Текст книги "Самая долгая ночь"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

– Мы здесь закончили, как я понимаю? – спросил стоявший рядом с ним голландский полицейский. Его вопрос вернул Пройсса из австрийских грез на землю. Он обернулся и посмотрел на человека, следовавшего за ним по пятам как тень. Пит де Гроот, детектив, переданный Службе безопасности в качестве связующего звена для координации действий с полицией Амстердама. Де Гроот был в тесном для его габаритов темно-синем костюме. Шляпу он держал в руке. Тридцать пять лет. Светлые, стремительно редеющие волосы. Одутловатое лицо и уже порядком расплывшаяся фигура. Что-то не видно, чтобы нормирование продуктов питания на нем сказалось, подумал Пройсс.

Кстати, по-немецки толстый голландец говорил вполне прилично.

– Все сходится. Триста пятьдесят девять человек. Точно. Все соответствует вашему списку. – Де Гроот помахал в воздухе стопкой листов. Это были списки тех, кто сегодня подлежал аресту.

Пройсс посмотрел на де Гроота. Лицо детектива сохраняло обычное кислое выражение. Впрочем, неважно. За акцию отвечает он, Пройсс, и если де Грооту не нравится его работа, то это уже его собственные проблемы.

Пройсс перешел на голландский, гордый тем, что говорит на этом языке лучше, чем толстяк-полицейский – по-немецки. Точно так же он не так давно гордился своим знанием русского.

– Ваши люди как всегда оказались надежными помощниками, – сказал он де Грооту. – Передайте мою благодарность вашему молодому капралу. – Он указал на амстердамского жандарма в синем мундире и высокой фуражке, стоявшего вместе с несколькими другими полицейскими у входа в театр. Они с де Гроотом лишь руководили операцией, ее непосредственными исполнителями были полицейские.

– Разумеется, – отозвался де Гроот, уже на родном языке. Было ясно, что ему не терпится поскорее отсюда уйти.

– Можете идти, – разрешил Пройсс. – Я немного задержусь. Сегодня такой прекрасный день. Пожалуй, немного пройдусь пешком. Пусть машина отправится на Ойтерпестраат и остается там.

– Как пожелаете, – ответил де Гроот и, нахлобучив шляпу, дурашливо отсалютовал прижатым к ее полям пальцем, после чего зашагал к черному БМВ. Сев машину, он повернул ключ зажигания и тронулся с места. Рокот мотора неприятно резанул Пройссу слух, совсем как причитания запертых в театре евреев.

Сегодняшняя акция прошла удачно. Евреи давно перестали, получив повестку, являться на место сбора, – теперь они все отлично понимали, – хотя по-прежнему не создавали особых проблем. Никакого сопротивления с их стороны, во всяком случае, в отношении полицейских. Полицейский капрал – молодой и в отличие от де Гроота ретивый – на рассвете вытаскивал евреев из их домов и выталкивал на улицу еще до того, как большинство жителей Амстердама успевали проснуться. Затем капрал и его подчиненные как всегда пригнали их в театр и заперли. В понедельник их погонят к железнодорожному вокзалу, до которого отсюда два километра, загрузят в поезд и отправят в Вестерборк. Пройсс избавит город от трехсот сорока девяти евреев и запишет их на свой счет.

Он зашагал по Плантаге Мидденлаан на запад. До его слуха доносились звуки утреннего города. Амстердамцы шли пешком или, то и дело нажимая на звонки, ехали на велосипедах, и производимый ими шум заглушал крики и вой, доносившиеся из здания театра. По рельсам, проходившим по широкому бульвару, прогрохотал трамвай.

Большинство людей, мимо которых он проходил, отворачивались, заметив его серую форму с рунами на петлицах и фуражку с мертвой головой на тулье, что указывало на его принадлежность к СС. Впрочем, когда Пройсс сел за столик залитого утренним солнцем уличного кафе и заказал официанту кофе, он не стал придавать этому особое значение. Официант, заметив на его левом рукаве нашивку офицера СД – черный ромб с серебром, еле заметно улыбнулся и поспешил выполнить заказ. Даже официанты уважали и опасались людей из Sicherheitsdienst, зловещего полицейского подразделения СС. Так что за столиком кафе он мог чувствовать себя в такой же безопасности, что и в Вене. Но только не в России. В России у партизан имелись автоматы, и они с великим удовольствием стреляли в тех, у кого на рукаве мундира красовалась нашивка СД.

