Текст книги "Самая долгая ночь"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

– Чертова немчура, вечно они учат нас, что нам делать, провались они пропадом! – произнес дежурный и вновь приложился к бутылке. Он был изрядно пьян. – Знал я когда-то одного еврея, – повторил он, – но жандармы схватили его прямо на улице, когда он вышел из дома. Я говорил ему, чтобы он носа на улицу не показывал, но он был старый и упрямый. И не послушался меня, – дежурный говорил, обращаясь скорее к столу, чем к Реке и Кагену.

Реке не хотелось прерывать воспоминания дежурного, которые, похоже, двигали его в нужном направлении, но время поджимало, и она решила поторопить его.

– Так вы откроете нам путь или нет? – спросила она.

Не говоря ни слова, дежурный поднялся со стула, прихватил с собой бутылку и направился к двери. Каген нацелил на него пистолет, но Река левой рукой дотронулась до черного ствола и опустила его вниз.

– Сейчас пойду, переключу для вас стрелку, – сказал дежурный, стоя у двери. – Как только загорится зеленый свет, можете ехать дальше. Провались ты пропадом, проклятая немчура, вот что я им скажу, – на его желтоватом лице впервые появилась улыбка, и Река успела заметить, что у дежурного не хватает одного переднего зуба.

– Спасибо, – прошептала она.

– Вы думаете, он еще жив, этот старый еврей? – спросил дежурный.

– Нет, – ответила Река. Как и Леонард, она предпочла сказать правду.

Дежурный кивнул и вместе с бутылкой исчез в темноте. Спустя минуту красный свет рядом со станцией замигал и сменился зеленым.

Маус сидел на жестком сиденье рядом с проходом. Рядом с ним сидела Вресье, положив голову на смятый жандармский мундир, прижатый к оконному стеклу. Она не спала, однако с того момента, как Маус, пошатываясь, вышел из купе, она не проронила ни слова. Он зажег небольшую лампу, висевшую рядом с задней дверью вагона. Черт с ним, пусть будет светло, подумал он, пусть голландцы заглядывают в окна поезда, пока тот, стуча колесами, проезжает мимо, пусть увидят мужчину и женщину в последнем вагоне, замыкающем длинный товарняк.

Он посмотрел на женщину, из-за которой Рашель и ее брат, а также все остальные вернулись в Голландию. Смотреть было не на что. Хрупкая, истощенная. Ткни он в нее пальцем, и вполне мог бы проткнуть насквозь, как остро заточный карандаш протыкает ломкую, старую бумагу.

Черт, это надо же наделать столько ошибок! Проговориться Реке, полагая, что ей известно, что он задумал сделать тогда на польдере. Выходит, она ничего не знала. Или – и кто только тянул его за язык! – он поделился с ней своей сумасшедшей мыслью о том, что она должна вернуться вместе с ним в Штаты.

Поезд дернулся, раз, другой, и темный пейзаж за окном потихоньку поплыл. На крошечной платформе под небольшим семафором стоял человек и махал рукой с зажатой в ней бутылкой, как будто прощался со старыми, добрыми друзьями.

Но в одном она все же права. Ее присутствие там, на польдере, остановило его, и он не стал стрелять в тех четверых. Не будь ее, все было бы иначе.

Он привык считать, что ему всегда везло. Например, тогда, когда браунинг дал осечку всего в футе от его лица. Или как он ни разу не попался легавым. Или как он узнал, кто спалил магазин его отца, случайно услышав разговор двух типов в метро. Кто знает, вдруг все это случилось не просто так?

Это многое объяснило бы. Например, почему Лански отправил его сюда, почему голландский сыщик посмотрел на Реку и сделал вид, будто не замечает сходства со снимком, и, самое главное, почему он не перестрелял их всех, когда, казалось бы, по идее должен был это сделать?

Что это, как не рука Господа? Он чувствовал ее прикосновение дважды. Первые раз – на свое бармицво. И второй – когда на его глазах в бруклинской еврейской больнице умер от ожогов его отец, и мать закрыла покойнику глаза, а затем взяла уголок простыни, на которой тот лежал, и медленно оторвала – небольшой такой лоскуток, шириной в дюйм, не больше, и прошептала благословение: «Barukh dayan emet».

