Текст книги "Самая долгая ночь"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Гискес напихал под мундир бинтов из походной аптечки, и все равно по его боку расплылось темное пятно, хорошо заметное даже в тусклом лунном свете. Голос абверовца звучал устало.

– Сильно задело? – спросил Пройсс, кивком головы указав на окровавленный бок Гискеса.

– Ничего особенного, не смертельно. Но эти диверсанты, эти евреи, откуда у них столько оружия, скажите, Пройсс? Они стреляют в нас, чтобы выиграть время, чтобы дать своим возможность уйти. Они охраняют их отступление, помогают дойти до моря.

У Пройсса на сей счет имелись сомнения. Кремпель прошел по колено в воде по польдеру, пытаясь выяснить, можно ли уйти через поле, и вернулся назад, ведя за собой на два человека меньше. Оба получили по пуле и захлебнулись водой. По крайней мере если верить Кремпелю. Кстати, когда шарфюрер докладывал ситуацию, он весь трясся.

– Сколько вы потеряли людей? – спросил Гискес и поморщился от боли.

– Двоих, – ответил Пройсс.

– Плюс трое моих. Один погиб, двое сгорели.

– И что нам теперь делать? – спросил Пройсс, произведя в уме подсчеты. Их осталось всего шестнадцать человек.

Гискес пожал плечами.

– Перегруппироваться и попробовать еще раз. Я поведу своих людей вдоль насыпи справа от состава, вы – слева. Пулеметный огонь по бандитам можно будет вести и отсюда.

– Может, нам лучше переждать? – предложил Пройсс. – Скоро сюда должна прибыть рота орпо. А это еще как минимум восемьдесят человек.

– А если евреи за это время сядут в лодки и уплывут?

Гискес был прав. Пройсса отнюдь не вдохновляла перспектива брести под пулями по колено в воде, но голос Науманна продолжал звучать в его голове и помог собрать последние остатки храбрости. Пройсс кивнул.

– Сейчас я приведу своих людей, – сказал он и пополз искать Кремпеля.

Наконец немцы прекратили стрелять и отошли в темноту. Маус позволил себе слегка расслабиться. Каждая минута тишины на циферблате его часов для других была минутой, приближающей их к морю.

– Леонард, – прошептала Река, и он подумал, что она снова услышала какой-то шум посреди залитого водой польдера рядом с насыпью. Он прислушался, но ничего не услышал.

– Воздушный на… – вот и все, что она успела сказать, потому что уже в следующее мгновение разразилась катастрофа.

Вдоль путей, в направлении Эйтхейзена и немцев, он увидел, как в небе что-то мигает огнями – зеленые вспышки, словно кто-то снова и снова чиркает спичками. А в следующее мгновение у них над головами пророкотал двойным мотором самолет, но только не крошечный «шторьх», а машина раза в три больше, поблескивавшая в лунном свете пропеллером. И в этот самый миг тишину ночи нарушил, нет, не свист пуль, а взрыв бомбы. Последний вагон поезда взлетел в воздух фонтаном обломков, которые потом обрушились на землю на расстоянии ста ярдов от места взрыва дождем осколков, впиваясь в насыпь, вырывая в гравии воронки размером с суповую тарелку. И так от хвоста поезда до самой его головы.

Маус притянул к себе Реку и, подмяв под себя, обнял и накрыл своим телом. Он навалился на нее и прижал к земле всем своим весом, словно хотел вдавить куда-то под насыпь, где бы ей ничего не грозило.

Затем стук обломков дерева и гравия по его спине прекратился, и когда он осмелился посмотреть вверх, рядом с поваленным немецким грузовиком расцвели огненные цветы – кто-то вел пулеметный обстрел путей и насыпи.

Маус не был солдатом, однако ему было понятно, что им ни за что не удержать немцев в этом месте, ведь теперь у врага есть самолет, который ведет с воздуха обстрел железнодорожного состава. Им ничего не остается, как бросить поезд и уйти, раствориться в темноте и попытаться удержать немцев уже на новых позициях.

