Текст книги "Самая долгая ночь"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Глава 18

Вторник, 27 апреля 1943 года, 3 часа утра.

Маус промок до нитки. Сильнее промокнуть может только утопленник. Дождь лил как из ведра, казалось, небесные бадьи выливают его на землю одна за другой, и каждый раз, когда он делал вздох, то заглатывал воду, которую потом был вынужден либо сплевывать, либо глотать.

Река во сне прильнула к нему. Невероятно. А вот другие – Рашель, Схаап и Каген так и не сомкнули глаз и сидели, нахохлившись под проливным дождем. Рашель сидела ближе других к нему. После происшествия на чердаке, она следила за тем, чтобы от Кагена ее отделяло безопасное пространство и Кристиан. Когда же она смотрела на Кагена, Маусу казалось, что она смотрит на него, как та девушка на Канале, когда он прихлопнул толстяка, – с испуганной улыбкой.

А ведь он предупреждал ее насчет Кагена. Но она отказалась прислушаться к его словам. Хуже того. Удостоверения им даже не понадобились – обошлось и без Абрама ван Оста, подумал Маус, и без пятерых других евреев в Амстердаме, лишившихся своих удостоверений. Впрочем, этих несчастных тоже депортируют, без указания причин. Вчера жандармы бесцеремонно вытолкали их из поезда и оставили мокнуть на платформе под дождем, и это притом, что и пары минут хватило, чтобы вымокнуть до нитки. Их оставили здесь, вместо того, чтобы запихать всех в длинное деревянное строение, где, по словам Реки, проходила регистрация. По идее, их имена должны были внести в журнал, а их самих сфотографировать на лагерные удостоверения. Голландские жандармы укатили назад в Амстердам, а на их месте явились охранники из OD – Ordnungsdienst[21]21
  Служба порядка.


[Закрыть] – евреи, которым были поручена охрана лагеря. Охранники-евреи были в длинных коричневых пальто, надетых на зеленые комбинезоны. Чуть выше локтя – нарукавная повязка с буквами O и D. Эти самые охранники оцепили платформу и что-то крикнули им по-голландски, но с немецким акцентом. Река перевела Леонарду и Кагену их слова. Им было сказано, что они на всю ночь остаются под дождем, а утром их посадят на другой поезд, и они продолжат свое путешествие.

Это решило одну проблему, но создало другую. Они сядут в поезд, так что им не нужно искать способы, как в него проникнуть, но Схаап и Рашель, похоже, пребывали в растерянности. Как им теперь найти свою Вресье?

Часы ожидания, казалось, тянулись бесконечно, долгие и унизительные. Маус за всю свою жизнь не провел ни одной ночи под открытым небом, впрочем, – он был почти уверен, – и другие тоже. Старик, который разговаривал сам с собой, кашлял так громко, что Маус подумал, что он сейчас отдаст концы прямо здесь, под дождем, но нет, обошлось. Юная пара из их купе сидела неподалеку. Молодой муж отдал жене свою широкополую шляпу – ее собственная фетровая шляпка с мокрым, обвисшим пером, не спасала от проливного дождя. Рядом с ними, присев на корточки, расположилась тощая мамаша и маленькая темноволосая девчушка, обеих он заметил еще стоя в переулке. Мать прикрывала девочку полой пальто.

– Река, – позвал ее Маус и слегка встряхнул, чтобы разбудить. – Пора.

Она отвалилась от него и стерла с лица воду.

Маус посмотрел на ближайшего охранника – тот стоял в десяти ярдах от них в наглухо застегнутом плаще. До другого было еще ярдов двадцать. В темноте Маус мог различить лишь его силуэт. Оставалось только надеяться, что он повернулся к ним спиной.

Маус неуклюже поднялся и направился к охраннику-еврею. Река и Рашель шли позади него, Схаап и Каген прикрывали их со спины, на тот случай, если дела примут опасный оборот. По словам Реки, большинство охранников OD – это немецкие евреи, оставшиеся здесь еще с тех времен, когда Вестерборк был лагерем для беженцев, и здесь обитали те, кому посчастливилось бежать из рейха. Маус очень на это надеялся.

– Ich mochte um einen Gefallen bitten,[22]22
  Можно вас попросить об одолжении?