Как же далеко меня занесло, подумал Пройсс, попивая эрзац-кофе со вкусом жженого ячменя. Далеко от Вены, далеко от унылой и бесперспективной работы почтмейстера. Марта по праву гордится им. И действительно, разве он не стал гауптштурмфюрером СС? Как только война завершится и его служба подойдет к концу, они поженятся и поселятся в Вене. Возможно, он станет чиновником НСДАП. Или, не исключено, останется в рядах СД. Он пока еще не решил.

Это напомнило ему о бумаге, которую ему вручил унтершарфюрер СС, когда он уходил из здания старой школы на Ойтерпестраат, где располагался аппарат гестапо и СД. Он быстро пробежал ее глазами и произвел в уме нужные подсчеты.

«Бригадефюреру СС Э. Науманну

Оберштурмбаннфюреру СС В. Геммекеру

Штурмбаннфюреру СС В. Цёпфу

Гауптштурмфюреру СС Х. Пройссу

На сегодняшний день группенфюрером СС Мюллером, 4-е управление РСХА, санкционированы следующие депортационные отправки для специальных акций.

Дата Пункт отправки/назначения Количество

6.4.43 Вестерборк/Собибор 2020

13.4.43 Вестерборк/Собибор 1204

20.4.43 Вестерборк/Собибор 1166

27.4.43 Вестерборк/Собибор 1904

27.4.43 Вестерборк/Терезиенштадт 196

Франц Новак, гауптштурмфюрер СС, 4-е управление РСХА, B-4-a, 1.4.43».

Пройсс задумался. В этом месяце шесть тысяч евреев должны покинуть транзитный лагерь в Вестерборке и быть вывезены на Восток. Ему поручается заменить их новой группой. Март был для него неудачным месяцем – он не выполнил квоты, установленные Эйхманом в Берлине и Цёпфом в Гааге. Ему лично сообщили их: Цёпф – по телефону, а Эйхман – по телетайпу. Так что триста сорок девять человек – хорошая цифра для начала апреля.

Где-то неподалеку грохнул приглушенный взрыв, не слишком громкий, тем не менее он вспугнул стаю галок в Вертхеймспарке на другой стороне улицы. Пройсс пригнулся и, оттолкнув стул, потянулся за пистолетом. Однако последовавшие за взрывом выстрелы прекратились столь же внезапно, как и начались. Перехватив устремленные на него взгляды голландцев, он неожиданно понял, какую дурацкую картину представлял собой в эти секунды. Он быстро ощупал карманы мундира, положил на столик несколько монет и, поставив на место стул, зашагал по улице, старясь держаться как можно более прямо и молодцевато, в сторону моста Мейдерстраат, перекинутого через канал Херенграхт.

Пройсс еще издали увидел горящую автомашину. Сжимая в руке пистолет, он прибавил шагу, не обращая внимания на голландцев, застывших рядом со своими велосипедами. Он тотчас заметил три тела: два лежали на мостовой возле «рено», третье безжизненно вывалилось наружу из открытой дверцы пассажирского сиденья. Его черный мундир был охвачен пламенем. Капот «рено» был искорежен и смят, как консервная банка. Витрина ближнего магазинчика превратилась в груду щепок и битого стекла.

Один из убитых, лежавших на тротуаре, был также во всем черном. НСБ, голландские нацисты. Бросив взгляд на передний буфер «рено», Пройсс заметил флажок с желтой руной на черном фоне. Двое в черном – высокопоставленные функционеры НСБ. Третий убитый – обычный парень в застиранной и заплатанной одежде. Он лежал рядом со взорванной витриной магазина. Вокруг его головы собралась лужа крови, в мертвой руке – допотопного вида револьвер. Мальчишка был мертв, человек из НСБ все еще подавал признаки жизни.

– Вы что-нибудь видели? – крикнул Пройсс, обращаясь к ближнему голландцу, мужчине средних лет, который, похоже, был готов упасть в обморок от этого вопроса. Тот тупо кивнул головой. – Позвоните по телефону! – приказал ему Пройсс. – Вызывайте полицию! – Голландец наконец развернулся и быстро зашагал прочь. Пройсс усомнился в том, что в данном направлении где-то поблизости есть телефонная будка. Чертовы голландцы!