Схватив Реку за руку, Маус рывком поднял ее с земли, после чего, пригибаясь как можно ниже, двинулся вдоль путей, крича на ходу другим, чтобы они бежали к воде. Он собрал всех, кто был в состоянии передвигаться, и зашагал дальше.

Он остановился всего один раз, рядом с локомотивом. Изрешеченный пулями, тот истекал паром и темным машинным маслом, выливавшимся сквозь многочисленные дыры в его черных боках, оставленные немецким самолетом. Попросив Реку подождать, Маус взял камень и принялся скрести им по черной краске.

От Ваддензее их отделяла лишь дамба. Она высилась у них за спиной, единственный участок сухой земли рядом с железнодорожной насыпью без рельсов, которая тянулась в двадцати метрах левее. А позади дамбы, этой странной возвышенности посреди плоского польдера, лежал океан. Она узнала его по запаху, характерному для отлива, в котором смешались запахи влажного песка, рыбы и соли.

Река лежала почти вплотную к Леонарду. Интересно, слышно ли ему, как сильно бьется ее сердце. В одной руке у нее был револьвер, другой она сжимала руку Леонарда.

Теперь ей было понятно: он солгал ей тогда в купе, когда сказал, что не любит ее. Потому что иначе зачем он накрыл ее своим телом, зачем вжал в гравий насыпи? Теперь она знала ответ.

– Гангстер, – прошептал в темноте мужской голос, и рядом с ними на землю опустился Каген. Река еще сильнее сжала револьвер.

– Какие новости? – поинтересовался Леонард.

– Лодки пришли. Даже не верится, но они пришли, – произнес Каген, уже чуть громче. Сердце Реки пару раз с силой стукнуло о грудную клетку. Нет. Конечно, она ожидала, что Бурсма сдержит свое слово. Леонард неплохо ему заплатил и обещал дать еще. Но услышать, что по ту сторону дамбы их на самом деле ждут рыбацкие лодки – это совсем другое дело.

– Посадка уже началась?

– Еще нет. Но все собрались на берегу, рядом с рыбзаводом. Все идет отлично. Там даже сохранилась пристань. С пристани лодки заберут их как рыбный улов, – произнес Каген, но затем на мгновенье умолк. – Впрочем, есть одна проблема. Лодок всего три.

– Три? – не поверила собственным ушам Река. Даже если учесть, что половина народа из отцепленных вагонов осталась в Эйтхейзене, она с трудом представляла себе, как можно набить оставшихся лишь в три лодки.

– Леонард, всех мы не сумеем взять, – сказала она, и тут же пожалела о своих словах, хотя они и были сказаны от всего сердца.

– Черт, – буркнул Леонард. – Он же обещал пять. Ну, пусть подождет, пока я с ним разберусь.

– Похоже, что я был прав, – произнес Каген неприятным тоном.

Река бросила взгляд на залитый водою польдер, в котором отражалась ущербная луна. Туч на небе практически не осталось, последние их клочки плыли по небу, подгоняемые ветром. Вдалеке виднелся состав, пылающая полоска горящих вагонов. Немецкий самолет сбросил на него достаточное количество бомб, и он загорелся.

– Ты и я, гангстер, мы уладим наши дела, как только вернемся в Англию, – добавил Каген, и в голосе его, несмотря на твердость, Маус уловил испуганные нотки. Впрочем, он почти слово в слово повторил то, что Леонард сказал ему в локомотиве. Иначе говоря, они заключали пакт.

Именно в эти минуты до Реки дошла правда. Перед ней вовсе не два человека в обличье одного, Леонард и Маус, а всего один. И что бы он ни сказал, даже если бы изменился и стал другим, она никогда его не разлюбит.

Леонард не успел ответить немцу, потому что в следующий миг над их головами вновь пророкотали авиационные двигатели и небо огненным цветком осветила вспышка. Причем не одна, а две, а потом и три осветительные бомбы, и тишину ночи над дюнами прорезал свист пуль. Вокруг раздавался треск выстрелов, стаккато пулеметной очереди. Над польдером возникали и гасли красные и желтые точки. Это в траве напротив беглецов залег невидимый враг и теперь вел по ним огонь. Еще больше выстрелов доносилось справа, из небольшой чахлой рощицы, что подобно острову торчала из воды.