Впрочем, не слишком ли часто ему везет? Везение не может продолжаться бесконечно, он это прекрасно понимал. И Река неслучайно оказалась там, на польдере, – ее присутствие заставило его усомниться. И если он тогда поступил правильно, значит, теперь он здесь неслучайно. Он здесь для того, чтобы сделать то, что должен сделать.

Ведь все это происходит потому, что они с ней все для этого сделали. И этот поезд, и все остальное. Они, а не Каген, который думает лишь о себе и ведет счет убитым немцам. И не Рашель, которая пожертвовала собой ради всего одной женщины. Только они двое – он и Река. Это благодаря им две тысячи человеческих душ не превратятся в дым. И простым везением это не объяснишь. Здесь явно участвует незримая рука Господа. Наверно.

Однако, похоже, не всему было суждено произойти. Например, сказать ей всю правду. Я признался ей, что собирался всадить во всех четверых пулю и прикарманить деньги. Но не смог сказать о своих чувствах. Тем более что теперь я ненавистен ей за то, что намеревался совершить тогда на польдере. Неужели это тоже часть грандиозного божественного промысла?

Он поймал на себе взгляд Вресье и улыбнулся, в душе надеясь, что улыбка получилась по-человечески теплой. Вресье улыбнулась в ответ. Он нагнулся и поднял с пола сумку с вещами Реки, ту самую, что рисунком напоминала ковер. Засунув туда руку, он принялся рыться среди вещей, пока не нащупал допотопный пистолет, который был в руках у Реки, когда они с ней вдвоем наблюдали за Аннье в окно. Оттянув крышку, он вложил в патронник патрон, поставил пистолет на предохранитель и поднес к лицу Вресье.

– Ты возьмешь вот это, – пояснил он.

Она посмотрела на него со своей импровизированной подушки, сделанной из мундира убитого немца, но ничего не сказала.

– Предохранитель вот здесь, – продолжал тем временем он и нажал на рычажок на левой стороне «люгера».

Нацелив дуло в потолок, он негромко произнес:

– Бэмс!

Вресье вздрогнула. Маус вернул предохранитель на место, вновь нацелил пистолет в потолок и покачал головой.

Решив, что она его поняла, он положил «люгер» ей на колени.

– Мне нужно вернуться в локомотив. Эта штуковина может тебе пригодиться, – пояснил он. – Сама знаешь, на случай, если нагрянут немцы. Fur die Duitsers – произнес он на смеси голландского и немецкого. – Ты меня поняла? Verstehen?

Вресье кивнула.

– Остановите здесь, – приказал Пройсс. Де Гроот хмыкнул себе под нос, однако сделал так, как ему было велено. БМВ резко притормозил у обочины. На другой стороне дороги виднелось темное здание полустанка и железнодорожные пути. Никакого поезда. Пройсс потер лоб и сдвинул на затылок фуражку.

– Кремпель, Мункхарт, пойдемте со мной!

Чуть дальше по дороге он услышал мужской голос и фырканье лошади. Хотя дождь к этому времени прекратился и среди туч, похоже, намечался просвет, все еще было темно.

Подойдя к станции, он распахнул дверь – похоже, в этих краях никто дверей не запирал – и направился к слабой полоске света в конце крошечного зала ожидания. Стучаться в дверь он не стал, просто взялся за ручку и распахнул.

За столом сидел человек. В свете масляной лампы лицо его казалось болезненно-желтым. Он сидел и курил сигарету, а на столе лежала только что начатая пачка. Рядом с ней выстроились в ряд шесть бутылок коричневого стекла, и еще одна валялась на боку. Тесное помещение провоняло пивом.

– Значит, ты их пропустил! – рявкнул Пройсс по-голландски. В крошечный кабинет вслед за ним ввалились Кремпель и Мункхарт.

– Простите, я не понял, что вы сказали? – переспросил дежурный по станции. Он снял форменную куртку, – та висела на спинке стула, – закатал рукава светлой рубашки, которая в свете лампы приобрела желтый оттенок, и ослабил галстук.

