Текст книги "Горняк. Венок Майклу Удомо"

Автор книги: Генри Питер Абрахамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Лия поглядела на Папашу, на его разинутый рот и криво усмехнулась.

– И он тоже?

Опора кивнула.

– Тогда отправляйтесь спать, – сказала Лия.

Дладла и Опора ушли. В комнате остался только мужчина, который до сих пор помалкивал. Он поглядел на Лию, потом на Кзуму.

– Ты чего? – спросила Лия.

– Откуда ты знаешь, что его не подослала полиция? – спросил мужчина.

– Знаю, – ответила Лия и широко улыбнулась.

Мужчина порывисто протянул Кзуме руку. Кзума пожал руку и тот ушел.

– Кто это? – спросил Кзума.

– Брат моего мужа.

– Твоего мужа?

– Да. – Глаза Лии подобрели, кривая усмешка играла на губах, Кзуме показалось, что лицо ее смягчилось. И глаза смотрели уже не колюче, а обыкновенно.

– Да, моего мужа, – повторила она тихо. – Он в тюрьме. Ему дали три года, год он уже отсидел. Он убил одного мужика. Здоровенного нахала – тог пристал ко мне. А мой муж, он не слабак какой-нибудь, и если кто его жену обидит, от него пощады не жди. Не то что Дладла. Тому бы только языком молоть да ножом размахивать. Мой муж мужик что надо. Да ты и сам такой, Кзума, ты тоже сильный. Но мой муж переломил бы тебя, как былинку. Я не вру, кого хочешь спроси…

Она замолчала. Лицо ее вновь посуровело.

Из угла донесся Папашин храп.

– Этот Дладла, кем он тебе приходится?

Она зычно засмеялась.

– Бабе одной тоскливо, надо с кем-то коротать ночи… Поговорим лучше о тебе, Кзума. Что ты собираешься делать?

– Я пришел наниматься на работу. В наших местах работы не найти, а здесь, говорят, ее навалом.

– Где ты хочешь работать?

– На рудниках. Такая работа для мужчины в самый раз.

Лия покачала головой, налила себе пива.

– На рудниках хорошего мало, Кзума, и кто на них работает, тот поначалу кашляет, потом харкает кровью, а потом его силы уходят и он помирает. Не счесть, сколько раз я такое видела. Сегодня ты молодой, здоровущий, завтра кожа да кости, а послезавтра – готов в могилу.

– От любой работы так бывает.

– Не от любой… Слушай, Кзума, ты мне по нраву пришелся, иди работать ко мне. У меня здесь есть власть. Станешь моим помощником, и у тебя власть будет. Когда ты застал меня у калитки, я стояла на стреме, глядела, не собирается ли полиция наведаться к нам, остальные закапывали бидоны с пивом в ямы. Наше дело денежное. Иди работать ко мне, а?

Они долго смотрели друг другу в глаза, потом Лия улыбнулась, но не краешком рта, а широко, и покачала головой.

– Нс хочешь… Олух ты, да все вы, мужики, такие… Пошли, я покажу, где ты будешь спать.

– У меня нет денег, – сказал Кзума.

– Это не беда, зато у тебя есть сила, наймешься на работу – отдашь, идет?

– Идет.

– А может случиться, что тут в сильном мужике нужда возникнет, тогда и ты в помощи не откажешь.

– Не откажу.

– Сюда, – сказала Лия, входя в крохотную комнатушку, – здесь учительница живет, но ее до послезавтра не будет, так что можешь спать здесь. Ну, а вернется она, тогда что-нибудь другое придумаем. – Чиркнув спичкой, она зажгла свечу и пошла к двери. – Так вот, Кзума с Севера, хоть я тебе и помогла, ты не думай, что я растяпа какая-нибудь и меня можно облапошить. Лучше и не пытайся, потому что я тебя так отделаю – родная мать не узнает…

Кзума фыркнул.

– Непонятная ты женщина. Кто тебя разберет? Одно мне пока ясно: ты добрая.

– А ты славный, – ласково сказала Лия, – но город, он странные штуки с людьми вытворяет. Спокойной ночи. – И вышла, закрыв за собой дверь.

Кзума не спеша разделся. Еда взбодрила его, но усталость давала о себе знать. И все равно сон еще долго не шел к нему.

