Текст книги "Горняк. Венок Майклу Удомо"

Автор книги: Генри Питер Абрахамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Как потанцевал? – спросила Элиза убитым голосом.

– Лучше не надо.

– Ты прямо светился от радости, а Мейзи повисла у тебя на руке.

– Я и в самом деле был рад.

– Тебе нравится Мейзи?

– Да. Я ее понимаю, и она ко мне расположена, и мне было хорошо от того, что она старалась доставить мне радость.

– Лии она тоже нравится, она всегда веселая, и люди к ней тянутся.

Они снова замолчали. Элиза порылась в кармане, нашла сигарету.

– Дай прикурить! Как тебе понравилось на рудниках?

– Нормально.

– Что ты там делал?

– Насыпал новый отвал, а он все никак не рос.

– Тяжело там работать?

– Терпимо.

Элиза затянулась сигаретой – в темноте вспыхнул огонек – и вздохнула.

– Почему ты пришла? – спросил Кзума.

– Потому что захотелось прийти, – мягко сказала Элиза.

– Ты же гуляла с учителем.

– А ты танцевал с Мейзи.

– Тебя же дома не было… Ты зачем сюда явилась, дразнить меня?

– Нет, я пришла потому, что я и хотела, и не хотела идти к тебе. Да нет, где тебе меня понять!

– Чего же это мне не понять?

– Тою, что творится в моей душе. Какая-то злая сила распоряжается мной. Я сама не пойму, что это за сила. Одну минуту меня тянет сюда, другую – туда. Одну минуту я знаю, чего хочу, другую – нет.

– Чего же ты хочешь сейчас?

– Сама не знаю Я пришла, потому что мне хотелось быть с тобой, и вот я с тобой, а мне все равно нехорошо. Но ты меня не понимаешь, верно?

– Иди ко мне, – властно сказал он.

Она придвинулась к нему, он обнял ее, прижал к груди. Постепенно напряжение оставило ее, и она со вздохом прильнула к нему.

– Ты на меня не злишься? – шепнула она.

– Her.

– Я тебе нравлюсь?

– Да.

– Очень?

– Очень-очень.

– А ты часом не любишь меня?

– Может быть… Не знаю… Ты занозой засела в моем сердце…

– Вот увидишь, я умею и смеяться и танцевать не хуже Мейзи, когда-нибудь и мы с гобой потанцуем.

Элиза обвила руками Кзумину шею, приникла к нему всем телом.

– Какой ты сильный!.. И такой большой… Я вся горю, Кзума.

Она поцеловала его долгим жарким поцелуем. Кзума сгреб ее, стиснул в объятиях, она изо всех сил прижалась к нему. Элиза любит его, ликовал Кзума, любит! Он склонил ее на кровать, нагнулся к ней. Глаза ее блестели. Он глядел – не мог наглядеться на ее сияющие радостью глаза, но они чуть ли не сразу погасли. Тело ее напряглось, она скинула его руку со своего бедра, вскочила. Кзума не стал ее удерживать.

– Не надо! Не надо! – выкрикнула Элиза, повалилась на кровать ничком и замерла.

Кзума чиркнул спичкой, зажег свечу. Элиза встала. Она кусала платок, по лицу ее струились слезы. Но ни звука не вырывалось из ее губ. Видно было, что она хочет что-то сказать, но не может. И так же молча выскочила из комнаты.

Кзума долго сидел, уставившись прямо перед собой. Потом задул свечу и лег. Но уснуть не мог. Долго валялся без сна, глядел на небо, прислушивался к постепенно затухающим звукам – вскоре дом заснул и лишь из города доносился смутный шум.

Вдруг дверь снова распахнулась – вошла Элиза и легла рядом. Он не повернулся к ней.

– Кзума, – тихо позвала она.

– Что тебе?

– Я плохая, но я ничего не могу с собой поделать. Если ты возненавидишь меня, я тебя пойму. Тебе бы надо меня побить. Но со мной творится что-то неладное. А все потому, что меня манит жизнь белых. Я хочу жить, как белые, ходить туда же, куда ходят они, делать то же, что делают они, а я… я черная! И ничего не могу с собой поделать! В душе я не черная. И не желаю быть черной. Я хочу быть как белые, понял, Кзума! Может, это и плохо, но я ничего не могу с собой поделать. Мне никуда от этого не деться. Вот почему я мучаю тебя… Пожалуйста, постарайся меня понять.