– У тебя не работает телефон? – спросил Пройсс. – Разве тебе не звонили из Гронингена? Разве тебе не было сказано, как важно остановить этот поезд?

Пройсс поднял трубку, несколько раз нажал на рычаг и услышал гудок. Как обычно помехи на линии, но в целом слышимость неплохая.

– Соедините меня с аэродромом люфтваффе в Леевардене.

Телефонистка явно не торопилась выполнить его просьбу.

– Вы что, не слышали, что я вам сказал? Люфтваффе. Аэродром. Лееварден. Давайте, живо соединяйте!

– Сейчас, – раздался в трубке едва слышный женский голос, а вслед ему по линии прокатилось эхо.

Пройсс вновь покосился на дежурного.

– Телефон, как видишь, в исправности. Ты разговаривал с Гронингеном, да или нет?

– Простите, я вас не понял? – снова переспросил дежурный.

Похоже, вести дальнейшую беседу с этим чурбаном бесполезно, подумал Пройсс и кивнул Кремпелю. Тот обошел стол и грубо поднял дежурного с его стула. Тот так и не выпустил из рук сигарету.

– Я гауптштурмфюрер Пройсс, из службы безопасности, – произнес Пройсс по-голландски, чеканя каждое слово. – Я приехал сюда из Амстердама, чтобы найти поезд. Этот поезд был здесь. Признавайся, был?

– Рад с вами познакомиться, – отозвался дежурный по станции и поднес к губам сигарету, чтобы сделать очередную затяжку, но Кремпель выбил ее у него из пальцев. Во все стороны полетели искры, и до дежурного, кажется, начало доходить, что, собственно, происходит.

– Знал я когда-то одного еврея, – негромко произнес он, стряхивая с рубашки пепел.

Похоже, что этот парень пьян, подумал Пройсс.

– Слушаю, – раздался голос в телефонной трубке. По-немецки, а не на корявом голландском.

– Говорит гауптштурмфюрер Пройсс, из СД. Я звоню вам из… – как назло, название полустанка вылетело из головы. – Впрочем, неважно. К северу от Гронингена.

– Что вы хотите, гауптштурмфюрер?

Пройсс представил себе кабинет, окна которого выходят на темный аэродром, и дежурного в кабинете. Судя по голосу, этот парень будет помоложе Брумма, того молокососа из орпо. Правда, в голосе этого парня он не услышал противных заискивающих ноток.

– Здесь поблизости орудует банда диверсантов, – произнес он. – Рядом с побережьем. Они пытаются бежать. Мне нужны самолеты. Поднимите в воздух несколько машин, причем безотлагательно. Пусть возьмут курс севернее… – черт, название деревни, похоже, окончательно вылетело у него из головы. – Где-то между Эйтхейзеном и Варфуммом, – уточнил он, довольный тем, что ему наконец удалось вспомнить название этой дыры. – Курс прямо на север.

– Гауптштурмфюрер, я ничего не понял. Вы сказали, диверсанты? – уточнил дежурный по аэродрому. Похоже, он действительно ничего не понял, но хотя бы делал вид, что внимательно слушает.

– Да, диверсанты! – заорал в трубку Пройсс. – Английские диверсанты, около десятка человек. Они угнали поезд и теперь пытаются бежать. Я хочу, чтобы вы их остановили. Вскоре они будут на побережье, где их поджидают лодки, и если им удастся уйти, то вы будете проклинать тот день, когда я вам позвонил.

– У меня нет таких полномочий. Я должен поговорить с…

– В таком случае поговорите, только живее! – Пройсс в ярости бросил трубку, после чего вновь посмотрел на дежурного по станции.

– Во сколько отошел поезд? – спросил он, слегка успокоившись. Тем более что головная боль, похоже, вновь дала о себе знать. Ответа не последовало, и Кремпель с размаху ударил голландца по лицу. Тот не упал, а лишь тыльной стороной ладони вытер с разбитых губ кровь и потянулся за коричневой бутылкой. Но Кремпель выбил и ее, и она со звоном разлетелась на осколки по всему полу.