[Закрыть] – произнес он по-немецки. Охранник повернул голову. Впрочем, было слишком темно, чтобы разглядеть выражение его лица.

– Что вам надо? – ответил он по-немецки. Голос его звучал устало, как будто здесь, в лагере, его спрашивали об одолжении как минимум тысячу раз.

Маус достал из кармана пять из своих последних десяти сигарет и, накрыв ладонью, чтобы на них не попал дождь, медленно поднял руку. Охранник не был вооружен, если не считать деревянной дубинки длиной примерно в половину бейсбольной биты. Маус поднес руку с сигаретами охраннику почти под самый нос – чтобы тот мог уловить их запах.

– Пять сигарет. Отборный табак, – произнес он.

– Что вам надо? – повторил вопрос охранник, однако потянул носом воздух.

– Мои знакомые, две девушки, – сказал Маус, – хотели бы пройти в лагерь. Им хочется повидаться с кем-то из знакомых, прежде чем их снова посадят в поезд.

– Покидать платформу запрещено, – ответил немецкий еврей.

– Но ведь они вернутся.

– Я уже это слышал.

– Мы остаемся, – сказал Маус и повернулся, чтобы указать на Кагена и Схаапа. Было решено, что их шансы на успех существенно возрастут, если с платформы уйдут только двое, и Река – правда, она отказалась объяснить причину – сказала, что пойдет с Рашель. Впрочем, так оно и вправду разумнее: охранники вряд ли заподозрят девушек в коварных замыслах.

– Все должны оставаться на платформе.

Маус дотронулся до руки охранника – той своей рукой, в которой держал сигареты.

– Возьми, здесь пять. Потом получишь еще.

Еврей-охранник ничего не сказал, затем посмотрел направо, где стоял его товарищ.

– И что дальше? – спросил он, вновь поворачиваясь к Маусу.

Леонард задумался. Мокрый плащ давил ему на плечи, но не только из-за дождя или пришитой к нему желтой звезды.

– Деньги, английские фунты, – вспомнив слова Реки о том, чему равен один английский фунт, Маус быстро произвел в уме подсчет. – Или тысяча гульденов.

Еврей-охранник взял у него сигареты и сунул себе в карман. Маус отдал ему свои последние пять штук и отступил назад, в темноту, за Кагена и Схаапа.

– Что ты задумал, гангстер? – спросил его Каген. – Не получилось?

Маус испугался, как бы Каген не потянулся за своим «веблеем». Ведь стоит открыть стрельбу, и тогда всем крышка, еще до того, как кто-то успеет добежать до ворот или забора с колючей проволокой. Это должно быть понятно любому.

– Хочу помочь им попасть в лагерь, – Маус потянулся за плащом. Подкладка была уже надорвана в том месте, когда доставал двадцатифунтовую банкноту, которую сунул в рот мертвой Аннье. Он нащупал пять купюр, однако подумал и вытащил десять. Какая разница, сколько он кому даст? Шанс вновь когда-нибудь лечь спать в своей постели в Бруклине казался в этот момент ничтожно малым, что им можно было вообще пренебречь.

Он сунул десять бумажек в руку охраннику.

– Двести английских фунтов за мою просьбу. Это две тысячи гульденов. Еще две тысячи, когда ты пустишь их назад на платформу.

– Может, ты мне сразу все отдашь? – спросил охранник. Похоже, он вошел во вкус.

Маус наклонился, пока его лицо не оказалось в считанных дюймах от лица еврея.

– Вряд ли тебе это захочется.

По-немецки это звучало еще лучше.

– Das machst du besser nicht.

Неудивительно, что евреи всякий раз вздрагивали, стоило немцам что-то выкрикнуть.

То ли с этим жидом никто так до этого не разговаривал, то ли он был напуган не меньше, чем все остальные евреи, и его плащ и повязка служили ему не слишком надежной защитой, но он кивнул. Река и Рашель пристально посмотрели на него, всего миг, чтобы кивнуть и сказать спасибо, после чего растворились в темноте ночи.

– Давид, – сказала Река, обращаясь к спине мужчины с коротко стриженными каштановыми волосами. Она знала, что это он, еще до того, как человек обернулся. И все-таки, сердце от страха сжалось в груди.