Казалось, будто мир вокруг сотрясался от ударов молота. Вскоре немецкие стервятники вернулись, и Река уткнулась лицом в траву. В ушах стоял пронзительный вой моторов, и она не могла сказать, вырвался ли из ее горла крик, или это ей только показалось.

Казалось, это было то самое поле, где О'Брайен совсем высадил их. Правда, на этот раз его освещали вспышки осветительных бомб, а в воздухе, подобно обезумевшему рою ос с жужжанием пролетали пули. Самолет едва не задевал брюхом траву. По крайней мере он летел так низко, что Маусу показалось, будто он ощущает на себе создаваемый им ветер. Он зарылся лицом в мокрую траву у основания дамбы и пытался ни о чем не думать. Потому что стоит задуматься, как он тотчас бы послал все к чертовой матери и попробовал унести отсюда ноги, и тогда в него впились бы сотни смертельных жал.

Мелкие пули со свистом продолжали проноситься мимо. В следующее мгновение рядом с ним на землю рухнул Альдер. Маус пододвинулся ближе, чтобы повернуть голову и посмотреть на парня. Затем он отвел раненого к воде, а сам вернулся. По откосу насыпи промелькнули еще несколько силуэтов, и Маус понял, что сделал Альдер. Он привел подкрепление. Привел мужчин, способных взять в руки оружие павших.

Альдер привстал на одно колено и прицелился по вспышкам среди травы и зарослей деревьев справа. Припав глазом к прицелу, он нажал на спусковой крючок и дал очередь. Из дула вылетела очередь огненных точек. В это мгновение Маус ощутил нечто вроде гордости.

Но Альдер был или слишком смел, или слишком медлителен. Одна свинцовая оса впилась в него прямо под подбородком, другая попала в грудь, третья в плечо. Пули налетели на него жужжащим роем, и он словно тряпичная кукла рухнул на землю. Он даже не успел вскрикнуть или позвать на помощь, ибо уже в следующее мгновение был мертв, и на землю упало его бездыханное тело.

Маус был готов лопнуть от злости. Она вспыхнула в нем с такой силой, что он не мог произнести ни слова. Он подставлял под пули собственную задницу, чтобы спасти засранца и других тоже, и вот теперь Альдера нет, причем когда до воды осталось меньше сотни ярдов. Маус поднялся и нажал на спусковой крючок своего «стэна», и тот сразу же задергался в его руках.

Пули впивались в землю в нескольких ярдах впереди него. А одна, словно передумав, подпрыгнула и вонзилась ему в бок чуть ниже ребер. Его тотчас отбросило назад, и он упал навзничь в траву рядом с мертвым юношей.

Глава 23

Вторник, 27 апреля, 1943 года, 11 вечера.

Они выловили евреев, которые оставались рядом с составом или под его брюхом. Обнаружили двух убитых, трех раненых и одного целого и невредимого парня, который, сжавшись в комок, укрылся позади стального колеса. Пройсс работал «вальтером» как в старые добрые дни, впервые после нервного срыва, когда его погрузили на поезд и отправили в Вену лечить расшатавшиеся нервы, в том числе, при активном участии Марты. Одна пуля, один еврей. Один единственный выстрел в затылок. Genicksschuss. Мигрень уже расцвела горячим огнем в правом глазном яблоке, но он, не обращая на нее внимания, переходил от еврея к еврею. В конце концов он остановился рядом с парнем, который уверял, что он не еврей, хотя конечно же был им. Кем еще он мог быть? Ведь на груди у него красовалась желтая звезда.

А потом они двинулись вперед, получив подкрепление в лице отряда орпо, который Хассель привез из Гронингена. Остальная часть его роты, пояснил мальчишка с густым басом, подоспеет через полчаса. Пройсс замедлил шаг лишь рядом с локомотивом, где его внимание привлекли нацарапанная на черном боку надпись. На этот раз ему не было надобности просить Мункхарта, чтобы тот их для него перевел.

Привет от Мейера Лански, засранец!

– Попадись мне когда-нибудь этот Лански, – сказал он Кремпелю, – я выпотрошу его словно рыбу и заставлю сожрать собственные кишки.

