Текст книги "Горняк. Венок Майклу Удомо"

Автор книги: Генри Питер Абрахамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

– Кзума!

Кзума остановился, обернулся. Его окликнул белый Йоханнеса.

Он что-то сказал двоим рабочим, и они помогли Кзуме толкать вагонетку.

– Иди сюда! – позвал его Крис.

Кзума жадно глотал воздух. Сердце его бешено колотилось. Нога саднила, голову сдавило, как обручем.

Крис взял его за руку, и Кзума почувствовал, как дрожат пальцы белого. Глаза Криса горели, видно было, что в нем силен бойцовский дух.

– Да ты силач, Кзума, – сказал Крис и со значением поглядел на того белого, который велел Кзуме толкать вагонетку. – А вот и твой Рыжий, кстати, он тоже силач. Ты ничего себе не повредил?

– Да так, ногу немного поранил, – сказал Кзума.

– Дай погляжу.

Кзума задрал брючину, показал рану.

– Ногу надо забинтовать, индуна проводит тебя к врачу, – сказал Крис.

Кзума посмотрел на Рыжего – тот сразу ему не показался. Взгляд у него жесткий, угрюмый. То ли дело Крис, у того глаза всегда смеются, а у Рыжего вдобавок еще и жесткая складка у рта. Может, Рыжий – человек и справедливый, но уж снисхождения от него не дождешься, решил Кзума. Ростом Рыжий был чуть ниже Криса, зато в плечах гораздо шире. Подбородок упрямый, а глаза голубые-голубые. И шапка огненно-рыжих волос – недаром же его прозвали Рыжим. Не говоря ни слова, Рыжий долго вглядывался в Кзуму, потом обратился к тому белому, который поставил Кзуму толкать вагонетку:

– Этот парень у меня работает, и мой тебе совет, больше с ним такие шутки не выкидывать. – Голос у Рыжего был зычный, низкий. Потом обернулся к К чуме: – Никак не могу выговорить твое имя. Я буду звать тебя просто Зума, ты не против?

Кзума кивнул. Интересно, подумал он, а Рыжий, он когда-нибудь улыбнется?

Крис улыбнулся Кзуме, и двое белых ушли. Прозвучим свисток…..значит, уже половина шестого.

* * *

День выдался какой-то непонятный, другого такого дня не случалось в жизни Кзумы. Рокот мешался с криками, раскатами взрывов. Земля ходила ходуном. То и дело индуны, покрикивая, гнали людей на работу. А пуще всего Кзуму удивили свирепые глаза и злобность того белого, который поставил его толкать вагонетку, не разъяснив, как это делается. Но это была не самое страшное: это лишь тревожило Кзуму, сбивало его с панталыку, а вот то, что он решительно не понимал происходящего, приводило его в ужас. Ну и, конечно, запуганные глаза рабочих. Ему доводилось видеть такие глаза, еще когда он жил в деревне. Он тогда пас скот, а в стадо забрался пес и с лаем кинулся па овец. Глаза у этих людей были точь-в-точь как у овец, когда на них лает пес, а они не знают, куда бежать.

Но вот подошел грузовик, рабочие попрыгали на дорогу и кинулись врассыпную, как овцы. Индуна вел себя все равно как пастух, только что с копьем. Белый же сидел сложа руки.

Кзума еще с одним рабочим толкали груженую вагонетку вверх по откосу. Вагонетку было трудно удерживать в равновесии, а белый то и дело подгонял их, кричал: «Пошевеливайся!» Индуна вторил ему, и так одна за другой вагонетки, груженные мелким белым песком, поднимались по откосу – насыпался новый отвал.

Но не успевали песок увезти, как на этом месте вырастала новая груда. Одна вагонетка увозила песок, а на смену ей из недр земли тут же появлялась другая, и эта уходила вверх, и ей на смену другая привозила песок. И еще одна. И другая. И так весь день. Без передыха.

Рабочие задыхались, глаза их наливались кровью, по лицам катил пот, мускулы ныли, а груда мелкого сырого песка все не убывала.

И как они ни потели, как ни пыхтели, как ни наливались кровью и ни лезли на лоб их глаза, смотреть в результате было не на что. Утром их ожидала груда песка. И к вечеру она ничуть не убывала. И отвал, кажется, тоже вовсе не рос.

Работаешь, работаешь, и никакого толку – вот что больше всего пугало Кзуму. И груда сырого теплого песка, и отвал, который никак не рос, и злобные глаза белых, то и дело подгонявших рабочих, – все казалось ему сплошным издевательством.