– Как я могу тебя понять?

Элиза вздохнула и вышла из комнаты.

Глава шестая

Тепло ушло, мало-помалу зима надвигалась на Малайскую слободу, Вредедорп и Йоханнесбург. Дни стояли холодные, а ночи и вовсе студеные. Люди, укутавшись потеплее, старались не отходить от очагов. Спали, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Особенно тяжело приходилось зимой жителям Малайской слободы и Вредедорла.

Кзума четвертый месяц жил в городе. Вот уже два месяца, как он съехал от Лии и снял комнату в Малайской слободе. С тех самых пор он не видел Лию – избегал ходить к ней из боязни встретить Элизу. Забыть ее он не мог.

А вот с Лией ему хотелось повидаться, да и с остальными тоже. Кто, как не они, приветили его на первых порах, когда он пришел в город. Кто, как не они, накормили, приютили его. А он избегает их – и все из боязни встретиться с Элизой. И тем не менее оставался дома.

Он коротал вечер в холодной комнате, где не топился очаг и не с кем было перемолвиться словом, и тосковал по теплому Лииному дому, по блестящим Лииным глазам, по пьяной околесине Папаши, по мудрой, зоркой Опоре, которая все видела, да помалкивала. Даже по ледащей Лине, такой маленькой рядом с громадным Йоханнесом, и по той он соскучился. Он стосковался по всем им, на сердце у него было тяжело, и холод пронизывал его до костей. Он закурил трубку, затянулся. Потом решительно встал, надел пальто, вышел. Резкий ветер хлестнул по лицу – Кзуму проорала дрожь.

Несмотря на холод, на улицах было полно народу – как никак субботний вечер. Но до чего же здесь все изменилось с первой его субботы в городе, когда он гулял с Джозефом. Люди жались друг к другу, едва-едва перебирали ногами. Силачи куда-то подевались – видно, холод заставил одеться и их, так что они теперь не выделялись в толпе. На улицах больше не скапливался народ.

Он решил сходить в центр. Миновал парочку под фонарем. Мужчина обнимал женщину. Женщина смеялась. Кзума отвернулся, прибавил шагу. Но то и дело натыкался на парочки. Они шли рука об руку, согревая Друг друга. Видно было, что им хорошо вместе. Только он был один. Сквозь тонкие ботинки проникал холод. Моги закоченели. Но ему грех жаловаться, подумал Кзума, вспомнив, сколько одежды надавал ему белый. А мимо шли люди, у которых башмаков и тех не было. Попадались и такие, которые шли и вовсе без пальто; по их глазам было видно, до чего они продрогли, так что ему уж никак нельзя роптать. Но даже те, которые совсем озябли, были не одни. Кто шел с женщиной, кто с другом, а он, он был один-одинешенек.

Ближе к центру народу на улицах поубавилось. Больше встречалось белых, и белые тут были совсем другие. Ничуть не похожие на тех, кого он знал, – они и ходили, и выглядели по-другому. Он уступал им дорогу, слышал их разговоры, но они были ему чужими. Он на них не глядел, не прислушивался к их разговорам, не вглядывался в их глаза, его не интересовало, любит ли женщина того мужчину, с которым она идет рука об руку. Они были чужие ему – ему не было до них дела. Он миновал витрину ресторана. Там сидели белые – они ели, разговаривали, курили, пересмеивались. Так и подмывало туда войти – до того там было тепло и уютно. Кзума поспешил отвести глаза от витрины.

В другой витрине взгляд привлекали пирожки. Кзума загляделся на них. Но тут его тронули за плечо. Он обернулся, увидел полицейского, без лишних слов вынул из кармана пропуск и предъявил. Полицейский посмотрел на пропуск, оглядел Кзуму с головы до ног, вернул пропуск. Судя по всему, он парень не из вредных, решил Кзума.

– Куда путь держишь, Кзума? – спросил полицейский.

– Да так, гуляю.

– А чего бы тебе не отправиться домой, не засесть у очага с кружкой пива?

– Ты что хочешь, чтоб я в тюрьму загремел? – ухмыльнулся Кзума.

– И то правда, – засмеялся полицейский. – Но смотри у меня, чтоб не безобразничать.

Кзума посмотрел полицейскому вслед. А он неплохой парень. Наверное, недавно в полиции.

