Текст книги "Горняк. Венок Майклу Удомо"

Автор книги: Генри Питер Абрахамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Кзума, не могли бы вы тоже подождать, мне нужен свидетель. А вы все видели.

Кзума кивнул.

Цветная женщина накрыла раненого одеялом.

– Пойдем выпьем чаю, Кзума, – сказал доктор.

И они вышли. В соседней комнате горел жаркий огонь. Играло радио, а свет зажигался, стоило только нажать пальцем на кнопку в стене. Не нужно никаких керосиновых ламп, никаких свеч. Кзума оглядел комнату. Доктор поймал его взгляд и усмехнулся. Эта усмешка не укрылась от глаз Кзумы. Его посетило то же чувство, что и в доме Рыжего: словно он затесался сюда по ошибке, словно ему здесь не место.

Доктор заметил, как омрачилось Кзумино лицо.

– В чем дело, Кзума?

– Вы живете совсем как белые.

Доктор с женой рассмеялись.

– Ты не прав, Кзума, – сказал доктор. – Совсем не как белые, а просто по-человечески, и жить так вовсе не значит подражать белым, потрафлять их вкусам. Так подобает жить всем, потому что человеку следует жить по-человечески, а белый он или черный – значения не имеет. Вот когда мы живем не по-человечески, тогда мы потрафляем вкусам белых, потому что они хотят, чтобы мы так жили.

– Доктор, доктор! – всполошенно ворвалась в комнату черная женщина. Лицо у нее было расстроенное.

– Что случилось, Эмили?

– Тот пациент, которого вы перевязали, удрал, доктор.

– Вот оно что…

Кзума посмотрел на доктора. Какое горькое, убитое у пего лицо – и Кзуме вспомнились лица горняков, грузивших вагонетки мелким сырым песком, который все не убывал. Но лицо доктора тут же посуровело, стало спокойным и непроницаемым.

Он встал и вышел в кабинет. Остальные потянулись за ним. Одеяло валялось на полу. В открытое окно задувал резкий ветер. Беглец скрылся. Цветная женщина взяла доктора за руку. Эмили затворила окно.

– Вы свободны, Кзума, – резко, не поднимая глаз, сказал доктор.

Кзума обиделся. Он-то, спрашивается, в чем виноват? Он согласился остаться по просьбе доктора, а потому что тот, другой, удрал, доктор вымещает свое недовольство на нем. Кзума возмутился, но обида была даже сильнее возмущения.

Кзума круто повернулся и двинулся к двери. Докторша кинулась за ним, протянула ему руку, улыбнулась.

– Большое вам спасибо, – сказала она.

Кзума пожал протянутую руку. Какая она нежная, крохотная – совсем как у той белой женщины!

Глава седьмая

Хотя час был поздний, Кзуме не хотелось идти домой. Что там делать? Торчать в нетопленой комнате. Лежать в холодной постели. А что толку? Заснуть он все равно не заснет, а валяться в холодной постели без сна не очень-то приятно. Он поднял глаза – небо казалось далеким-далеким, звезд почти не видно. Вот мигнула одна и тут же погасла.

Он завернул за угол и ему вдруг по-новому открылась Малайская слобода. Открылась совершенно по-иному.

Малайская слобода. Ряды за рядами улиц, пересекающих ряды за рядами улиц. Почти всегда узких. Почти всегда разных. Почти всегда темных. Ряды за рядами домишек. И конца-краю им нет. Ряды за рядами улиц, ряды за рядами домишек.

Шатких мрачных домишек, таящих за своими стенами жизнь и смерть, любовь и ненависть, недоступные взглядам прохожих. Мутные грязные лужи на песчаных мостовых. Малышня, плещущаяся в лужах. Кучки игроков на углах. Стайки ребятишек, рыщущих по канавам, наперебой отталкивая друг друга, кидающихся на отбросы. Проститутки на углах, сводники, ведущие с ними переговоры.

Доносящееся невесть откуда приглушенное унылое бренчание расстроенного фортепиано, на котором наигрывают одну и ту же мелодию, топот отплясывающих под нее ног. Крик, – визг, брань. Драки, воровство, ложь.

Но прежде всего ему открылась самая суть Малайской слободы. Жар, разлитый в воздухе, даже в самую студеную ночь.

Жар людских тел – живых, дышащих, трепетных. Жар животворнее воздуха, и земли, и солнца. Животворнее всего на свете. Жар, который таит в себе бурная пульсирующая жизнь. Биение сердец. Молчание и шум. Движение и покой. Жаркое, плотное, темное покрывало жизни. В этом и была вся Малайская слобода. Живая жизнь, которой нет названия. Темная река жизни.