Непонятные они люди, думал он. Ни к чему у них нет привязанности. Ни во что не верят. А переночевать все-таки пустили. Она пустила. А в ней разобраться еще труднее, чем в остальных. В комнате по соседству спал, прислонясь к стене, старикан по прозвищу Папаша, спал, разинув рот, ничем не прикрывшись. Но в жизни и вообще мудрено разобраться. А эти люди – они и есть жизнь… Вот оно как…

Глава вторая

Когда Кзума проснулся, солнце уже стояло высоко. Он замер, прислушался. Ни звука.

– Хочешь не хочешь, надо вставать, – огорчился он и укутался поплотнее. Но тут же вспомнил, что он в чужом доме, и откинул одеяла. Не ровен час еще кто-нибудь войдет, подумал он, а я в одной рубашке. Он вмиг оделся, впрочем, и надевать было особенно нечего. Натянуть штаны, и все дела.

Он открыл дверь, прислушался: где-то в доме тикал будильник. Тик. Так. Тик. Так… Но никаких других звуков не было слышно.

– Доброе утро! – позвал он.

Никто не отозвался.

– Доброе утро, – повторил он погромче.

Никакого отклика.

– Эй! – закричал он.

В дверь влетела пчела, закружила над его головой. Он замахал руками, но пчела не отставала. Опускалась все ниже и ниже. Того и гляди ужалит, дуреха, подумал он и выскочил из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Дом был пуст. Миновав кухню, он вышел во двор. И тут услышал голоса. Голоса доносились с улицы. Он подошел к калитке, выглянул.

На улице сгрудились кружком люди. В центре кружка дико скакал и что есть мочи орал Папаша. Размахивая руками, он прыгал то на одной ноге, то на другой – выкрикивал старинные боевые кличи, танцевал древний боевой танец. Кзума улыбнулся, протолкался сквозь толпу.

В центре кружка шла драка: две цветные женщины тузили друг друга. Толпа держала пари, кто из них одержит верх. Большинство ставило на ледащую женщину, потемнее кожей, похожую на индианку. Звали ее Линой. Толстуху посветлее называли Пьянчуга Лиз – ее, похоже, не любили.

Толстуха повалила ледащую на землю, уселась ей на грудь. Ледащая, вцепившись толстухе в волосы, пыталась опрокинуть ее. Из глаз толстухи градом лились слезы. Ухватив за длинные пряди темных волос, ледащая оттягивала ее голову назад.

– Так ее! Так ее, Лина! – подзадоривал Папаша, в возбуждении катаясь кубарем по земле.

Еще рывок – и толстуха, выпустив горло ледащей, упала навзничь. Платье ее задралось, обнажив светлокожее тело.

Кзума опустил глаза.

Толпа взревела. Папаша гоготал, болтал ногами в воздухе. Из глаз его лились слезы.

Когда Кзума поднял глаза, ледащая уже оседлала толстуху. Левой рукой она стискивала горло толстухи, правой нашаривала туфлю за спиной. А найдя, размахнулась и что было силы опустила туфлю на толстухину голову. Брызнула кровь. Кзума выругался себе под нос. Папаша в порыве восторга колотился головой о землю. Толпа вновь взревела. Кзума раздвинул толпу. Ему не терпелось уйти. У него было тяжело на сердце, но почему, он и сам не понимал.

– А ну кончайте! – перекрыл рев толпы чей-то голос.

Кзума обернулся и увидел Лию. Толпа расступилась перед ней. Не глядя по сторонам, она прошла прямо к драчуньям. Глаза ее полыхали. Нагнувшись, она подхватила ледащую и легко, словно ребенка, отшвырнула от толстухи. В толпе раздался ропот.

Лия откинула голову назад, криво улыбнулась. Обжигая презреньем, обвела толпу глазами.

– Тут кто-то высказывался, – проворковала она. – А ну, пусть выскажется еще. Хочу знать, кто это такой смелый.

Прошла минута-друга я. Толпа затихла.

– Молчите, значит. Вот и славно. Но если кому-то, хоть мужчине, хоть женщине, неймется подраться или поглазеть на драку – вот она я. – Она постучала по груди кулаком. – Будет драться со мной.

Толпа стала молча расходиться. Папаша поднялся, шатаясь, заковылял прочь. Толстуха сидела, обхватив голову, – из головы ее лилась кровь. Она на глазах трезвела. Чуть поодаль от нее привалилась к стене ледащая.

– Глянь-ка! Сейчас ее белая горячка начнет трясти! – радостно загоготал Папаша, показывая на ледащую. Рот ее открылся, струйка слюны полилась на платье, пальцы скрючились в кулаки, она соскользнула по стене на мостовую, глаза ее остекленели, и если б не дрожь, пробегавшая по телу, можно было бы подумать, что это труп.

