил. – Ты ведь знаешь, чьих это рук дело, разве не так? – спросил он. Йооп продолжал смотреть на банкноту.

Затем кивнул и опустил голову на стол. На какой-то миг Пройсс подумал, что он в очередной раз потерял сознание, если не хуже. Но нет, спустя мгновение Йооп снова поднял голову. А в 9.35 – Пройсс специально посмотрел на часы – голландец вновь впился взглядом в мертвую девушку и начал говорить все, что знал.

Пока они шли по Дапперстраат, пока сворачивали к вокзалу, который виднелся в ста метрах впереди, Река держала Леонарда за руку. Этой дорогой она шла уже не в первый раз, но тогда она держала за руку мать. Впрочем, когда это было? Кажется, будто много годы назад.

Светило солнце – точно так же, как и в тот июльский день. Полицейские, конвоировавшие колонну, были те же самые, кирпичное здание вокзала было таким же, что и тогда, а вдоль платформы тянулся точно такой же состав. Она не знала, найдет ли в себе силы снова сесть в этот поезд.

Единственная разница заключалась в том, что на этот раз Леонард, а вовсе не мама, крепко держал ее за руку. И в его руке не было дрожи.

Евреи оказались не такими уж тихими и смирными, как в тот день, рядом с театром. Они разговаривали между собой, пусть даже полушепотом. Какая-то мамаша, шагавшая перед ними, держа за руки двух своих сыновей, на вид не старше лет шести, в полголоса увещевала шалунов, чтобы те не смели шагать прямо по лужам, потому что от этого в стороны летели брызги. Молодой муж, еще совсем юноша, о чем-то болтал со своей еще более юной женушкой. Старик, с жесткими седыми волосами слева от них, разговаривал сам с собой.

Было еще рано, но некоторые голландцы уже стояли на тротуарах или на краю улицы, наблюдая, как мимо них медленно движется колонна. Ощущая тяжесть пришитой к плащу желтой звезды, Маус заставил себя посмотреть в глаза кое-кому из этих голландцев. Лишь один нашел в себе мужество выдержать его взгляд. Другие таращились на колонну, однако стоило кому-то поймать на себе его взгляд, как они тотчас отводили глаза. Ведь он смотрел на них так же, как когда-то на нищих бродяг на Манхэттене.

С каждым шагом вокзал неуклонно делался все ближе и больше. Голландские жандармы в синих мундирах и несколько немцев в серой военной форме вплотную встали к голове колонны в пятидесяти ярдах впереди, чтобы продеть эту человеческую нить в игольное ушко вокзальной двери. Сумка в правой руке с каждым мгновением становилась вся тяжелее и тяжелее.

Стоило им вступить под своды вокзала, как рука Реки дрогнула. По обе стороны от прохода выстроились немецкие автоматчики.

– Леонард, – прошептала она. Звук шагов по плиткам пола заглушил ее голос. – Не знаю, хватит ли у меня смелости.

Она почти остановилась, и чтобы заставить ее не прерывать движения, он отпустил ее руку, зато схватил сумку.

– Хватит. Тебе ничего другого не остается.

Семь коричнево-зеленых пассажирских вагонов, стоявших возле платформы, показались ему ужасно старыми. Пока они шли к вагонам, полицейские, в таких же синих мундирах, но только с золотым шнуром на одном плече, делили колонну на группы – по одной в каждый вагон. Рахиль, Схаап и Каген попали во второй вагон. Маус и Река остановились рядом с третьим.

– Zer die koffer neer,[14]14
  Поставь чемодан.


[Закрыть] – сказал один жандарм, но Маус его не понял. – Zer er een neer, je hebt er teveel,[15]15
  Убери один, у тебя слишком много.


[Закрыть] – повторил страж порядка, и на этот раз указал на сумки у него в обеих руках. – Je kunt er maar een meenemen, stomme jood,[16]16
  Ты можешь взять только один, глупый еврей.


[Закрыть] – с этими словами он вырвал из рук Мауса сумку. Однако тотчас выпустил – поскольку явно не ожидал, что та окажется такой тяжелой. – Neen jij stenen шее naar her oosten of zo, jood?[17]17
  Ты отправляешься на восток, еврей?


[Закрыть] – спросил он.

Маус посмотрел на Реку, но она молчала. Бело-голубой саквояж, что сейчас стоял на земле, принадлежал ему. Маус было потянулся, чтобы поднять его с земли, – ибо в нем лежала четвертая часть их оружия, – однако жандарм подтолкнул его к ступенькам. Река шла сразу следом за ним, почти вплотную.