Кзума старался разобраться в своих мыслях, облечь их в слова, но у него ничего не получалось. Он глядел на улицы, дома, людей и не видел ничего, кроме улиц, домов, людей. Чувство, недавно охватившее его, прошло, как сон.

– Пойду-ка я к Лии, – сказал он и свернул к ее дому.

В этот субботний вечер он рассчитывал застать у Лии полный сбор. Но, подойдя к дому, не услышал ни звука. Он толкнулся в калитку – она оказалась заперта изнутри. Постучал во входную дверь. Подождал и постучал снова.

И в памяти встала та первая ночь, когда он впервые пришел в Лиин дом. Как давно это было! Даже не верилось, что с тех пор прошло лишь три месяца. Сколько всего случилось за это время. Он с трудом вспоминал себя, тогдашнего. Постучал еще раз. Погромче.

Дверь приотворилась, в щель выглянула Опора. Она не сразу узнала его, а узнав, заквохтала, закудахтала, втащила в дом.

– Кзума! Пропащая душа! А мы думали-гадали, куда ты запропастился? Входи быстрее!

У Кзумы было ощущение, что он вернулся в родной дом. Вот она, Опора, тут. Та же, ничуть не изменилась. Те же чертики пляшут у нее в глазах, и сразу видно, что она хоть и помалкивает, а все понимает.

– С чего бы это в городе сегодня так тихо? – спросил Кзума.

– Полиция по соседству рыщет, многих торговок застукали за продажей пива и посадили.

– Лию предупредили?

– А ты как думаешь – за что Лия деньги платит?

– А своих товарок Лия предупредила?

Опора вскинула бровь и презрительно ухмыльнулась.

– Да ты, я вижу, не поумнел.

В доме тоже было непривычно тихо, точь-в-точь как в то первое утро, когда он тут проснулся. Он пошел за Опорой в кухню. Там топился очаг. У очага разлегся на полу Папаша – его свалил хмельной сон. Рот его был разинут, изо рта ползла струйка слюны.

– Где остальные?

– Лия, Элиза и Мейзи пошли в кино, Джозефа зацапали две недели назад и запрятали на полгода за решетку. На этот раз ему не удалось отделаться штрафом.

– И Мейзи с ними?

– А ты что, пропустил мои слова мимо ушей? – стрельнула в него глазами Опора.

– Все враки, старая.

Опора так заразительно засмеялась, что Кзума не мог не присоединиться к ней.

– Я же ничего не сказала.

– Чего не сказала языком, сказала глазами. Только все ты врешь.

– А что это я такого соврала?

– Да ты намекаешь, будто у меня шашни с Мейзи.

– Ну и что?

– А то, что сначала говоришь, а потом норовишь уйти в кусты или спрятать голову, все равно как страус, только страус прячет голову в перья, а у тебя перьев нет, ты ж не страус, а старуха, так что тебе спрятаться некуда.

Опора зашлась от смеха, бока ее заколыхались. Кзума старался не рассмеяться, делал зверское лицо, но ему здесь было так по-домашнему уютно, что он и не хотел, а захохотал вместе с веселой старушкой.

Отсмеявшись, Опора утерла слезы, погладила Кзуму по руке, ее дубленое, изрезанное морщинами лицо подобрело.

– Смотри, ишь как разговорился у нас в городе! Вот и славно! А когда из деревни пришел, из тебя, бывало, слова не вытянешь. Мужчина должен уметь разговаривать… Скажи, ты есть хочешь?

– Нет, я встретил моего белого, он зазвал меня к себе и накормил.

– Фу-ты ну-ты! Высоко залетел! Ешь с белыми! А нарядился-то как! Чего ж удивляться, что ты к нам носу не кажешь! – Глаза Опоры лукаво поблескивали.

– Полно глупости говорить, старая! – сказал Кзума. – Лучше расскажи мне, как поживает Элиза.

– Ты все еще думаешь о ней? – ласково спросила старуха.

– Думаю.

– Все по-прежнему. То плачет, то дуется, то круглый день молчит. А то веселехонька.

– А этот ее ухажер-учитель?

– Не знаю, о каком ты, их тут много перебывало, ходят-ходят, только долго ни один не задерживается, она их быстро отваживает.

– Вот оно что.

– Ты про себя расскажи.

– Работаю, а больше и рассказывать нечего.

