Текст книги "Горняк. Венок Майклу Удомо"

Автор книги: Генри Питер Абрахамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Я могу попасть им прямо в лапы, когда вернусь.

– И что тогда?

– Тогда, по всей вероятности, произойдет несчастный случай. Они, конечно, не станут судить меня.

– Понимаю… Кажется, машина Эдибхоя. Ты знаешь, Том уехал.

– Селина говорила мне.

– Уехал в тот самый день, когда мы с ним вернулись. Сел на пароход и уехал, не сказав никому ни слова. Оставил записку. – Удомо встал и пошел к двери.

На пороге появились Мэби и Эдибхой.

Когда прошла первая радость встречи, друзья расселись поудобнее и стали вспоминать Лондон, свою молодость, мечты. Им почти удалось перенестись в ту далекую пору, когда их дружба не была омрачена ничем. Теперь на эту дружбу легли темные тени, и они с деланной небрежностью старались обходить острые углы. Никто ни разу не упомянул имя Лоис и Тома Лэнвуда. И все-таки прежнего искреннего веселья не было.

Тогда они были молоды. Они мечтали о том, что завоюют весь мир, со счастливым безрассудством строили смелые планы. Теперь у троих из них в руках власть. Они несут на своих плечах тяжесть управления государством. И это иногда проскальзывало в их разговоре.

Мхенди думал: «Да, все они изменились, даже Мэби. Только я остался прежним. И теперь у них со мной гораздо больше общего. Но они уже завоевали власть. Они думают о том, как строить, как созидать. А я по-прежнему думаю о разрушении. В этом вся разница между нами».

От этих мыслей Мхенди стало грустно. Мэби, почувствовав настроение друга, подсел к нему. И у Мхенди отлегло от сердца. Ничего не поделаешь. Таковы правила игры, именуемой жизнью. Человек не выбирает себе родины. Человека создает земля, где он родился, среда, в которую он попал, цвет кожи. Всего этого он не выбирает. Его мнения не спрашивают. Человек – пленник. И судить о том, хорош он или плох, следует по его поступкам, по его отношению к людям.

Поздно вечером слуга накрыл на стол. Они съели кур, присланных Селиной, и выпили две бутылки шампанского, специально припасенных для этого случая Удомо. Затем перебрались на веранду, затянутую металлической сеткой, и слушали в темноте звон цикад. Они забыли на время свои расхождения, с нежностью вспоминая далекие, счастливые дни, когда они вместе мечтали о будущем. И поскольку память обладает способностью вводить в заблуждение, убаюкивать, откровенно лгать, она рисовала им картины несравненно более прекрасные, неизмеримо более возвышенные, чем породившая их действительность.

Они расстались, когда полная желтая луна стояла прямо над головой и тишина окутывала землю. Они расстались, унося в сердцах теплое чувство, какое возникает только у близких друзей, без слов понимающих друг друга.

Оставшись один, Удомо быстрыми шагами подошел к телефону и поднял трубку. Глаза его наполнились слезами.

– Мистера Ван Линтона, пожалуйста, – резко сказал он. Голос его звучал напряженно и холодно. А слезы лились и лились по щекам.

6

Лучи утреннего солнца уже просачивались сквозь листву, когда отряд Мхенди подошел к лагерю на краю джунглей. Джозеф и Мария стали распаковывать припасы. Мхенди вошел в свою палатку.

Кто-то в их отсутствие побывал здесь, оставил записку и пачку плюральских газет. В записке говорилось:

«Выходить опасно. Кругом солдаты и полицейские. Они повсюду, но ведут себя тихо. Никуда не выходите, пока кто-нибудь не придет за вами. Враги притаились – это опасный признак, поэтому, пожалуйста, не выходите из лагеря».

Мхенди позвал Джозефа и Марию и показал им записку.

– Значит, сегодня вы не пойдете? – спросил Джозеф.

– Нет, – ответил он. – Буду ждать, пока кто-нибудь не придет. А раз так, вам не надо охранять Марию.

Джозеф молчал в нерешительности. Мхенди понял о чем он думает. Джозефу хотелось скорее покинуть темные джунгли. Но чувство долга удерживало его.

– Вы считаете… – начал он.

– Да, – с улыбкой сказала Мария. – Возвращайтесь домой. Мы пробудем вдвоем этот день и эту ночь. Кто знает, когда нам еще удастся быть вместе.

Джозеф кивнул.

– Только сначала мы все устроим, приготовим топлива на несколько дней. Натаскаем воды.

