Текст книги "Горняк. Венок Майклу Удомо"

Автор книги: Генри Питер Абрахамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Они прошли к двери в дальнем конце двора. Лия постучалась в дверь, вошла, Кзума – следом за ней.

Молодая женщина – они застали ее за едой – подняла на них глаза.

– Это Кзума, – сказала Лия.

Кзума улыбнулся, но ответной улыбки не дождался. Так вот она какая, учительница, подумал он.

– Дай ему поесть, – сказала Лия, – и пусть он останется у тебя. У меня дел по горло. Спозаранку придут рыть.

– А сегодня? – спросила девушка.

– Сегодня не придут. Поэтому нам надо побыстрее расторговаться, а что останется, попозже закопать. Я тебя кликну. Когда поедите, может, вы с Кзумой сходите в кино. Идет?

Лия вышла, захлопнув за собой дверь, но тут же всунула голову обратно.

– Кзума, я на тебя не сержусь! Но тебе пора поумнеть. Если я предупрежу других, полиция мигом смекнет, кто это сделал, и тогда быть беде. А теперь ешь…

И снова захлопнула дверь.

– Бери стул, садись, – сказала девушка.

Кзума повиновался.

Девушка встала, положила ему еду. До чего же она красивая! Как бархатистый коричневый цветок. И какая молодая, сильная, ловкая. Все в ней красиво: и очертания рук и ног, и движения, и посадка головы – глаз не отвести. А голос такой нежный – кажется, век бы его слушал.

Девушка поставила перед Кзумой тарелку.

– Ты сегодня ударил полицейского? – спросила она.

Он кивнул.

– Почему?

– Он меня стукнул ни за что ни про что.

– А почему ты не убежал?

– Зачем бежать человеку, за которым нет никакой вины?

И тут она в первый раз улыбнулась ему. И какая милая у нее улыбка! Зубы белоснежные, на щеках ямочки, по одной на каждой. Глубокие, прехорошенькие– так и хотелось их поцеловать. А когда она улыбнулась, в глубине ее глаз загорелись огоньки. Он рассиялся ей в ответ.

– Ты не боишься? – спросила она.

– Не родился еще тот человек, чтобы меня напугать, – похвастался Кзума.

– Ешь, – сказала она.

Чуть погодя он поднял на нее глаза.

– Как тебя зовут?

– Элиза.

– Хорошее имя.

– Ты откуда родом? – спросила Элиза.

– С Севера.

– А у вас там красивые места?

– Очень красивые.

– Чего ж ты тогда оттуда ушел?

– Работы не было. А тут на рудник можно определиться.

Она замолчала. Ему хотелось поддержать разговор, но ничего не приходило на ум: она была до того красимая, что он онемел. Он поглядел на ее волосы – и руки сами собой потянулись погладить их. Она поймала его взгляд, и он снопа опустил глаза.

– Как тебе еда?

– Очень вкусная. Это ты готовила?

– Да.

Лия просунула голову в дверь.

– А она красивая, верно, Кзума?

– Очень красивая.

Лия прыснула, и грохнула дверью.

– Выпить хочешь? – спросила Элиза.

– Нет.

Элиза встала, убрала со стола. Кзума следил за ней – в комнате воцарилось молчание.

До них доносились едва слышные звуки пьяного веселья. Время от времени, когда пьяные уж слишком расходились, Лия наводила порядок.

– Помоги мне поставить машинку, мне надо кое-что построчить, – сказала Элиза.

Кзума вскочил, поднял машинку, и острая боль стрельнула в левое плечо.

– Тебе больно? – сказала Элиза.

– Ерунда, – сказал он.

– Дай посмотреть.

– Ничего серьезного.

– Раз так, дай посмотрю.

– Это меня полицейский огрел дубинкой.

– Садись сюда.

Она расстегнула ему рубашку. На левом плече лиловел огромный синяк.

– Надо растереть, – сказала Элиза.

Вынула баночку с мазью, растерла ему плечо. Какие у нее мягкие, нежные пальцы! Кзуме захотелось, чтобы она как можно дольше не отрывала их.

– Ты добрая, – сказал Кзума. – Добрая и красивая.

– А тебе тут одиноко, – усмехнулась она.

Оба снова замолчали, но молчание больше не тяготило их. Как не тяготил и шум, доносившийся со двора. Она протянула ему сигарету, закурила сама, поглядела ему в лицо и фыркнула.

– Ты что, никогда не видел, как женщины курят?

– Видел, только они были белые.