– А мы грешили на тебя, думали, ты бабу себе завел.

– Да нет, какую там бабу.

– Йоханнес говорит, ты на руднике пришелся ко двору.

– И много Элиза с ухажерами гуляет?

– Бывает, что гуляет, а бывает, что ни вечер, дома сидит. Знаю я, что у тебя на уме, но я тебе скажу, это ты зря. Она не из таковских. Она со всяким-каждым путаться не станет. Был у нее один, да сплыл. Только давно это было да быльем поросло.

– А ты-то откуда знаешь?

– Глаза у меня есть и ревность мне их не застит, как тебе. Вы твердите одно: старуха да старуха, а я вас всех насквозь вижу.

Кзума уставился на языки пламени в очаге. На полу похрапывал и ворочался Папаша, бессвязная брань изрыгалась из его рта. Но вот Папаша перевалился с боку на бок и пустил струю. Лужа на полу все росла. Кзума смотрел на лужу, не в силах скрыть гадливости.

– Ты его и за человека не считаешь, верно я угадала, Кзума?

Кзума поразился тону Опоры.

– Разве ты не видишь, до чего он докатился?

– Вижу, Кзума. Но я видела на своем веку и много чего похуже, – со вздохом сказала Опора.

Кзума не отрывал глаз от языков пламени в очаге.

– За человека Папашу не считаешь, верно я говорю? А того не ведаешь, какой он был раньше, когда только в город пришел. Ты таких и не видел. Первый здесь силач. Его все почитали и боялись, А теперь ты за человека его не держишь. Поверь мне, старухе, сколько лет я на свете прожила, а второго такого, как Папаша, не видела.

Опора задумчиво улыбнулась, уставилась на огонь, а когда заговорила снова, в ее словах сквозила горечь.

– Когда Папаша шел по улице, женщины оборачивались на него, мужчины ему кланялись, и все почитали его за мудрость. И если кто попадал в беду, шел прямо к Папаше, и он всем помогал. Белые и те почитали Папашу. У него и деньги тогда водились, и друзья. Мужчины за честь считали дружить с ним, женщины сохли по нему. А когда беспорядки из-за пропусков поднялись, он поднял людей, речь им говорил – не одна сотня людей его слушала. Полиция и та его боялась. А уж умный был – все как есть понимал и за свой народ умел постоять. Но от ума своего большого он потерял покой, все равно как Элиза. Только Папаша, хоть он в своей луже и валяется, поумней твоей Элизы будет. Это я тебе говорю, Кзума. И читает, и пишет он тоже получше ее. Лию на улице подобрал и выходил. А вот ты, Кзума, ты его за человека не считаешь. А я тебе говорю, что я на своем веку не видела второго такого, как Панаша…

Кзума поглядел на Опору. По ее лицу струились слезы, но глаза лучились: казалось, она все еще видит перед собой того Панашу, которого все почитали.

Кзума перевел взгляд на Папашу. Одежда у него совсем промокла. Кзуме хотелось ответить Опоре, но что гут ответишь? Опора посмотрела на него сквозь слезы, он неуклюже погладил ее по руке и уставился в угол. Опора поднялась.

– Пойду заварю чай.

Кзума разглядывал Папашу, который спал хмельным сном в собственной луже и пытался вообразить, каким тот был раньше, когда еще не пил и люди почитали его и шли за ним. Уму непостижимо! При Кзуме Папаша всегда был мертвецки пьян, его всегда качало из стороны в сторону – другим Кзума его и не видел. Но говорит же Опора, что второго такого, как Папаша, не знала на своем веку. А не верить ей нельзя: по всему видно, что она не врет.

– Я слышу, они вернулись, – сказала Опора.

Кзума насторожился – послышались приближающиеся шаги. Интересно, обрадуется ли Элиза, когда увидит его? И что скажет Лия? И та, другая, – интересно, будут ли ее глаза все так же смеяться? Дверь открылась.

Первой вошла Лия. Увидев его, она подняла бровь, криво усмехнулась – и только. Следом за ней шла Элиза. Эта поглядела на него, странно блеснула глазами, отвернулась. За ней вошла Мейзи – глаза горят, лицо расплылось в улыбке. Вот кто встретил его по-настоящему!

Кзума огорчился. Посмотреть на Лию и Элизу, так можно подумать, будто он с ними недавно расстался. Будто ничего особенного и не случилось. И хотя Кзума и обрадовался встрече, вида не подал.