– Ведь идти-то вам, а не нам, – запротестовал Мхенди.

– Мы молодые и здоровые, – сказал Джозеф. – И мы хотим, чтобы вам было хорошо.

В сердце Мхенди поднялось теплое чувство к этому силачу, преданному и благородному. Он благодарно сжал мускулистую руку Джозефа.

У Джозефа подозрительно заблестели глаза, и он пробормотал охрипшим голосом:

– Ну, я пойду займусь делами.

– Как ты умеешь привлекать сердца, – прошептала Мария.

– Они такие славные ребята. Я горжусь ими.

– Ты очень добр к людям, – сказала Мария. – За то я и полюбила тебя.

Он обнял ее.

– А может, тебе лучше вернуться, дитя мое?

Она отстранилась от него и упрямо вздернула подбородок.

– Опять ты за свое. Я ведь тысячу раз говорила, что не оставлю тебя.

Он дотронулся губами до ее лба.

– Ну, ладно… Мне так хорошо с тобой, и все же…

– Молчи!

Он вздохнул, потом улыбнулся. О, женская любовь. Как она согревает нас…

Отряд Джозефа отправился в обратный путь сразу после завтрака. Прежде чем углубиться в чащу, они остановились и помахали Мхенди с Марией. Потом не знающие солнца джунгли поглотили их.

– Идем! – сказала Мария. – Я знаю, ты любишь выпить кофе после завтрака. Я сварю тебе.

Мхенди пошел за ней, чувству я себя немного глупо из-за автомата, который держал в руках. Джозеф оставил ему автомат со строгим наказом не выпускать из рук. Мария сварила кофе. Пока он пил, она сидела рядом, разглядывая снимки в плюральских газетах.

– Как тихо, – сказал он. Его голос гулко прозвучал под высоким зеленым сводом.

– Это потому, что мы одни, – ответила Мария. – Мне нравится. А тебе?

– И мне.

Немного погодя она сказала ему:

– Ляг. Я хочу, чтобы ты поспал. Пойди в палатку.

– А ты?

– И я посплю. Иди.

– Здесь прохладней, – сказал он. – В палатке нечем дышать.

– Тогда положи голову мне на колени и спи.

Он повиновался. Она опустила руку ему на лоб. Рука была прохладной. Он закрыл глаза. «Какое чудо – человеческие руки, – думал он, – руки, выполняющие самые сложные работы, нежные, прохладные, ласкающие, руки, прогоняющие боль». Он открыл глаза, взял ее руку и стал рассматривать. Узкая черная кисть с длинными тонкими пальцами – словно нечто одушевленное. Как жаль, что у него никогда не было времени для того, чтобы больше читать, больше развлекаться, больше слушать музыку, больше шутить и смеяться – для всего того, что делает жизнь полнее и богаче…

Он снова закрыл глаза, и снова прохладная узкая ладонь легла на его лоб.

– Знаешь что? – задумчиво сказал он.

– Что? – прошептала она.

– Как жаль, что я не успел подружиться с твоим сыном. Приезжаю я всегда поздно, а на рассвете уезжаю опять. А теперь и тебя увез.

– Ты еще успеешь подружиться с ним, – сказала она. – Впереди много времени.

– Как ты думаешь, он полюбит меня?

– Он уже сейчас называет тебя отцом.

– Это чтобы сделать тебе приятное.

– Нет, Мхенди. Он полюбил тебя, потому что ты добрый.

– Ты знаешь, что у меня есть дети?

– Я буду им матерью, а ты будешь отцом моему сыну.

– Я так и не повидал их. Это было опасно. Дети могут нечаянно навести врагов на след. Ведь враги коварны. Я много лет не видел их.

– Почему они такие?

– Кто? Белые?

– Да. Они родятся злыми?

– Нет, дитя мое… Они такие же люди, как и мы. Среди них есть добрые и злые, как и среди нас. Они ведут себя так потому, что боятся. Страх породил в их сердцах злобу…

– Оставим их. Спи, мы еще обо всем поговорим.

Легкие, прохладные пальцы коснулись его виска.

Тишина все нарастала, и наконец он перестал замечать ее…

Мхенди открыл глаза. Ему казалось, что прошло мгновение, но на землю уже спустились сумерки.

– Я спал?

– Да.

– Долго? – Он сел и осмотрелся по сторонам.

– Долго.

– А ты?..

– Я тоже вздремнула.

– Вот так – сидя?

– Вот так – сидя.

– Какая ты!

Она рассмеялась.