– Только не оборачивайся, – еле слышно процедила она сквозь зубы.

Вагон был разделен на крошечные купе по обеим сторонам узкого коридора. Он сел в первое свободное с правой стороны – на деревянное сиденье, отполированное за долгие годы задницами не одной тысячи пассажиров. Река села с ним рядом, почти прижав его к окну, и пожала ему руку – мол, тсс! Молчи! Не говори ни слова! Это был дельный совет, поскольку в их отсек уже набилось шестеро других пассажиров – старик, юная супружеская пара и мать с двумя маленькими мальчиками. От ужаса глаза у матери были размером с блюдце, а вот мальчишки весело болтали, как будто им предстояло веселое путешествие.

Пистолеты. Леонарда неотступно преследовала эта мысль. Пистолеты, что остались в сумке на платформе. И дело не в том, что они лишились четвертой части оружия. Страшно подумать, что будет, когда голландские полицейские или немцы откроют сумку и примутся в ней копаться. Ведь стоит убрать лежащую сверху одежду, как их взорам предстанут три «веблея» тридцать восьмого калибра, из которого он убил того толстяка на Канале, и разобранный на части «стэн».

В купе было душно, однако окна были задраены наглухо и не открывались. Маус оттянул воротник белой рубашки. Все ждали отхода поезда. Сидели и ждали. И хотя ему не слишком нравилось то, куда направлялся состав, ему хотелось, чтобы поезд поскорее тронулся с места.

Вокзал как будто вздохнул вместе с евреями. Пройсс шагнул на перрон. Его взгляду предстал коричнево-зеленый состав, вытянувшийся вдоль ближайшей платформы. Судя по всему, основная часть пассажиров уже села в поезд. Лишь у предпоследнего вагона все еще стояла кучка евреев. Вздохи доносились из других вагонов, уже битком набитыми пассажирами.

– Похоже, мы их напугали, – произнес шагавший рядом с Пройссом Гискес.

Пройсс обвел взглядом вокзал. На этот раз он приказал освободить здание и перрон от обычных пассажиров. Кто знает, вдруг среди голландцев попробуют затесаться вооруженные евреи? По платформе вышагивали лишь голландские жандармы. Абверовцы Гискеса взяли под контроль вход, а люди из крипо и эсэсовцы охраняли локомотив, черный гигант, тяжело дышащий паром. Рядом стоял де Гроот, а с ним еще с десяток его людей. Де Гроота с его габаритами было трудно не заметить.

– Нет, они здесь. Так сказал этот коротышка, – произнес Пройсс. Вместе с Гискесом и едва поспевающим за ними Кремпелем он прошел через выложенное плиткой внутреннее пространство вокзала как раз в тот момент, когда голландские жандармы уже закрывали двери первых пяти вагонов. На часах было 9.55.

– Найди начальника станции и приведи его сюда, – велел он Кремпелю и указал в дальний конец вокзала. – Если понадобится, притащи его сюда за воротник. И, главное, поторопись.

Кремпель кивнул и бросился выполнять поручение.

– Они не посмеют захватить поезд, – произнес Гискес, помахав рукой в сторону вооруженных охранников. – Это чистой воды самоубийство. Они это увидели и отказались от своей затеи, говорю я вам.

– Они уже сели в поезд. Разве вы не слышали, что сказал этот голландец? – спросил Гискеса Пройсс, шагая к застывшему у перрона составу. Эти мерзавцы смешались с его евреями, пятеро или шестеро тараканов, которые пытаются спрятаться среди пяти сотен других. И пусть ему неизвестно, когда и куда придут лодки, чтобы спасти евреев, – на сей счет в памяти Йоопа зияли дыры, причиной которой был стальной стержень, – но то, что лодки придут, он знал точно.

Гискес по-прежнему шагал с ним рядом. Пройсс подошел к ближайшему жандарму – немолодому мужчине с задубевшей кожей и почерневшими от табака зубами, стоявшему у задних ступенек предпоследнего вагона. Окна вагона были плотно закрыты на тот случай, если кто-то из евреев попробует выпрыгнуть с поезда, однако он мог разглядеть пассажиров за стеклами. Вот, например, в ближайшем окне мужчина, сдвинул шляпу почти на затылок, смотрит куда-то вниз отсутствующим взглядом.

– Почти все пересчитаны, – доложил железнодорожник. – Если скажете, мы можем пересчитать их снова.

– Прикажите им покинуть вагоны, – приказал Пройсс.

– Что? – удивился жандарм.

Господи, они тут все глухие или просто тупые?