Лия остановилась около Папаши, сгребла его в охапку, подхватила на руки и унесла – экая силища у нее! Элиза сняла пальто, развязала платок, села, протянула руки к огню. Кзума смотрел на ее руки: какие они нежные! Точь-в-точь такие же, как руки той белой, как руки докторши.

Он глядел на руки Элизы, на ее плечи, на ее вздымающуюся грудь, на изгиб шеи, на мягкий овал лица, на темные глаза, и его неодолимо тянуло к ней.

Опора налила чай, дала каждому по кружке.

И тут в комнате остались только он и она. Что ему за дело до остальных? Для него никто не существовал. Только он и Элиза.

Элиза ощутила на себе пристальный взгляд Кзумы, подняла глаза. Все вокруг окутала тьма. Кзума видел лишь очертания ее лица, блестящие глаза. Элиза видела лишь его. Другие лица будто растворились. В комнате остались лишь он и она. Одни во всем мире, одни везде и всюду.

Мейзи перевела взгляд с Кзумы на Элизу, потом на Опору. Опора еле заметно мотнула головой, и Мейзи потупилась.

Вернулась Лия.

– Что скажешь? – обратилась она к Кзуме.

И все встало на свои места – и Опора, и Мейзи, и пламя в очаге, и комната, и окна, и уличный шум, и, конечно же, Лия.

– Как живешь-можешь? – спросила Лия.

Кзума улыбнулся.

– Как всегда.

Опора налила Лии чаю.

– Давненько ты у нас не был, – сказала Лия и перевела взгляд с Кзумы на Элизу.

Лия, как всегда, видит всех насквозь, подумал Кзума.

– Но ничего не изменилось, – сказал он.

Лия кивнула, засмотрелась на огонь, с трудом оторвала глаза от языков пламени и уперлась взглядом я Мейзи.

– Вот эта девочка сохнет по тебе.

Кзума поглядел на Мейзи, и она не спрятала от него внезапно посерьезневших глаз. Лия тихонько засмеялась. Смуглые щеки Мейзи вспыхнули темным румянцем. Она опустила глаза. А когда подняла их вновь, в них искрилось веселье. И румянец, и искрящиеся весельем глаза красили Мейзи, и Кзума с удовольствием смотрел на расхорошевшуюся девушку. Элиза вскочила и метнулась в дверь. И вновь раздался тихий смех Лии.

– Элиза все та же, но тебя она не забыла. А ты ее? – В Лиином голосе сквозила насмешка. Недобрая, едкая.

Опора пытливо поглядела на Лию, Мейзи тряханула головой, натянуто засмеялась. Кзума смотрел на Лию – ее жесткий, сосредоточенный взгляд был прикован к красным языкам пламени.

– Я хотела узнать о тебе у одного горняка, – робко сказала Мейзи.

– Угу, – равнодушно буркнул Кзума.

– Но оказалось, что он работает в другом руднике, – продолжала Мейзи.

– Лия! – окликнул Кзума.

Лия оторвала взгляд от огня. Голос Кзумы звучал тик твердо и властно, что она поразилась.

– Что тебе?

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

– Да.

Кзума встал.

– Лия, как же так?.. – В один голос сказали Опора и Мейзи.

– А вы молчите, – прикрикнула на них Лия.

– Спокойной ночи, – сказал Кзума и вышел.

Мейзи рванулась к двери.

– Назад! – рявкнула Лия. Мейзи, чуть поколебавшись, вернулась на место.

Лия не спускала взгляд с Мейзи. Кривая усмешечка шить играла на ее губах, взгляд стал жестким, отсутствующим. Немного погодя она резко поднялась и направилась к двери.

Мейзи бросилась за Лией, но Опора сделала ей знак вернуться на место.

Лия спешила вдогонку за Кзумой, но настигла она его уже на углу.

– Кзума, – позвала она.

– Что?

Оба молчали. Кзума знал, что Лия хочет заставить его обернуться, но обернуться не мог. Он сам не знал, хочется ему обернуться или нет, но не мог обернуться, и все тут.

– Кзума! – снова позвала его Лия, на этот раз мягко, просительно.

От радости у Кзумы екнуло сердце: Лия говорит с ним мягко, просительно. Мягко, просительно…

Кзума обернулся. Лия стояла совсем рядом, в глазах ее блестели слезы, руки теребили платье. Кзуму захлестнул неведомый ему дотоле прилив чувств. Лия улыбнулась ему сквозь слезы. Рывком привлекла к себе, прильнула, положила голову к нему на грудь, и тело ее сотрясли рыдания. Кзума обнял Лию, крепко прижал.