Мужчина поднял глаза от верстака. В тусклом свете электромастерской его дыхание прозвучало подобно раскату грома. В первые мгновения брат показался ей почти таким, как прежде. Он по-прежнему не бреется, подумала про себя Река. Но складки на лбу и по углам рта, казалось, залегли еще глубже, а кожа на висках казалась полупрозрачным пергаментом. Он производил впечатление старика.

– Давид, – повторила она.

Он ничего не ответил, хотя выражение его лица изменилось – лоб собрался складками, глаза закрылись, плечи поникли. Давид шагнул ей навстречу и обнял так крепко, что у нее перехватило дыхание. Он прижимал ее к себе, и она чувствовала, как его тело сотрясается от рыданий.

– Не плачь, – произнесла она, гладя его по затылку. – Не плачь.

– Я не могу поверить, – произнес Давид, – Река… – И он вновь разрыдался, впрочем, на этот раз, не так громко.

Она стояла рядом с верстаком. Больше в мастерской никого не было, если не считать Рашель, стоявшей у двери. Давид сел на перевернутый ящик.

– Ты почему вернулась сюда? – он вытер глаза куском грязной ветоши. – Тебе ведь удалось бежать.

Река посмотрела на брата. Времени на пустые разговоры у нее не было.

– Мы здесь для того, чтобы украсть у эсэсовцев поезд. В Ваддензее у нас есть лодки, чтобы переправить всех в Англию.

От удивления Давид открыл рот и покачала головой.

– Ты с ума сошла, сестренка, – прошептал он.

– Родителей нет в живых, – сказала Река. – Их отправили на Восток, где их замучили немцы. Потому что немцы поступают так со всеми евреями. Да ты и сам это знаешь не хуже меня.

– Они не могут нас всех убить, – возразил он, опять-таки шепотом.

– Могут, еще как могут. Любого из нас, кто носит на себе вот это, – и она побарабанила кончиками пальцем по звезде, которую Рашель нашила ей на пальто. – И я не одна. Мне помогают другие, – с жаром произнесла она. – С нами наш американский друг. И Рашель – она кивнула в сторону второй женщины, что застыла рядом с дверью. – А ведь она даже не еврейка. Прежде чем поезд доедет до Гронингена, мы захватим локомотив и поведем поезд в Ваддензее, откуда лодки перевезут нас в Англию. Только не говори мне, что это невозможно.

– Они вас убьют, – возразил Давид. – А если вы попытаетесь бежать, они убьют всех остальных на этом поезде.

Давид ничуть не изменился за те пять месяцев, что прошли с того момента, когда она бежала из Вестерборка. Ни на йоту.

– Они скорее убьют нас, если мы ничего не предпримем, – возразила Река. – Этот поезд – наш последний шанс, Давид. Поехали с нами, прошу тебя.

– Моего имени нет в списке, – произнес Давид. – Всех, кого нет в списках, запирают в бараках. Я не смогу попасть на поезд.

– Ты должен хотя бы попытаться. Потому что если ты этого не сделаешь… Прошу тебя.

И вновь брат отрицательно покачал головой.

– Вам никогда не выбраться из этого поезда. Потому что вагоны будут заперты. Вы так и останетесь сидеть внутри. И тогда вас… – он не договорил – помешали слезы.

Река вновь посмотрела на брата и изменила тактику.

– Прошу тебя, Давид, помоги нам. Нам без твоей помощи не обойтись. Честное слово, мы рассчитываем на твою помощь.

Увы, на лице Давида нельзя было обнаружить и следа храбрости. Он все еще полагал, что немцы оставят часть евреев в живых, и очень надеялся попасть в их число. Он покачал головой.

– Не могу.

Рашель подошла и встала рядом с Рекой. Она не была намерена ждать.

– Река, времени у нас в обрез, – напомнила она ей. Река обернулась на дверь в мастерскую. Темнота, которая совсем недавно была непроницаемой, заметно поредела. Вскоре начнет светать, после чего всех построят на перекличку. А ведь им еще предстоит найти Вресье, затем вернуться на платформу, прежде чем лагерь окончательно проснется.

– Давид, – обратилась она к брату в последний раз. Но он покачал головой.

Как хорошо, подумала она, что я не сказала Леонарду о том, что брат еще может быть в лагере. Она опасалась, что Леонард может потребовать, чтобы брат присоединился к ним, а в случае отказа, силой притащил бы его к поезду. И тогда бы его поймали, и он кончил там же, где закончили свои дни их родители. Нет, она была права, но разве от этого легче?