Пройсс опустился на колени и наклонился над убитым человеком из НСБ. Из ран на груди и шее, стекая прямо в канаву, струилась кровь.

– Вы что-нибудь видели? – спросил он, понизив голос и перейдя на голландский. – Кто это сделал?

– Гранату кинули, – прошептал умирающий голландец и тут же затих, уставившись незрячим взглядом в безоблачное небо. Пройсс встал и, посмотрев на разбитый, охваченный пламенем «рено», в метрах десяти от себя увидел молодую женщину в желтом ситцевом платье, на вид лет двадцати с небольшим. Темные волосы, зачесанные назад, некрасивое лицо. Но было в ее внешности нечто необычное…

Женщина не сводила глаз с горящей машины. Затем ее взгляд скользнул по мертвому мальчишке, лежавшему возле магазина, после этого она посмотрела на Пройсса. Он тотчас заметил на ее лице царапину, из которой сочилась ниточка крови, начинаясь чуть выше уголка левого глаза и затем через весь висок до уха. Девушка быстро повернула голову, чтобы спрятать ссадину.

– Подойди сюда, девушка! – громко позвал Пройсс на голландском. Незнакомка попятилась и, развернувшись, зашагала прочь. – Стой! Иди сюда! Быстро! – крикнул он, вспомнив, что по-прежнему сжимает в руке пистолет.

Теперь их разделяло около пятнадцати метров, и расстояние с каждым ее шагом увеличивалось.

– Стой! – снова крикнул Пройсс и вскинул пистолет. Он видел лишь ее спину и не мог разглядеть крови на ее лице. Пройсс был уверен, что гранату бросила она, и та взорвалась слишком близко. Решив больше не окликать злоумышленницу, он выстрелил.

Пройсс знал, что стрелок из него неважнецкий. Даже в дни военной кампании в России он нередко попадал мимо цели, расстреливая евреев, стоявших на краю глубоких ям.

Первая пуля попала в стену здания рядом с юной женщиной, которая уже перешла на бег. Затем он выстрелил еще три раза. Когда беглянка свернула за угол, он выпустил из пистолета пятую пулю. Заметив, что девушка споткнулась, Пройсс решил, что все-таки попал в нее.

Где-то сзади взвыли полицейские сирены. Пройсс бросился бегом за угол, рассчитывая найти там мертвое тело подстреленной беглянки. Однако там ее не оказалось. Лишь капельки крови на кирпичной стене. Пройсс посмотрел на узкую улочку, на канал, тянувшийся слева от него, на пятиэтажное здание справа. Девушки нигде не было видно. Она бесследно исчезла.

Партизаны, подумал он и спрятал пистолет в кобуру. Гестапо найдет ее. Это не его забота – ловить террористку. Пройсс в очередной раз пожалел, что стреляет неважно.

Он дождался прибытия полицейских и гестаповцев и рассказал о том, что видел и что умирающий человек из НСБ успел сообщить ему. После чего заторопился – ему нужно было поскорее попасть к себе в кабинет на Ойтерпестраат. Он знал, что гестапо расстреляет в отместку десятки заложников, но хотелось надеяться, что они не тронут его бесценных евреев, подлежащих обязательной отправке на восток.

Вытащив из пачки «Нила» сигарету, Пройсс закурил, Превосходный турецкий табак, он очень ему нравился. Посмотрев на часы, снова задумался над тем, что сейчас может делать Марта.

Глава 3

Понедельник, 5 апреля 1943 года.

Маус посмотрел вниз, на воду, надеясь, что большой самолет и дальше будет оставаться в воздухе.

Он никогда еще не видел так много воды, даже когда в детстве глядел вниз с самого высокого колеса обозрения на Кони-Айленде. Вода, одна лишь вода и только вода. Сейчас под ними весь Атлантический океан, потому и кажется, что воды так много. А ведь он не умеет плавать.

Каген заерзал на соседнем сиденье рядом с иллюминатором. Маус знал, что он лишь притворяется, будто спит. Взгляд Мауса скользнул мимо него вверх, на расположенные в крыле самолета двигатели и пропеллеры, чьи лопасти сливались в сплошной круг. Внизу все так же во все стороны простиралась бескрайняя водная гладь.