Кзума свернул на Элофф-стрит – в самый центр города. Народу тут было видимо-невидимо. Кзума с трудом продвигался в толпе белых – то и дело приходилось уступать дорогу и при этом еще следить, чтобы не попасть под машину.

Кзума горько усмехнулся: если он где и чувствовал себя привольно, то только под землей, на руднике. Там он был хозяин, понимал, что к чему. Там ему и Рыжий был не страшен, потому что тот зависел от него. Кзума был старшой. Он отдавал приказания горнякам. Для него они готовы были расшибиться в лепешку; а для Рыжего – нет, для других белых – нет. Кзума убедился в этом, убедился на опыте. Там, под землей, белый уважал его и советовался с ним, прежде чем приступить к любому делу. Вот почему под землей Кзума чувствовал себя как дома.

Его белый старался с ним подружиться, потому что горняки уважали его. Но никогда белому и черному не быть друзьями. Работать вместе – это они могут, но и только. Кзума усмехнулся. Он не хочет жить, как белые. Не хочет водить дружбу с белым. Работать на белого, это – да, но и только. Недаром горняки уважают его больше Йоханнеса. А все потому, что он, хоть и умеет ладить со своим белым, никогда не величает его баасом.

Тут ему снова вспомнилась Элиза – и куда только подевалась его гордость. Как ни пытался он ее забыть – тщетно! С каждым днем он все больше и больше тосковал по ней. А Элиза хочет жить, как белые, и поэтому он не желает знать белых.

– Смотри-ка, Ди, а вот Кзума!

Кзума обернулся и увидел Рыжего – тот шел под руку с женщиной. Глаза его смеялись, губы растягивала улыбка. Кзума никогда еще не видел, чтобы Падди смеялся.

– Привет, Кзума!

Падди протянул Кзуме руку. Кзума не сразу решился ее пожать. Рыжий явно подвыпил.

– Познакомься с моей девчонкой, Кзума. Ну как, одобряешь мой вкус? – веселился Падди.

Кзума поглядел на женщину, она улыбнулась и в свою очередь протянула ему руку. Белые прохожие останавливались, косились на них. Кзуме стало неуютно. И чего бы Рыжему не увести ее поскорее, подумал он, но пожал протянутую женщиной руку. До чего же она маленькая, нежная!

– Так вот он какой, Зума! – сказала женщина.

– Его имя начинается с «к», – сказал Падди.

– Зума, Рыжий только о вас и говорит, – сказала женщина.

– Мы загораживаем дорогу, – сказал Падди и, взяв Кзуму за руку, отвел в сторону. Они прошли чуть дальше по улице и свернули в переулок.

– Вот где я живу, – сказал Падди.

– Пригласи его к нам, Рыжий, – сказала женщина.

– А это мысль! – обрадовался Падди. – Пошли с нами, Зума, поужинаешь у нас. Ладно?

– Нет, – сказал Кзума.

– Пошли, пошли, – не отступался Падди и чуть ли не силой впихнул Кзуму в лифт.

Они вышли из лифта и вслед за женщиной прошли в квартиру.

Кзума озирался по сторонам: ему никогда не доводилось бывать в таких квартирах. Очага, похоже, тут нет, а в комнате все равно тепло.

– Садитесь, Зума, – сказала женщина.

Кзума примостился на краешке стула. Женщина сняла пальто и ушла в другую комнату, Падди раскинулся на кушетке.

Женщина вернулась с тремя бокалами.

– Это вас сразу согреет, – сказала она, протягивая Кзуме бокал.

Падди поднял бокал:

– За Зуму, лучшего из горняков!

– За Зуму! – вторила ему женщина.

Падди и Ди осушили бокалы. А Кзума никак не решался выпить свой. Ему казалось, что он все еще держит руку женщины в своей руке. Такую маленькую, нежную. Какая она красивая, эта Ди, – глаза радуются смотреть на нее, но он не хотел на нее смотреть.

– Выпейте, Зума, – сказала женщина.

Вино согрело Кзуму. Ди забрала у Кзумы пустой бокал, включила радио.

– Ужин готов, – обратилась она к Падди. – Поставь еду на сервировочный столик и вези сюда.

Падди вышел.