Лия гадливо сплюнула, подхватила ледащую на руки и унесла во двор. Кзума и Папаша пошли следом за ней.

– Принеси-ка мешок, – велела Лия.

Папаша принес мешок и расстелил его в тени. Лия положила ледащую на мешок, пошла к воротам.

– А ты чего расселась? – грубовато спросила она толстуху. – А ну иди сюда, смой кровищу со своей глупой башки.

Толстуха прошла во двор, подставила голову под кран. Лия набрала в кружку холодной воды, плеснула в лицо ледащей. По телу бедняги пошли судороги, она закрыла рот, бившая ее дрожь постепенно унялась.

– Она что, совсем расхворалась? – спросил Кзума, разглядывая ледащую.

Лия покачала головой, рот ее скривился.

– Когда-нибудь ее вот так прихватит и она больше не встанет. Она славная, они с Папашей два сапога пара. Нагляделась на жизнь, вот ее и тянет забыться… Ну, а ты-то как? Поесть хоть поел?

– Я спал, а когда проснулся, увидел – в доме никого, вышел на улицу, а тут драка. Скажи, Папаша всегда такой? Драки он любит, а сам-то он дерется?

– Для начала мы поедим, потом потолкуем, а уж потом Джозеф поведет тебя показать город, ладно?

Кзума прошел за ней в дом, сел и стал смотреть, как она готовит. Для такой крупной женщины двигалась она на удивление легко и изящно. Рослая, сильная, с крепкими крутыми бедрами. Когда она, склонясь над очагом, следила, чтобы мясо не пригорело, Кзуме чудилось, что она вновь стала самой обычной женщиной. Такой же, как накануне вечером, когда рассказывала о своем муже, которого засадили в тюрьму за то, что он убил наглеца, осмелившегося пристать к его жене. Кто ее разберет, эту женщину. Он замотал головой.

Она подняла на него глаза.

– Что такое?

– Ничего.

– Чего ж ты тогда головой мотаешь? Поглядел на меня, потом замотал головой… Небось подумал, кто ее разберет, эту бабу. Нрав у нее крутой, все ее боятся, а вот поди ж ты – торопится меня накормить, верно я говорю?

– Верно.

Она рассмеялась, и смех у нее был добрый.

– Небось думаешь, а вдруг я ей полюбился, верно?

– Верно.

– Что ж, может, ты мне и полюбился, только тебе невдомек за что. Небось подумал, я с тобой переспать хочу, так?

Кзума улыбнулся, ничего не ответил.

– Так… Вижу, что так. Но ты, Кзума с Севера, ты еще дитя дитем, людей ты не понимаешь. Я тебе могу стать вместо матери. А теперь слушай меня, не знаю, поймешь ты меня не поймешь, а выслушать выслушай. Ты мне полюбился, потому что ты здесь, но ты не здешний… Да нет, тебе не понять… Я живу здесь, и понимаешь, хоть я и вышла из народа, но от народа я отошла. Вот что с нами город творит, а я в городе сколько лет прожила – не счесть. В городе отходишь от обычаев своего народа, понял?

– Да, да. Понял.

– Вот и хорошо… А теперь ешь.

Она подтолкнула ему тарелку, поставила тарелку себе. И села напротив.

– И ты вышел из моего народа…

– Ты же небось с Юга.

– Ты не понял. Послушай. Пусть ты с Севера, а я с Юга, но народ-то у нас один, верно?

Кзума неуверенно кивнул.

– Ты еще дитя дитем. Слушай. У твоего народа и у моего народа есть закон племени, обычаи, так или не так?

– Так.

– Ты из нашего народа вышел, ты по нашим законам живешь, вот почему ты мне полюбился, а не потому, что я хочу с тобой переспать, – чего нет, того нет! И заруби себе это на носу, не то быть беде! Да не тряси ты головой – я вижу, что толкуй, что не толкуй, тебе меня не понять. Знаю, что не понять. Но как знать, вдруг когда-нибудь и поймешь!

Они кончили есть, Лия собрала тарелки, перемыла и вытерла. Во дворе показался Папаша, она окликнула его:

– Папаша! Поди-ка сюда.

Папаша насупился, сплюнул.

– И чего тебе надо? Ни на минуту человека в покое не оставишь.

– А ну иди сюда.

Пьяной раскачкой Папаша подошел к ней.