Прохожие косились на них.

И так же, одним рывком, Лия оттолкнула Кзуму от себя. Превратилась в прежнюю, властную, сильную Лию, смахнула слезы, усмехнулась.

– В меня сегодня будто черт вселился, – сказала она. – Пошли погуляем немножко.

Они завернули за угол, молча зашагали по улице. Их обступили люди, люди сновали взад-вперед. Одни плелись, другие неслись сломя голову. А всех их обступил, над ними всеми плыл городской гул.

Лязг трамваев и поездов, шорох шин, гудение голосов, топот ног – все сливалось в гул, и гул этот, казалось, существовал независимо от породивших его звуков и ничем на них не походил.

То был отчетливый неповторимый рокот, вырывавшийся из недр земли, из глоток, сердец, механизмов и уносившийся ввысь. Далеко-далеко от всего, что его породило.

Они миновали покосившийся фонарный столб. Под ним парень и девушка сплелись в тесном объятии.

– Джозефа забрали, – сказала Лия. – Я уверена: меня кто-то предает, а кто – не пойму. Полиции точно известно, что и когда у меня делается. Я это кожей чувствую.

Лия кинула взгляд на Кзуму и опустила глаза.

– Ты на меня сердишься? – спросил Кзума.

Лия фыркнула.

– Святая ты простота, Кзума. Как не понимал людей, так и сейчас не понимаешь.

Кзума улыбнулся, на него вдруг снизошел непривычный покой. Ему было приятно, когда Лия сказала, что он не понимает людей. Нет, он не согласился с Лией, но ее слова были ему приятны. И гулять с ней по городу ему тоже нравилось. Он словно бы вернулся домой в деревню. И неспешно прогуливался, как прогуливался когда-то с матерью. И мать отчитывала его точь-в-точь как Лия.

Сегодня в Малайской слободе все дышало сердечностью. Возможно, так было всегда, но раньше он просто не замечал этого.

Все напоминало ему ту ночь, когда он встретил Лию. Ведь тогда они и двумя словами не обменялись, а уже поняли друг друга. Лия с первого взгляда увидела, что он человек верный. Все равно как у них в деревне. Там все про всех всё знают и потому понимают друг друга. Сейчас он снова чувствовал себя точь-в-точь как в деревне.

– Ты славная, – сказал он и потянулся к Лииной руке.

Она дала ему руку, но тут же отняла.

– Пора возвращаться, – сказала она прежним жестким голосом. Куда только подевалась былая мягкость – голос ее звучал сухо, деловито.

Элизу они застали в кухне – придвинувшись поближе к очагу, она читала. Она не оторвалась от книги, не посмотрела на них. Лишь Опора и Мейзи заметили их приход. Глаза Мейзи больше не искрились весельем, но чувствовалось, что оно затаилось и при малейшей возможности вырвется наружу. А Опора – та не менялась. Она все видела, да помалкивала.

– Ты будешь спать здесь, – сказала Лия. – Пошли, уже поздно.

– Где, где он будет спать? – переспросила Опора.

– В каморке. Мейзи ляжет спать со мной, а Элиза у себя.

– Я тебе почитаю, – сказала Элиза, глядя на Кзуму.

– Поздно уже. – Лия многозначительно посмотрела на Элизу.

– Спокойной ночи, – сказала Мейзи и вышла.

– Пусть ее читает, – бросила Опора и направилась к двери. Лия передернула плечами, криво усмехнулась и вышла следом. Дверь захлопнулась, пламя свечи затрепетало.

Элиза подняла глаза на Кзуму, улыбнулась.

– Почитать тебе?

– Да.

Элиза открыла книгу, начала читать. В книге рассказывалась история зулусских войн. Прекрасный образный язык, мелодичный Элизин голос – и постепенно Кзума подпал под обаяние книги.

И вновь отряды африканских воинов шли на бой с белыми, чтобы отстоять свои земли. И вновь гибли один за другим, и на их место вставали новые бойцы. Но их все равно победили и отобрали их земли, потому что сила была на стороне белых. Их поражение преисполнило Кзуму печалью, и лицо его омрачилось.

Элиза захлопнула книгу.

– Хорошая книга, – сказала она, – но до чего же горько читать о том, как нас победили.

– Верно.

Свеча вспыхнула в последний раз и погасла. Комнату освещало лишь пламя очага. Элиза нагнулась, прикурила сигарету от огня, и Кзума снова вспомнил Ди, женщину Рыжего.