Он встал и помог ей подняться.

– Солнце, наверное, уже село, – сказал он. – Пойдем посмотрим. Я люблю смотреть на небо, пока совсем не стемнеет. Идем!

– Не забудь автомат, – напомнила она.

Он смущенно улыбнулся и взял автомат.

– Идем.

Они пошли к опушке.

– Пока ты спал, я слушала тишину, – сказала она.

Он взял ее за руку.

– Тебе не было страшно?

– Ты ведь был со мной даже во сне.

– Я вовсе не такой уж храбрый, Мария.

Она искоса взглянула на него. Потом нежно и понимающе улыбнулась.

– Ты мой муж, – сказала она, сжав его руку.

Они подошли к прогалине и пошли дальше более осторожно. Вокруг никаких признаков жизни. Ни человека, ни зверя до самого холма, за которым находилась первая плюральская деревня. Солнце только что село, и небо все еще было ярко расцвечено его лучами, озарявшими весь мир, кроме мира джунглей.

– Посидим немного под открытым небом, – сказал Мхенди. – Если кто-нибудь появится, мы заметим его прежде, чем он нас. Трава высокая.

Они сели в траве. Здесь, на краю джунглей, цикады уже настраивали свои скрипки, готовясь к ночному концерту.

– Какое красивое небо, – сказал Мхенди.

Мария подняла глаза.

– Очень. А говорят, там ничего нет.

– Ничего. Над нами космическое пространство… А в нем звезды и планеты, такие, как наша земля.

– Я так жалею теперь, что мало училась в школе. Я бы знала больше, и тебе было бы со мной интереснее. Женщина должна понимать все, что интересует ее мужа, а то недолго и потерять его.

– Меня ты не потеряешь, дитя мое.

– О, Мхенди… – она спрятала лицо на его груди.

– Милая моя. – Он повторил эти слова несколько раз, крепко прижимая ее к себе.

Немного погодя Мария подняла голову. Она посмотрела туда, где была Плюралия.

– Можно мне как-нибудь пойти с тобой?

– Я думал об этом. Ты можешь поселиться в какой-нибудь деревне. Белые никогда не догадаются, что ты не наша.

– А твой народ? Не забудь, что я им чужая. Ты знаешь, у нас никогда не позволили бы Удомо взять в жены женщину из другой страны, пусть даже черную.

– У нас не так, милая. Для нас не имеют большого значения законы племени. Чужестранец, если он друг, всегда встретит привет и ласку. Мы не считаем человека врагом, оттого что он родился не на нашей земле. Мы ведь и белых считаем врагами только потому, что они отняли у нас свободу. Тебя встретят ласково: ведь ты моя жена. Мой народ говорит: все африканцы братья. А вожди моего народа считают, что все люди братья.

– Ты в самом деле думаешь, что они полюбят меня?

– Конечно. Полюбят, как я полюбил.

– Скорее бы пришел этот день, Мхенди.

Внезапно, как это бывает в Африке, надвинулась темнота.

Они вернулись в лагерь. Пока Мхенди разжигал костер, чтобы отпугивать непрошеных посетителей из джунглей, Мария готовила ужин. Им не пришлось долго возиться. Перед уходом Джозеф обо всем позаботился.

После ужина они сидели рядом и разговаривали сдержанно и неторопливо, как разговаривают немолодые уже люди, постигшие истинный смысл любви. Он рассказывал ей о странах, в которых побывал, о людях, с которыми встречался, о своих друзьях.

Она сидела, опершись о его колено. А когда он замолкал, спрашивала его о чем-нибудь, и он снова пускался в воспоминания.

Это была минута величайшей духовной близости. Вот почему Мария так хотела, чтобы отряд Джозефа ушел. Только оставшись вдвоем, они могли познать ее.

Они разговаривали, пока костер не догорел и угли не подернулись серым пеплом. Тогда Мхенди принес еще сучьев, положил их так, чтобы костер горел подольше. Потом они пошли в палатку и легли спать…

Его разбудил крик Марии. Сон мгновенно слетел с него. Он сел. Яркий свет слепил глаза.

– Только без глупостей, Мхенди, – сказал чей-то голос.

– Кто вы? – Но он уже знал кто. – Фонарь…

– Извините.

Луч света сбежал с его лица и осветил самодельный столик, стоявший у походной кровати. Кто-то чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу.

Над ними стоял высокий белый с худым лицом. Мария, дрожа от ужаса, цеплялась за Мхенди. Он почувствовал, как напряглось ее тело. Сейчас она опять закричит.