Самолет слегка тряхнуло, и Маус испуганно вцепился в подлокотник кресла.

– Нервничаешь? – спросил Каген, не открывая единственного глаза. Огромный самолет снова встряхнуло. Крылатую машину повело вверх, вниз, а затем в бок, прежде чем она снова обрела устойчивость.

Они находились на борту четырехмоторной летающей лодки авиакомпании «Пан Ам». Вчера утром она вылетела из Нью-Йорка и на рассвете совершила посадку в бухте острова, выраставшего из океана подобно исполинской горе. Азорские острова, пояснил Каген. Здесь они снова поднялись в воздух. Пока самолет взлетал, в брюхо ему плескались лазурные волны. Они взяли курс на Лиссабон, сообщил Каген. Оттуда они вылетят в Лондон. Половина пассажиров была в военной форме, половина в штатском, как и они с Кагеном. Бергсон потянул, так сказать, за нужные ниточки и подготовил вылет, пояснил Лански, когда Маус встретился с ним в той же комнате в глубине «Ратнерса», чтобы получить портфель со ста тысячами. Теперь этот портфель стоял на полу салона между ног Мауса. У Бергсона имеются друзья в самых высоких сферах, пояснил Лански. Даже мне не удалось бы попасть на этот самолет. Маус не поверил ему. Маленькому Человечку открыт путь куда угодно.

– Сколько еще лететь? – полюбопытствовал Маус.

Они находились в полете уже двадцать пять часов.

– До Лиссабона лететь еще два часа, – отозвался Каген, по-прежнему не открывая единственного глаза. – Там мы пересядем на другой самолет. В Лондоне будем завтра в полдень.

Немец выпрямился и наконец открыл глаз. Затем вытащил сигареты, – он, как и Бергсон, курил «лаки страйк», – и щелкнул зажигалкой, похожей на патрончик губной помады. На ней была изображена пальма и нацарапанная сбоку свастика. Каген перехватил взгляд Мауса.

– Сувенир, – произнес он и показал ему зажигалку. – Память о моих днях в Африке.

Маус смерил его неприязненным взглядом. Он возненавидел Кагена с первой же минуты их знакомства – тот слишком много воображал о себе и неуважительно разговаривал с Лански. Однако давать волю чувствам не следовало. Лански поручил ему присматриваться к тому и ловить каждое его слово.

– Забрал эту штучку у какого-нибудь мертвого парня? – спросил он, чтобы поддержать разговор. Каген кивнул.

– Мы совершали рейды в тыл частям Роммеля, взрывали аэродромы и атаковали их обозы. И еще мы убивали немцев. Эту штуку я забрал у убитого немца.

Маусу вспомнились кадры кинохроники: по пустыне, взрывая вихри песка, мчались танки, а в бой шли люди в шортах и плоских касках. Так вот откуда у Кагена такой загар!

– Ты шлепнул его? – спросил Маус.

– Не понял?

– Застрелил его? Или это был пленный?

– Никаких пленных мы не брали, – ответил Каген и выпустил струю дыма. – Никаких пленных. Никогда. – Он снова затянулся. – Британская армия… – начал Каген, продолжая курить, – они хотели посадить меня в кабинет, чтобы я перебирал разные бумажки. После этого. – Он прикоснулся к повязке. – Это означало бы, что я навсегда лишался возможности и дальше убивать немцев. Поэтому я и ушел из армии.

– Просто взял и ушел?

– Просто взял и ушел.

– Понятно. А тебя не ищут?

– Они могут искать Пауля Кагена, – ответил собеседник Мауса, понизив голос, хотя Маус был готов поспорить, что никто в самолете их не подслушивает. Он и сам с трудом разбирал слова Кагена из-за шума двигателей. – Но только не Дэвида Такера, гражданина США. – Каген провел рукой по пиджаку. На таможне он показал синий паспорт гражданина Соединенных Штатов. Не иначе как Бергсон и его друзья снабдили того документами.

Маус вытащил сигарету из пачки «честерфилда» и сжал ее зубами. Однако прежде чем он успел достать свою зажигалку, перед ним вспыхнул огонек зажигалки соседа. На мгновение их взгляды встретились.