– А я видел, как живут белые, – сказал он.

– Угу, – безразлично откликнулась Элиза.

– Пойду-ка я спать, – сказал Кзума.

Элиза скользнула по нему взглядом, но промолчала. Он прошел двором в каморку – там все оставалось таким же, как до его ухода. Вплоть до мелочей. Кзума разделся, лег в постель, задул свечу.

Пока здесь не было никого, кроме Опоры и Папаши, он чувствовал себя как дома. А когда вернулись остальные, все переменилось. Стало совсем другим, не таким, как до его ухода. Даже Лия и та стала совсем другая. Дверь отворилась, вошла Элиза, от холода у нее стучали зубы. Кзума почувствовал, что у него екнуло сердце – в памяти всплыла та незабываемая ночь.

– Оставь меня, – сказал Кзума.

– Нет.

Он отвернулся. Элиза легла рядом. Кзума чувствовал, до чего она продрогла. Ее знобило. Элиза тронула его за руку, но Кзума отдернул руку.

Но вот Элиза перестала лязгать зубами. Озноб прошел – напряжение отпустило ее. Она лежала совсем тихо, не придвигалась к нему, но и не отстранялась. Кзума почувствовал, как в нем с бешеной, убийственной силой нарастает желание.

– Оставь меня, – повторил он.

Элиза повернулась к нему, приникла, прижалась всем телом.

– Люблю тебя, – сказала она.

Кзума подмял ее под себя, нежную, жаркую. Она оплелась вокруг него.

– Люблю тебя, – повторила она.

Когда страсть отпустила их, Элиза, склонив голову ему на плечо, ласково поглаживала бугры мышц. Кзума держал ее бережно, как держат цветок.

– Ты почему так долго пропадал? – спросила она.

– Ты меня отвергла.

– Это неправда. Не из-за этого. Я тебя тогда обидела.

– Да нет же.

– Нет, обидела. Потом, когда я вернулась, мне так хотелось, чтобы ты сделал меня своей.

– Тебе хотелось… Так почему же?..

Элиза тихо засмеялась.

– Лия верно говорит: ты совсем не понимаешь людей.

– Почему ты хотела стать моей?

– Какой ты глупый! Хотела тебя, вот почему.

– Люблю тебя.

– Знаю.

– С первого взгляда полюбил.

Она нарисовала пальцем кружок на его груди.

– А ты это знала?

– Не гожусь я для тебя, Кзума.

– Что за чушь?

– Нет, правда. В меня вселился бес, он хочет жить такой жизнью, которая мне недоступна.

– Какая ты красивая!

– До чего мне приятно, когда ты так говоришь.

– Но ты и правда красивая.

– Люблю тебя, Кзума.

И она еще теснее прижалась к нему и заснула.

Глава восьмая

Кзума проснулся от крепкого мирного сна. Протянул руку, ища Элизу. Всю ночь перед тем он чувствовал, что она здесь, рядом с ним. Слегка пошевелилась. Вздохнула, что-то пролепетала. Прижимась поближе. Он спал, а все эти мелочи подтверждали се присутствие. И от этого сон был крепок и отраден.

Среди ночи он один раз проснулся и прислушался к ее ровному дыханию. Сердце его залила тогда великая нежность, желание защитить, и он укрыл ее уверенным, мягким движением матери, укрывающей беззащитного ребенка.

Теперь он нащупал только подушку. Он сел, сон разом растаял. Ее не было. Ни в постели, ни в комнате. Может, вышла заварить чай, подумал он. Но знал, что не в этом дело. Место, где она спали, было холодное. Наверное, она ушла давно. Сам не понимая, как и почему, он знал, что ока ушла и не вернется.

Он встал и оделся.

На улице светило солнце, но это было холодное, никчемное солнце, неспособное разогнать режущий холод воздуха.

– Доброе утро, Кзума, – окликнула его Опора. – Спал хорошо?

– Очень, – ответил. – А ты?

– А я как раз несу тебе кофе, – крикнула Мейзи в окно кухни.

– Спасибо. Сейчас приду возьму.

Он умылся под краном во дворе. Холодная вода больно жалила.

– Здесь есть горячая вода, – крикнула Мейзи.

– Я уже умылся, – ответил он.

Мейзи рассмеялась. Голос ее был радостным, как летнее утро. Кзума улыбнулся и вошел в кухню.

– Выглядишь хорошо, – сказала Мейзи, и глаза ее смеялись.

– И чувствую себя хорошо, – отозвался он.