– Мария!

Его суровый голос сдержал ее. Он взглянул на белого.

– Вы окружены, Мхенди.

– Как вы нашли… – И вдруг он понял. Удомо! Последний разговор с ним! Ведь Удомо все объяснил ему. И он сам нарисовал эту проклятую карту.

– Вижу, что вы догадались, – сказал белый.

Мхенди овладел собой.

– Можно нам одеться?

Белый пристально посмотрел на него, затем круто повернулся и вышел. Мария тихонько всхлипывала. Мхенди помог ей встать.

– Одевайся, Мария. Быстрее.

Едва он отпустил ее, она снова повалилась на постель.

– Мария, Мария! – Он тихонько потряс ее за плечо.

Белый просунул руку в палатку. В руке была бутылка коньяка.

– Дайте ей глотнуть.

Мхенди взял бутылку и влил немного коньяка в рот Марии. Потом стал одеваться.

– Одевайся, Мария.

Он дал ей еще коньяка. А сам лихорадочно пытался собраться с мыслями. Бесполезно. В голове звучал последний разговор с Удомо. Одевшись, он заставил Марию сделать еще глоток. Она не хотела, но он настоял. Понемногу ее глаза стали осмысленными.

– Одевайся, Мария.

Она хотела что-то сказать, но не могла произнести ни слова. Он обнял ее. Она прижалась к нему. Ее пальцы больно впились в его тело.

– Ты должна одеться, – повторил он.

– А вы оделись? – спросил белый.

– Да.

– Оставьте ее и выходите.

Ему пришлось силой – причиняя боль – оторвать Марию от себя.

– Пожалуйста, одевайся, Мария.

Она опустилась на колени.

– Мхенди… – Из горла ее вырывались нечленораздельные звуки.

Он вышел. Лагерь был заполнен белыми. Они разожгли костер. Двое варили кофе. Главный – тот, что входил в палатку, – стоял в ожидании.

«Если бы я мог сейчас думать. Если бы только я мог думать. Думать! Думать!»

– Садитесь, – сказал белый.

Мхенди сел у костра. Белый сел рядом.

– Кто эта женщина?

– Она не имеет никакого отношения…

– Ваша жена?

Пляшущие языки пламени освещали их лица. Остальные белые наблюдали за ними издалека.

– Да.

– Жаль. Мы рассчитывали застать вас одного.

– Надо было мне предупредить моего друга, – с горькой усмешкой сказал Мхенди.

– Надо было, Мхенди. Она что, с той стороны?

– С той. Поверьте мне, она не имеет никакого…

– Не беспокойтесь. Мы ей ничего не сделаем. Вот только как она доберется обратно, об этом действительно стоит побеспокоиться.

У Мхенди вырвался стон.

– Не можете же вы бросить ее здесь. Возьмите ее с собой. Потом переправите домой.

– Знаете, сколько это будет стоить? Нет, Мхенди, нам ваши забавы и так влетели в копеечку… А за развлечения приходится платить, особенно имея таких друзей, как ваши. – Белый встал. – Вы свое по земле отходили, Мхенди. Держитесь вы мужественно, как я и ожидал. – Он понизил голос. – Если это утешит вас, могу сказать, что я шел сюда без особого удовольствия. Однако…

Мхенди тоже в стал. Странно, он был совсем спокоен.

– Мой народ все равно будет свободным.

– Со временем – да! Но нам приходится думать о сегодняшнем дне. Вы обратили внимание, Мхенди, что я не стал вас ни о чем спрашивать? Не оскорбил допросом.

Мария, уже одетая, вышла из палатки. Она кинулась к Мхенди и обняла его.

– Мхенди…

– Я должен оставить тебя одну, Мария. Прости меня!

– Ведите его! – скомандовал белый.

Двое подошли к Мхенди и взяли его за руки.

Главный оторвал от него Марию. Мхенди повели прочь. Офицер держал бившуюся у него в руках женщину.

Мхенди шел между двумя белыми. Он знал, что это его последний путь. Последние минуты его жизни. Его удивило собственное спокойствие. «Откуда оно», – подумал он. И вдруг обнаружил, что опять может думать. Наверное, в глубине души я был готов к тому, что сейчас произойдет, примирился с этим. Иначе не был бы так спокоен – ведь я совсем не храбрый.

Он споткнулся. Один из белых поддержал его.