– Вы меня слышали. Прекратите погрузку, а тем, кто уже вошел, прикажите выйти из вагонов. Пусть выстроятся вдоль поезда.

– Извините, но я…

– Вытащите их наружу из этих чертовых вагонов, или вы не слышали, что я вам сказал?! – заорал на него Пройсс. – Всех до единого, вы меня поняли?

Крик тотчас отозвался болью в глубине глазных яблок, и Пройсс потер переносицу. Затем повернулся и в полную мощь легких крикнул – так, что эхо прокатилось по всему перрону, сначала по-голландски, затем, для своих, – по-немецки.

– Вытащите их всех наружу, всех до последнего, освободите состав!

Трое жандармов тотчас шагнули к вагону и крикнули, чтобы все выходили наружу. Остальные на другом конце перрона услышали их приказ и сделали то же самое. Было слышно, как открываются железные двери.

– Что вы делаете? – возмутился Гискес.

Пройсс прижал к виску большой палец.

– Я знаю одну из них, одну из тех евреев, которых назвал коротышка. По его словам, она должна быть в поезде. Я видел ее и могу узнать. Я посмотрю в каждую жидовскую морду в этом поезде, и я найду ее. А потом всажу ей пулю в затылок.

– Гауптштурмфюрер, – раздался позади него голос. Пройсс обернулся. За спиной у него стоял Кремпель, держа за рукав начальника станции по фамилии Кейпер.

– Я приказал всем покинуть вагоны. Отправление задерживается, – заявил Пройсс.

– Гауптштурмфюрер, – подал голос начальник станции, и его адамово яблоко запрыгало вверх-вниз. – Расписание движения…

– К черту расписание! – вспылил Пройсс. – В поезд проникли диверсанты и требую, чтобы состав освободили причем сию же минуту.

– Гауптштурмфюрер, расписание и без того едва соблюдается, а если мы сейчас выгрузим ваших евреев из вагонов и… вы же сказали, всего один час, – начальник станции сглотнул комок в очередной раз, как будто собираясь с храбростью. – Если этот поезд не отойдет прямо сейчас, я буду вынужден поставить его на запасной путь. Одному богу известно, когда я еще смогу выкроить промежуток в расписании, – Кейпер сглотнул снова. – Я должен позвонить в Гаагу и поставить в известность ваш департамент, чтобы они там затребовали новое расписание…

Пройсс не стал дослушивать его до конца. Если Цёпф узнает, то наверняка станет задавать ненужные вопросы. Почему вы задержали отправку поезда? И это при том, что вы не выполнили квоту на этот месяц? И тогда их с Гискесом секрет перестанет быть секретом.

– Пройсс, пусть они садятся, – произнес Гискес. Судя по всему, ему в голову пришли те же самые мысли.

– Замолчите! – рявкнул на него Пройсс.

– Послушайте, мое воинское звание…

– Да, да, я знаю, – перебил его Пройсс. – Но в этом деле эксперт я. Не мешайте мне делать мое дело, и займитесь своим.

На какой-то миг они посмотрели друг на друга, однако Гискес кивнул, хотя лицо его и приняло оскорбленное выражение. А затем, не говоря ни слова, он резко развернулся на каблуках и направился к входу в вокзал, где стояли его люди. Пройсс проводил его взглядом. Впрочем, судя по всему, ни Гискес, ни его подчиненные не собирались уходить. Все ясно, он рассчитывает на свою долю славы, подумал Пройсс, и пока что не намерен сдаваться.

Евреи начали выходить из пассажирских вагонов – сначала тонкий ручеек из ближайшего к нему. Потом еще несколько, из других.

– Мне нужно всего лишь несколько минут, – сказал Пройсс Кейперу. – Выстроить их на платформе, чтобы взглянуть на них, и загрузить снова. Много времени это не займет. Максимум пятнадцать минут. Думаю, вам не составит большого труда наверстать потом упущенное время и без звонка в Гаагу.

Кейпер задумался. Его кадык по-прежнему ходил ходуном.

– Пятнадцать минут, и не секундой больше. Или же я буду вынужден отменить этот поезд. Прошу меня извинить, герр гауптштурмфюрер, но я не имею права нарушать расписание…

– Пятнадцать минут, – повторил Пройсс и быстро зашагал к локомотиву, туда, где виднелся массивный силуэт де Гроота. Кремпель увязался за ним следом.

Пройсс на ходу вытащил из нагрудного кармана фотографию еврейки по фамилии Деккер, пару секунд ее ощупывал, а потом напоследок взглянул еще раз.