И она обняла его на прощанье – единственное, что она могла сделать.

– Прости меня, сестренка, – произнес он, и его слезы упали ей на щеку. – Прости.

Ей почему-то подумалось, что то же самое говорила и Аннье, и где она теперь?

Рашель повезло больше. Как только она, подойдя к третьему бараку, крикнула «Вресье Иккерсхейм» и «Вресье Схаап», как откуда-то из глубины уставленного рядами нар помещения, донесся ответ.

И в ее распростертые объятья бросилась женщина. По крайней мере Реке показалось, что это женщина. Она была такая худая, что казалось, ее предплечье можно перехватить пальцами. Когда-то она была очень даже хорошенькой. С фотографии, которую носил при себе Кристиан, смотрела симпатичная женщина с короткими темными волосами, узким носом и высокими скулами, которым Река даже позавидовала. Но в тусклом свете парафиновой лампы у входа в барак Вресье казалась такой худой, будто ее тело было составлено из тонких палочек, как на детском рисунке: палочки вместо рук, палочки вместо ног, пустой круг для головы.

– Вресье, дорогая, – расплакалась Рашель. И похожая на скелет женщина, чье лицо было скрыто редкими темными волосами, разрыдалась. Река не смогла разобрать слов, впрочем, сейчас не до них.

Но через пару секунд она сказала те же слова, что и Рашель в мастерской.

– Времени у нас в обрез.

Рашель быстро и едва слышно сказала что-то своей золовке, но та не прекратила рыданий. Река смогла разобрать лишь пару слов. Она точно услышала имя «Кристиан» и слово «поезд». Вид у Вресье был растерянный, она что-то сказала про мать и отца, Река также поняла слово «Аутье». Кажется, так звали младшего брата этой женщины. Рашель покачала головой.

– Рашель, нам пора, мы должны… – попыталась поторопить их Река.

Рашель резко тряхнула головой и обернулась к ней. И неожиданно в ее глазах и искривленных губах Река прочла ненависть. Впрочем, неприязненная эта гримаса исчезла столь же быстро, как и появилась. Рашель кивнула, схватила в кулак подол поношенного зеленого платья Вресье, – на узнице не было никакого пальто – и, не переставая что-то шептать, потащила за собой из барака.

Снова выйдя под дождь, Река услышала, как у нее за спиной кто-то крикнул «Вресье!». Оборачиваться она не стала.

– Где они? – спросил Схаап, едва ли не в сотый раз. Маус лишь пожал плечами, однако взгляд его был по-прежнему прикован к точке между двумя строениями, где два часа назад в темноте растворились Река и Рашель. А ведь скоро начнет светать, если уже не начало. Он взглянул на часы. Пять. Было заметно, что охранник нервничает. И если женщины не вернутся, трудно сказать, чем все закончится.

Послышался свист, вернее, гудок локомотива. Маус и все другие находившиеся на платформе люди подняли глаза и посмотрели в сторону ворот лагеря, которые в этот момент распахнулись. Вдалеке, между чахлыми деревьями, что тянулись вдоль железнодорожных путей, Маус разглядел черный локомотив, из трубы которого вырывался столб дыма. Локомотив двигался задним ходом, толкая перед собой в сторону лагеря вереницу товарных вагонов. В самом хвосте состава, вернее, наоборот, в его начале, имелся один-единственный пассажирский вагон. Вагоны с лязгом и скрежетом натыкались один на другой, но неуклонно подползали все ближе и ближе.

Маус тотчас узрел проблему, и она не имела никакого отношения к тому, что ни Река, ни Рашель еще не вернулись. Поезд был отнюдь не вчерашний пассажирский состав с окнами, в которые они при желании могли пролезть, чтобы потом спрыгнуть на землю, когда локомотив замедлит ход. Немцы решили запихнуть их в товарные вагоны для перевозки скота, глухие, без окон. Как только двери за ними закроются, им уже никогда не выйти наружу. А инструментов, чтобы взломать замки, у них нет.

Маус вновь посмотрел на локомотив и на дым, столбом поднимавшийся из трубы. Дым.

Не успел пассажирский вагон подползти к платформе, как за спиной у Мауса подал голос Схаап.