А ведь Удомо сказал, что предаст меня. Ясно сказал, а я не понял. Спросил, как бы я поступил на его месте. И я ответил. Но зачем же понимать так буквально? Я бы никогда не пошел на такое, что бы я там ни наговорил ему. А может, пошел бы?.. Кто знает? Такие вещи можно решить, только когда с ними столкнешься, как столкнулся Удомо… Теперь уже скоро. Очень скоро. Как это люди молятся? Господи, я исполнил свой долг, я пытался помочь своему народу стать свободным и за это умираю. Какая же это молитва? Что такое молитва? Мария! Господи, прошу тебя, спаси и сохрани Марию. Ее единственная вина в том, что она полюбила меня. А моя вина в том, что у меня не хватило сил расстаться с ней. Спаси и сохрани ее, прошу тебя!

Они уже вышли из джунглей и шли в высокой траве по направлению к деревне. Слева и справа горели фары грузовиков. А перед ними расстилалась Плюралия.

Я умру на воле, под открытым небом, и луна будет свидетельницей моей смерти.

Солдаты остановились. Остановился и он. Он слышал, как кричала Мария. Бедная Мария! Женщина, рожденная для скорби. Так сказано о матери Иисуса.

Один из белых сунул что-то ему в руки. Автомат, который оставил Джозеф.

Значит, вот как это произойдет… Пули из него, конечно, вынуты.

– Идите, – сказал белый.

Он расправил плечи и пошел вперед. И тут его обуял страх. Он ощущал его каждой клеточкой своего тела. Ему было страшно, как никогда в жизни. Бежать, бежать! Ведь это смерть… Навсегда… Мария! О боже…

Чей-то крик разорвал ночную тишину.

– Мхенди!

Он обернулся. Выстрела он не слышал. Только острая мгновенная боль. И все…

Когда прогремел выстрел, Мария испустила протяжный, исполненный муки вопль и повисла на руках у белого, который продолжал удерживать ее.

Белый отнес ее в палатку, положил на постель и укрыл одеялом. Потом пошел к костру, где его ждали остальные.

– Пошли! – резко бросил он.

Обморок Марии перешел в глубокий сон – таким сном спят люди, перенесшие тяжелое потрясение.

Когда она проснулась, было уже утро. Она долго лежала без движения, уставившись в полотняный потолок палатки. Потом встала и вышла. В лагере ничто не изменилось. Только костер догорел дотла. И тут она увидела зеленых змеек, которые, свившись в клубок, спали в теплой золе. Мария подошла совсем близко и долго смотрела на них. Потом подняла босую ногу, помедлила секунду и решительно наступила на зеленый клубок. Змейки кинулись на нее, извиваясь и жаля раз за разом. А затем заскользили прочь, спасаясь в густом кустарнике.

Мария пошла обратно в палатку и легла на постель… В глазах начало темнеть… Скоро она будет с Мхенди, со своим мужем. Закрыла глаза и стала ждать. Боль поднималась все выше, но это такой пустяк… О, Мхенди!..

7

Пол Мэби был пьян. Еле держась на ногах, он подошел к столу и налил себе виски. Потом, натыкаясь на стулья, чуть не падая, с трудом добрался до окна и повалился в кресло.

Комната была погружена в темноту. В темноту был погружен весь мир. Он поднес стакан к губам, сделал большой глоток. Его всего передернуло. Он поставил стакан на подоконник.

В дверях появился слуга.

– Хозяин…

– Чего тебе? Убирайся отсюда! Сукин сын, сволочь! Убирайся!

Мэби замахнулся на него и упал на пол.

Слуга не уходил.

– Хозяин будет лотом хворать. Как так можно– пить, пить, ничего не кушать? – Он вошел в комнату и зажег свет.

Мэби дополз до окна, схватил с подоконника стакан и швырнул в слугу… Стакан попал слуге в грудь, виски залило рубашку.

– Убирайся к черту, мерзавец! Убирайся! – Он искал, чем бы еще кинуть.

– Пожалуйста, хозяин…

– Убирайся!

Мэби швырнул в слугу пепельницу. Но тот сумел увернуться.

– О-хо-хо, хозяин… – Слуга тяжело вздохнул и вышел.

Мэби нашел другой стакан, налил виски, потушил свет и, шатаясь, пошел к своему креслу у окна.

– Я не хочу думать, – плачущим голосом сказал он. – Я хочу напиться вдрызг, чтобы ни о чем не думать.

Он отхлебнул еще, пролив остатки на себя.

– Он был моим другом… другом… моим другом…

Дверь снова приоткрылась.