Кремпель лишь кивнул, а затем соскользнул вниз с насыпи и шагнул в холодную воду польдера. Пройсс последовал за ним и тотчас намочил обе штанины и сапоги. У него не было ни малейшего желания возглавлять преследование, но он, разбрызгивая воду, брел за Кремпелем в направлении островка сухой земли рядом с основанием высокого, длинного и прямого холма. Постепенно до него дошло, что этот холм есть не что иное, как дамба, прикрывающая Голландию от натиска моря.

Над головой пронесся ночной истребитель Ме-110 и сбросил на польдер три осветительных бомбы. В следующий момент Кремпель, затем его и Хасселя подчиненные из орпо, и, наконец, Гискес на другой стороне насыпи открыли огонь. Над дамбой засвистели пули и затрещали автоматные очереди. Пройсс пригнулся, спрятавшись за хилым деревцем на крошечном островке. Кремпель вскинул пистолет-пулемет и выпустил длинную очередь. На востоке, над горизонтом, появились две нитки перламутровых бус, нанизанных на темноту, причем довольно низко, почти над самой дамбой. В следующее мгновение они обрушились в землю. Трассирующие пули осветили то место, куда были нацелены пушки «мессершмитта». Самолет прогудел у них над головой, и молодые листья на чахлых деревцах затрепетали, как во время бури.

Сначала Пройсс чувствовал себя неплохо. Треск выпущенной Кремпелем очереди успокаивал, равно как и пушка «мессершмитта», поливающая евреев безжалостным огнем. Сегодня ему бояться нечего, подумал он, начисто забыв о той, другой, ночи на польдере, когда он со страху обмочил штанину. Увы, евреи открыли ответный огонь, причем всего в двадцати метрах от него, и он, не сумев себя пересилить, сжался в комок у корней дерева и вздрагивал при каждом выстреле.

Так продолжалось до тех пор, пока вновь не заговорил Me-110, причем его пушка грохотала раз в десять громче. Кремпель рухнул на землю лицом вниз всего в нескольких сантиметрах от Пройсса и принялся громко звать мать, а затем Бога. Пройсс протянул руку, а когда снова поднес ее к себе, она была мокрая и теплая, и вся в крови. Пройсс не мог оставаться рядом с ним, просто не мог и все. Ни о чем не думая, он бросился бегом, не зная точно, куда бежит. Он не испытывал ничего, кроме странного ощущения, что его ноги то становились свинцовыми, то он вообще не чувствовал их веса. Это означало, что он бежал то по воде, то вновь по сухой земле. Он бежал туда, где не мигали никакие красные вспышки. Земля под его ногами круто уходила вверх, и он потерял фуражку, однако продолжал бежать, причем еще даже быстрее. Он думал о Марте, а вовсе не о Науманне, и даже не о евреях. Им владело одно-единственное желание – поскорее унести ноги.

Река отвернула полу его плаща и попыталась нащупать кровь. Несколько мгновений она ждала, когда ее вновь охватит внутренняя пустота. Леонард неожиданно застонал. Значит, все-таки жив. Однако страх был так велик, что, казалось, она вот-вот захлебнется им. Река провела руками по его груди, пытаясь нащупать рану – в том, что он ранен, сомнений не было, ведь он рухнул на землю как подкошенный, однако так ничего и не обнаружила. Ее руки добрались почти до его талии, и она прикоснулась к рукоятке пистолета. Она тотчас нащупала кровь, однако ее было совсем чуть-чуть, лишь на кончиках пальцев. От огня, который немцы вели по склону дамбы, укрыться было негде. Река выкатила Леонарда из его плаща и вновь ощупала, пока наконец не нашла то, что искала.

– Леонард, твои деньги, – воскликнула она, чувствуя, как у нее отлегло от сердца. Из-под рваной подкладки плаща она вытащила наружу пачку банкнот. Посреди самой пачки шел надрыв. – Твои деньги остановили пулю! – сказала она. – Взгляни!

И она поднесла пачку денег к его лицу.

– Рикошет, – произнес он глухо, но уже в следующее мгновение приподнялся.