Она вдела нитку, и машинка застрекотала. Ее негромкое жужжание действовало успокаивающе.

– Расскажи мне, откуда ты родом, из какой семьи, – попросила Элиза.

– Мои родные места далеко-далеко, – сказал он. – Там между двумя горами течет река, а уж какая тишина, какой покой. Не то, что здесь. Когда я вспоминаю родные места, меня тянет вернуться туда. Раньше у нас было много скота, а теперь чуть не весь скот пал, и земля стала плохо родить. У меня там отец, а еще брат и сестра. Они моложе меня.

– А мать?

– Она умерла.

– Ты вернешься туда?

– Вернусь.

– А город тебе нравится?

– Пока не разобрался.

– Лии ты пришелся по вкусу. Она только о тебе и говорит.

– Она добрая, но ее не поймешь.

– Она не только добрая, она еще и хорошая.

– А тебе, видно, она тоже нравится. Кем она тебе приходится?

– Она мне тетка, сестра моей матери. После смерти матери она взяла меня к себе, определила в школу, и я выучилась на учительницу. А ты ходил в школу?

– Нет, в наших местах школы не было.

Элиза кончила шить, закрыла машинку футляром.

– Пошли погуляем. Я тебя в такое место отведу, где ты почувствуешь себя совсем как на родине.

И вот позади осталась Малайская слобода, остались толпа, брань, драки, мало-помалу уличный шум стал слабеть, и вскоре они различали лишь смутный гул.

А еще чуть погодя они уже ступали по траве.

– Как здесь тихо! – сказала Элиза.

– Почти как в деревне, – сказал Кзума.

– Когда мне надоедает городская суета, я иногда прихожу сюда, – сказала Элиза.

– До чего легко здесь дышится.

Они сели на траву.

– Вон там город, – показала Элиза.

На востоке высились сумрачные махины домов, мерцали огоньки.

– Когда глядишь на город, чувствуешь себя особенно одиноким, – сказал он.

Элиза растянулась на траве, подложила руки под голову.

– Люблю смотреть на звезды, – сказала она.

Он повернулся к ней.

– Ты красивая.

– Просто тебе одиноко, – усмехнулась она.

– Зачем ты так говоришь?

– Потому что это правда.

Он чувствовал, что их разделяет какая-то преграда, Которую ему не попить и не преодолеть, и отвернулся от пес. Па западе возносили к небу свои темные вершины горы. Округлые громады сужались кверху, завершаясь игольно-острыми пиками.

– А это что такое?

Элиза приподнялась и тоже посмотрела на запад.

– Это отвалы. Сюда сваливают песок, который выкапывают, когда добывают золото. Ты тоже будешь этим заниматься.

– Самый обыкновенный песок?

– Да, самый обыкновенный песок, – устало повторила Элиза.

– Его, должно быть, давно сюда ссыпают?

– Конечно, давно. Много лет подряд. И что ни день, этих отвалов становится все больше.

– Ты к ним подходила близко?

– Конечно.

– И какие они?

– Песок, он песок и есть.

– А какого он цвета?

– Белого.

– А черных отвалов не бывает?

– Мне не случалось видеть.

– Вот чудно.

– Что – чудно?

– Что такие высоченные горы белого песка насыпали черные.

– Без белых тут тоже не обошлось… Пошли, нам пора.

Она встала, потянулась, но Кзума никак не мог оторвать глаз от отвалов. Из-за тучи выглянула луна. Большая, желтая, добродушная. Весело замигали звезды. Кзума перевел глаза с отвалов на Элизу, его неодолимо тянуло к ней.

– Красивая ты, – угрюмо сказал он.

– Пошли, – сказала она.

– Я тебе не нравлюсь?

Она как-то странно поглядела на него и вновь оставила его вопрос без ответа.

Он прижал ее к себе, обнял и почувствовал, как тело ее стало мягким, податливым. Губы ее раздвинула улыбка.

По одну сторону от них тянулся город с Малайской слободой, по другую высились отвалы белого песка, а здесь был островок тишины, покоя, и она – такая нежная – в его объятиях. Он взял ее за подбородок своей огромной ручищей, приподнял ее голову. Улыбнулся, глядя прямо в глаза, но ответной улыбки не дождался. Ее не понять. Все равно как Лию. Он нагнулся поцеловать ее, но почувствовал, как она снова напряглась.

– Не надо, – совсем по-детски выкрикнула Элиза и оттолкнула его.