– А вот и они, – произнес он шепотом. Они всю ночь переходили на шепот, если нужно было сказать что-то по-английски.

Маус повернулся спиной к поезду и увидел Реку и Рашель. А также женщину, такую худую, что, казалось, повернись она боком, то вообще растворится в дожде.

Оберштурмфюрер Геммекер нахохлился и еще выше поднял воротник шинели, стараясь не наступить в лужу. Кто знает, может, ему все-таки стоит прислушаться к совету Пройсса?

Геммекер редко выходил в лагерь. Делами здесь заправляли сами евреи, Шлезингер и назначенные охранники, он же по возможности старался им не мешать. Это означало, что нужда в надзирателях-немцах была небольшой, чему в Гааге были только рады. Потому что руки немцев оставались чистыми, чему он также был рад. Но погрузку на этот транспорт он все-таки решил проконтролировать лично.

Товарный поезд уже вползал на территорию лагеря. На этот раз состав был длиннее обычного. Коменданту вспомнилось, что сказал Брумм, мол, сегодня на Восток отправятся около двух тысяч человек. Впрочем, сейчас, если верить часам, было лишь пять утра. Так что у него впереди еще шесть часов, чтобы распихать всех по вагонам.

Он прошелся вдоль путей, стараясь шагать по гравию рядом со шпалами, чтобы не наступать в лужи и грязь. На платформе уже собралась толпа жидов. Все до единого промокшие до нитки. Даже у тех, на ком были шляпы, волосы свисали мокрыми прядями. Геммекер посмотрел на небо. Дождь, похоже, затянется на весь день.

Он остановился с внешней стороны кольца охранников в длинных коричневых плащах и зеленых комбинезонах. Впрочем, слишком близко подходить не стоит. Было довольно светло, и ему достаточно видеть их силуэты.

– Я уже этих пересчитал, – произнес тем временем Брумм. – Пятьсот девяносто два. Сегодня мы отправим ровно две тысячи сто. Я, как вы мне приказывали, велел Шлезингеру, чтобы он прекратил отбор, как только у него наберется тысяча пятьсот восемь человек.

Геммекер кивнул. Он был склонен доверять данным Брумма. Пусть его помощник тупица, зато по части мелочей равных ему нет.

Где-то посередине огромного мокрого ковра, сотканного из еврейских пальто и плащей, Геммекер заметил движение. Охранник о чем-то спорил с другим евреем. В следующее мгновение охранник повернулся в его сторону. То ли он заметил его, то ли Геммекеру так показалось, не это главное. Однако охранник мгновенно повернулся к еврею, замахнулся дубинкой и ударил. Еврей отшатнулся назад, но его успел подхватить под мышки другой еврей. Затем охранник толкнул двоих женщин. Третья стояла чуть в стороне, с краю платформы. Эта третья была блондинка, что выделяло ее из толпы жидов, – не иначе, как она осветляла волосы перекисью. Так делали многие евреи, которые хотели сойти за арийцев – впрочем, без толку. Охранник замахнулся на эту женщину и толкнул ее в грязь.

Ничего необычного. Евреи вечно пытались сесть в поезд целыми семьями, стараясь держаться вместе.

– Нет причин для беспокойства. Добавьте к охране еще парочку жандармов, если таковые найдутся. А что касается евреев, то просто распихайте их по вагонам и согласно расписанию вывезите отсюда.

– Слушаюсь, оберштурмфюрер, – ответил Брумм. Сейчас он найдет Писка, этого жидовского хорька, который отвечал за охрану, и прикажет ему начать распихивать евреев по вагонам. А вагоны потом пусть как следует закроют на засов.

Геммекер повернулся и зашагал назад к воротам. Кто-то собрался угнать поезд. Он громко рассмеялся этой мысли, чем напугал еврея-охранника, который в этот момент как раз открывал двери ближайшего вагона. Локомотив, подтолкнув состав к платформе, на которой сидели пятьсот девяносто два еврея, застыл в ожидании, прежде чем снова двинуться в путь.

– Пусть они все трое идут сюда, – обратился Маус к охраннику.

– Нет. Двое ушли, двое пришли. Не трое, а двое, – упирал немецкий еврей. – Цифры должны сходиться.

Маус придвинулся к нему ближе.

– Я дал тебе две тысячи гульденов, чтобы ты их выпустил. Я дам тебе четыре, чтобы ты впустил на платформу всех троих.