– Леонард! – вновь воскликнула Река и прильнула к нему, а затем заключила в объятья. Еще несколько мгновений назад он был мертв, подумала она и даже вздрогнула при воспоминании об этих жутких мгновениях. И вот теперь снова жив.

Ее рыдания утонули в рокоте авиационного двигателя. Над их головами вновь возник самолет, а по склону дамбы с удвоенной яростью заплясали пули. В этой трескучей какофонии огня их собственные выстрелы раздавались все реже и реже.

– Пора к лодкам, – сказала она и потянула его за руку, помогая подняться на ноги. После чего протянула ему плащ и даже простреленную пачку денег.

Накинув себе на плечо ремень его автомата, она обхватила Леонарда рукой за талию, и хотя вокруг продолжали греметь выстрелы, помогла вскарабкаться на дамбу, которая метров на десять высилась над ними.

Даже если ему суждено прожить да ста лет, подумал Пройсс, ему никогда этого не забыть.

Он карабкался вверх по склону дамбы, чувствуя, как с каждым движением слабеют ноги, однако стоило ему оказаться наверху, как панический ужас отпустил его. Пройсс остановился как громом пораженный при виде зрелища, представшего его взгляду. Под ним на мелких волнах качались две рыбацкие лодки, причем обе приближались к деревянному настилу пристани.

У основания дамбы, прямо под ним и дальше стояло огромное скопище людей, жавшихся к кромке воды словно муравьи, которым страшно преодолеть реку.

Третья лодка была объята огнем. Желтые языки пламени и темные клубы дыма были хорошо видны в шипящем свете двух осветительных бомб, медленно плывших на парашютах над морским берегом.

Ангел люфтваффе пролетел над водой, слева направо, и выпущенные им зеленые трассирующие пули сначала заплясали по воде, взбивая белые фонтанчики пены, а затем растворились в темной людской массе. Оба двигателя «мессершмитта» оглушительно гудели, однако еще мгновение – и самолет исчез в ночной тьме. Пройсс полагал, что евреи поднимут крик, но они хранили молчание.

Именно тогда он увидел ту самую женщину. Она стояла на краю дамбы в том места, где начинался склон, ведущий к воде. Она стояла к нему спиной и тоже смотрела на лодки. Боже, как просто было взять и, шагнув к ней, прижать дуло «вальтера» к ее затылку, тем более что грохот перестрелки мог скрыть шорох его шагов по траве.

– Еврейка! – обратился он к ней по-голландски. – Не оборачивайся и не двигайся.

Он только сейчас заметил, что она держит за руку ребенка.

Ее ответ поразил его.

– Хорошо, мы не будем, – ответила она, и голос ее прозвучал на удивление спокойно.

– Разумеется, – ответил Пройсс.

Он поступит с ней точно так же, как и с ранеными евреями рядом с составом. Выстрел в затылок. Genickschuss. Ни один еврей не уйдет отсюда живым. И он нажал на спусковой крючок.

Женщина пошатнулась вперед, словно хотела опереться на руки, и упала лицом вниз, причем голова ее лежала ниже ног, которые несколько мгновений дергались, и лишь потом затихли. Ребенок заплакал.

Тогда он нагнулся, чтобы взять за руку крошечную, темноволосую девочку, но в этот момент что-то холодное прикоснулось к его собственному затылку, и к нему на голландском обратился старческий голос. Правда, зажатый в руке старика пистолет даже не дрогнул.

– Ну, как тебе это ощущение?

Щелкнул курок, но раздался лишь негромкий хлопок. Однако прежде чем Пройсс успел повернуться и выхватить из рук старика пустой пистолет, в глазах неожиданно потемнело, а внутри черепа словно прогремел взрыв.

Не будь ее, он бы никогда не вскарабкался на дамбу. Всякий раз, когда он останавливался, чтобы перевести дыхание, – пусть его задело лишь рикошетом, но все равно было больно, – Река тянула его за рукав и говорила, что сейчас не время ныть, и нужно через «не могу» двигаться вперед.

– Леонард, – шепнула она, когда они поднялись на верх дамбы.

Ни черта себе!