Отвернулась, отошла на несколько шагов. Кзума стоял как вкопанный и смотрел ей вслед.

– Прости, – сказала она, не оборачиваясь.

– Да ладно, – сказал он и повернул в другую сторону.

Он возвратился в город той же дорогой, которой они шли. Только раз обернулся поглядеть на далекие отвалы, а дальше шел, не останавливаясь. Элиза догнала его уже на подходе к Малайской слободе и пошла рядом, стараясь приладиться к его шагу. Какое-то время они шли молча.

Потом она вскинула на него глаза.

– Ты сердишься? – спросила она.

– Тебе-то что?

– Прости, – сказала она, – но тебе меня не понять.

Он поглядел на нее. Лицо ее было печальным. Вся ее злость куда-то испарилась, сменилась неизъяснимой тоской.

– Я не сержусь, – сказал он.

Они молча дошли до самого Лииного дома.

Всю ночь в Лиином доме пили и гуляли. Когда Кзума и Элиза вернулись, народу там еще прибавилось. Опора по-прежнему сидела все на том же месте во дворе. За ее спиной стояли два пустых чана, перед ней – один опорожненный до половины. На дворе народу тоже было видимо-невидимо.

В другом конце двора стоял еще один чан – там торговала пивом ледащая Лина, та самая, у которой был припадок белой горячки. К удивлению Кзумы, она совсем протрезвела.

Во всех комнатах толклись пьяные мужчины и женщины. Среди них попадалось много цветных женщин, они обнимались с черными мужчинами. А вот цветных мужчин встречалось мало – раз-два и обчелся.

Тощая цветная женщина с недобрым лицом подкатилась к Кзуме, повисла у него на шее.

– Поставь мне пива, милок, я тебя приголублю. Дешевле дешевого – всего полкроны.

Элиза удалилась в свою комнату, а Кзума вышел во двор. Там, прислонившись к стене, звонко хохоча, болтала с мужчинами Лия. Лицо ее раскраснелось, глаза задорно блестели.

– Кзума! – окликнула его Опора. – Садись-ка сюда, сынок, – сказала она и передвинулась, освободив ему место на скамье.

– У меня много денег набралось, вот я и хочу, чтобы ты взял их на хранение, а потом передал Лии: тут такая пьянь собралась – еще передерутся, а годы мои уже не те.

Она отдала ему деньги, похлопала по руке и отстранила от себя. Голос у нее был ласковый, совсем материнский. И ему вспомнилась его старая мать.

– А ну давай налетай, сукины дети! Налетай, заливай глотки пивом! – заорала Опора уже никак не ласковым и не материнским голосом.

Кзума прыснул. Опора плутовато подмигнула ему, шаловливо улыбнулась, и ее дубленое лицо пошло морщинами.

– А ну налетай, сукины дети! – орала она. – Не жмись, вытряхивай денежки!

– Вот он где, гад!

Кзума обернулся. Задев его по лицу, мимо пролетел нож. Он попятился.

– Вот тебе, чтоб не зарился на мою бабу! – ревел Дладла, размахивая ножом. За ним стояли еще двое молодчиков с ножами. Кзума почувствовал, как по его щеке ползет струйка крови.

Дладла, ухмыляясь, рассекал воздух ножом. Молодчики подступали все ближе. Кзума отпрянул, стал шарить за спиной чем бы отбиться.

– Держи, – услышал он женский голос, и в руку ему сунули дубинку. Он узнал голос Лины.

– А ну подходи! – заорал Кзума, занося дубинку над головой.

– Оставь Дладлу, я сама с ним расправлюсь! – крикнула Лия.

Дладла отступил назад. Кзума шагнул к Дладле.

– Нет! Я сама с ним разберусь. Ты займись теми двумя.

Лия неспешно вышла вперед – руки в боки, на губах кривая усмешечка. Народ расступился, отодвигаясь все дальше, пока они не остались в центре кружка. Один из прихвостней Дладлы перевел взгляд на Лию; воспользовавшись этим, Кзума огрел его дубинкой. Молодчик рухнул, даже не пикнув. Второй рванул к калитке, но ему преградил путь высоченный парень, только что вошедший во двор. Ухватил молодчика за горло да как тряханет.

– Меня зовут Й. П. Вильямсон, и я тебя одной левой уложу, сукин ты сын! – ревел верзила.

– Йоханнес! – крикнула Лина. Не ослабляя хватки, верзила обернулся к ней. – Не убивай его, тебя посадят!

– Одной левой уложу сукина сына, – бушевал Йоханнес.