Теперь мне понятно, чего хочет Элиза, но такой жизнью нам не жить. Экая дурость думать, что это возможно. Кзума оглядел комнату. Красивая комната, спору нет: на полу ковер, книги, радиоприемник. Полно всяких замечательных вещей. Красиво, очень красиво, но все это не для нас. И дурость, ох какая дурость, тянуться за белыми. Пить вино, держать на столе бутылку, не опасаясь, что, того и гляди, нагрянет полиция, – да кто позволит черным так жить? И может ли Элиза походить на женщину Рыжего?

Ди заметила, что он разглядывает комнату.

– Вам нравится?

– Что? – Кзума не сразу вернулся к действительности.

– Я о комнате спрашиваю, – ответила Ди.

– Очень, – сказал Кзума.

Ди участливо смотрела на Кзуму, на щеках ее, когда она улыбнулась, заиграли ямочки – точь-в-точь такие, как у Элизы. По тому, как Ди смотрела на него, Кзуме стало ясно, что она разгадала его мысли, и он отвел глаза.

– Рыжий хочет, чтобы вы с ним были друзьями, – сказала Ди.

И снова Кзума поглядел на нее. И снова подумал: а ведь она догадывается о том, что творится у него на душе. Кзума глядел на Ди и видел, как лицо ее осветила улыбка.

– Он белый, – сказал Кзума.

Улыбка погасла, глаза Ди погрустнели. Кзума вдруг ощутил жалость к Ди и опешил: пожалеть белую женщину, такого он сам от себя не ожидал.

– И значит, нам не быть друзьями?.. – сказала она.

Падди прикатил столик с ужином. Кзума чувствовал себя неловко, но Падди и Ди разговаривали так, будто ничего не замечали, и вскоре Кзума перестал стесняться и принялся за еду.

Покончив с едой, они выпили еще вина. Кзума и Падди разговаривали о руднике, припоминали всякие забавные истории, от души смеялись. Временами Кзума забывал, что его собеседники белые, и сам заговаривал с Ди. Потом Падди убрал тарелки.

И тут Кзуму потянуло рассказать Ди об Элизе, но он не знал, как к этому подступиться. Ди предложила ему сигарету, закурила и сама. Элиза тоже курила. Кзума поглядел на Ди и улыбнулся.

– Чему вы улыбаетесь?

– Моя девушка тоже курит.

– А что тут плохого?

Кзума ничего не ответил.

– Как зовут вашу девушку?

– Элиза.

Самое время рассказать ей об Элизе, но он не мог выдавить из себя ни слова.

– Рассказывайте, – сказала Ди.

– О чем?

– О том, о чем вам давно хочется мне рассказать. Скоро вернется Рыжий, а я знаю, что вам не хочется откровенничать при нем.

– А вы, похоже, все знаете?

– Нет… Но это я знаю точно. Рассказывайте.

– Вы славная, – сказал Кзума.

– Спасибо. Я желаю вам добра. Рассказывайте.

– Моя девушка – учительница, и ей хочется быть такой, как белые женщины. Жить в похожей квартире, одеваться, как вы, и заниматься тем же, а что это, как не дурость: ведь такая жизнь не для черных. Но она не может ничего с собой поделать, и от этого ей плохо.

– А вам?

– Ну а мне, мне тоже плохо, потому что она и хочет и не хочет меня разом, и это тоже от дурости.

– Нет, это не от дурости, Кзума.

– Но она же не может быть такой, как вы.

– А разве душа у нас не одинаковая?

– Нет, и поэтому для меня существует только мой народ.

– Вы не правы, Зума.

– Нет, я прав, от этого никуда не уйти, а добрыми пожеланиями ничего не добьешься.

– Послушайте, Зума, я белая, а ваша девушка черная, но в душе мы одинаковые. Ей нужно то же, что и мне, и мне – то же, что и ей. В душе мы с вашей Элизой ничем не отличаемся, правда, Зума?

– Быть такого не может.

– Может, Зума, в душе мы все одинаковые. Что у черной, что у белой девушки душа одна и та же.

– Одна и та же?

– Да.

– Вы ошибаетесь.

– Нет, я права. Зума, я знаю, что это так.

– Быть такого не может.

– Может, и хоть вы мне и не верите, тем не менее я права.

В комнату вошел Падди, Кзума поглядел на Ди и встал.

– Мне пора, – сказал он.

– Ты чего поднялся, Зума? – сказал Падди. – Посиди еще.