– Сукин сын! – закричал он. – Я тебе сказал, катись к черту! Я убью тебя! Убирайся, пока цел. Вон!

– Это я, – раздался голос Удомо. – Это я, Мэби.

Удомо включил свет. Мэби с трудом повернул к нему голову.

– В самом деле. Наш премьер-министр. Прославленный владыка Удомо. Чего тебе?

Удомо вошел в комнату.

– Я хочу поговорить.

– А я не хочу. Не хочу я говорить с тобой! Ни с кем не хочу говорить, Уходи! Завтра я снова буду на тебя работать. А сегодня я оплакиваю своего друга. Уходи!

– И я оплакиваю его, Мэби.

– Ты? – Мэби поморгал и уставился на Удомо. – Ты способен кого-нибудь оплакивать?

– Представь себе… Можно мне виски?

– Сделайте одолжение, ваше величество. Боюсь только, что я не в состоянии прислуживать вам, так что наливайте себе сами.

Удомо подошел к серванту и налил виски, не разбавляя.

– Тебе нужен свет?

– Нет. Но, по всей вероятности, я должен сообразовываться с желаниями своего премьер-министра.

Держа бутылку в руке, Удомо потушил свет и сел напротив Мэби. Одним глотком он осушил свой стакан и налил еще.

Мэби хихикнул и стал раскачиваться из стороны в сторону.

– Наш славный премьер-министр, кажется, запил. Заливает горе вином? С чего бы это? Расскажи мне, в чем дело, владыка Удомо. Я ведь не иностранная делегация, прибывшая с официальным визитом. И не толпа, которую нужно растрогать до слез… В чем дело? Что тебе от меня надо?

Наступило долгое молчание. Затем Удомо сказал:

– Я должен сказать кому-нибудь… Тебе. Я убил его…

Мэби был слишком пьян, чтобы услышать муку в голосе Удомо; слез Удомо в темноте видно не было.

– Убил Мхенди?.. Ты?

– Да. Я сказал Ван Линтону, где его лагерь. Я должен был сделать это, иначе они перестали бы нам помогать. А ты знаешь, что значит для нас их помощь?

В темной комнате стало очень тихо. Мэби никак не мог понять. Наконец каким-то неуверенным голосом он спросил:

– Ты продал его врагам?..

Удомо налил себе еще виски.

– Я не мог поступить иначе. Понимаешь? Не мог…

Мэби не услышал мольбы в голосе Удомо. До его сознания дошли только страшные слова о предательстве.

А Удомо все говорил – он взывал к Мэби, пытаясь заставить его понять, какие муки он пережил, как нужно ему утешение. Но Мэби не слышал его. Он понял одно – Удомо предатель. Эта мысль отрезвила его.

– Ты… – Мэби задохнулся. – Ты…

С дикой злобой, с ненавистью он швырнул свой стакан в голову Удомо. И в ту же секунду бросился на него сам. Он бил его, рвал на нем одежду. Осыпал проклятиями.

Стул Удомо грохнулся на пол, увлекая за собой обоих. На шум прибежал слуга. Он зажег свет.

Удомо сидел на Мэби и держал его руки. По лицу Удомо текла кровь. Осколком стекла ему глубоко порезало левую щеку чуть пониже скулы.

– Ой, хозяин.. – закричал слуга.

– Твой хозяин заболел, – с трудом проговорил Удомо. – Помоги мне.

Мэби отчаянно сопротивлялся. Но где ему было одолеть Удомо. Он перестал вырываться и, с бешенством глядя Удомо в лицо, стал осыпать его бранью, выбирая самые оскорбительные, самые грубые ругательства. Потом он плюнул. И плевал до тех пор, пока все лицо Удомо не покрылось плевками.

– Помоги мне, – сказал Удомо.

Он встал, подымая с собой Мэби. Слуга шагнул к ним. Мэби изо всех сил рванулся назад. Удомо не сумел удержать его. Мэби потерял равновесие, грохнулся об пол и затих.

– Ой, хозяин! – воскликнул слуга.

Удомо опустился на колено.

– Ничего, скоро придет в себя.

Он на руках отнес Мэби в спальню и положил на кровать.

– Раздень своего хозяина. Я оставлю записку, завтра утром передашь ему. Подай мне бумаги.

Слуга принес бумагу. И тут только заметил кровь на лице Удомо.

– Ваше лицо, сэр…

– Ничего страшного.

Он написал:

«Как проснешься, немедленно приходи ко мне. Буду ждать тебя в кабинете.

Удомо».

Он отдал записку слуге. Затем вышел, сел в свою машину и уехал.