– Не смей! – цыкнула на него Лина, не терпящим возражений тоном.

Ворча себе под нос, Йоханнес отпустил молодчика– тот повалился на землю и затих.

– Ступишь еще шаг – зарежу, – грозился Дладла, пятясь от Лии.

– А сейчас и второго уложу, – ревел Йоханнес, надвигаясь на Дладлу.

– Я сама с ним расправлюсь, – сказала Лия.

Йоханнес отступил.

– Ни шагу дальше, женщина! – надрывался Дладла.

Лия шагнула вперед. Дладла полез на нее с ножом, но Лия успела перехватить, отвести его руку. Дладла все еще порывался полоснуть Лию по плечу, но ее руки сжимали его как тиски.

– Ну что, слабо? – прошипела Лия и – как боднет.

Из носа Дладлы хлынула кровь. На лбу, на шее веревками натянулись жилы – он из последних сил гинул руку с ножом к Лииному плечу.

Намертво сцепившись, Лия и Дладла раскачивались из стороны в сторону. Дладла тужился опрокинуть Лию, она сопела, но мало-помалу отгибала его руку назад. Все дальше, дальше и дальше. Крупные бисерины пота усыпали лоб Дладлы. Лицо его исказилось от боли. Но вот послышался вопль, и Дладла поник. Нож выпал из его пальцев.

Лия разжала руку, и Дладла осел на землю. Окинув его презрительным взглядом, Лия плюнула, задрала ногу и пнула Дладлу в лицо.

– Не надо! – вырвалось у Кзумы.

Криво усмехнувшись, Лия отвернулась.

– Уберите эту погань, – приказала она.

Элиза взяла Кзуму за руку.

– Пошли, я помогу тебе смыть кровь.

Она принесла миску с водой, обмыла ему рану.

– Порез неглубокий, – сказала она, – но надо его зашить, иначе кровь не остановится.

– Не стоит, – отнекивался он.

Но Элиза уже тянула его за собой.

* * *

Через час они вернулись. Им удалось разыскать врача, и он наложил Кзуме швы.

Двор уже опустел. Опустел и дом. В доме остались только верзила Йоханнес и Лина. В воздухе стоял тяжелый пивной запах.

– Сильно тебя поранили? – спросила Лия.

Кзума покачал головой.

– Йоханнес работает на рудниках, – сказала Лия. – Он тебе поможет устроиться, верно, Йоханнес?

– Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, и я не я, если не помогу ему, – ответил Йоханнес.

Опора ввела за руку Папашу. Он проспался, хмель явно выветрился из его головы.

Кзума пригляделся к Йоханнесу. С виду Йоханнес бы и цветной как цветной, но и говором, и повадкой больше походил на черного. А ледащая Лина, хоть она и цветная, видно, души в нем не чаяла – это и слепому видно.

Лия поглядела на Кзуму, потом перевела взгляд на Элизу, и лицо ее расцвело улыбкой.

– Он потерял много крови, – сказала Элиза.

– Пусть он идет спать, – сказала Лия, – а ты помоги нам вынести бидоны и прибраться, чтобы поутру, когда заявится полиция, все было шито-крыто.

Элиза кивнула, и они пошли к ней. Лия присела на стул.

– Ты располагайся здесь, а Элиза поспит одну ночь у меня… Ну как, согласен?

– Согласен.

– Есть хочешь?

– Нет.

– А пить?

– Тоже нет.

– А ее не хочешь?

– Не дури, – сказала Элиза.

Кзума молчал. Лия вздохнула и засмеялась. Тут Кзума вспомнил о деньгах, которые ему передала Опора, и вручил их Лии. Она встала, хлопнула его по спине и двинулась к двери, но на пороге остановилась, кивком головы показала на Элизу.

– Ты ей по сердцу пришелся, только она дуреха. А все из-за того, что в школу ходила. Ты ей люб, но ей вынь да по ложь такого, чтоб и книжки читал, и говорил, и одевался, как белый, и нацеплял на шею тряпку, которую белые галстуком зовут. Не будь дурнем, бери ее силком, – фыркнула и вышла из комнаты.

Кзума не спускал глаз с Элизы.

– Верно Лия говорит?

Элиза не подняла на него глаз.

– Постель постелена, – сказала она. – Ложись спать, – и вышла, так и не ответив на его вопрос.