– И что это с тобой случилось? – спросила Опора. – Вечор был такой кислый, а сейчас готов выше себя прыгнуть, а?

– Может, и готов.

С долгим проникновенным взглядом Мейзи подала ему кружку кофе.

– Да, может, и правда готов, – сказала она.

– А где остальные?

– Элиза у себя в комнате, – сказала Мейзи.

– Лия пошла выяснять, кто это нас выдает, – сказала Опора.

Кзума выпил кофе до дна и поставил кружку.

– Еще хочешь?

– Нет.

– Она спит?

– Нет.

Кзума шагнул к двери.

– Не ходи, – сказала Мейзи.

Кзума мотнул головой. Мейзи, повернувшись к нему спиной, стала смотреть в окно. Кзума дошел до двери в комнату Элизы и постучал. Ответа не было. Он постучал еще раз и вошел.

Элиза отвернулась от стены и посмотрела на него.

– Привет! – сказал он и хотел ее обнять.

Она оттолкнула его, отодвинулась.

– Нет, Кзума.

Кзума замер и посмотрел на нее.

– Что случилось? Тебе нездоровится, родная?

– Нет! Я не хочу, чтобы ты меня трогал.

– Но, Элиза, вчера вечером…

– Вчера вечером я была дура. Пожалуйста, уйди отсюда.

– Но…

– Пожалуйста, уйди!

– Если тебе нужны такие вещи, как у белых, очень хорошо. Мы подкопим денег и купим их, ладно?

– Пожалуйста, уйди, Кзума!

Кзума снова попробовал заговорить, но она указала на дверь:

– Уйди, прошу тебя.

Кзума стиснул кулаки и вышел. Элиза зарылась головой в подушку и вся затряслась от рыданий.

Кзума вышел во двор. Мейзи за ним.

– Мне очень жаль, – сказала она.

– Ничего.

Он поглядел на небо. Солнце скрылось за облаком.

– Я же предупреждала тебя.

Она сунула руку в его кулак. Он почувствовал, какая жесткая эта маленькая рука. Не мягкая, как у той белой женщины, и у жены доктора, и у Элизы. Но она утешала. Он в ответ тоже пожал ее.

– Добрая ты, – сказал он.

– Нет, не добрая.

– Еда готова! – крикнула Опора.

Они вошли в комнату. Пока их не было, вернулась Лия. Лицо ее словно съежилось от холода. Но с виду она была еще сильнее, чем обычно.

– Что-нибудь узнала? – спросила Опора.

– Нет. Кто-то меня выдает, это точно. Я видела того, который меня предостерегает. Его допросили с пристрастием, он теперь и говорить со мной боится. Да, кто-то меня выдает, но кто именно – никто не может мне сказать. Я на обратном пути встретила инспектора, он сказал, что скоро до меня доберется.

– Тогда подожди пока торговать.

Лия фыркнула:

– А деньги нам с неба будут валиться? Скоро уже начинать, но сперва я должна изловить эту свинью, что меня выдает. А уж если я его поймаю… – Она растопырила пальцы, потом свирепо их сжала.

– Но как ты узнаешь?

– Это тот же, который выдал моего мужа и Джозефа. Это я теперь знаю.

Хлопнула дверь на улицу.

– Элиза, – сказала Опора.

Кзума вскочил и бросился на улицу. Элиза быстро удалялась от дома. Он вернулся на кухню. Мейзи встретила его вопросительным взглядом.

– Ушла, – сказал он.

Радость всей ночи обернулась в нем горечью. Его тянуло к ней больше, чем когда-либо, потому что он был с ней и нашел ее такой теплой и желанной. Но теперь осталась только тьма и боль.

– Поешь! – прикрикнула на него Опора, но глаза у нее были добрые.

Мейзи подошла к нему.

– Я еду в гости к друзьям, – сказала она. – Я сегодня не работаю. Поедем со мной. Там легче забудется. Они хорошие люди. Тебе это пойдет на пользу.

Голос у нее был мягкий, ласковый.

– Поешь, Лия, – сказала Опора.

– А где Папаша? – спросила Лия. – Ты ему выпить оставила?

– Да. Он ничего. Сейчас он пальцем пошевелить не может, но когда выпьет – быстро согреется, а тогда придет и поест.

– Я подстрою ловушку, – задумчиво проговорила Лия.

– Может, это та желтая, Пьянчуга Лиз, – сказала Опора.

– Нет.

– И конечно, не Йоханнес и не Лина.

– Конечно, нет.