Кзума пал духом, его грызла тревога. Он работал не покладая рук. Изо всех сил толкал груженую вагонетку, бежал вслед за порожней вагонеткой, а сам все приглядывался, не растет ли отвал, не убывает ли груда вырытого из земли песка. Но раз от разу ничего не менялось. Решительно ничего. Никаких перемен.

Вокруг стоял чудовищный грохот. Верещали пронзительные свистки. Из-под земли доносились шипение, раскаты взрывов. Звуки эти отдавались в голове, и вскоре глаза Кзумы тоже налились кровью. Когда прозвучал свисток на обед, один из рабочих, грузивших вагонетки, подозвал Кзуму.

– Меня зовут Нана, – сказал он. – Давай обедать вместе.

Они выбрали местечко в тени, сели на землю. Все рабочие пристраивались, где поудобней. У каждого была с собой жестяная коробка с едой. И каждый принес в коробке кус затвердевшей маисовой каши, ломоть мяса и краюху грубого хлеба, выпекавшегося специально для барачного поселка.

Нана поделил обед поровну и половину отдал Кзуме.

Кзума утер лоб, привалился к рифленой стене подсобки. Слева от них громоздился отвал, огромный, наводящий ужас. Справа, куда они все утро возили вагонетками песок, почти не рос новый отвал. Нана перехватил Кзумин взгляд.

– Это быстро не делается, – сказал Нана.

– И вы каждый день так работаете?

– Каждый.

– Не понимаю я вашей жизни.

– С непривычки здесь тяжело, но вообще-то не так тут и плохо. Ну, а новички, они поначалу пугаются; видит, ты работаешь, работаешь, а отвал не растет. И нот ты глядишь, глядишь, а он все равно не растет. И ты пугаешься. Ну, а назавтра думаешь, смотри не смотри, глядеть не на что, и уже смотришь реже. Зато и пугаешься меньше. А послезавтра смотришь еще реже и так далее, а потом вообще перестаешь смотреть. И страх проходит. Вот оно как здесь бывает.

– Тогда скажи, почему у людей тут такие глаза… – настаивал Кзума.

– Какие такие?

– Я присмотрелся к здешним – у них глаза точь-в-точь, как у овец.

Нана поглядел и на Кзуму, улыбнулся, от улыбки лицо его смягчилось, но нему пошли лучики морщин.

– А что, разве все мы не овцы, только что говорящие? – ответил вопросом Нана.

Какое-то время они ели молча. Когда с едой было покончено, Нана растянулся на земле, закрыл глаза. Остальные рабочие, все как один, тоже легли на землю.

– Ложись и ты, – сказал Нана, – дай телу отдых.

Кзума последовал совету Наны.

– Ну как, полегчало?

– Да.

– А теперь расслабься.

Кто-то из рабочих замурлыкал песню, негромкую, мелодичную, протяжную. Песню подхватили все. Запел и Кзума, и у него сразу отлегло от души. Напряжение спало, спина и та перестала ныть. Он смежил веки. Тихая песня заглушила и шипение, и грохот взрывов. И вскоре Кзума открыл глаза и поглядел на небо. До чего же оно голубое! А дома, в деревне, небось все зеленым-зелено и на холмах щиплет траву скот. Глаза Кзумы подернулись влагой. Он смахнул слезу.

– А под землей что за работа? – спросил он Нану.

– Как на чей вкус.

Раздался свисток – получасовой перерыв кончился.

Рабочие вставали, разминались, не спеша возвращались на рабочие места.

Нагружали мелким сырым песком вагонетки. Увозили вагонетки, опорожняли их. И из недр земли поднимались новые вагонетки и в свой черед грузились теплым сырым песком… И ни конца, ни края этому не было…

* * *

Солнце уже почти зашло, когда рабочих, которых утром спустили под землю, стали поднимать наверх. Из недр земных повалил сплошной людской поток. Кзума, заслонив глаза ладонью, всматривался в выходящих из-под земли людей.

– А там внизу небось темень? – спросил он Нану.

– А ты что думаешь, туда и солнце вместе с людьми спускают? – засмеялся Нана.

Кзума с маху вонзил лопату, теплый сырой песок захрустел. Во второй половине дня Кзуме больше не пришлось толкать вагонетку – его поставили на погрузку. Но не успел он зашвырнуть лопату песка в грузовик, как его окликнули.

– Кзума!

Раздвигая толпу, к нему продвигался Йоханнес.