– Когда поезд отошел от станции, я тебя спрашиваю? – заорал Пройсс и наклонился почти вплотную к голландцу, вдыхая исходивший от него запах пива. – Я спрашиваю тебя, голландское дерьмо, а если ты мне не скажешь, то я сделаю из тебя жида! – в глазах дежурного промелькнуло нечто похожее на понимание. – Ты ведь знаешь, что это значит!

– Герр гауптштурмфюрер! – Пройсс обернулся. Это к нему обращался де Гроот. Интересно, и давно он здесь стоит? – Я только что разговаривал с человеком на дороге, – произнес толстый голландец. – По его словам, этот чертов поезд был здесь полчаса назад. – Детектив умолк и нервно переминался с ноги на ногу. Было заметно, что это известие, каким бы оно ни было, привело его в возбуждение. – Он сказал, герр гауптштурмфюрер, что все, кроме машиниста и кочегара, слезли с поезда. И он увидел, как они пошли на север и на запад. Прошло полчаса. А поезд пошел дальше, пустой. – Де Гроот вытер со лба пот носовым платком, который извлек из одного из своих бездонных карманов.

Пройсс повернулся к дежурному по станции:

– Сколько отсюда до моря? Живо отвечай! – рявкнул он.

На сей раз пьяный удостоил его ответом.

– Пять километров. Если идти Нордпольдером, то через пять километров придете прямиком к дамбе – сказал он, и его желтое лицо осветила щербатая улыбка. У голландца не хватало одного переднего зуба, и от этого улыбка казалась слегка хитроватой. Нет, все дело в том, что этот тип пьян. – Если вы поторопитесь, то, может, еще найдете свой пропавший поезд.

И вновь эта беззубая улыбка.

Пройсс повернулся и, оттолкнув де Гроота, направился к выходу. Кремпель задержался.

– А с этим что делать? – крикнул он ему в спину.

– Не трать на него время, – ответил Пройсс. – Мы еще успеем им заняться. Он от нас никуда не уйдет.

БМВ трясся по ухабистой дороге. В ста метрах отсюда Пройсс заметил дорожный указатель с надписью «Нордпольдер», но в том месте дорога была хотя бы посыпана гравием. Теперь же она превратилась в грязный разбитый проселок, весь в рытвинах и ухабах, который трудно было даже назвать дорогой. Свет фар то скакал по земле, то устремлялся куда-то к небу, мотор надрывно урчал, а де Гроот, натужно сопя, переключал скорости. Пройсс бросил взгляд назад и увидел полоску света, скользящую по дороге, – это вслед за ними ехал грузовик с амстердамскими жандармами.

– Помедленнее, а не то всех нас угробишь, – велел он де Грооту, который из всех сил жал на газ. Кажется, де Гроот внял его приказу, и почки Пройсса вернулись на прежнее место. – Ты уверен, что мы едем нужной дорогой? – уточнил он. Последний домик Варффума давно остался у них за спиной, и вокруг не было ни души, будь то еврейской или какой-либо другой. Только коровы, что паслись вдоль дороги. Их черно-белые бока то и дело выхватывал из темноты луч автомобильных фар.

– Да, тот человек мне все подробно объяснил.

Тем временем БМВ преодолел очередной ухаб, на этот раз левым колесом, и Пройсс удивился, как оно вообще осталось на месте. В свете фар было видно, как из колдобины во все стороны полетели брызги.

– Не гони так, я сказал.

Еще пара минут, и ничего даже близко похожего на евреев. А ведь они за полчаса никак не могли уйти далеко, тем более, не один, а целых две тысячи! Он ведь знает, какие из них ходоки. Вот уже пять месяцев он лично сопровождал их от еврейского театра до вокзала, и всякий раз они плелись, еле передвигая ноги.

Он был готов наорать на де Гроота, что из-за него они заблудились непонятно где, но в следующий миг их БМВ влетел в гигантскую колдобину. Послышался душераздирающий скрежет металла, затем громкий хлопок лопнувшей шины, и ветровое стекло забрызгала бурая вода и заляпала темная, липкая грязь. Де Гроот поспешил нажать на тормоз и резко сбросил скорость.