– Может, расскажешь о себе? – напрямую, без обиняков поинтересовался Маус.

Еврей ответил не сразу, сначала снова потянул повязку на глазу.

– Мои родители – сионисты. Я тоже сионист. Знаешь, кто такие сионисты? – Маус кивнул. – Это безумные еврейчики, которые упрямо талдычат о том, что все их соплеменники должны непременно уехать в Палестину и заняться там сельским хозяйством. Ведут те же речи, что и Маленький Человечек. Вот кто такие сионисты.

– Я борюсь с врагами Эрец Израэля, – добавил Каген. – Сначала боролся с англичанами и арабами, а теперь с нацистами. Сегодня я убиваю нацистов, завтра снова займусь англичанами и арабами. Чем мне еще заниматься? – Каген пожал плечами.

– Нет, я хотел спросить, почему именно ты? Почему ты отправился в это путешествие?

Каген снова потянул повязку.

– Питер говорил, что лучше убивать их не по одному, а сразу, скопом. Питер говорил, что если мы заставим их бояться евреев, то они, возможно, перестанут нас убивать в таких количествах и так безнаказанно. – Он снова пожал плечами. – Нужно быть практичным. Если нацисты нас полностью истребят, то Израиль никогда не появится на карте мира.

Каген снова затянулся сигаретой.

– А ты?

– Лански мне доверяет, – уклончиво ответил Маус и подумал: «А тебе – нет».

– Да, – коротко ответил одноглазый и замолчал. Отвернувшись, он выглянул в иллюминатор. Затем, не сводя взгляда со стеклянного круга, похожего на корабельные иллюминаторы, заговорил снова. – В то утро, когда мы встретились, в газетах написали о человеке, убитом каким-то гангстером. На Канал-стрит. Интересно, там действительно есть какой-то канал?

– Не знаю, – секунду помолчав, ответил Маус. Он тоже видел эту газету. В «Дейли Ньюс» придумали заголовок, который набрали крупным шрифтом: «Убит предприниматель, связанный с преступным миром». Ниже была помещена фотография мертвого толстяка – тот лежал на тротуаре вверх лицом, вернее тем, что Маус оставил от его лица. Газеты просто обожают такие материалы, это дает возможность значительно увеличивать тиражи.

Каген отвернулся от иллюминатора и посмотрел на Мауса единственным глазом.

– В газете не написали, кто убил его.

Маус промолчал. Каген пытается вывести его из равновесия, провоцирует, как недавно провоцировал Мейера Лански. Но Маус нисколько не стыдится того, что является ликвидатором. Просто ему не хочется закончить жизнь, как Лепке, – провести лучшие годы за тюремной решеткой. Его также нисколько не прельщает судьба Кида Твиста, выброшенного из окна и сломавшего себе шею.

– Сколько человек ты застрелил, гангстер? – поинтересовался Каген. Маус не сразу понял, что тот обратился к нему по-немецки. – Wieviele hast du erschossen, du Gangster? – спросил Каген. Чтобы уколоть Мауса, он снова не преминул произнести слово «гангстер».

– Не твое дело, – по-английски ответил Маус и затянулся сигаретой, чувствуя, как дым глубоко проникает в легкие. Он не стыдился числа своих жертв, которое равнялось восьми, но и не собрался никому его называть.

– Кто-то из них стрелял в ответ? – снова по-немецки спросил Каген.

Маус понял, что одноглазому неймется и он нарочно его подначивает. Большинство людей считают, что все происходит легко и просто – пиф-паф! – как в кино. Иногда это было так, но иногда и по-другому.

– Конечно, – ответил он, снова по-английски. – Однажды один шварцер шарахнул в меня из дробовика. Да и еще пару раз было.

Похоже, что Каген посчитал, что таких случаев было гораздо больше.

– А как ты думаешь, гангстер, скольких убил я? – усмехнулся Каген. – Ну, сколько? Попробуй угадать.