Кзума опасливо покосился на белого, руководящего погрузкой, и не сдвинулся с места.

– Привет! Как жизнь? – кричал Йоханнес.

– А товарищ твой силач, каких мало, – сказал Нана Йоханнесу, когда тот пробрался к ним.

– Вильямсон, ты что себе позволяешь? – рыкнул белый.

– Его Рыжий требует к себе, – не оборачиваясь кинул белому Йоханнес.

Кзума пригляделся к Йоханнесу – в его голосе звучало былое бахвальство. И глаза блестели так же задиристо. Интересно, когда Йоханнес успел надраться: он же весь день проторчал под землей, удивился Кзума.

– Тебе следовало сначала обратиться ко мне, – запальчиво сказал белый.

– Это еще зачем? – нагличал Йоханнес.

Белый придвинулся к Йоханнесу.

– Ты с кем так разговариваешь?

– С тобой, а что такое? – отвечал Йоханнес, не отводя взгляда.

Они сверлили друг друга глазами. Белый побагровел от злобы. На губах у Йоханнеса играла бесшабашная улыбка, казалось, он сейчас заорет: «Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, и я любого сукиного сына уложу одной левой».

– Твоя наглость, кафр, не доведет тебя до добра, – сказал белый и с этими словами повернулся и ушел.

– Пошли и мы, Кзума, – сказал Йоханнес.

Кзума отшвырнул лопату и пошел за Йоханнесом.

Тот отпел его к рудничному врачу. В кабинете врача их уже ждали Крис и Падди.

– Здравствуй, Кзума, как дела? – приветствовал К чуму Крис.

– Грех жаловаться, – ответил Кзума.

Рыжий Падди сидел, будто набрал в рот воды.

– Подойдите ко мне, Кзума, – приказал врач.

Кзума разделся и лег на длинный стол.

– Он силен как бык, – сказал доктор, осмотрев Кзуму. – Но спускаться под землю ему пока рано.

– Йоханнес за ним приглядит, – пообещал Крис.

– Охотно верю, но вам обоим только бы нарушать правила. В один прекрасный день вы подведете себя под монастырь.

– А ты что скажешь, ирландец?

– Ничего с ним не случится, – отрезал Падди.

– А вы сами, Кзума, хотите работать под землей? – спросил врач.

– Очень хочу! – выпалил Кзума.

– Раз так, другое дело, – засмеялся врач.

Они вышли из приемной.

– Кзума! – окликнул его Падди. – Отправляйся мыться, а перед уходом зайди ко мне, ладно?

Кзума кивнул.

Оба белых ушли в подсобку, а Йоханнес повел Кзуму в душевую для горняков. По дороге он расшвыривал всех, кто попадался под руку.

– Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, – бушевал он.

Кзума, потупясь, шел следом за Йоханнесом. Рабочие потеснились, высвободили им место под душем. Они помылись, и Кзума подождал, пока Йоханнес зайдет в подсобку за Падди.

– Приведи мотоцикл, – велел Йоханнесу Крис.

– Пошли, – сказал Кзуме Падди.

Кзума и Падди направились к воротам. Крис, чуть отступя, шел за ними, замыкал шествие Йоханнес, толкавший сразу оба мотоцикла. Солнце клонилось к горизонту. Из-за поворота показалась колонна – во главе ее, по бокам, шли индуны – и зашагала к воротам. Слышался глухой топ-топ-топ-топ-топ топот шагов. Колонна прошла ворота и свернула налево. Справа показалась другая колонна и направилась к баракам.

– Если хочешь работать у меня, знай наперед, со мной никакие фокусы не пройдут, – сказал Кзуме Падди. – Под землей работа тяжелая, но если работать не за страх, а за совесть, все будет в порядке. Твоя задача – присматривать за рабочими. Следить, чтоб они не ленились. Это и будет твоя работа. Но чтобы руководить людьми, надо хорошо работать самому. Кто не умеет работать сам, из того никогда не выйдет старшого. Бывает, что рабочие сачкуют, тогда не грех их поучить. Здесь иначе нельзя, вот почему мне нужен сильный старшой. Но одной силы мало, надо уметь верховодить. Того, кто трусит, люди нипочем не послушаются. Так что тебе надо забыть, что такое страх. Под твоей командой будет пятьдесят человек. Кое-кто попытается нащупать в тебе слабину. Тебе придется дать им отпор, иначе твое дело швах. Кое-кто будет тебе завидовать: мол, без году неделя на рудниках, здешней работы не нюхал, а уже пролез в начальнички. И ко всем тебе надо найти подход, а сверх того как можно быстрее освоить работу. Будешь работать хорошо, я буду тебе другом. Нет – пеняй на себя. И вот тебе весь мой сказ. Я дельно говорю?