Глава четвертая

Йоханнес пьяный был решительно не похож на Йоханнеса трезвого. Первый – крикун, бахвал, забияка, каждому встречному-поперечному объявлял, что он, Й.-П. Вильямсон, любого сукиного сына уложит одной левой. Обожал драться, кичился своей силой, всех задирал. Второй – смирный, замкнутый, обходительный, кроткий, как агнец. Он, похоже, даже стеснялся своей могутной фигуры и своей силы. Робкий, даже слишком уступчивый и до крайности миролюбивый.

Рассвет этого понедельника Йоханнес встретил трезвым. Выражение лица было у него сосредоточен-нос, брови насуплены – видно, его одолевали серьезные мысли.

Время от времени Кзума поглядывал на Йоханнеса, но тот брел, не поднимая головы. А у Кзумы накопилось столько вопросов к Йоханнесу. Раз-другой Кзума заговаривал с ним. Йоханнес отвечал только да к нет, отвечал мягко, но в голосе его сквозила такая грусть, что язык не поворачивался лезть к нему с расспросами. Кзума пытался представить, какие же они, эти рудники.

– Сегодня на улицах на редкость пусто, – сказал Кзума: ему вспомнилось, сколько народу толпилось здесь в субботу.

– Верно, – ответил Йоханнес.

Когда на улицах пусто, они кажутся чужими, подумал Йоханнес, но вслух ничего не сказал. Длинные, широкие, безлюдные – разве такими должны быть улицы? И так улица за улицей. И лавки тоже сегодня совсем чужие – на витрины никто не глазеет. И над городом висит какой-то наводящий страх тихий гул. И уличные фонари светят тускло. Все здесь совсем-совсем чужое. Чужое как смерть. Йоханнесу это не нравилось. Он не любил думать о смерти.

– Сегодня здесь так тихо, – сказал Кзума. – И до чего же мне это нравится! По субботам здесь многолюдно, а я этого терпеть не могу.

– Угу, буркнул Йоханнес, но про себя подумал: «А мне нравится многолюдье».

– Что ты сказал?

– Ничего.

– А мне показалось, ты что-то сказал.

– Да нет же.

И снова они долго шагали молча. Вверх-вниз по безлюдным улицам, по обеим сторонам которых высились притихшие дома, тянулись набитые одеждой и всевозможными товарами витрины.

Но нигде ни одной машины, ни единой души. Город золота спал, спали все его обитатели, кроме них двоих, никто не бодрствовал, никто не брел по улицам. Кажется, город вымер, думал Йоханнес, и до чего же мне это пе правится.

Как здесь красиво, думал Кзума, красиво и тихо.

Ему нравится безлюдье, думал Йоханнес, а и люблю многолюдье. Безлюдные улицы и вымершие дома мне не по душе. Люди, мне нужны люди вокруг.

Кто его разберет, думал Кзума, вчера он драл глотку, бахвалился, а сегодня такой тихий – голоса его не слыхать. Интересно, что за работа на рудниках?

Спросил у Йоханнеса, но тот не ответил. Кзума снова приступился к нему:

– Что за работа на рудниках?

Йоханнес удивленно уставился на него.

– Я никогда не был на рудниках, – пояснил Кзума.

Йоханнес все так же удивленно смотрел на него.

Интересно, понятно ли Йоханнесу, почему меня это занимает, подумал Кзума и снова спросил:

– Работы я не боюсь. Просто хочу разбираться в том, что мне придется делать.

– Разберешься, невелика премудрость.

Йоханнес отвернулся. До чего же ему ненавистны безлюдные улицы. Ненавистен гулкий звук их шагов. От него улицы кажутся более пустынными. А от звука голосов они и еще того пустыннее.

Кзума хотел было что-то сказать, но, поглядев на Йоханнеса, передумал.

И вот уже Йоханнесбург остался позади – хоть и недалеко позади, – остался за тем приземистым холмом, через который они перевалили: если оглянуться, за ним виднеются дома повыше.

А впереди громоздились отвалы. Кзума окинул их взглядом. Сегодня вид у них был самый что ни на есть обычный, не то что в субботу вечером, когда он смотрел на них с Элизой. Тогда их далекие очертания представлялись ему прекрасными и величавыми. Теперь он видел перед собой ничем не примечательные нагромождения песка и не находил в них ничего привлекательного.

– Смотри, вон рабочие идут на рудники, – показал Йоханнес.

Кзума поглядел вниз. Налево вилась мощенная щебнем ровная дорога. Левую ее излучину огибала колонна людей. Рассвет только брезжил, и взгляд не различал лиц.

– Как их много! – сказал Кзума.