Единственный известный ему парень из Браунсвилля, который был не прочь прихвастнуть о таких делах, – Счастливчик Майоне. Тот самый, которого сдал легавым Кид Твист, а в прошлом году поджарили на электрическом стуле за убийства. Счастливчику нравилась его работа, но свое прозвище он получил не за это – его назвали Счастливчиком как раз за то, что он вечно ныл и жаловался на жизнь. Он был большой любитель подолгу нудно рассказывать дружкам-приятелям, каким образом разделался с той или иной жертвой, кого придушил проволокой, а кого зарубил топором. И еще он вел точный подсчет, в память о каждом убийстве откладывал серебряный доллар. Маус слышал о том, что будто бы, когда Счастливчика зажарили на электрическом стуле, в кармане у него лежали двадцать семь долларов.

Счастливчик Майоне был самым чокнутым из всех, кого Маус когда-либо знал. Помимо Кида Твиста это был единственный ликвидатор, который работал, так сказать, «из любви к искусству».

– Попробуй угадать, гангстер, – повторил Каген.

– Нет, ты лучше сам мне скажи, – ответил Маус, глядя на свою дымящуюся сигарету.

– Я произвел подсчет после того, как Питер сказал мне, что нацисты убили два миллиона евреев. – Маус заметил мелькнувшую на губах Кагена усмешку. – Четырнадцать. Четырнадцать и никаких пленных, – ответил одноглазый и затушил сигарету в пепельнице, вмонтированную в подлокотник кресла. – Ты ведь у нас не такой крутой, а, гангстер?

– Называй меня Маус, – произнес Маус, понизив голос. – Меня все так называют.

Каген покачал головой.

– Не похоже.

Маусу показалось, будто воздух между нами сгустился, как в августовскую жару. Ненависть – она подобна густому летнему воздуху.

Их взгляды снова пересеклись, и Маус вспомнил слова, сказанные Мейером Лански в том офисе на Бродвее.

– В Палестине вы делали бомбы. Вы взрывали арабских женщин? А сколько детей вы взорвали? Разве бомбы не убивают детей? Ты их тоже пересчитывал, виксер? – спросил Маус по-английски, произнеся лишь последнее слово по-немецки. Единственный глаз Кагена как будто прожег его ненавистью, когда он назвал его засранцем.

– По крайней мере я делал это не за деньги, – ответил Каген по-немецки, оставив без внимания вопрос Мауса. – Я не такая потаскуха, как ты и твой поляк, – произнес он, употребив немецкое слово Hure, потаскуха. Однако Мауса куда больше оскорбило то, что Каген назвал Лански поляком. Лански непременно приказал бы вышибить Кагену мозги, если бы тот посмел сказать ему это в лицо, не посмотрел бы даже на «Иргун» и все прочее.

– Ты худший из евреев, – Каген перешел на английский. – Именно из-за таких, как ты, неевреи считают всех нас такими, как ты. Тебе нужны лишь деньги, остальное тебя не интересует.

– Я не из тех, кто убивает женщин, – парировал Маус, не отводя взгляда.

– Хватит, кому сказано, – бросил ему одноглазый, угрожающе понизив голос. – Я за это отвечаю… за все это… я тут старший… и ты должен относиться ко мне с уважением. Даже твой окаянный поляк сказал, что ты должен делать то, что я говорю…

– Leek mich am Arsch, – парировал Маус и, нажав локтем на подлокотник кресла, сбросил содержимое пепельницы на колени Кагену. – Ты самый обычный головорез и ничуть не главнее меня, понял? Значит, я гангстер? – Маус сделал акцент на последнем слове. – Так что можешь поцеловать меня в зад. – На этот раз первым отвел взгляд Каген. Он стряхнул с брюк окурки и пепел и, не сказав ни слова, повернулся к иллюминатору.

Путешествие будет долгим, очень долгим, подумал Маус. Летающую лодку снова тряхнуло, и он вцепился в подлокотник кресла и сжал ногами стоящий на полу портфель.

Река вздохнула с облегчением. Шаги у нее над головой стихли, переместившись в дальний конец магазина.

– Пронесло, – еле слышно произнес Иоганнес. – На этот раз пронесло.

Они не ожидали услышать, как звякнет подвешенный над входной дверью магазина колокольчик, и лишь благодаря Хенрику еле успели вернуться обратно в подвал.