Одна лодка, качавшаяся на волнах примерно в ста ярдах от берега, полыхала. Но две другие стояли возле длинного деревянного пирса, который вдавался в море подобно тонкому пальцу. Рядом с водой, но еще не на пирсе, собралась толпа. С этой высоты люди казались сплошной массой. Они стояли, застыв на месте, словно в ожидании дальнейших распоряжений.

– Что нам делать? – спросила Река. Она по-прежнему поддерживала его за руку, хотя в этом уже не было необходимости. Впрочем, он не счел нужным сказать ей об этом.

– Не знаю.

– Ты не знаешь? Ты всегда все знаешь!

Интересно, неужели это она обо мне, мысленно удивился Леонард.

А потом он понял, что нужно делать. Нужно посадить людей в лодки, причем как можно быстрее. Он зашагал по мокрой траве туда, где склон полого уходил вниз. Именно здесь он и обнаружил Симона с маленькой девочкой на руках. Рядом в траве лежало два тела. Одно женское – это была мать девочки, убитая в упор выстрелом в затылок. Так обычно убивают своих жертв трусы. Второй труп – мужской, в лунном свете его военная форма отливала серебром. Немец. Он тоже лежал лицом вниз.

Парик Симона куда-то исчез, и его практически лысый череп поблескивал в свете последней осветительной бомбы. Он больше не разговаривал сам с собой.

Стоя наверху дамбы, они по-прежнему слышали выстрелы, их треск долетал до них, как вода, текущая каким-то чудом вверх по склону. Немцы были близко. Леонард прикоснулся к руке Симона и поторопил его. Старик кивнул и принялся спускаться по крутому склону, держа в руках темноволосую девочку. Маус с Рекой следовали за ним.

Работая локтями, они пробрались сквозь толпу у берега. Их никто не остановил, и они наконец оказались у пирса. Доски прогибались и скрипели под весом тех, кто уже ступил на шаткий деревянный настил. Две лодки, всех людей в них не посадить. Он бросил взгляд назад, на берег и застывшую там толпу. Затем снова на две лодки. Человек триста – это самое большее, сколько они смогут взять на борт. И еще неизвестно, смогут ли лодки отойти от берега с таким количеством народа. Ведь лодок по идее должно было быть раза в три, если не в четыре больше.

Треск выстрелов с той стороны дамбы на мгновение стих. Маус вновь посмотрел на пирс, и в тусклом свете догорающей осветительной бомбы увидел, что Каген стоит на борту лодки, причалившей к левой стороне пирса. Он и Вресье. Ее тощую фигуру невозможно было не узнать. Каген их опередил. Он прибежал сюда, как только немцы начали последнюю свою атаку.

В эти мгновение Маус ощутил себя едва ли не песчинкой, крошечной и слабой, чтобы взвалить на себя груз ответственности.

– Что нам делать, Леонард? – повторила Река свой вопрос.

Пару секунд он молчал, но затем произнес:

– Отведи Симона в лодку, в ту, где Каген, видишь? И садись в нее сама.

Он не осмеливался посмотреть ей в глаза.

Но она заставила его, положила ему на щеку ладонь и развернула его лицом к себе. Осветительная бомба с шипением упала в море, и вокруг снова стало темно, если не считать тусклого света луны и отблесков горящей лодки. Ее лицо показалось ему темной тенью, но он все равно его видел, по памяти. Он знал, где начинается, а где кончается шрам, знал, как сужаются ближе к уголкам рта ее губы, то, как в первый раз ее лицо показалось ему даже некрасивым, а теперь, когда она стала его женщиной, Маус точно знал, что оно прекрасно.

– Нет, только вместе с тобой, и ни минутой раньше, – сказала Река.

Маус кивнул, хотя в темноте его кивок наверняка не был ей виден, и зашагал вдоль глинистого берега, держа наготове «вельрод» и заглядывая в освещенные луной лица. Шагая, он отсчитал некоторое количество слева, которые сядут в эту лодку. Затем, помахав огромным дулом пистолета, сделал знак остальным перейти вправо. Никто не стал спорить, никто не стал возражать, все покорно выполнили то, что им было приказано.