– Расскажи Кзуме о городе и нашем обычае.

– Чего? – Папашу мотало из стороны в сторону.

– Расскажи Кзуме о нашем обычае и городе, – терпеливо повторила Лия, подводя Папашу к стулу.

– О нашем обычае и городе, – пробормотал Папаша, и тут глаза его просияли, а губы распустились в улыбке. – Как же, как же, о нашем обычае и городе. Да, история смешная, смешнее не бывает. Ты только послушай…

Он встал и зашагал по комнате взад-вперед. Потирал руки, хитро улыбался, причмокивал. Вздергивал то одно плечо, то другое.

– Смешней не бывает, – повторил он. – Пришел как-то раз город в гости к нашему обычаю. А у нашего обычая сердце доброе. Он накормил город, напоил пивом, пригожую молодуху под бок положил.

– Постой, Папаша, – прервала его Лия.

– Молчать, баба! – рявкнул Папаша.

Лия улыбнулась.

– …Так вот, положил под бок пригожую молодуху. И что же дальше, как ты думаешь? Хочешь верь, хочешь нет, а город молчит себе и молчит. Ни тебе «спасибо, не утруждайся», ни просто «спасибо». А люди вокруг радуются: «Дела пошли на лад, город и наш обычай подружились». Вот так вот… И с тем вышли в поле. А как солнцу садиться, вернулись домой, захотели выпить пива, смотрят, а пива-то и нет. Кинулись, стали наш обычай искать, а его тоже нет как нет. А город стоит и надрывается со смеху. И теперь едва кто выпьет пива, его мигом сажают в тюрьму. Вот почему я пиво люблю. Хорошая история, смешней не придумаешь, верно, Кзума? Вот как оно было, а теперь пойду-ка я спать…

И заковылял прочь. Потоптался возле драчуний– ледащая отсыпалась после припадка, толстуха прикорнула рядом. Женщины, что есть мочи тузившие друг друга, теперь мирно спали бок о бок на куске мешковины.

– Тут негде приткнуться, – крикнул Папаша.

Лия вынесла из дому другой мешок, расстелила его поодаль от первого. Папаша растянулся на спине, улыбнулся ей.

– Люблю я тебя, Лия, – сказал он заплетающимся языком.

– И я тебя люблю, Папаша, – ответила она.

– Раз так, поцелуй, – наседал он.

Лия опустилась на колени, чмокнув его в лоб. Когда ома поднялась, он уже крепко спал. Улыбка промелькнула было на ее лице и тут же исчезла. Она постояла, поглядела на Папашу, потом повернулась и прошла в дом.

– А ты его любишь, – сказал Кзума.

– Тебе-то что? – зло отрезала она.

Кзума ничего не ответил, только глянул на нее. Проскользнув мимо, она прошла в другую комнату. Кзума слышал, как она снует туда-сюда. Прибирается, расставляет все по местам.

Чуть погодя она замурлыкала песню. Он узнал ее. Это была «Песня дождя». А потом различил и слова.

Мама, ливень хлынул,

Я совсем промок.

Я продрог от ливня И совсем промок,

Горько мне, тоскливо,

Я совсем промок.

Мама, ливень хлынул,

Я совсем, совсем,

Совсем промок.

Тоска в ее голосе бередила душу.

Кзума вышел во двор, посмотрел на спящих.

Из дому донесся Лиин голос. Но на этот раз она завела веселую песню. Смешную, радостную, и в голосе ее звучал смех. В песне шла речь о молодом парне, задаваке и похвальбуше, который повадился рассказывать девушкам, какой он молодец-размолодец к красавец раскрасавец, а девушки назначили ему свидание чуть не за десять километров, а сами не пришли. И потом долго дразнили его.

В песне было множество куплетов, и в каждом похвальбуше доставалось на орехи.

Кзума улыбался, кивал головой – поделом ему, этому похвальбуше.

Внезапно песня оборвалась.

– Кзума! – позвала Лия.

Он прошел в дом.

– Чего тебе?

В комнате сидел Джозеф, брат Лииного мужа. Кзума поглядел на Лию. Она улыбнулась ему.

– Джозеф покажет тебе город. Сегодня суббота, сюда наберется народ, а не ровен час и полиция нагрянет, так что только успевай поворачивайся. Вот деньги, держи. Перекусите в городе и вернетесь попозже, идет?

– А кто тебе торговать поможет? – спросил Джозеф.