В тусклом свете единственной электрической лампочки, освещавшей подвал с низким потолком, Река посмотрела на Иоганнеса и двух других людей. Это были Аннье и ее слабоумный брат Мартин. Аннье стояла, опустив голову, тогда как Мартин, после того как убрали лестницу, что-то то ли бормотал, то ли напевал себе под нос. Неожиданно он перестал бубнить и спросил:

– Еврейка?

Он задавал этот вопрос так часто, что она даже перестала на него сердиться.

– Да, Мартин, Река – еврейка, – терпеливо ответила Аннье.

Мартин, как обычно, скорчил дурацкую физиономию.

– Евреи, евреи, я чую еврейский дух, – произнес он, растягивая слова. Что здесь можно учуять, подумала Река, кроме вони экскрементов из стоявшего в углу ведра, кое-как прикрытого тряпкой. Аннье сердито шикнула на брата.

Вскоре сверху донесся скрежет отодвигаемого в сторону бюро, а затем скрип и стук. Кто-то открыл крышку люка.

– Все в порядке! – сообщил им Хенрик. – Обычный запоздалый покупатель.

Иоганнес приставил лестницу, и через мгновение они уже стояли в задней комнате магазина подержанной одежды. Хенрик закрыл люк и задвинул на него бюро. Старик, который вечно нервничал, вытер со лба пот.

– Я больше не могу, – честно признался он. – Вам нужно найти новое место.

– Никто не знает о нас, – ответил ему Иоганнес. – Мы прячемся здесь вот уже несколько недель, но никто ничего не заподозрил.

Хенрик покачал головой.

– Это не имеет никакого значения. Мои нервы на пределе. Я этого больше не вынесу. Вы должны уйти, – сказал он.

Его слова не удивили Реку. Со вчерашнего дня, когда она вернулась с залитым кровью лицом, оцарапанным осколком брошенной Герритом гранаты, Хенрик от злости не находил себе места. Просто поразительно, что ему хватило мужества сообщить им, что он больше не намерен прятать их у себя.

Однако Иоганнес, услышав слова Хенрика, нахмурился. Владелец магазина из товарища по движению Сопротивления, превратился в испуганного старика. Иоганнес был мастер попугать Хенрика.

– У тебя записка для меня? – спросил Иоганнес, указывая на клочок бумаги в руке старика. Как глупо он поступил, записав все на листке бумаги, подумала Река. И пусть старик поступил так лишь потому, что боялся забыть, все равно это было непростительно глупо. Схвати его полиция или гестапо, старикану не сносить головы.

Иоганнес забрал у Хенрика бумажку, прочитал ее и, разорвав на мелкие клочки, положил в пепельницу и поджег. Клочки превратились в хлопья пепла.

После запугивания людей, второй страстью Иоганнеса была склонность к драматическим эффектам.

– Они хотят, чтобы мы встретились с каким-то стариком, – произнес Иоганнес. – Его следует привезти в город и прятать до тех пор, пока за ним не приедут.

– А кто он? – спросила Аннье. Иоганнес пожал плечами. Река, которая была в рядах Сопротивления с тех пор, как пять месяцев назад сбежала с фермы мефрау Ван Мипс, знала, что все должно быть именно так. Чем меньше знаешь, тем меньше шансов выдать товарищей.

– Его нужно встретить на Димен-Норд, – продолжал Иоганнес. – Кто-то довезет его туда. Будет лучше, если ты и ты встретите его, – добавил он и посмотрел сначала на Аннье, затем на Реку. – Вдвоем вы вызовете меньше подозрений.

Река поняла истинную причину: третья любовь Иоганнеса – он сам. Их товарищ, как огня, боялся полиции, поскольку та имела привычку хватать молодых голландцев прямо на улице и отправлять туда, где они будут отбывать трудовую повинность.

– Мартин? – спросила Аннье.

– Он останется со мной, – ответил Иоганнес.

– Когда? – задала вопрос Река.

– В семь вечера. Сегодня. Высокий худой старик. В записке сказано, что он будет в коричневой кепке. Ищите мужчину пятидесяти лет, стоящего в стороне от других, – добавил Иоганнес. – Спросите, не из Гронингена ли он. Он должен ответить вам, что нет. Он приехал из Леувардена повидаться с сестрой.

Река понимающе кивнула. Железнодорожный вокзал находился в шести километрах отсюда, и в их распоряжении оставался всего один час. Выходить нужно было прямо сейчас.