– Идиот! – рявкнул на него Пройсс. БМВ замер на месте, покосившись на один бок. Пройсс распахнул дверь и потребовал у Кремпеля фонарик. Обойдя машину спереди, он посветил лучом фонарика на переднее левое колесо. Перед машины был сплющен всмятку, и смятым закрылком порезало шину.

Пройсс был вне себя от ярости. Головная боль вновь дала о себе знать с полной силой. Брызжа слюной, он заорал на де Гроота по-немецки. Он был так зол, что в гневе напрочь позабыл голландский.

– Ты, безмозглый идиот, ты посмотри, что сделал с машиной! – не в силах устоять на одном месте, Пройсс в гневе расхаживал туда-сюда перед застрявшим в яме автомобилем. – А ведь мы их почти догнали!

Он помахал рукой куда-то в сторону горизонта, где, разделяя небо и землю, пролегла темная линия, ровная, словно проведенная рукой профессионального чертежника. Дамба, защищающая польдер от Северного моря.

– Они сбежали от нас, и все из-за тебя, болван!

Де Гроот кое-как вытащил свою тушу из-за руля и встал напротив машины, прямо посреди света фар.

– Герр гауптштурмфюрер! Виноват, честное слово, виноват. Прошу вас, простите меня, герр гауптштурмфюрер.

Голос его звучал как иерихонская труба.

В голове Пройсса словно что-то взорвалось. Сначала она принял это за новый приступ мигрени, и тотчас подумал о том, что его вновь ждет госпиталь, доктора. Но это оказалась всего лишь мысль. Толстый голландец никогда не обращался к нему по званию – «герр гауптштурмфюрер».

– Что происходит? – негромко спросил он, неожиданно застыв на месте. Кремпель и Мункхарт стояли позади БМВ, в свете фар приближающегося грузовика с амстердамскими жандармами. Вскоре скрипнули тормоза, и на какой-то момент колеса грузовика скользнули в грязь. Пройсс ждал, что сейчас последует, и, кажется, де Гроот тоже. В следующий момент Пройсс, даже не поворачивая головы, услышал, как из грузовика на грязную дорогу вылезают голландские жандармы, все десять человек. Похоже, именно их и дожидался этот толстяк.

Пройсс расстегнул кобуру и вытащил свой «вальтер». Он успел успокоиться и снова перешел на голландский.

– Признавайся, ведь это ты позволил Виссер и всей ее шайке улизнуть из магазина на Линденстраат? Это ты позволил этой Деккер сесть в поезд тогда на вокзале? А теперь возглавил погоню и завел нас черт знает куда!

– Вы ошибаетесь, герр гауптштурмфюрер, – донесся из темноты голос де Гроота.

Нет, это надо же, какой нахал! Пройсс оттянул назад затвор «вальтера» и услышал, как из магазина в патронник скользнул патрон.

– Но ведь здесь нет никаких евреев!

– Думаю, что есть, герр гауптштурмфюрер, – спокойно произнес де Гроот. Света фар хватило, чтобы разглядеть на лице толстого голландца нечто вроде улыбки.

– Никто не видел, как евреи прыгали с поезда и бежали к морю. Это ты послал письмо в Гаагу. Ты сделал это еще до того, как мы покинули Амстердам. Почему ты это сделал, признавайся?

Пройсс услышал за своей спиной шепоток голландских жандармов. Но это не Линденстраат, да и он здесь не один. Пусть этих типов в синей форме целый десяток, зато с ним Кремпель и Мункхарт, оба с автоматическими пистолетами. Так что голландцы не осмелятся напасть на него.

А вот де Гроот, судя по всему, был иного мнения или же считал, что слово Науманна служит ему надежной защитой. Он лишь пожал плечами, и его толстое брюхо колыхнулось в свете фар.

– Я устал от ваших особых методов, – сказал он. Причем последние два слова произнес, нет, скорее выплюнул по-немецки – Sonderbehandlung. Оно резануло ухо, особенно на фоне голландского, последовавшего вслед за ним. И никаких «герр гауптштурмфюрер» на этот раз. – Одно дело евреи, но добропорядочная голландская женщина… – Де Гроот умолк, словно думая, что ему сказать дальше. – Добропорядочная голландская женщина. Это совсем другое дело.