– Ладно, идите, Зума, – сказала Ди.

– Ну как, нравится тебе моя девчонка? – спросил Падди.

– Она славная, Рыжий, вам с ней повезло, – сказал Кзума.

– Я тебя провожу, – предложил Падди.

Ди взяла Кзуму за руку, поглядела в глаза, улыбнулась.

– Я права, Зума.

– Возможно, но я с вами не согласен. – И он пошел за Падди к лифту.

* * *

Падди вернулся, не спеша притворил дверь. Ди наблюдала за ним. Он подошел к кушетке, потянул Ди за руку, усадил рядом, обнял за плечи. Они посидели молча.

– Что ты думаешь о Зуме? – спросил наконец Падди.

– Что о нем думать – горняк как горняк.

– Да нет, Зума парень в своем роде замечательный.

– Может, парень он и замечательный, но пока твой Зума еще не человек, а горняк, и только. Девушка его, она уже человек, и поэтому ему ее не понять. Ему не понять, почему ей нужны те же вещи, что и мне, но у меня они есть, а у нее их нет. И в другом ты не прав, Рыжий, ты считаешь, что Зума тебя не любит, а на самом деле вы живете в разных мирах.

– Что за чушь, Ди?

– Ты сам должен в этом разобраться.

– Да Зума точно такой же человек, как я.

– Нет, Рыжий, он смиряется с тем, с чем ты никогда бы не смирился. Вот почему, хотя и не только поэтому, он так нравится белым. На него можно положиться, чего никак не скажешь о старшом Криса, Йоханнесе.

– Мне кажется, ты ошибаешься, Ди.

Ди горько усмехнулась.

– Как же, как же, Рыжий, я знаю, «при всем при том, при всем при том судите не по платью»… И я сужу не по платью, не думай, но, по-моему, человеком можно назвать только того, кто умеет постоять за себя. А твоему горняку ничего подобного просто в голову не приходит. И хотя в душе его смятение и замешательство, он принимает все как должное. Он человек – кто спорит? Он говорит, ест, любит, думает, тоскует, но и только.

– Нет, в нем есть и гордость, и независимость.

– Они есть и у животных, Рыжий. Человек в твоем Зуме еще не пробудился, вот почему он такой красивый, сильный и гордый, и вот почему тебе видится в нем африканец будущего. Но тут ты жестоко ошибаешься.

Лицо Падди омрачилось. Долгое время они молчали, потом Ди встала и ушла на кухню.

– Ты все усложняешь, Ди, – крикнул ей вслед Рыжий. – Послушать тебя, так кажется, что у нас нет никакой надежды.

Ди засмеялась.

– Чтобы я когда-нибудь еще сошлась с ирландцем, – отшутилась она. – Вечно они кидаются из одной крайности в другую.

– Ди, шутки в сторону.

Никакого ответа. Рыжий подождал. Чуть погодя Ди заговорила, не спеша, не сразу подбирая слова, но вместе с тем так, будто бы она не придает тому, о чем говорит, особого значения.

– У людей, мнящих себя прогрессивными, самые различные и весьма причудливые понятия о том, что представляет собой африканец, но всех их роднит одно: они хотят определить, каким быть хорошему африканцу, хотят ему благодетельствовать. Да ты и сам знаешь, о чем я говорю. Оки хотят руководить этим африканцем. Предписывать, что ему делать. Хотят думать за него, считают, что он будет жить их умом. Хотят, чтобы он зависел от них. И твой Зума – тот самый образцовый африканец, который нужен этим мнящим себя прогрессивными людям. Вот почему он так пришелся тебе по душе.

– Неправда, Ди, по-моему, ты к нему несправедлива.

– Прости, Рыжий, но я и правда так думаю.

– Во всяком случае, твоя теория к Зуме неприменима. Он держится со мной недружелюбно.

– Тут есть известное противоречие, но оно ничего не доказывает. Ты не понимаешь, никакого недружелюбия со стороны Зумы нет. Просто вы живете в разных мирах. Африканец, который хочет жить, как белый, всегда подозрителен, если только он не глядит белым в рот и не позволяет им собой руководить.

Ди вернулась из кухни, села напротив.

– Ну и что?

– Ну и ничего.

– Выходит, у тех, кто, как ты говоришь, мнят себя прогрессистами, безвыходное положение?

– Да, до тех пор, пока они не признают, что африканцы могут руководить не только черными, но и белыми.