Маус не проронил ни слезинки. Он не плакал с тех самых пор, как отец его пятнадцать лет назад перестал цепляться за жизнь в Бруклинской больнице. Но, раз за разом повторяя по-английски «Простите, так надо», ибо не знал, как это сказать по-голландски, он вскоре возненавидел эту фразу. Всякий раз, когда он произносил эти слова, ему казалось, что он клочок за клочком рвал внутри себя уверенность в том, что сам Господь Бог предначертал ему быть в этот час в этом месте.

Услышав гул мотора, который с каждой минутой рокотал над дамбой все громче и отчетливее, Река с трудом поборола в себе желание забиться под скользкие доски пирса.

Но вместо этого она бросилась на помощь Леонарду. Он был занят тем, что делил толпу на две части, и ей было понятно, зачем. А затем у нее на глазах, словно пронзив воду, к небу устремились сначала четыре, затем шесть, затем восемь остро заточенных желтых карандашей. Следом загрохотали пушки, и это не был самолет.

Луны и желтых линий хватило, чтобы разглядеть силуэт лодки. Но это была не лодка Бурсмы. Длинная и обтекаемая, в два раза длиннее рыбацкого баркаса, она сужалась спереди, и ее нос напоминал иглу.

По мере приближения самолета лучи задвигались, – ей было видно, как они упали на пропеллер, – а затем сошлись в конус. Кончик этого конуса прополз по всему брюху самолета, и во все стороны полетели снопы искр. Но дольше всего они задержались на левом двигателе, который начал плеваться пламенем. Часть пропеллера отлетела прочь.

Немецкий самолет закашлялся, как будто ударился о сук невидимого глазу высокого дерева. Гул двух двигателей неожиданно сделался вдвое тише. Самолет резко сбросил высоту, однако так и не коснулся брюхом прибрежной воды, а устремился в сторону моря. И хотя Река еще несколько мгновений видела пламя, охватившее один из двигателей, не успела она перевести дыхание, как самолет полностью скрылся из вида.

– Слава богу, – прошептала она и посмотрела в ту же сторону, что и Леонард, на катер, который только что отогнал от них самолет люфтваффе. Он шел курсом прямо к пирсу.

Леонард посмотрел на силуэты людей на его палубе.

– Не будем торопиться, – произнес он.

В глубине души он уже знал, кто это такие, еще до того, как моторка пристала к пирсу в шестидесяти футах от них. Еще до того, как на пирс из нее выпрыгнули шестеро мужчин. Но вот голос одного из них, высокого и крупного, с большой круглой головой, явился для него полной неожиданностью.

– Признайся, ты ведь не ожидал, какие неприятности я навлеку на твою задницу? – трубный глас Джека Спарка громыхал даже здесь, на открытом пространстве, где океану, казалось, не было конца и края.

– Джек! – произнес Маус всего одно слово, борясь с охватившим его ступором. Позади и чуть в стороне от Спарка стояли пятеро ганефов. Кто-то топал ногами, чтобы стрясти с ботинок налипшую грязь, кто-то просто застыл со «стэном» наизготовку. Поверх брюк на них были свободные свитера, и лишь Спарк по-прежнему щеголял в дешевом костюме. Даже в лунном свете было видно, что тот сидит на нем мешком. Рука бандита была на перевязи. Значит, тогда на поле близ Бигглсвейда он все-таки не промазал. Что ж, это неплохо.

Маус опустил «вельрод», который вскинул в тот самый миг, когда Спарк сошел с пирса на берег. В принципе ему ничего не стоило всадить в англичанина пулю, но прежде чем он успел бы сделать второй выстрел, как его самого уложили бы на месте. И хотя у Реки есть «стэн», она вряд ли в курсе, что означает для них присутствие Спарка.

– Эй, приятель, что они все тут у тебя делают? – спросил Спарк, помахав рукой в сторону людской массы на берегу. – И где, скажи, тюки, которыми снабдил тебя твой лилипут?

– Леонард, что происходит? – спросила Река.

– Томми, будь добр, забери у них цацки.

– Слушаюсь, Джек, – и Томми осторожно шагнул вперед по грязи, как будто боялся испачкать ботинки. Маус отдал ему «вельрод» и посмотрел на другого ганефа, стоявшего слева, который мог в два счета уложить их с Рекой на месте. Томми потянулся за «стэном», который она держала в руках, но Река не собиралась разжимать пальцы.