Пройсс тотчас вспомнил старуху, вылетевшую из окна. Все с нее и началось, это человеколюбие де Гроота.

– Да, я отправил в Гаагу депешу. Я рассказал вашему чертову начальнику все, – произнес де Гроот и поправил подтяжки. – Не знаю, сумеют ли бежать евреи, но вам неприятностей не избежать.

Пройсса душил гнев, он застилал ему глаза пеленой такой же черной, что и грязная дорога, что пролегала в темноте за лучами фар.

– Да ты, я смотрю, любишь евреев! – прорычал он и наставил на голландца пистолет. И хотя стрелок по большому счету из него был никакой, промахнуться он никак не мог. Ведь дуло его «вальтера» находилось не более чем в метре, от лица голландца. Пройсс нажал на спусковой крючок. Де Гроот покачнулся, осел на землю и привалился к капоту БМВ – уже мертвый. А затем словно детский надувной шар, из которого выпустили воздух, повалился на бок, на грязную дорогу. В свете фар Пройсс разглядел у него под глазом яркую красную точку.

Темнота на границе его зрения сменилась вспышкой красного цвета, которая затем поблекла до розового и, в свою очередь, розовый растворился без следа. Пару секунд им владело удовлетворение.

– Гауптштурмфюрер, – подал голос Кремпель откуда-то у него из-за спины. Не выпуская из рук «вальтера», Пройсс обернулся. Освещаемые сзади светом фар грузовика жандармы де Гроота стояли посреди грязной дороги, сомкнув ряды, сплошной стеной. Их лица было невозможно рассмотреть.

– Он вступил в заговор с евреями, – пояснил Пройсс как можно громче, чтобы стоявшие в двадцати метрах голландцы могли его слышать. – Полезайте назад в грузовик.

Голландцы попятились. Боже, какие послушные, какие покорные. Но уже в следующее мгновение они удивили его тем, что со всех ног, только пятки сверкали, бросились в спасительную темноту.

– Кремпель! – заорал Пройсс. Его подручный нацелил дуло своего автомата в кромешную тьму и дал очередь. Пройсс же лишился последних остатков ночного зрения.

Прошло несколько секунд, прежде чем яркие пятна в глазах померкли, и Пройсс увидел, как несколько амстердамских полицейских бросились к грузовику и забились в кабину, а еще трое или четверо вцепились в борта. «Опель» взревел мотором и, проскрежетав сцеплением и разбрасывая из-под колес грязь, задним ходом покатил назад в Варффум.

Пройсс выпустил ему вслед всю обойму, все оставшиеся семь патронов, однако не похоже, чтобы он во что-то попал. Мункхарт прицелился и выпустил короткую очередь, но затем его автомат заклинило. Кремпель в темноте пытался нащупать запасной магазин. Вскоре фары сделались совсем крошечными, а луч света, свернув с дороги, упал на поросшую травой обочину. Все понятно, грузовик разворачивается. Еще пара секунд, и в темноте светились лишь красные точки задних габаритных огней.

Пройсс вновь ощутил в голове пустоту, как будто гнев спалил в нем все чувства и эмоции до последней щепотки и покинул его, как лесной пожар покидает полностью выгоревший лес.

– В машине есть запасная шина, – сказал Пройсс Кремпелю спустя какое-то время после того, как красные точки окончательно растворились в темноте. – Снимите бампер и поменяйте колесо.

Пройссу было слышно, как Кремпель и Мункхарт, сыпля проклятиями, оттащили с дороги тушу де Гроота, как они, пыхтя, снимали бампер, как возились в грязи с домкратом. Если не считать производимого им шума, то вокруг было слышно лишь кваканье лягушек. Сотни, если не тысячи лягушек словно в издевку над ним закатили многоголосый ночной концерт.

Трясущимися пальцами Пройсс зажег сигарету – пламя зажигалки заплясало, хотя не было ни ветерка. Пройсс согнулся и уперся ладонями в колени. В одно мгновение мигрень сделалась невыносимой, желудок стянуло тугим узлом, и его вырвало прямо на собственные сапоги.