– Немало.

– Откуда они идут?

– Из бараков, – сказал Йоханнес и присел на траву. Кзума пристроился рядом и стал смотреть, как приближается колонна.

– Их бараки в Ланглаагте, – тихо сказал Йоханнес. – Всем горнякам положено жить в бараках.

– А ты почему там не живешь? – спросил Кзума.

Йоханнес промолчал. Длинная колонна приближалась к ним, но до нее оставалось еще порядочное расстояние. Йоханнес показал пальцем на колонну.

– Они все не из города, тут в основном деревенские, а есть которые и из Родезии, и из самой Португалии. Их привезли сюда белые. Тем, кого сюда привезли, положено жить в бараках. Такой порядок. А я приехал в город но своей воле, как и ты, я у белого старшим состою и потому в бараке жить не обязан. Городских на рудниках мало, их нанимать не любят.

– А меня наймут?

Йоханнес кивнул, не переставая жевать травинку.

Колонна почти поравнялась с ними. Йоханнес поднялся, расправил затекшие ноги.

– Вставай, пойдем с ними.

Кзума с Йоханнесом спустились по пологому спуску и встали у обочины.

Впереди длинной колонны шагал индуна – рудничный охранник: он присматривал за рабочими. Остальные охранники шагали по обеим сторонам колонны, на расстоянии десяти метров друг от друга. Все индуны были вооружены тяжелыми дубинками, деревянными копьями с металлическими наконечниками. Люди тихо напевали на ходу.

Кзума с любопытством разглядывал колонну.

– Почему у индун копья?

– Такой порядок, – сказал Йоханнес.

Колонна приблизилась к ним.

– Здравствуйте! – приветствовал колонну Йоханнес.

– Здравствуй, Вильямсон! – крикнул направляющий индуна. – Ну как жизнь в городе?

– Как всегда, – ответил Йоханнес.

Они пошли в ногу с колонной, но вливаться в нее не стали.

Кзума приглядывался к шагающим рядом людям, но их лица ничего ему не говорили. Вдруг его взгляд упал на мужчину в летах – тот улыбнулся ему. Кзума улыбнулся в ответ, и старик помахал ему рукой.

– А это кто? – спросил Кзума у Йоханнеса.

Йоханнес, скользнув взглядом по старику, мотнул головой, Кзума снова посмотрел на старика.

– Как зовут твоего приятеля, Вильямсон? – перекрыл топот колонны громовой голос направляющего.

– Кзума, – крикнул Йоханнес.

– Привет, Кзума! – рявкнул индуна.

– Привет! – ответил Кзума и перевел взгляд на старика. Тот явно хотел ему что-то сказать, о чем-то предупредить, но о чем, Кзума не мог понять и поэтому только покачал головой.

– Вильямсон, он что, идет наниматься на рудник? – крикнул индуна.

– Он у Рыжего будет работать, вот у кого.

Здесь дорога сделала поворот, а когда она снова пошла по прямой, невдалеке показались рудничные ворота.

На востоке загорелись первые лучи солнца. Глухо грохотали тяжелые башмаки. За колонной волочился длинный хвост медленно оседавшей пыли. Над колонной неслась песня.

Ворота открылись, пропуская колонну. Из низкого закоптелого домишки вышли несколько белых, они проводили глазами проходящую колонну. Колонна свернула налево, и вскоре высокий отвал и группа зданий скрыли ее из виду. Топот шагов стих.

И тут же вновь загрохотали шаги. Но на этот раз топот послышался справа. Кзума повернул голову– новая колонна! Он вопросительно взглянул на Йоханнеса.

– Это идут с ночной смены, – сказал Йоханнес.

Ночная смена вышла за ворота. Во главе и по бокам колонны тоже шли индуны. Эта колонна точь-в-точь походила на предыдущую, но чем-то она и отличалась от нее. Было в ней что-то такое, чего не было в колонне, которая заступала на смену. Кзума вглядывался в лица проходящих мимо людей, но определить, в чем различие, так и не смог. А вместе с тем оно явно чувствовалось.

Колонна исчезла за поворотом дороги. Топот шагов стал тише, потом и вовсе заглох.

– Подожди здесь, – сказал Йоханнес и подошел к воротам. От ворот отделился индуна. Йоханнес поднял, расставил руки. Индуна ощупал его карманы. И только после этого пропустил Йоханнеса, и тот исчез за приземистым зданием.