Маус поймал себя на том, что повысил голос, однако не смог удержаться. Несмотря на облачность и дождь, уже было довольно светло. Второй охранник сейчас заметит, что что-то не так, и того гляди подойдет и начнет задавать вопросы.

Охранник отступил на полшага.

– Нет. Я и так многое им позволил. Только две. Можешь выбрать сам.

Маус шагнул к нему ближе. Его так и подмывало вытащить «вельрод», что даже во рту появился металлический привкус. Охранник снова попятился.

– Стой, где стоишь, не двигайся! – крикнул охранник и поудобнее взял в правую руку палку. Сейчас он замахнется и ударит, подумал Маус.

Затем немецкий еврей посмотрел на состав, который подползал все ближе и ближе. Стук колес на стыках рельс чем-то напоминал тиканье часов. Маус тоже посмотрел в сторону поезда и по фуражкам с высокой кокардой узнал двух немцев. Ни тот ни другой не был тем гадом из СД, которого они оставили в Амстердаме. Тот, что стоял ближе к железнодорожным путям, был выше ростом, второй более коренаст. Охранник повернулся, и Маус заметил, что его лицо перекошено от паники, как будто одного вида двух немцев было достаточно, чтобы у него от страха отшибло мозги. Охранник поднял палку и, хотя Маус и не исключал такого поворота событий, замахнулся, чтобы нанести удар.

Палка больно ударила его по плечу, почти как полицейская дубинка, если не хуже. Маус отшатнулся, поскользнулся в грязи и не упал лишь потому, что кто-то его поймал.

– Живо на место! – рявкнул на него охранник.

После чего повернулся к тем женщинам, что все это время стояли у него за спиной. Сейчас он схватит лишь двоих, понял Маус и обратил внимание, как эти трое стоят. Ближе всего к охраннику Рашель и Вресье, они стоят плечом к плечу. Река – за их спинами, и ее почти не видно. Маус попытался подняться на ноги, хотел проследить за тем, чтобы Река попала в число тех двух, кого охранник пропустит на платформу. Ведь это для него самое главное.

Как только дубинка охранника в грязном плаще описала в воздухе дугу, Река подумала, что их троих сейчас будут бить. Но вместо этого на лице охранника возникла странное выражение ярости и страха, а сам он крикнул по-голландски, правда, с сильным акцентом.

– Slechts twee! – крикнул он, брызжа слюной. Только две!

Которые две?

Время на мгновение замерло. Река поняла, что хочет сказать охранник. Охваченная ужасом, она не могла даже пошевелиться. У нее на глазах Рашель схватила за руку тощую женщину в зеленом платье и подтолкнула ее к охраннику. Тот поймал ее за руку и пихнул к ногам Леонарда, в самую грязь.

Рашель повернулась и положила руку ей на плечо.

– Позаботься о мистере Вайсе, – шепнула она на ухо Реке, прежде чем та поняла, что, собственно, происходит. Рашель схватила полы ее пальто и дернула. Река, которая никак этого не ожидала, лишилась равновесия и начала падать. Лишь в тот момент, когда Леонард выхватил ее из грязи, она наконец поняла, куда, собственно, толкнула ее Рашель – на платформу или же прочь от нее.

Леонард помог ей подняться на ноги и прижал к себе. Река услышала, как за спиной дубинка охранника опустилась на чью-то спину. Рашель, поняла она, даже не оборачиваясь. Леонард сжимал ее в объятьях, и она вдыхала его американский запах. И все же на какой-то миг она украдкой бросила взгляд на Пауля Кагена. Тот даже не шевельнулся. Он вообще не подал вида, словно ему было безразлично, что останется на платформе. Там осталась Рашель.

Этот негодяй даже пальцем не пошевелил, чтобы ее спасти. Маус отказывался понять, как такое возможно. Спокойно смотреть, как твою женщину избивают прямо у тебя на глазах. Как только Каген способен на такое? Пожертвовать собой ради тощей еврейки, которую она не видела почти год? А ведь именно так поступила сейчас Рашель. Зачем? Нет, вокруг происходит полная бессмыслица.