Полчаса спустя двое часовых заняли посты у ворот дома Мэби.

На другом конце города губернатор и начальник его канцелярии безрадостно, но целеустремленно напивались.

– Боже мой, до чего же я ненавижу Африку! – сказал Росли.

– То есть прогресс? – возразил Джонс. Его желтоватое, болезненное лицо совсем сморщилось.

– Нет, именно Африку – этот проклятый континент с его тайнами и амулетами, ритуальными кровопусканиями и предательством. Страна изуверов. Гнусная страна!

– Мы – европейцы – прошли тот же путь. Проделывали штуки почище. Только все это было давно, а у людей короткая память. – Джонс выпил еще. – И ведь не утешишь его ничем…

– Вы видели его сегодня? – спросил Росли.

– Да. Держится еще более неприступно и холодно, чем всегда. Сукин сын! А знаете, Росли, все-таки он великий человек. Только отъявленный негодяй или великий человек мог решиться на такое. Мы с вами сделаны из другого теста.

– Нет, такого прогресса и таких великих людей мне не нужно, – с горечью сказал Росли.

– Интересно, о чем он сейчас думает, – тихо проговорил Джонс.

Утреннее солнце заливало кабинет премьер-министра. Удомо отвернулся от окна и посмотрел Мэби в лицо. На нем была написана откровенная ненависть.

– Ты по-прежнему отказываешься войти в мое положение?

– Я понимаю только, что ты предал друга, – отрезал Мэби.

– И настаиваешь на отставке?

– Да.

Удомо жестом пригласил Мэби сесть.

– Садись, Мэби! Давай поговорим.

– Нам не о чем говорить.

– Черт бы тебя побрал, – вспыхнул Удомо. – Разнюнился, как плаксивая баба. Ты, может, думаешь, что я с радостью пошел на это? – Голос его дрогнул. – Я не мог иначе! Не мог! Личные чувства не должны мешать нам исполнять свой долг. Долг по отношению к Африке! К ее народу! Моему народу и твоему! К ее будущему! Подумай об этом, Мэби…

– Ты кончил?

«Он слишком ненавидит меня», – подумал Удомо.

– Ладно. Но ты понимаешь, что в стране тебе оставаться нельзя?

Горькая усмешка покривила губы Мэби.

– Можешь не бояться – болтать я не стану.

Удомо невесело улыбнулся:

– А если и станешь, кто тебе поверит? Во всяком случае, я найду способ заставить тебя молчать. Ты, надеюсь, не думаешь, что я позволю тебе загубить все мною сделанное. Я любил Мхенди. Тебя я не любил никогда.

– Я бы хотел повидать своих перед отъездом. Ты не можешь запретить мне сделать это.

– Не могу? Ты улетишь первым самолетом. Кажется, сегодня вечером есть рейс. Ты уедешь лечиться. Вчера вечером у тебя был острый приступ безумия. Твой слуга, если надо, подтвердит это. Ты будешь отсутствовать очень долго, так долго, что в конце концов мне придется передать твое министерство кому-нибудь другому.

– И ты не боишься, что я расскажу обо всем в Англии?

– А что ты можешь сказать? Какие у тебя доказательства? Не забудь, что у тебя был приступ. Этим можно многое объяснить. Но ты не станешь болтать, Мэби. Ты ведь тоже хочешь быть патриотом, но желаешь при этом уберечь свою драгоценную душу. Ты прекрасно знаешь, что я не мог иначе. Но тебе лишь бы самому рук не замарать. Грязную работу пусть делает подлец Удомо. Тоже мне «оплакиваю Мхенди»! Очень ему это нужно! Ладно, уезжай, Мэби, – блюститель нравственности! Мне некогда сочувствовать тебе. Я должен делать дело. Смотреть на тебя тошно! Уезжай… – Он пошел к своему столу и сел.

Мэби сделал несколько шагов к двери.

– Мэби!

Мэби остановился и ждал, не поворачивая головы.

– Можешь ненавидеть меня, сколько душе угодно. Но ведь это твоя страна! Африка! Останься и помоги мне – ради нее…

Мэби взялся за дверную ручку.

– Тогда убирайся, идиот проклятый! – взорвался Удомо.