– Эти две бабы, которые сейчас спят без задних ног, и Папаша, и Опора, и в придачу к ним еще две бабы подойдут. А тебе, Джозеф, лучше уйти. Если тебя вдругорядь полиция застукает, штрафом не отделаешься. – Она улыбнулась Джозефу.

Джозеф кивнул и вышел из комнаты. Кзума последовал за ним.

– Вы там поаккуратней! – крикнула Лия им вдогонку.

Джозеф засмеялся и помахал ей рукой.

– Славная она баба, – сказал он.

Кзума кивнул – он глядел во все глаза на запруженную народом улицу.

– По субботам тут всегда так. Едва у здешних заведется монета-другая в кармане, как они спешат их спустить. По субботам у нас всегда так, – повторил Джозеф.

Остальные улицы ничем не отличались от этой. Все они были запружены людьми. Мужчины, женщины расхаживали взад-вперед. Как-никак суббота, а по субботам черные граждане Йоханнесбурга вторую половину дня официально освобождались от работы. И лучше места провести досуг, чем Малайская слобода, было не найти, разве что Вредедорп с ней мог сравниться.

Прохожие громко переговаривались, вытаскивали из карманов кошельки, пересчитывали деньги – знай, мол, наших. Они были разнаряжены в пух и в прах, в самые свои яркие одежды. Кто в красной рубашке, кто в зеленой, кто в желтой, кто в розовой. Широкие брючины мели мостовую, кургузые пиджаки едва прикрывали талии. Носы у туфель были уже узкого. А встречались и такие, что расхаживали и вовсе в одних майках и брюках: пусть любуются – у них есть на что посмотреть. И действительно, посмотреть было на что – все как на подбор, рослые, могучие, грудь колесом, глаза веселые, нахальные, дороги никому не уступают, наоборот, перед ними все сторонятся. Но если два верзилы в майках встретятся, тогда они едят друг друга глазами – ни дать ни взять собаки перед дракой.

Во Вредедорпе и в Малайской слободе их звали силачами. Порой они устраивали состязания, чтобы определить, кто из них самый сильный. Двое дрались, потом победитель дрался со следующим и так далее, и так далее. Бои продолжались до тех пор, пока не оставалось двое победителей. И тогда начинался всем боям бой. Того, кто побеждал в этом бою, объявляли самым сильным из силачей.

Случалось, что в этих боях и убивали: ведь в ход шли и палки, и камни, и башмаки, а то и ножи.

И вот по субботам силачи расхаживали по улицам Малайской слободы и Вредедорпа, выпятив грудь и дерзко сверкая глазами. И опять же по субботам девчонки с Холма, с Бирии, из Парк-тауна стекались в Малайскую слободу. Разнаряженные на манер белых – разве что попестрее, потому что предпочитали яркие цвета. Забывали, как тяжело им работалось всю неделю на Холме, в Бирис и в Парк-тауне, сходились на углах улиц и трещали без умолку. Смеялись, подтрунивали друг над другом. Все как одна провожали глазами парией, и разговору у них было только о парнях. «А мне вон этот приглянулся», – скажет одна. «А мне вон тот», – скажет другая, и так далее. Показывали друг другу парней, которые им приглянулись. Но пальцами– никогда. Только глазами. И парни невесть каким образом, но узнавали, кто какой девчонке приглянулся.

А потом, когда натанцуются, насмеются, наглядятся всласть на девчоночьи ноги, парень сходился с девчонкой и девчонка с парнем. Пересмеиваясь и громко болтая, парень и девчонка уходили вместе. Кто заглядывал выпить в одну из забегаловок. Кто шел погулять. К го в кино. А то и просто уходили, куда глаза глядят… На их место приходили другие. И тоже, в свой черед, уходили… И тут уж жизнь начиналась такая привольная, такая увлекательная, что лучше и желать нельзя. Вот когда можно было вдосталь и накричаться, и наговориться, и выпить, и подраться. А жители Малайской слободы выходили на веранды и глазели на них. Отпускали шуточки, потом уходили в дом, но не выдерживали, снова высыпали на веранды и снова отпускали шуточки.

А потом наступала ночь, и жизнь становилась еще увлекательнее…

– По субботам у нас всегда так, – повторил Джозеф и протянул Кзуме сигарету.

Остановившись на углу, они смотрели на гуляющую толпу. Через дорогу возвышалось здание кинотеатра – туда устремлялся людской поток. Около кино кучка мужчин играла в кости. Тот, кому выпало бросать, выделывал перед этим причудливые коленца.