– Дельно, – согласился Кзума.

– Вот и хорошо.

Падди протянул Кзуме руку. Кзума потряс ее – это было рукопожатие двух сильных мужчин.

– Деньги у тебя есть?

– Нет, баас^[5].

– Не называй меня баас. На, держи.

Падди вынул из кармана деньги, отделил Кзуме одну купюру.

– Там, внизу, у меня есть старые вещи. Утром возьмешь, что тебе нужно. Ну вот пока все.

Они подождали Йоханнеса и Криса. Белые сели на мотоциклы.

– Йоханнес, смотри пей в меру! – крикнул, отъезжая, Крис.

Йоханнес помахал ему.

– Пошли, – сказал он Кзуме.

И они зашагали к Малайской слободе.

Глава пятая

Подходя к Лииному дому, они увидели, как из калитки вышла группка женщин. Лия, стоя в воротах, смотрела нм вслед – руки в боки, на губах кривая усмешечка.

– Привет, Кзума! – сказала она. – Как тебе работалось?

– Нормально.

– Привет, Йоханнес!

– Лия, вот он я. Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, и я не я, если любого сукиного сына не уложу одной левой! Скажи только слово, Лия, сестра моя! И я кого хошь в порошок сотру. Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, и я не я…

Лия засмеялась, потрепала Кзуму по руке.

– Пошло-поехало! И где только он успел надраться? Когда у него в кармане пусто, он приходит ко мне. А завелись у него деньжонки, только я его и видела: тогда он пьет у других. Куда это вы ходили, Кзума?

– Мы прямо с работы пошли к тебе.

– Так я тебе и поверила, – сказала Лия.

– Йоханнес уже из рудника вышел под мухой, – сказал Кзума.

Лия перевела взгляд с Кзумы на Йоханнеса.

– Он правду говорит, сестра, ей-ей. У моего белого было с собой виски, и он меня прямо там в руднике и угостил.

– А тебе-то виски понравилось? – спросила Лия Кзуму.

– А что, неплохая штука.

– Чего ж тогда ты так приуныл?

– С чего ты взяла?

– Тебе меня не провести. – Лия прищелкнула языком. – Я ж тебе говорила, ты еще дитя дитем, ничего в людях не понимаешь.

– Кто эти женщины? – спросил Кзума, пряча глаза.

Лия вскинула бровь.

– Это торговки пивом. У них круговая порука: если одну засадят, они сходятся, собирают деньги и вносят за нее залог. Вот и сегодня они сошлись, чтобы собрать деньги на тех, кого вчера арестовали.

– Понятно, – сказал Кзума.

Лия вгляделась в него, потом обернулась к Йоханнесу.

– Иди в дом. Там тебя твоя Лина ждет, и к тому же еще трезвая. Скажи Опоре, чтобы приготовила поесть.

Йоханнес вышел.

– Давай сядем, в ногах правды нет, – сказала Лия.

Они присели на длинную деревянную скамью у стены дома.

– А ведь ты виноватишь меня, думаешь, из-за меня этих торговок посадили. Думаешь, мне надо было предупредить их, что полиция придет копать в воскресенье. Так ведь?

– Мне-то что, мое дело сторона.

– Да нет, ты меня виноватишь.

– Кто я такой, чтобы тебя виноватить?

– А все равно виноватишь. Я по твоим глазам поняла, когда я тебе про этих женщин рассказывала. Верно я говорю?

– Верно, – чуть помолчав, согласился Кзума.

– То-то и оно! Вот от этого ты и приуныл. И почему?

– Я от тебя столько добра видел.

– Ну и что?

Кзума покачал головой.

– Я ничего не понимаю, ничегошеньки! Оставь меня в покое, женщина.

Лия улыбнулась, уставилась в пространство. И они долго сидели молча.

А вокруг них бурлила жизнь. Люди сновали взад-вперед. Дети резвились в канавах, играли, ели грязную апельсиновую кожуру.

Вечерами в Малайской слободе кипела жизнь. Пылкая, бурная, напряженная.

Люди пели.

И люди плакали.

Люди дрались.

Люди любили.

И люди враждовали.

Одни грустили.

Другие веселились.

Одни гуляли с друзьями.

Другие тосковали в одиночестве.

Одни умирали.