– Мне нужна вот эта, – сказал, подходя к де Грооту, и показал ему фотографию. – Она точно находится в этом поезде, вместе с другими.

Детектив-сержант посмотрел на фотографию и кивнул.

– Я ее уже где-то видел, – буркнул он.

– На Мидценхаане, шесть дней назад, перед еврейским театром, – пояснил Пройсс. – Она была там с мужчиной, который ударил одного из ваших жандармов. Вы видели их обоих.

Де Гроот снова кивнул.

– Та самая. Виссер рассказала о ней в тот вечер, перед тем как исчезнуть. Ее фамилия Деккер. Река Деккер. И она собралась увести у нас наш поезд.

– У нас, – хмыкнул де Гроот, продолжая рассматривать фотоснимок.

– Начните с первого вагона и двигайтесь от головы к хвосту. Я же начну с хвоста и пойду вперед, – произнес Пройсс. – Смотрите в лицо каждой еврейке, детектив-сержант. Она точно где-то здесь.

– Слушаюсь.

– Они вооружены и могут пустить в ход оружие, – счел нужным предупредить его Пройсс. – Но эти евреи нужны мне целыми и невредимыми. Вы меня поняли?

– Да, – подтвердил де Гроот и снова кивнул. Он оторвал глаза от фотоснимка, и на какой-то момент их взгляды встретились. – Разумеется, понял.

Пройсс посмотрел на часы. Три минуты, обещанных Кейперу, уже прошли. Он развернулся и зашагал к хвосту состава, мимо евреев, которые теперь толпами выходили из вагонов на перрон под крики и зуботычины жандармов.

Задействовав Кремпеля, сотрудника крипо и эсэсовца в роли личной охраны, Пройсс двинулся по перрону, заглядывая в лицо каждому еврею, что выстроились вдоль поезда.

Маус почти задремал в теплом купе, прижавшись одним плечом к окну, а другим – к Реке. Неожиданно через стекло донеслись крики и свистки, а в следующий момент в дверях вырос жандарм и тоже начал что-то орать. Лицо его было перекошено от злости. Схватив еврейку за полу жакета, он рывком вытащил ее из купе и поволок по коридору к ступенькам, которые вели назад на платформу. Вслед за матерью с ревом увязались оба ее сына.

– Они обнаружили сумку, – шепнул Реке Маус, но она засунула за спину руку, чтобы он мог ее взять, и, сжав в своей, велела ему молчать. Они вышли из купе в коридор. Кто-то толкнул их в спину, но уже через пару секунд они тоже спустились по ступенькам на перрон.

Маус увидел свою сумку, как только они вновь оказались на платформе. Их выстроили спиной к вагону. Они с Рекой попали во второй ряд. Полосатая ткань сумки была почти незаметна под грудой чемоданов, свертков, коробок и пары заплечных мешков. Река стояла позади старика, Маус – позади матери с мальчиками. Река держала его за левую руку, причем сжала с такой силой, что на глазах у него выступили слезы. Ни слова, ни звука, говорил этот жест.

А еще на перроне стоял толстый голландец в синем костюме. Шляпу он сдвинул на затылок, отчего была видна его светлая шевелюра. Волосы были на вид как будто мокрые, скорее всего, от пота. Он был рядом с театром, когда во вторник старухе разбили голову, он же разговаривал в среду с предательницей Аннье за стеклом кофе. И он искал конкретное лицо.

Маус посмотрел на Реку, и та ткнула его пальцами под ребра. Он перевел взгляд левее, всматриваясь в каждую деталь окружающего пространства. Всех пассажиров ссадили с поезда, и вдоль всей платформы выстроилась шеренга жандармов и немцев. Ага, понятно, на кого она ему хотела указать. В дальнем конце платформы, ближе к концу поезда, он увидел человека в военной форме. Высокий, впрочем, не очень. Он стоял слишком далеко от них, и разглядеть его лицо было едва ли возможно, однако Маус сумел рассмотреть небольшое черное пятно на сером сукне рукава. Офицер СД всматривался в каждое лицо в череде выстроенных вдоль поезда людей.

Впрочем, самое страшное для них сейчас – толстый сыщик. Черт, подумал Маус, только его здесь не хватало. Кстати, было видно, что толстяк что-то держит в руке – по всей видимости, фотокарточку. Он то и дело сверялся с ней, когда подходил к каждому новому человеку.

Маус сунул правую руку за борт плаща и нащупал «вельрод». В патроннике был всего один патрон, и прежде чем жандармы и немцы сообразят, что значило это едва слышное «паф!» или заметят, как кто-то из них повалился на землю, он успеет сделать от силы лишь еще пару выстрелов. После чего их с Рекой изрешетят немецкие пули.