Чуть поодаль сцепились двое цветных. Драка шла уже второй час, и оба едва держались на ногах.

А еще дальше прохаживались двое хлыщей. Разодетые в ядовито-лиловые костюмы, с широченными брюками и долгополыми пиджаками до колен, в соломенных шляпах, красных рубашках и черных галстуках. У каждого в левой руке по красному носовому платку, в правой по легкой тросточке. Чванясь и пританцовывая, они то и дело переходили с одной стороны улицы на другую. Стоило поглядеть на них, как чудилось, будто у тебя двоится в глазах – оба были приземистые, схожие лицом, да вдобавок еще и одинаково одетые. За ними с хохотом и шутками валила валом толпа. Мимо Кзумы и Джозефа прошли цветной мужчина и совсем светлая женщина.

– Ты только погляди на этих черномазых, вот остолопы, – сказала женщина.

Мужчина фыркнул.

Кзума ощутил жгучий укол стыда и повернулся к Джозефу.

– Они у нас задают тон, – сказал Джозеф.

– Да они же выставляют себя на посмешище.

Джозеф лишь глянул на него, но ничего не ответил.

Из-за угла вынырнул закрытый фургон. Из него выпрыгнули полицейские и разбежались по улице. Толпа бросилась врассыпную.

– Бежим! – крикнул Джозеф.

Прохожие кинулись кто куда. Игроки похватали свои ставки и задали стрекача. Хлыщи припустили во все лопатки. Только цветные не сдвинулись с места.

– Бежим! – наседал Джозеф.

– Но мы же ни в чем не виноваты.

– Будто это кому интересно, – угрюмо буркнул Джозеф и пустился наутек.

В десяти метрах от себя Кзума увидел полицейского, тот надвигался на него. Кзума подождал. Ведь он ни в чем не виноват. Он просто стоял и смотрел. Полицейский подошел к нему, замахнулся и с силой опустил дубинку на плечо Кзумы. Он метил ему в голову, но промахнулся и угодил в левое плечо. Боль пронзила тело Кзумы.

– Я же ни в чем не виноват, – сказал Кзума и схватил полицейского за руку – пусть только попробует его еще ударить.

– Не тронь, гад! – взревел полицейский и пнул его.

Нестерпимая боль отдалась во всей ноге.

– Ах ты, сука! – прошипел Кзума и заехал полицейскому в лицо.

Полицейский оторопело уставился на Кзуму. Кзуму обуяла ярость. Громадные кулаки сами собой сжались. Он снова двинул полицейского, на этот раз изо всей силы. Полицейский застонал и замертво рухнул на землю.

Кзума огляделся по сторонам. Фургон был довольно далеко, но к нему спешили двое полицейских.

А теперь, пожалуй, пора бежать, подумал он и рванул прочь.

– Держи его! – заорал один из полицейских.

Какой-то цветной сошел на мостовую и растопырил руки. Кзума припустил еще. Хотя сердце у него бешено колотилось, бежал он легко. Нет, он не допустит, чтобы этот желтый поганец передал его полиции.

Но тут еще один цветной сошел на мостовую. Кзума перепугался. Отбиться сразу от двоих, да еще на бегу – статочное ли это дело. Они его схватят. Он слышал, как по пятам за ним топочет полицейский. Ну и погань же эти цветные. Но он им так легко не дастся, он хоть одному из них да врежет! Недаром у него сердце не лежало к этим полукровкам.

Но что же это такое? Второй цветной сшиб первого с ног и побежал, сделав Кзумс знак следовать за ним.

Кзума улыбнулся и прибавил ходу.

– Спасибо тебе, коричневый человек, – сказал Кзума.

– Сюда, – сказал цветной и свернул в проулок, – сейчас мы отвяжемся от них.

Кзума нырнул за ним.

Они ворвались в один дом, выскочили в окно, перемахнули через забор. И еще в один дом, и снова перемахнули через забор. Цветные хозяева им не препятствовали. Миновали узкую улочку и юркнули в дом цветного.

Цветной запер дверь, тяжело дыша опустился в кресло. Знаком пригласил Кзуму сесть, но тут же вскочил и выглянул в окно.

В комнату вошла его жена. Кзума не поверил своим глазам: она была совсем черная. Муж рассказал ей, что случилось. В молчании выслушав его рассказ, она вышла из комнаты, а чуть погодя принесла чай.