Другие нарождались на свет…

– Ты говоришь, что ничего не понимаешь в этой жизни, Кзума, а я, я вот понимаю. – Лия поглядела на него, и губы ее тронула улыбка, но глаза не смеялись. – Понимаю все, – шепнула она. – Выслушай меня, Кзума, – повторила ока уже вполне серьезно. – Я тебе еще раз попытаюсь втолковать, что такое городская жизнь. В городе ты с утра до вечера ведешь борьбу не на жизнь, а на смерть. Слышишь, борьбу! И когда спишь, и когда не спишь. И каждый борется только за себя. А иначе тебе каюк! Допусти только слабину, о тебя будут ноги вытирать. И оберут, и обведут вокруг пальца, и продадут с потрохами. Вот почему, чтобы жить в городе, надо ожесточиться, надо, чтобы твое сердце стало как камень. И лучше друга, чем деньги, в городе нет. На деньги можно купить полицию. На деньги можно купить человека, который отсидит за тебя в тюрьме. Вот какая она, здешняя жизнь. Хорошо ли, плохо ли, но от этого никуда не деться. И покуда ты этого не понял, Кзума, тебе здесь не жить. Там, в деревне, жизнь устроена иначе, здесь совсем не то.

Они снова замолчали. На небе зажглись звезды, взошла луна и поплыла по Млечному Пути на восток.

Розита, из дома напротив, завела патефон и, виляя пышными бедрами, вышла на веранду.

– Привет, – крикнула она через дорогу Лии.

– Пошли в дом, – недовольно сказала Лия. – Ужин, наверное, уже гогов.

– Мой белый дал мне фунт, – сказал Кзума. – Возьми у меня деньги: и ведь у тебя и сплю, и столуюсь.

Лия поднялась.

– Нет, получить первую получку, тогда и расплатишься. – отрезала она. – А теперь пошли.

Посреди кухни в продырявленной канистре из-под керосина горел огонь. Вокруг огня на полу расположилась Опора, Папаша, какой-то незнакомый Кзуме мужчина, Пьянчуга Лиз, ледащая Лина, Йоханнес и еще одна женщина – Кзума видел ее впервые.

Все, кроме Папаши, Йоханнеса и Пьянчуги Лиз, были трезвые.

Кзума, сынок, – приветствовал его Папаша, – я знаю, ты хочешь поставить мне выпивку, небось не забыл своего обещания?

– Он и так хорош, – сказала Опора и ткнула Папашу локтем.

– Сукин ты сын, Кзума, – лепетал Йоханнес.

– А тебе, Йоханнес, лучше бы помолчать, – сказала Лина.

– Сукин сын, – повторил Йоханнес, растирая лицо кулаком.

Лина кротко улыбалась. Трезвая, она выглядела на удивление хорошенькой. Кзума не верил своим глазам– неужели это та самая выпивоха, которую в воскресенье трясла белая горячка.

– Познакомься, это Самуил, – показала Лия на незнакомого мужчину. – А это Мейзи.

Кзума кивком поздоровался с новыми людьми. Женщина была молодая, но красивой ее никак не назовешь. Зато глаза ее искрились весельем, и этим она сразу располагала к себе.

– Элизы нет дома, – бросив взгляд на Кзуму, сказала Опора.

– Попридержи язык, старая, – прикрикнула Лия.

Опора прыснула:

– На ней одной свет клином не сошелся, верно, Кзума? Может, я и старая., ко получше иной молодой буду. Правду я говорю?

– Чем молоть языком, лучше бы покормила мужика, – окоротила ее Лия.

Посмеиваясь под нос, Опора поднялась и начала раздавать еду. Всем раздала, никого не обошла.

А Кзума никак не мог оторвать глаз от Лины.

– Поди пойми ее, – перехватила его взгляд Лия, – сын ее ходит в школу, без пяти минут учитель, у дочери большой дом и муж почти совсем белый, а она – это ж надо! – работает в подпольной пивнухе у черной бабы за жратву и выпивку. Вот и поди пойми ее после этого.

Лина понурилась. На глаза ее навернулись слезы. Лия кинулась к ней, притянула к себе. Лина прильнула к Лии, и Лия стала укачивать ее, ласково приговаривая:

– Не сердись, малышка, я не хотела тебя обидеть. Уж ты меня прости. Ну что ты, что ты, успокойся, не надо плакать. Ты же знаешь, я тебя люблю. Просто у меня язык без костей. На вот, вытри-ка слезы.