Дверь за Мэби захлопнулась. Некоторое время Удомо сидел, глядя на дверь. Затем открыл ящик, достал коробку сигарет. Откинулся на спинку кресла и глубоко затянулся. Надо чем-то успокоить нервы. Он понимал, что рано или поздно начнет пить, чтобы забываться хоть на время. Рано или поздно. Чем позже, тем лучше… Управлять страной – не в бирюльки играть. Каким бы помощником был Мхенди, родись он в Панафрике, а не в Плюралии… Боже, как я устал… А впереди столько дел. Нелегко на своем горбу тащить страну через огромную пропасть, отделяющую вчерашний день от сегодняшнего…

Он потушил окурок и позвонил секретарю.

«Если бы со мной была Лоис, какое это было бы счастье», – успокаиваясь, подумал он.

Селина, Эдибхой

1

Удомо нажал на гудок и подождал. Молодых людей, которые по ночам охраняли его резиденцию, нигде не было видно. Он снова дал сигнал. Куда они делись? А может, Селина и партия решили, что больше нет необходимости охранять его дом? Интересно будет узнать – почему.

По темной аллее прибежал старший слуга и открыл ворота. Удомо въехал в сад. Слуга запер за ним ворота. Удомо вылез из машины и быстро зашагал по ступенькам крыльца в дом. Слуга что-то крикнул ему вслед, но он не расслышал. Он вошел в гостиную и остановился в дверях как вкопанный. В гостиной сидели Эдибхой и Селина. Очевидно, они уже давно ждали его. Он заставил себя улыбнуться. Их лица остались бесстрастными. Селина в упор смотрела на него. Эдибхой сначала избегал его взгляда, потом поднял глаза, и едва заметная улыбка мелькнула на его лице.

«Как он разжирел, – подумал Удомо. – Не в меру ест, не в меру пьет». И снова – в который раз – отметил про себя, как неприятен стал ему Эдибхой. Он вынул из кармана сигареты и медленно прошел в комнату. Взгляд Селины скользнул по портсигару, затем снова остановился на его лице. Он сел напротив них.

– Ты не ждал нас? – сказала Селина.

– Уже поздно. – Он посмотрел на часы. – Скоро час.

Вошел слуга.

– Можно предложить вам что-нибудь? – спросил Удомо.

– Мне ничего не надо, – сказала Селина.

– Мне тоже, – проронил Эдибхой.

«Значит, дело серьезное», – подумал Удомо.

– Можешь идти спать, – сказал он слуге.

Они подождали, чтобы слуга ушел, затем Селина спросила:

– Хорошо повеселился с белыми?

– Вы об этом приехали разговаривать? – спросил Удомо.

– И об этом тоже.

– Существует правило насчет личных контактов, – сказал Эдибхой.

– Уже поздно, я устал, – ответил Удомо.

– Мы тебя давно дожидаемся, – сказала Селина.

– Созовите завтра заседание исполнительного комитета, там поговорим. Я объясню свое поведение.

Селина скрестила руки на груди.

– Мы поговорим сейчас, Удомо. В прежние времена мы могли разговаривать втроем. Я хочу поговорить так, как мы говорили тогда.

– Хорошо. Только давайте отложим этот разговор до завтра. Я очень устал.

– И все же мы будем говорить сейчас.

«Ну что ж, значит, карты на стол», – подумал Удомо и закурил сигарету.

– Ты тоже на этом настаиваешь, Эди?

– Да.

– Тогда давайте разговаривать. – Он откинулся на спинку кресла и ждал настороженно и внимательно.

– Ты предал нас, – тихо сказала Селина.

Удомо перевел взгляд на Эдибхоя.

– Ты тоже так думаешь, Эди?

– Мы оба так думаем, – сказала Селина. – Поэтому мы и пришли вместе.

– Это так, Эди?

Наконец-то Эдибхой взглянул ему прямо в глаза. Широкая улыбка расплылась по его лицу. Но глаза оставались холодными.

– Да. Ты предал нас.

– Так… Вы говорите «ты предал нас». Кого это «нас»? И в чем заключается мое предательство?

У Селины сверкнули глаза.

– Ты что, финтить вздумал? У белых научился?

– Нет, Селина, финтить я не вздумал. Ты обвиняешь меня. И я хочу знать, в чем, собственно, моя вина. Только и всего.

– Хорошо, Удомо. Я скажу тебе. Ты спрашиваешь, кого ты предал. Ты предал меня. – Теперь в ее голосе не было и следа волнения, он был ровным, спокойным. – Ты предал меня. Я сделала тебя премьер-министром, а ты предал меня. Ты сам знаешь, каким ты был, когда пришел ко мне на рынок восемь лет назад. А сейчас ты премьер-министр. Только потому, что я не прогнала тебя тогда.