– А как насчет Зумы?

– Меня больше занимает его девушка. Она тянется к белым и возмущается ими. Она общественное животное, твой Зума – нет.

– Ты не права, Ди. В судьбе этой девушки уже заложена трагедия, а для Зумы есть еще надежда. Ты выдаешь свои пожелания за факты. Тянуться к белым и возмущаться ими – этого мало.

– Но это свойственно человеку.

– Да, детка, очень даже свойственно, но, увы, для общественного, как ты говоришь, животного и этого мало. Можешь насмешничать, сколько твоей душе угодно, но в Зуме чувствуется сила, а сила заставляет с собой считаться. Ты не понимаешь, что он такой же человек, как его девушка, ты или я, и что именно это поможет ему пробудиться. Издевайся сколько душе угодно над так называемыми прогрессистами, Ди, но, бога ради, не теряй веры в человека. Одним разрушением ничего не достигнешь, надо уметь созидать, а созидание невозможно без веры. Ты должна поверить в африканца Зуму, горняка, хотя у него и нет общественного сознания, он не умеет ни читать, ни писать и не может постичь, почему его девушка хочет жить, как ты. Но я тебе вот что хочу рассказать. В первый же его день на руднике, когда Смид велел ему толкать вагонетку, а он не знал, как за нее взяться…

* * *

Расставшись с белыми, Кзума испытал облегчение. Ему было с ними неловко. Чем больше они старались, чтобы он чувствовал себя у них как дома, тем больше он конфузился. Правда, с Ди ему было легче. Она понимала его, чутье у нее было потрясающее. И Кзума впервые видел, как Рыжий улыбался.

Кзума не стеснялся только, когда остался с Ди один па один. Он и сам не понимал, почему ему вдруг захотелось рассказать Ди об Элизе. Наверное, потому что она была такая умная и все понимала. Да нет, не такая она и умная. Сказала же она, будто нет ничего плохого в том, что Элиза хочет жить, как белые. А разве это не дурость: Элизе никогда так не жить.

А чем плохо так жить? Теперь он видел своими глазами, как живут белые. И понял, почему Элиза хочет так жить. Понял, чего именно она хочет. И от этого ему стало легче.

Он перешел улицу – решил вернуться в Малайскую слободу. Теперь холод донимал ого меньше. Белые накормили его на славу, но наесться он не наелся: маисовой каши не подавали, а хлеба всего ничего. Разве эго еда для мужчины? А так приняли его, лучше не надо, намерения у них были самые добрые. Повезло Рыжему с Ди, она славная, даже с африканцем и то держится по-дружески.

Рыжий, тот тоже держится по-дружески, но совсем па другой лад. Рыжему надо, чтоб ты ему доверял, чтоб ты в трудную минуту обратился к нему, – вот чем вызвано его дружелюбие. И об этом нельзя забывать. А раз чувствуешь такое, трудно вести себя по-дружески. Ну а с Ди ему проще. Когда она интересовалась, о чем он думает, за этим ничего не крылось. Вот почему Кзуме было так легко с Ди.

Но вот уже центр остался позади. Белые попадались все реже. Черные, наоборот, все чаще. Все реже надо было уступать белым дорогу – и тревога постепенно отпустила Кзуму.

Он касался встречных плечами, не думал отскакивать в сторону. Налетал на них, чувствовал теплоту их тел. И здесь все это воспринималось как должное. Недаром это была Малайская слобода. А если здесь и встречались белые, то разве что сирийцы и цветные. Ну, а к ним и отношение совсем иное, они вроде бы как и не белые. Коли на то пошло, среди их женщин есть и такие, которые за деньги спят с африканцами. Да, с сирийцами все проще.

Он свернул на Джеппе-стрит и увидел, как чуть дальше по улице группа людей, задрав голову, смотрит вверх. Кзума прибавил шаг, смешался с толпой и тоже задрал голову, но ничего не увидел.

– На что вы смотрите? – спросил он стоящего рядом человека.

– Сам не знаю, – сказал тот.

Не спуская глаз с крыши, Кзума стал выбираться из толпы и налетел на машину.

– Что случилось?

– Да вон человек убегает по крыше от полиции.

– Где?