– Дети мои тут ни при чем, – сквозь слезы лепетала Лина, – Уж они ли не старались мне помочь…

– Да будет тебе, будет… Чего ты перед ними распинаешься, им-то какое дело? А все я виновата. Черт меня дернул тебя дразнить. Прощаешь меня, окаянную? – по-матерински участливо утешала Лия ледащую.

Лина кивнула, погладила Лию по руке.

– Вот и хорошо… А теперь садитесь-ка обе есть, – сказала Лия. Йаханнес обнял Лишу за шею, притянул к себе. Лина пыталась вырваться, но куда там. Под общий смех Йоханнес подхватил ее, как пушинку, и посадил к себе на колени.

– Зачем ты о ней так говорила? – спросил Лию Кзума.

– Ты же сам меня расспрашивал, – сказала Лия.

– А ты недобрая, – сердито сказал Кзума.

Лия пожала плечами и отвернулась.

В кухне завязался общий разговор, но Кзуме разговаривать не захотелось, и, покончив с ужином, он ушел. На душе у него было гадко, муторно. Он вышел на веранду, стал смотреть на улицу. Слушал уличные шумы, старался их различить. Гадал, где может быть Элиза, чем она сейчас занимается и как там его домашние в деревне? И чем они занимаются? И сам засмеялся своим мыслям. Ему ли не знать, чем они занимаются. Сидят-посиживают вокруг большою костра – сейчас туда вся деревня стеклась. Одни болтают, другие пляшут, третьи поют. Молодые резвятся, старые смотрят на них. Ему ли не знать, чем занимаются у них в деревне… А вот здесь, здесь все другое. Здесь никто никому не доверяет. Лия говорит, здесь не жизнь, а борьба. Йоханнес пьет, потому что боится жизни. Папаша пьет не просыхая. Послушать Опору, так можно подумать, она тронутая. А ледащая Лина, как напьется, одни человек, а как протрезвеет, совсем другой, и тогда несчастней ее никого не сыскать.

А Элиза, прекрасная Элиза, которая с лету все хватает, разве она, если приглядеться к ней, не странная? Он знал, что любит ее, тоскует по ней. И в атом знании было много печали. Разве Лия не предупредила его, что Элизе подавай такого, чтобы читал книги, одевался, как белый, и говорил по-ихнему? Но ведь та же Лия говорила, что он Элизе люб, чтобы он брал ее силком. Да разве он посмеет? А по своей воле Элиза к нему не придет – не о таком, как он, она мечтала. Никогда не понять ему городских обычаев, решил Кзума, глядя на Млечный Путь. Старики говорили, что умершие становятся звездами. Интересно, а его мать, она тоже стала звездой? Значит, она сейчас на небесах и видит его оттуда? «Мама, мама, как мне найти тебя среди звезд? Видишь ли ты меня?» И тут же посмеялся над собой – вот дурак, не нашел ничего лучшего – со звездами разговаривать. Чем он умнее своего пса, который вечно лаял на луну? А луне от этого ни жарко, ни холодно.

Из дому вышла Мейзи, подсела к нему.

– Ты все сердишься?

Кзума поглядел на Мейзи: лицо ее морщила улыбка, смеющиеся глаза сияли.

– Нет, – сказал он.

– Ты в нее сильно влюбился?

– В кого это?

– Я подумала, ты поэтому сердишься.

– Не понимаю, о чем ты.

– Не важно… Лия мне сказала, ты в городе новичок. И давно ты здесь?

– Всего четыре дня.

– Из каких ты мест?

Голос у нее был хриплый, грубоватый, но в нем звучала подкупающая задушевность.

– С Севера, наша деревня за Солончаковой горой. А ты?

– Я здесь родилась.

– В городе? – Он с любопытством поглядел на Мейзи.

Мейзи разобрал смех.

– Ну да. В городе.

– И ты никогда не была в деревне?

– Нет.

– И тебе не случается тосковать по деревне?

– Нет. Раз я не бывала в деревне, разве я могу тосковать по ней?

– И ты не чувствуешь себя несчастной, как они? – Он мотнул головой в сторону дома. Мейзи снова засмеялась. Смеялась она громко, заливисто, но в смехе ее не чувствовалось издевки. Две женщины и мужчина, проходившие мимо, обернулись на ее смех, улыбнулись Мейзи. Мейзи помахала им рукой. Они ответно помахали ей.

– Кто они такие? – спросил Кзума.

– Кто их знает.

Кзума поглядел на Мейзи. Смотри-ка, она родилась здесь, а когда он спросил, не чувствует ли она себя несчастной в городе, она только расхохоталась.