– Поедем со мной. Тебе это пойдет на пользу, – улещала Мейзи Кзуму.

– Дура ты, что обо мне заботишься, – сказал он. – Мне, дураку, понадобилась Элиза – такая женщина, а теперь ты, дура, заботишься обо мне.

– Я-то не дура, это я знаю. Поедешь со мной?

И голос и глаза ее молили.

После того, как с ним обошлась Элиза, было приятно, что кому-то он нужен. Что кому-то не безразличен.

– Я знаю, что ночь она провела с тобой, – сказала Мейзи.

Он поглядел на нее. Знает, а все-таки зовет с собой?

– Странная ты женщина, – сказал он.

Она улыбнулась, но за смехом в ее глазах таился мрак. Ей хотелось сказать ему, что Элиза не для него, но она знала, что к добру это не приведет. Знала: единственное, о чем нельзя говорить, это Элиза.

– Поедем? Ехать туда долго, надо поспеть на автобус. Тебе там понравится. Там как в деревне. На земле растет трава и деревья, и есть речка и коровы. Поедем?

Он засмеялся. Из ее описания стало так ясно, что надолго она из города никогда не уезжала.

– Ты что смеешься?

– Ты в деревне когда-нибудь жила?

– Нет.

– Потому и смеюсь. Когда ты про это говоришь, сразу видно, что тебе все это незнакомо.

– Да, – повторила Лия, и Опора кивнула. – Подстрою я этому гаду ловушку.

Мейзи встала и вышла из комнаты. Вернулась она в пальто и в шляпе. Глаза ее звали.

– Ладно, поедем, – сказал он неожиданно.

Мейзи вышла, принесла ему пальто и шляпу и помогла одеться.

– Я еду в Хоопвлай, и Кзума со мной, – сказала она Лии.

– Ладно, – рассеянно отозвалась Лия.

Опора проводила их до дверей.

Из какой-то комнаты появился Папаша, застегивая па ходу брюки. Он уже начал пьянеть.

– Лия беспокоится, – сказала Опора. Потом улыбнулась им. – Только смотрите, чтобы не шалить, – и дала Мейзи шлепка.

– Хватит, старуха! – сказал Кзума и рассмеялся.

– Вы его только послушайте! – сказала Опора и ловко повернулась вокруг своей оси, наградив себя звонким шлепком. – Меня называет старухой. Я такое умею, что иным молодым кобылкам и не снилось. Бели не веришь, Кзума, приходи ко мне, проверь.

Она вытолкала их на улицу, а сама стояла на веранде и смеялась.

Кзума с улыбкой поглядел на Мейзи.

– Шутница она.

– Она любит пошутить, но она добрая и очень умная. Ничего не говорит, а видит ох как много.

На углу они оглянулись и помахали. И Опора помахала им. Рядом с ней стоял Папаша.

Они заспешили к остановке автобуса. Автобус на Хоопвлай вот-вот должен был отойти. Мейзи пустилась бегом, Кзума за ней. Вскочили уже на ходу.

Машина была полна, но на задней лавке нашлось местечко. Они сидели тесно прижатые друг к другу. Рука Кзумы впивалась Мейзи в бок, он высвободил ее, обхватил Мейзи за плечи. Она подняла на него взгляд, и смех из ее глаз передался ему, и оба беспричинно рассмеялись.

Мейзи что-то сказала, но грохот стоял такой, что Кзума не расслышал. Он пригнулся к ней. Она повторила. С тем же успехом. Она открыла сумку, достала пачку сигарет, сунула одну ему в рот и поднесла огня. Потом закрыла глаза и уснула, положив голову ему на плечо.

Кзуме стало легко на сердце. Как в тот вечер, когда она повела его танцевать. Эта умеет быть счастливой. Умеет смеяться. И как хорошо, что она и других смешит, и сама радуется.

Два часа спустя Мейзи, спавшая лишь урывками, проснулась и огляделась, соображая, где она.

– Скоро приедем. Сойдем немножко раньше и дойдем пешком. Здесь хорошо. Тебе понравится.

Еще километра через два они сошли. Мейзи взяла его за руку и повела по тропинке. Да, здесь была деревня. Места, как у него на родине. Тишина и покой. И добрая, мягкая земля. Не жесткое шоссе, а мягкая ласковая земля.

– Теперь гляди, – сказала Мейзи.

Они только что обогнули уступ. Под ними лежала долина, и на дне ее пристроилась Хоопвлай – Долина Надежды, – горстка домов и несколько улиц. А позади река.