Из-за поворота показались двое белых на мотоциклах. Индуна распахнул перед ними ворота. Мотоциклисты проехали на рудничный двор, а вслед за ними одна за другой подкатили три машины и тоже въехали в ворота.

Йоханнес не заставил себя ждать.

– Рыжий еще не приехал, подожди здесь, – сказал он.

За воротами прогрохотал долгий раскатистый взрыв. Кзума аж подскочил.

– До чего же здесь все непривычно, – сказал он.

– Со временем привыкнешь.

Мотоцикл, обогнув поворот, промчался к воротам.

– А вот и мой белый, – сказал Йоханнес.

Белый нажал на тормоз, мотоцикл по инерции пронесся еще метров десять и лишь тогда остановился. Белый, хохоча, спрыгнул с мотоцикла. Такой же высокий и широкоплечий, как Йоханнес, только помоложе и покрепче с виду. Лицо у него морщилось в улыбке, глаза весело поблескивали.

– Привет, Йоханнес! – сказал белый. – Интересно, к го приглядывает за ребятами, пока ты здесь околачиваешься?

– Я уже к ним ходил. Там полный порядок.

– Господи, спаси и помилуй, Йоханнес, да ты никак трезвый! – белый хлопнул Йоханнеса по груди.

– Полиция разнесла пивнуху вдребезги, – сказал Йоханнес ухмыляясь.

Белый шлепнул себя по ляжкам, закатился хохотом, но вдруг резко оборвал смех и поглядел на Кзуму.

– Эй, Крис, – позвал один из белых, стоящих в дверях закоптелого домишки.

– Иду! – отозвался Крис, снова повернулся к Кзуме и уставился на него.

– А это еще кто такой?

– Его зовут Кзума, – сказал Йоханнес.

Белый улыбнулся Кзуме в ответ и вдруг ни с того ни с сего как хватит его кулаком по груди. Глаза Кзумы полыхнули, он непроизвольно отпрыгнул назад, сжал кулачищи и встал наизготове.

Белый тоже летал наизготове, глаза у него лукаво поблескивали.

– Прост, Кзума, я хотел убедиться, мужчина ты или не мужчина, вот Йоханнес – он баба бабой, – сказал белый и ласково потрепал Йоханнеса по плечу. Мужчиной он бывает, только когда напьется. Ну как, зла не сердишься?

Крис протянул Кзуме руку. Кзума не сразу решился пожать ее. Крис пошарил в карманах, нашел пачку сигарет, отдал их Йохаинссу.

Поделись с Кзумой, Йоханнес, и веди его во двор, а я переговорю с Рыжим.

– Крис, где ты там? – снова подал голос человек из закоптелой подсобки.

Иду! – крикнул Крис и пошел к воротам.

– Белый! – окликнул его Йоханнес.

Крис обернулся.

– Бели этому, у ворот, пусть пропустит Кзуму.

– Ладно, – согласился Крис.

Он сказал что-то индуне у ворот и отошел к белым, собравшимся у подсобки.

– Пошли, – сказал Йоханнес. – Теперь тебя пропустят.

– А где Рыжий? Ты сказал, я буду работать у него.

– Раз этот белый так сказал, значит, так и будет. Они с Рыжим друзья-приятели.

Они подошли к воротам. Индуна схватил Кзуму за руку. Кзума вывернулся.

– Он должен тебя обыскать, – сказал Йоханнес. – Такой порядок.

Индуна поднял Кзуме руки, Кзума расставил их, вспомнив, как делал Йоханнес. Обшарив его карманы, индуна кивнул. Искал он только для виду, но порядок есть порядок.

– А мне нравится твой белый, – сказал Кзума.

– Он хороший, – согласился Йоханнес.

– Он что, бур? – спросил Кзума.

– Бур. А твой – он из заморских краев. Иди сюда. – Йоханнес подвел Кзуму к стеклянной перегородке с окошечком. Постучал по деревянному прилавку. В окошечко высунулся белый.

– Чего тебе?

– Вот новенького привел.

– Из твоей бригады?

– Нет. Он у Рыжего будет работать. Старшим.

– Рыжий еще не пришел.

– Вот и мой белый так говорит.

– Твой начальник, ты хочешь сказать?

– Мой белый.

Человек в окошечке ожег Йоханнеса взглядом, но Йоханнес не отвел глаз. Белый выругался и перевел взгляд на Кзуму.

– Тебя как зовут?

– Кзума.

– Где твой пропуск?

Кзума передал ему пропуск, и белый ушел. Чуть погодя он вернулся с квадратиком голубого картона и перебросил его Кзуме.