Мейзи ухватила его за руку и не выпускала до тех пор, пока не отсмеялась. Потом подняла на него глаза, смахнула слезы.

– Да нет, Кзума. С чего бы мне быть несчастной? Мне совсем не нравится быть несчастной. Я люблю радоваться, смеяться, а иначе жизнь не в жизнь. Слышишь, на углу танцуют. Пойдем и мы потанцуем…

– Не хочу…

Мейзи потянула Кзуму за руку.

– Ну пошли же, Кзума, – упрашивала она.

– Не пойду.

Мейзи выронила его руку, посмотрела ему прямо в глаза.

– Ее ждешь?

– Кого?

– Сам знаешь кого. Элизу, конечно, кого же еще? Но ты ей не подходишь. Она выше метит, много о себе понимает! Ей подавай такого, чтоб ситары курил, как белый, и разъезжал в машине, и на буднях в костюме ходил. Зря ты, Кзума, тратишь на нее время, она тебе натянет нос. А я тебя научу веселиться! Я тебе покажу, что и в юроде можно жить. Пошли со мной…

– Устал я. Я только сегодня начал работать на руднике, мне надо отдохнуть.

– С тебя всю усталость как рукой снимет, пошли.

Она вытащила его с веранды на улицу. Пение, хлопки придвигались все ближе и ближе. Мейзи висла у него на руке, вертела бедрами, приплясывала, то и дело забегала вперед, кружилась, вздувая юбку колоколом, и, отвесив ему поклон, вприпрыжку возвращалась и снова висла на его руке. В Мейзи жила такая радость жизни, что она заражала и его. Глаза Кзумы повеселели, он улыбнулся Мейзи в ответ.

На углу улицы, под фонарем, группа мужчин и женщин собралась в кружок. Они хлопали в ладоши, топали ногами в такт стремительной мелодии. Одна из женщин запевала.

В центре кружка танцевала пара – и танец этот был разговором, разговором мужчины и женщины, и вели они этот разговор на языке жестов и знаков. Оттанцевав, пара смешалась со зрителями, и в круг вступила другая пара. И она, в свой черед, начала разговор, – и тут в ход пускалось все – руки, ноги, бедра, глаза. А зрители похваливали танцоров, подбадривали их. Запевала затягивала песню чистым мелодичным голосом, зрители подхватывали ее, хлопали, топали ногами, раскачивались в такт, и лица их сияли радостью и весельем.

Кзума и Мейзи смешались с толпой. У Кзумы сразу полегчало на душе. И рядом с ним была Мейзи – глаза ее горели, зубы сверкали, она хлопала в ладоши, раскачивалась, подзадоривала его. И он не удержался – и ну хлопать в ладоши, ну раскачиваться, ну скалить зубы. И Мейзи одобрительно кивала головой.

В круг вступила пара. Величавым жестом мужчина призвал к себе женщину, приказал подползти к нему на коленях. Женщина надменно отпрянула. И вновь мужчина призвал ее к себе. И вновь женщина отказалась повиноваться. Мужчина рванулся за ней, но она ускользнула от него.

Зрительницы аплодировали женщине, зрители подзадоривали мужчину.

Мужчина горделиво выпрямился, затрясся от бешенства и велел женщине подползти к нему на коленях. В глазах женщины отразился ужас – ей был страшен гнев мужчины, и она, съежившись, бочком-бочком попятилась от него. Мужчина наступал на женщину. Она отступала. И вновь мужчина призвал женщину, и вновь его сотряс приступ гнева. Но женщина, хоть и сжалась в комок, отказалась повиноваться ему. И тогда мужчина ударил женщину. Она пошатнулась, лицо ее исказилось от боли, но не уступила. В отчаянии мужчина отвернулся.

Зрители жалели мужчину. Зрительницы уговаривали женщину держаться. А над толпой плыл чистый голос запевалы.

И вдруг мужчина повернулся к женщине – теперь он молил ее. Он больше не приказывал. Он просил, он пал перед ней на колени. И женщина исполнила победный ликующий танец.

Зрительницы вместе с ней радовались ее победе. Зрители вместе с ним огорчались его унижению.

Но вот победный танец оборвался. Женщина покорно приблизилась к мужчине – теперь она молила его. Женщина опустилась перед мужчиной на колени. И они обнялись.