Пузатый детектив посмотрел на фото, затем на шеренгу людей на платформе, и Маус понял, что взгляд его устремлен мимо старика на Реку. Выражение его лица не изменилось, но Маус тотчас догадался, что он ее узнал. Впрочем, Река тоже. Ее пальцы еще сильнее впились ему в руку.

Сжимая рукой «вельрод», он ждал, когда толстяк подойдет ближе и ткнет в нее пальцем. Но он этого не сделал, лишь посмотрел правее, вдоль шеренги.

– Nee, jij bent het niet, he meisje,[18]18
  Нет, не ты, а другая девушка.


[Закрыть] – произнес он, снова глядя на Реку. После чего двинулся дальше, к другому вагону. А еще через пять минут вновь раздались крики, поезд дал гудок, и их всех вновь запихали внутрь состава.

– Ее здесь нет, – сказал де Гроот, возвращая Пройссу фотографию.

Боль в висках и во лбу была подобна прикосновению раскаленного до красна железу. Кейпер негромко кашлянул.

– Пятнадцать минут давно прошли, гауптштурмфюрер. Либо поезд трогается сейчас, либо я буду вынужден позвонить в Гаагу и просить дальнейших инструкций, – произнес начальник вокзала. Пройсс отметил про себя, что кадык его наконец успокоился. Кейпер все-таки нашел в себе мужество и взял себя в руки.

Пройсс обернулся к де Грооту.

– Я намерен сопровождать состав до Вестерборка.

Кто знает, вдруг эти евреи планируют пробраться на поезд где-нибудь по пути следования, на каком-нибудь перегоне, где поезд замедляет ход? Нельзя исключать вероятности того, что после поимки коротышки Йоопа их планы изменились.

– Пусть ваши люди сядут в последний вагон, а потом найдите командира бригады охранников. Мне нужно, чтобы на подножке каждого вагона стояло по часовому. Так ему и передайте.

Затем настала очередь Кремпеля.

– Идите, приведите подполковника. Передайте ему, что мы отправляемся. Пусть он садится вместе со мной в локомотив. После чего садитесь в вагон с охраной. Вы лично и ваши люди.

Шарфюрер отсалютовал и поспешил по опустевшему перрону к зданию вокзала, у дверей которого одиноко стоял Гискес.

– Поезжайте на моей машине в Вестерборк! – рявкнул Пройсс де Грооту. – Надеюсь, вы знаете дорогу?

Лицо голландца осталось невозмутимым. Он утвердительно кивнул. Пройсс прошел по платформе, мимо груд брошенного евреями багажа. Дойдя до тяжело дышащего паром локомотива, он ухватился за перекладину короткой лестницы и поднялся в кабину, чем привел в замешательство машиниста в засаленном комбинезоне, покрытого слоем сажи кочегара, а также грязного парня, по всей видимости, тормозного механика.

– Еду с вами до Вестерборка, – сообщил он растерянному машинисту. – Ни в коем случае не замедляйте хода. Весь путь до Вестерборка идите на максимальной скорости, какая только возможна. Если только сбросите скорость, – будь то из-за телеги, состояния рельсов, полустанка, или даже если у какой-нибудь бабенки нога застрянет стрелке, – обещаю вам, что и вы сами, и ваши дети растворятся в утреннем тумане без следа.

Машинист едва заметно кивнул. Он был слишком напуган, чтобы спорить с немцем, и положил руку на регулятор. В локомотив вскарабкался Гискес, и состав сдвинулся с места и медленно пополз вдоль перрона. Пройсс вновь сунул фотографию в нагрудный карман. Локомотив тем временем тащил за собой вагоны из-под стеклянной крыши вокзала, навстречу легкому весеннему дождю.

Вагон нещадно качало и бросало из стороны в сторону на поворотах, сталь визжала, ударяясь о сталь. Река сидела, сжимая в своей руку Леонарда, ту, что с двумя плохо зажившими шрамами. Две красные полосы, параллельные, как железнодорожные рельсы.

Амерсфоорт, Хардервейк, Цволле, Меппель пронеслись за окном один за другим. Следующая станция, если судить по промелькнувшему в окне указателю, Хоогевеен. После него идет Хоогхален, затем Вестерборк. Еще полчаса при такой скорости.

Сердце по-прежнему паровым молотом стучало в груди, хотя и не так гулко, как тогда, на перроне, или даже после того, как локомотив дал гудок, и состав, дрогнув, пополз прочь от вокзала.