Женщина ткнула пальцем. Кзума пригляделся: да вот же он! Человек полз по скату крыши, по пятам за ним полз полицейский. Кзума затаил дыхание: крыша круто пошла вниз, одно неосторожное движение – и беглец сверзится, и тогда его ждет верная смерть или увечье. Да и полицейского тоже. Толпа дружно ахнула. Беглец потерял равновесие и медленно пополз вниз. Все ниже, и ниже, и ниже. Он был почти у края крыши. Если чудом не удержится, он неминуемо рухнет вниз. Вот оно – одна нога его уже свесилась с крыши. А за ней другая. Еще миг – и он упадет. У Кзумы перехватило дыхание, сердце бешено колотилось. Беглец вцепился в край крыши и повис. Толпа в ужасе замерла. Еще чуть-чуть – и полицейский настигнет беглеца.

Толпа заколыхалась – стройный, элегантно одетый мужчина раздвигал людей, прокладывая себе дорогу. И одеждой и манерами он походил на белого, и так же бесцеремонно расталкивал толпу. Зеваки, с трудом оторвав глаза от крыши, пялились на него.

– Кто он такой? – спрашивали одни.

– Кто он такой, чтобы так себя вести? – спрашивали другие.

И тут кто-то шепнул:

– Это врач, доктор Мини.

И вот уже по толпе зашелестел шепот. Кзума тоже покосился на доктора. Доктор не сводил глаз с беглеца, раскачивающегося на краю крыши.

– Кто он такой? – спросил доктор резким тенористым голосом. Никто ему не ответил.

– Что он натворил? Кто это видел? – снова спросил доктор.

– Играл в кости, – угрюмо буркнул какой-то оборванец.

Раздался женский вскрик: теперь уже за беглецом охотились двое полицейских и оба неуклонно надвигались на него. Медленно, осторожно. Но женщину явно испугало не это: она заметила, как у беглеца сорвалась рука – теперь он висел лишь на одной руке. Толпа замерла: вот оно, сейчас затравят зверя. Машинально, все как один, сделали шаг вперед. Во главе с доктором. Кзума пробился вперед. И тут беглец, словно ему наскучило висеть между небом и землей, разжал руку. Толпа дружно охнула, беглец мелькнул в воздухе, глухо стукнулся о землю и затих. Толпа, казалось, приросла к земле.

Но вот беглец шевельнулся. И толпа перестала жить как единое целое, распалась. Доктор рванулся к беглецу, наклонился над ним. Зеваки обступили их тесным кольцом.

– Ему нужен воздух, – сказал доктор.

Кзума распихал зевак.

– Ему нужен воздух, – повторил он.

Доктор ощупал беглеца.

– Ничего страшного, у него сломана только рука.

– Помогите мне удрать, – прошептал беглец.

Вдруг толпа раздалась, попятилась – к беглецу спешили полицейские.

– Назад, – скомандовал полицейский, который шел первым.

Кзума отпрянул вместе с толпой. Лишь врач не тронулся с места.

– Да ты что, оглох? – рявкнул на доктора полицейский. Врач встал, поглядел на полицейского.

– Я доктор Мини.

Полицейский захохотал.

Второй полицейский отстранил его и со всего маху отвесил доктору пощечину.

– Вам за это придется отвечать, – выкрикнул доктор.

Второй полицейский снова занес руку для удара.

– Зря ты с ним связываешься, это же врач, – выступил вперед третий полицейский, постарше тех двоих.

Полицейские вытаращились на вновь подошедшего: вид по было, что они не верят ему.

– Что, я вас обманывать стану? – сказал пожилой полицейский.

– Я хочу забрать этого человека с собой, – обратился доктор к пожилому полицейскому. – У него сложный перелом руки, и он нуждается во врачебной помощи.

– Еще чего! – сказал первый полицейский. – Поедет, куда следует – прямым ходом за решетку.

Доктор достал визитную карточку, протянул пожилому полицейскому.

– Я состою в штате городской клиники, и если во мне возникнет нужда, вот мой домашний адрес. Я забираю этого человека с собой. Через час можете прийти за ним. Но если вы придете, знайте наперед: я подам на вас жалобу за оскорбление действием.

Полицейские в замешательстве переглядывались. Лицо первого выражало злое упрямство. Второй явно испугался. У пожилого на лице была написана скука, усталость. Он взял у доктора карточку, согласно кивнул. Первый открыл было рот, но второй покачал головой, и первый так ничего и не сказал.