Потом эта пара смешалась со зрителями. И на смену ей в круг вышла другая. И так далее…

Мейзи ткнула Кзуму локтем в бок, приглашая стать в круг. Они дождались, когда уйдет очередная пара, и вышли вперед…

Когда их танец кончился, они смеясь отошли в сторону. По лицу Кзумы тек пот. Мейзи утирала лицо платком. Тяжело дыша, они привалились друг к другу.

– Разве плохо быть счастливым? – спросила Мейзи.

– Очень даже хорошо, – ответил Кзума и поглядел в ее искрящиеся смехом глаза. – Пойдем еще потанцуем.

– Нет, – сказала она и взяла его за руку. – Уже поздно, тебе надо отдохнуть. Да и мне с утра на работу.

– Ну хоть ненадолго.

– Ни за что! Да и ты хорош, Кзума. То тебя сюда не затянешь, а то так разошелся, что за шиворот не оттянешь… Нам пора, тебя хватятся.

– Я уже вышел из детского возраста.

– Пошли, – сказала Мейзи и со смехом потащила Кзуму за собой.

Лия встретила их на веранде.

– Никак, тебе удалось развеселить нашего угрюмца, Мейзи?

– Ничего нет проще, он и сам рад повеселиться, было бы с кем. Верно я говорю, Кзума?

– Мейзи любого расшевелит, – улыбнулся Кзума.

– Ты ей приглянулся, – сказала Лия уже без улыбки.

– Что тут плохого? – спросила Мейзи.

– Спроси его, – ответила Лия.

– Может, он тебе самой приглянулся? – покосилась на Лию Мейзи.

Лия со смехом откинула голову назад.

– А ты его спроси.

Мейзи ухмыльнулась, взяла Лию под руку. Лия похлопала ее по руке.

– Элиза пришла, – сказала Лия.

Когда они вошли в комнату, взгляд Элизы сразу устремился на них. Рядом с ней сидел тщедушный, франтовато одетый юнец.

Элиза перевела взгляд с Кзумы на Мейзи, отметила, как Мейзи льнет к нему.

– Какой у тебя счастливый вид, Мейзи, – сказала Элиза.

– А я и впрямь счастлива! Я танцевала с Кзумой. Он мастак танцевать. А тебе случалось с ним танцевать, Элиза?

– Нет.

– А сильный какой. Уж как он мне нравится!

Элиза так и ожгла Мейзи взглядом, но Мейзи не отвела глаз.

– Где Йоханнес? – спросил Кзума.

– Завалился спать, – сказала Лия.

– Познакомьтесь, это учитель Ндола, – сказала Элиза, – мы с ним ходили гулять.

– Хорошо повеселились? – спросила Мейзи.

– Ага.

– Но и мы не скучали, верно, Кзума?

– Вот уж нет.

– Устала я, – сказала Лия. – Спать хочу. Ты где будешь спать, Мейзи, с Элизой или с Кзумой? – Голос ее звучал насмешливо, но Мейзи пропустила насмешку мимо ушей.

– Разберусь, – как ни в чем не бывало ответила она.

В Лииных глазах заблестели было злые огоньки, но тут же погасли.

– Ты бы прикусила язычок, не доведет он тебя до добра.

– Спокойной ночи, – сказал Кзума и прошел через двор к себе.

Сел на кровать, обхватил голову руками, Элиза ходила гулять с этой чахлой обезьяной, разодетой на манер белых. Тоже мне ухажер, у него руку толком пожать силы не хватает. А вот Мейзи, она девчонка что надо. Свойская, понятная. В первый раз с тех пор, как попал в город, он радовался жизни. А все благодаря ей, Мейзи. И как славно они танцевали! Да, ничего не скажешь, Мейзи девчонка что надо. А как зазывно она смотрит на него. И вдобавок добрая душа, не насмехается над ним, помогает разобраться в здешней жизни. И до чего жаркая, податливая. Будь Мейзи с ним, уныние с него как рукой сняло бы. Так нет же, он страдает по Элизе, а ей до него и дела нет – она гуляет с другим.

Кзума задул свечу, посидел в темноте. Закурил сигарету.

В дверь постучались.

– Кто там?

– Спишь?

Он узнал голос Элизы.

– Нет.

– Можно к тебе?

– Входи.

Кзума нашарил в кармане коробку спичек.

– Не зажигай свет, лучше я открою окно позади кровати – сегодня светит луна.

Элиза наткнулась на него, обогнула кровать и распахнула окно. Лунный свет залил комнату, и Кзума различил очертания Элизиной фигуры – она стояла совсем рядом.

– Можно я сяду?

– Да.

Воцарилось молчание, его нарушали лишь звуки города, врывавшиеся в окно.