Кзума поглядел на цветного. Низкорослый, щуплый, и хоть и не старый, а лицо все в морщинах, белки глаз красные, и то и дело кашляет сухим, жестким, надрывающим грудь кашлем.

– Ты почему ударил полицейского? – спросила женщина.

– Полицейский ударил его ни за что ни про что, – сказал цветной.

Женщина вопросительно поглядела на Кзуму.

– Это так, – сказал Кзума.

– Вот дурак, вечно в чужие дела суется. – Она метнула суровый взгляд на мужа. – А у самого в чем только душа держится… – Но тут лицо ее осветила улыбка, и она сразу помолодела: морщинки усталости разгладились, глаза повеселели. – Но он хороший дурак… Ты недавно в городе?

Кзума кивнул.

– Теперь понятно, почему ты полицейского ударил, – сказала женщина.

Цветной взял жену за руку, улыбнулся ей.

– Надо идти, – сказал Кзума.

– Рано идти, – сказал мужчина. – Тебя еще вовсю ищут. Надо переждать.

Глава третья

Улицу Кзума отыскал без труда. Отыскать дом оказалось не так просто. В сгущающихся сумерках все дома походили друг на друга. Одни и те же веранды. Одни и те же калитки. Одни и те же шаткие стены рифленого железа. Одного и того же грязного цвета.

И повсюду снуют люди. Входят в калитки, выходят из калиток. Качаются и падают. Дерутся и переругиваются.

«Едва у здешних заведется монета-другая в кармане, как они спешат их спустить, – сказал Джозеф. – По субботам у нас всегда так».

– Послушай, – окликнул Кзума прохожего.

– Пшел ты, – не останавливаясь отрезал прохожий.

Кзума попытался обратиться к другому, к третьему, но люди проходили мимо. Никто не хотел его слушать.

И тут он увидел ту толстуху, которой утром расшибли голову. Она повисла на шее у подвыпившего здоровяка. Он подошел к ней, тронул за плечо.

– Как пройти к Лииному дому?

Пьянчуга Лиз глянула на него мутными глазами и помотала головой.

– Пшел, пшел. Ты мне не нравишься. Вот мой милок.

– А ну пшел! – сказал здоровяк и замахнулся на К чуму.

Кзума увернулся от удара и пошел прочь. Похоже, что дом за одной из этих калиток, вот только за какой? Толстуха до того пьяна, что ничего не смыслит. Погруженный в свои мысли Кзума налетел на какого-то мужчину и, чтобы удержаться на ногах, вцепился в него.

– Помогите! Помогите! Грабят! – завопил Папаню– это был он – отчаянно вырываясь из рук Кзумы.

– Заткнись ты! – тряханул Папашу Кзума.

– А, это ты, – сказал Папаша, – а я было решил, что тебя засадили. Джозеф сказал: ты отказался убегать. Или ты все-таки убежал?

– Убежал. Где тут Лиин дом?

– Не знаю, – сказал Папаша и пошел прочь.

Кзума ухватил его за рубашку и снова потряс.

– А ну говори!

– Ишь какой! Оглоушил полицейского и уж думаешь всем героям герой? Я тебе сейчас покажу!..

Папаша отскочил, обошел Кзуму, размахивая кулаками. потом пригнулся и – хвать его кулаком в грудь. Кзума засмеялся, кинулся на Папашу. Тот попятился, поскользнулся, растянулся на мостовой. Ударился головой, застонал и затих.

Кзума опустился на колени, поднял Папашину голову.

– Папаша, ты как?

Папаша обхватил Кзуму за голову и попытался повалить его.

– Ах ты, старый лис, – засмеялся Кзума.

Он встал и поднял Папашу на руки, как ребенка. Папаша барахтался, вырывался – но куда там.

– Где живет Лия?

– Давай так договоримся. Ты мне поставишь пива, если я тебя отведу к Лии, – юлил Папаша. – Она не дает мне больше пить, вот дуреха. Ну как, согласен? А не согласен, так я затею драку, подниму шум, скажу, ты меня хотел ограбить, словом, неприятностей не оберешься…

– Идет, – сказал Кзума.

– Заметано?

– Заметано.

– И пусть тебя муравьи сожрут, если ты обманешь меня?

– Да.

– И пусть тебя неделю белая горячка трясет…

– Пошли. Веди меня.

– Ты мне нравишься, Кзума.

Кзума засмеялся.

– Не бойся, Папаша, свою выпивку ты получишь.

– А ты мне нравишься, – кинул через плечо Папаша, показывая путь.