– Пусть кто-нибудь поможет мне донести раненого до машины, – сказал доктор.

Первый полицейский резко обернулся, взглядом пригвоздил толпу. Грозно занес дубинку. Никто не тронулся с места. Доктор попытался приподнять беглеца, но ему это оказалось не по силам.

И тут вперед выступил Кзума. Полицейский угрожающе замахал дубинкой, буравя Кзуму злобным взглядом, но Кзума не отвел глаз и подошел прямо к доктору. Доктор поднял голову, просиял навстречу Кзуме улыбкой.

– Подержите раненого, но так, чтобы не задеть руку.

– А ну погоди, – ткнул Кзуму дубинкой первый полицейский.

Кзуму трясло от ярости. Кулаки отяжелели, стали твердыми, как ядра.

– Предъяви свой пропуск.

Кзума вынул пропуск, протянул полицейскому. Тот долго изучал его, потом вернул.

Кзума поднял беглеца. Толпа раздвинулась, пропуская их. Первым шел доктор, за ним Кзума. Открыв дверцу машины, доктор вместе с Кзумой бережно уложили беглеца на заднее сиденье.

– Не могли бы вы поехать со мной – в одиночку мне не вынести его из машины.

Кзума кивнул.

– Садитесь рядом с ним и придерживайте, чтобы он не зашиб руку.

Доктор захлопнул дверцу, включил мотор. Прежде чем тронуться, он обернулся, следом за ним обернулся и Кзума. Двое полицейских с дубинками разгоняли толпу, люди разбегались кто куда. Только пожилой полицейский стоял на том же месте, и на лице его по-прежнему были написаны скука, усталость.

Машина медленно, плавно тронулась. Доктор достал сигарету, передал пачку Кзуме.

– Как вас зовут?

– Кзума.

– Давно вы приехали в город?

– Три месяца назад.

– Вот оно что.

Остаток пути они ехали молча.

Кзума то и дело переводил взгляд с человека на заднем сиденье на человека за рулем. И тот и другой африканцы, но до чего же они разные! Тот, что лежал радом с ним, не вызывал у Кзумы особого уважения. Таких, как он, здесь много – хоть пруд пруди. Они только и знают, что пить, драться и резаться в кости. Кзума нагляделся на них, он их насквозь видел. А вот такие, как тот, что за рулем, это совсем другой коленкор. Таких тут днем с огнем не сыскать. Даже белые, и те чувствовали разницу и обращались с ним иначе. Никто из тех, с кем Кзума сталкивался, не осмелился бы пойти против белых. А ведь доктор тоже черный.

Доктор остановил машину на другом конце Малайской слободы, вдвоем они внесли раненого в дом.

В дверях их встретила цветная женщина, такая светлокожая, что легко могла сойти за белую. Она и одета была тоже как белая. А до чего же красиво было в доме у доктора – еще красивей, чем у Рыжего. И полным-полно всяких интересных вещей – даже больше, чем у Рыжего.

Они внесли раненого в кабинет. Женщина помогла доктору снять пальто и надеть взамен другое, белое, из тонкого материала.

Споро, ловко, бережно доктор обработал перелом. Женщина ни на минуту не отходила от него, подавала всякие инструменты, помогала, разговаривала. Кзума, присев на низкий стульчик, любовался их слаженной работой. Не исключено, что это докторова жена, подумалось ему.

Когда они кончили бинтовать перелом, доктор помыл руки, женщина чмокнула его в щеку, и тут Кзума окончательно уверился, что она докторова жена.

– Готово! – сказал доктор, улыбнувшись Кзуме.

Улыбнулась и женщина. Пожалуй, мне пора идти, решил Кзума, но тут в кабинет пришла черная женщина, принесла какое-то снадобье в стакане и заставила беглеца выпить. Беглец тут же привстал на кушетке.

– Спасибо вам, доктор, – сказал он. – А нельзя ли мне уйти?

– Что вы, как можно? Я же сказал полицейскому, чтобы они возвращались через час. Оки вряд ли придут, но на всякий случай надо подождать. Так что, пока суд да дело, ложитесь и набирайтесь сил.

– Но меня же арестуют.

– Пусть только попробуют – тогда я подам на них в суд за оскорбление личности. А отпусти я вас, мне не миновать неприятностей.

Беглец на это ничего не ответил, только обвел взглядом комнату.