– Я скоро вернусь, – сказала Аннье брату и легонько похлопала по руке. – Слушайся Иоганнеса.

Мартин кивнул, как будто понял ее.

Река и Аннье вышли из магазина Хенрика на Линденстраат и зашагали к трамвайной остановке на углу. На трамвае они доедут до Спортпарка, оттуда им придется дальше идти пешком.

В трамвае они ехали молча. Им не о чем было говорить в присутствии других людей, тем более что, единственное, что их объединяло кроме подвала, это их возраст. Обеим было по двадцать лет. Река чувствовала, как трамвай чуть подскакивает на рельсах, и еще ей казалось, будто ее руки касается невидимая материнская ладонь. Трамвай как будто заставил ее перенестись на пять месяцев назад, в тот день, когда она стояла на плацу лагеря Вестерборк и ждала, когда охранник прочитает имена тех, кто заполнит состав, который отвезет их в последний путь.

В тот день дул холодный ветер, вспомнила Река. Впрочем, воспоминания главным образом сводились к ощущению материнской руки, которая сначала сжимала ее пальцы, а затем задрожала, когда узкоплечий охранник зачитал их имена, ее и родителей.

– Деккер Якоб. Деккер Мейра, – и, наконец, – Деккер Река.

Это была вся их семья, за исключением Давида.

– Пришел наш конец, – это все, что сказал папа и отвел маму в барак № 65, их жилище в Вестерборке. Утром они пройдут пешком пять километров до Хоогхалена и сядут в поезд, который повезет их на Восток. Откуда им уже никогда не вернуться.

Тогда она в первый и последний раз поругалась с Давидом, и тот сказал ей, чтобы она не бросала маму. Река возразила, сказав, что если окажется в поезде вместе с родителями, то погибнет так же, как и они. В качестве доказательства она кивнула на рельсы за лагерными воротами, прокладкой которых заключенные занимались на минувшей неделе.

– Скоро они подведут железную дорогу к лагерю. Зачем им это делать, если мнение голландцев их не беспокоит? И чего им лишние хлопоты, если нас будут отвозить на поездах в трудовые лагеря? На востоке они будут нас убивать, я знаю это. Я не хочу умереть там, где они хотят. Или когда они хотят. Это все, что нам остается.

Давид наотрез отказался бежать вместе с ней из лагеря. Он считал, что находится в безопасности, потому что был помощником главного электрика лагеря, так же как и их родители были уверены в своей безопасности, веря в рассказы немцев о том, что их переселяют на Восток в трудовые лагеря.

Поэтому в ту ночь она в одиночку выбралась из барака, каким-то чудом добралась до того места в ограждении из колючей проволоки, где Давид испортил прожектор, – это была его единственная уступка ее побегу – и кусачками, которые он вынес для нее из мастерских, перерезала проволоку. Сторожевые вышки по обеим сторонам ограждения остались безмолвными, а по ту сторону колючей проволоки было по-прежнему темно. Оказавшись среди деревьев в пятидесяти метрах от лагеря, она услышала паровозный гудок. Он прозвучал со стороны Хоогхалена и железной дороги, по которой завтра пойдут их родители. Вот поэтому Река так ненавидела поезда и трамваи.

Она подняла голову и посмотрела на мужчину, стоявшего в проходе. Тот не сводил глаз с ее дрожащей руки. Когда же он отвернулся, Река машинально коснулась того места на пальто, где следовало быть желтой звезде. Возможно, он все понял. Не исключено, что он знал, что она еврейка и лишь выдает себя за голландку.

Мефрау Ван Мипс тоже это знала или догадывалась. Однако, посмотрев на нее, старая вдова спрятала ее в сарае, куда Река забрела после долгой ночи своего бегства из Вестерборка. Это было настоящее чудо, а благодаря горсти гульденов, которыми ее снабдила мефрау Ван Мипс, Реке удалось добраться до Амстердама. Судьба дважды проявила к ней благосклонность: в городе она нашла голландца, работавшего в фирме отца, у которой теперь появился новый хозяин, ариец, и юношу, который свел ее с людьми из Сопротивления. Ей сделали фальшивые документы и отвели к Иоганнесу, который спрятал ее в подвале у Хенрика.