Даже взгляд Рашель и тот отдавал безумием. Она встала, отряхнула с пальто налипшую грязь и отошла в сторону. Но глаза ее светились улыбкой, как будто она точно знала, что сделала то, ради чего приехала сюда и теперь довольна собой. Лишь в тот момент, когда она посмотрела на Кагена, глаза ее сделались ледяными, какими им и полагалось быть.

Последнее, что бросилось Маусу в глаза, это ее затылок, ее светлые волосы, правда, не такие золотистые, какими они запомнились ему в тот день, когда они сидели на Аргайл-стрит. Рашель исчезла в проходе между двумя постройками еще до того, как он отстранился от Реки. Так что он вряд ли бы успел вытащить свой «вельрод».

А потом послышались крики, шум, свистки. Охранники, взяв тех, кто сидел на платформе, в плотное кольцо, принялись пихать людей, подталкивая все ближе и ближе к поезду. Другие охранники уже распахивали двери вагонов. Леонард, прижимая Реку одной рукой к себе, взял в другую сумку, ту самую, в которой лежали четыре револьвера, и влился в поток евреев.

– Леонард, посмотри на вагоны, вон их сколько! – шепнула ему Река. Он сосчитал, пока охрана подталкивала людей в спину. Двадцать один товарный вагон и один пассажирский – в хвосте состава.

– Да. И что теперь? Разве их количество так важно?

– Их хватит тысячи на две. Подумай сам, сколько нас приехало вчерашним поездом? И вагонов было всего шесть.

– И?

– Мы рассчитывали на тысячу человек. Не больше. Нам не хватит лодок, чтобы посадить всех, – пояснила Река.

Черт. Пока их толкали вдоль платформы, он сосчитал снова.

– Нам не хватит лодок, – повторила Река, и голос ее прозвучал как стон.

«Теперь уже ничего не поделаешь», – подумал про себя Маус.

– Пока еще рано об этом беспокоиться. Сначала нужно захватить поезд. Сначала это, а потом все остальное.

Толпа остановилась, и они оказались перед открытой дверью третьего вагона от головы состава. Внутри пахло зверинцем – сеном и дерьмом. Рядом с ними стояла мать со своей темноволосой дочкой, впереди юная супружеская чета, позади старик, который разговаривал сам с собой. Оглядевшись по сторонам, он увидел Схаапа и его тощую жену, и этого мерзавца Кагена. Они стояли через два-три ряда позади него, и тоже, судя по всему, должны были попасть в этот же вагон.

Рядом с открытой дверью стоял охранник и что-то кричал по-голландски. Молодой муж положил руку жене на ягодицу и подтолкнул ее в вагон. Затем запрыгнул сам и протянул руку матери темноволосой девочки. Маус подсадил Реку в вагон, – она показалась ему легче долларовой бумажки, – после чего закинул внутрь сумку. Затем, схватив темноволосую девочку за пальто, забросил ее следом за матерью и сам поставил на подножку ногу. В следующий миг чья-то рука схватила его руку и втянула в вагон. Как оказалось, это был старик, который по-прежнему разговаривал сам с собой.

Внутри вагона стоял полумрак. Свет проникал сквозь щели в досках обшивки. Маус не стал даже пытаться сосчитать людей. По его прикидкам их набилось в вагон как минимум человек восемьдесят, и это притом, что позади него люди продолжали карабкаться в вагон, заталкивая их дальше внутрь, к передней стене.

Затем раздался скрежет. Это на железо наехала деревянная дверь. После этого до его слуха донесся еще какой-то стук и грохот. Судя по всему, это дверь закрылась наглухо. А еще спустя мгновение сквозь зарытую дверь до них донесся лязг металла о металл. Задвинули засов, сделал вывод Маус.

И хотя ему было страшно, на него снизошло нечто вроде умиротворения. То, что здесь все стояли вплотную плечом к плечу, заставило его вспомнить, как когда-то, когда он был еще ребенком, дома все вместе садились за стол в Пасхальный Седер. В квартиру по этому поводу набивались все их родственники. Во второй раз в течение всего двух дней ему вспомнилась шема.

Река нащупала его руку.

Наверно, прошло несколько часов, он точно не знал, потому что внутри вагона время как будто остановилось. Но какое-то время спустя пол под ногами дрогнул. Людская масса качнулась назад и вперед словно вода в ведре. Затем, под монотонный перестук колес локомотив потащил их за ворота и прочь от Вестерборка.