– Леонард, кто эти… – начала было она, но Томми, сбив ее с ног, толкнул в грязь, и, не теряя времени, вырвал у нее из рук автомат.

Маус подался вперед, вернее, сжав пальцы в кулак, сделал всего один шаг. Джек покачал головой.

– Она что, твоя зазноба? – спросил он. – Твоя единственная? Она ведь только что назвала тебя Леонард? Значит, вон оно как! А мне казалось, что ты Маус, и этим все сказано.

В этот момент пулеметы на моторном катере заговорили снова, четыре пары, по две пары с каждой стороны невысокой рубки в центре палубы, принялись поливать дамбу за их спинами свинцом. Что ж, даже восемь пулеметов на какое-то время смогут удержать немцев на расстоянии. Увидев, как Река упала, толпа отшатнулась назад.

– Я, кажется, спросил у тебя. Где тюки, которые дал тебе лилипут?

– Тюки? – уточнил Маус. Да, похоже, родного дома ему теперь никогда не увидеть.

Спарк вытащил из кармана пиджака клочок бумаги и помахал им, словно флагом.

– Жду не дождусь, когда получу тысячу тюков господина Эйтхейзена. Тчк. Эта сделка Джека не касается, – процитировал Спарк по памяти. Телеграмма, которую ему прислал Лански. – Нашел эту бумажку в твоем логове на Кингс-Кросс. И кучу других вещей. Карты, например. Списки и графики. И сразу понял, где и когда тебя искать. А еще маленькую коричневую книжечку, а в ней цифирки – количество денежек. Если ей верить, то у тебя имеется двадцать пять тысяч, приятель.

С этими словами Спарк смял телеграмму в комок и бросил ее в грязь.

– Скажи, что замышляет твой лилипут? Какой навар он хочет получить здесь, в Голландии, раз он заявил, что это не моего ума дело? Он что, контрабандой решил заняться? Говорю тебе, мне причитается мой кусок, и я за ним приплыл. А что мне причитается, я знаю.

– Евреи, – ответил Маус, отлично понимая, что в любой момент может превратиться в труп.

– Евреи?

– Мы приехали за евреями. Их здесь целая тысяча, – Маус помахал рукой в сторону безликой толпы. Впрочем, ее уже трудно было назвать безликой, после того, как он был вынужден решать, кому идти налево, а кому – направо.

Река успела подняться на ноги.

– Леонард. Что…

В следующее мгновение пулеметы вновь дали по дамбе очередь, заглушив ее слова.

– Евреи, – задумчиво произнес Спарк и покачал головой.

– Никакого навара, Джек. Никакой «капусты». У меня есть только евреи, и больше ничего, – произнес Маус, а сам ждал, как на это отреагирует Спарк.

Джек Спарк обвел глазами берег, словно только сейчас заметил толпу народа.

– Джек, нам некогда разводить разговоры, – произнес крайний слева ганеф.

– То есть я притащился в эту вонючую Голландию, пустил на ветер три тысячи фунтов, чтобы встретить моих старых друзей из УСО, дружков Гарри О'Брайена, надеюсь, ты помнишь Гарри, а, Леонард? Он так и не вернулся домой, наш добрый Гарри. Три тысячи фунтов я потратил и приехал сюда, чтобы получить то, что мне причитается, и что я вижу? Евреев? – произнес Спарк, с нотками сомнения в голосе.

– Я бы не советовал тебе ввязываться в это дело, Джек, – произнес Маус. – Потому что, стоит тебе попробовать, как Лански этого никогда не забудет. Подумай, как следует, надо ли тебе это.

Спарк ответил не сразу. Он думал.

– Твой лилипут хочет быть героем, верно я говорю? – спросил он наконец. – Считает, что может стать героем, чтобы потом попасть на свои жидовские небеса?

– Джек, – снова подал голос ганеф слева. – Если нам здесь ничего не светит, то пора сваливать.

– Заткнись, Барри! – рявкнул на него Спарк. Пулеметы на палубе катера застрочили снова.