– Смотри не потеряй, – сказал белый.

Кзума взял картонный квадратик и посмотрел на него, читать он не умел и поэтому, что там написано, не понял. А написано было вот что: «ПРОПУСТИТЬ АФРИКАНЦА КЗУМУ, ПОМОЩНИКА МИСТЕРА ПАДДИ О’ШИ».

– А мой пропуск?

– Получишь после смены, – сказал человек в окошечке и отвернулся.

Кзума обогнул здание вслед за Йоханнесом– позади здания группа мужчин, нагрузив песком вагонетки, толкала их вверх. Этой бригадой человек в пятьдесят руководили двое индун и белый.

– Сегодня будем работать здесь, – сказал Йоханнес.

Йоханнес подвел Кзуму к белому и представил как нового старшего мистера О’Ши.

Этот белый Кзуме сразу не понравился. По глазам было видно, что он из тех белых, для которых первое удовольствие дергать, гонять и бранить людей.

Переговорив с белым, Йоханнес отвел Кзуму в сторону.

– С этим белым надо держать ухо востро, но тебе придется у него поработать всего полдня. Не беспокойся, все обойдется. Если он уж очень будет цепляться, не отвечай. После обеда Рыжий заберет тебя к себе. А теперь, Кзума, мне пора… Счастливо.

Кзума смотрел вслед Йоханнесу. Он подошел к группке людей, стоявших у дверцы клети. Один из них дал Йоханнесу каску с прикрепленной к ней лампой, Йоханнес зажег лампу, надел каску, взмахом руки велел рабочим загружаться в клеть, а сам вошел следом. Прозвучал свисток. Клеть пошла вниз, и вот она уже скрылась из виду, а на ее месте зияла дыра. Хотя Кзума знал, что так оно и будет, он не мог оправиться от потрясения. Сердце у него колотилось. Руки взмокли от пота.

– Эй ты!

Кзума вздрогнул. Глаза белого метали молнии.

– А ну толкай!

Кзума поглядел на белого, на груженую вагонетку, на крутой откос, по которому были проложены рельсы, и снова на белого. Индуна, стоявший рядом с ним, недовольно забурчал себе под нос. Какие-то рабочие чуть поодаль заворчали.

– Он же не знает, как это делается, – шепнул один.

– Тут двоим еле справиться, а уж одному и подавно, – шепнул другой.

– Молчать! – гаркнул белый.

Воркотня, перешептывания мгновенно оборвались.

– С чего это он взъелся на меня? – удивился Кзума и не спеша направился к вагонетке. Двое рабочих, которые уже было взялись за вагонетку, отступили назад. Кзума уперся в борт вагонетки, кинул взгляд на белого. Глаза белою как-то странно поблескивали. За его спиной стояли еще двое белых – Йоханнесов и какой-то незнакомый. У второго были ярко-рыжие волосы. Значит, это и есть Рыжий. У обоих белых вид тоже был чудной, но чудной по-другому, не так, как у того, который велел Кзуме толкать вагонетку.

– Давай, давай, – рыкнул белый.

Кзума толкнул. Верхняя часть вагонетки подалась вперед, но колеса не тронулись с места.

– Упирайся ниже, – злобно прошипел белый.

Верх вагонетки еще больше подался вперед, вагонетка наклонилась. Сейчас перевернется, смекнул Кзума и потянул вагонетку на себя. Колеса поехали назад, но сама вагонетка все клонилась вперед. Надо срочно что-то предпринять, иначе вагонетка перевернется, песок вывалится и засыплет рельсы.

И тут Кзума перехватил взгляд белого. Глаза его радостно сверкали, на губах змеилась победная улыбка.

– Вот сволочь, – вырвалось у Кзумы. Он собрался с силами, вытянул левую ногу вперед, пока не уперся голенью в колесную ось, откинулся назад и потянул вагонетку на себя. Кожа лопнула, по ноге горячей струйкой потекла кровь. Кзума стиснул зубы и еще сильней дернул вагонетку на себя. И вдруг вагонетка выпрямилась. На лбу Кзумы высыпали крупные капли пота. У следивших за ним рабочих вырвался дружный вздох.

Кзума, преодолевая боль в ноге, улыбнулся рабочим, привел вагонетку в равновесие, налег на борт и толкнул. Мало-помалу вагонетка поползла вверх по колее. В толпе послышался облегченный смех. Если знать, как это делается, нет ничего проще, подумал Кзума.