Вокруг дома толпился народ. Одни рвались пройти в дом выпить, другие рвались из дому. Дом насквозь пропах самодельным пивом.

Опора сидела у огромного чана во дворе, разливала пиво по кружкам и собирала деньги.

В кухне хлопотал Джозеф – он тоже торговал пивом.

– Кзума, Кзума! – не своим голосом завопил Джозеф, бросил торговать, схватил Кзуму за руку и долго тряс ее.

– А я думал, тебя загребли. Оглянулся, увидел, что ты врезал полицейскому, и решил, тебе каюк. Расскажи, что случилось, парень!

Кзума начал было рассказывать, но шум не давал говорить. И он замолчал. Джозеф кивнул, что было мочи хлопнул Кзуму по спине, протянул ему кружку пива. Кзума отвел его руку, но тут же ощутил чувствительный толчок локтем. Папаша! Кзума улыбнулся и потрепал его по руке, приложился к кружке и передал ее Папаше. Папаша утер рот рукой, поднес кружку к губам.

В эту самую минуту в кухню вошла Лия, и с ходу выхватила у Папаши кружку.

Папаша взвыл, обернулся, увидел Лию и пришел в неописуемую ярость: прыгал, бранился, плакал.

Лия обняла Кзуму, сгребла его в охапку. Пьяницы загоготали, подняли Папашу на смех. Кзума отнял у Лии кружку.

– Я обещал поставить Папаше кружку пива: мне ничего другого не оставалось, иначе он не соглашался показать, где твой дом.

Лия криво улыбнулась, вскинула бровь, передала кружку Папаше.

Папаша, цапнув кружку, пулей вылетел из кухни.

Кзума и Лия покатились со смеху.

– Значит, ты убежал, – сказала Лия.

Он кивнул.

– Вот и хорошо. Ты его как следует оглоушил?

Кзума поднял свой огромный кулак.

– Он сразу с катушек долой.

– Молодец, но только в следующий раз, когда Джозеф велит тебе бежать, ты ему не перечь. Он в городе все ходы-выходы знает.

Она погладила Кзуму по руке и улыбнулась:

– Да, ты мужик что надо… Пойдем посмотрим, где тут можно поговорить.

Они переходили из комнаты в комнату, но всюду было битком набито, всюду толпились любители выпить.

– Дело прежде всего, – сказала Лия.

Она тряханула кожаной кисой, привязанной к поясу. Похоже, киса была полнехонька.

– Это и есть власть, – сказала Лия.

Кзума поглядел на нее. Глаза Лии сияли, лицо раскраснелось, улыбка, чуть тронув край губ, погасла. Высокая грудь ровно вздымалась и опускалась. Перехватив его взгляд, Лия захохотала. Вид у нее сегодня был особенно властный.

– Тебя опять заели вопросы? – Глаза ее хитро поблескивали.

Они вышли на веранду, но и тут толпился народ.

– Дело прежде всего, – повторила она и вывела Кзуму на улицу.

Они дошли до угла.

– Ты поел?

– Нет.

– Ладно. Когда переговорим, пойдешь поешь с учительницей, она вернулась. Идет?

– Идет, – сказал он.

– Завтра можешь отдохнуть. А если тебе так уж приспичило, послезавтра отправляйся на рудник… Скажи, у тебя на Севере есть баба?

– Нет.

– Хочешь завести бабу здесь?

– Там посмотрим.

Лия усмехнулась. Они постояли еще немного на углу. Лия все вглядывалась в переулок.

Минут через десять около них притормозил чернокожий полицейский на мотоцикле.

– Привет! – сказала Лия.

– Привет! – ответил полицейский и искоса глянул на Кзуму.

– Это свой, – сказала Лия.

– Сегодня они не придут, – сказал полицейский.

– Вот и хорошо.

– Зато утром они перекопают весь твой двор, да и не только твой.

– Вот оно что… А чей еще?

– Я имею дело только с тобой, – сказал полицейский. Вынув пять бумажек по одному фунту из кожаной кисы, Лия передала их полицейскому.

– Но другим – ни гугу, – сказал он.

– Мне до других дела нет, – ответила Лия и отвернулась.

Полицейский уехал.

– Пошли, – сказала Лия и повернула обратно к дому.

Кзума нагнал ее, взял за руку.

– А ты других предупредишь?

– Тебе-то что? – Она вырвала у него руку.

– Не понимаю я тебя.

– Дурак, потому и не понимаешь… Пошли! У меня дел непочатый край.