Текст книги "Властелины удачи"
Автор книги: Гарольд Роббинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
3
В пятнадцать лет Голду познакомили с молодым человеком, которого рабби Грауштейн прочил ей в мужья. Звали его Натан. Он учился в иешиве, готовясь также стать рабби. Ему было восемнадцать.
Худенький Натан робел в присутствии рабби Мордекая Грауштейна и к его дочери выказывал подчеркнутое уважение. Ростом он был на дюйм выше Голды. Ей не нравились его алые пухлые губы. Не нравились пейсы, не нравились островки волос на щеках и подбородке, которые, по ее мнению, он мог бы и сбривать до тех пор, пока не сможет отрастить настоящую бороду. Не нравились и маленькие круглые очки в серебряной оправе. Ходил он в длинном черном лапсердаке, белой, застегнутой на все пуговицы рубашке, без галстука, в надвинутой на лоб черной шляпе, точь-в-точь как ее отец. А более всего ей не нравилась его обезоруживающая искренность.
Он побывал в их доме четыре раза, прежде чем заговорил с ней. И первой же фразой расставил точки над «i».
– Наши отцы выбрали нас друг для друга.
– Возможно, – бесстрастно ответила она. – Но до этого еще далеко.
– Да, – кивнул Натан. – Мне надо закончить учебу.
Ни мать, ни отец не видели ее первого выступления. Шесть месяцев она готовила номер с миссис Шапиро, учительницей танцев. Ее мать об этом не знала, а если и знала, то ничего не говорила рабби Грауштейну.
Концерт состоялся в зале при синагоге в Хэмпстеде, на Лонг-Айленде. Когда Голда упомянула, что концерт будет в синагоге, отец нахмурился, но не спросил, с каких это пор синагоги стали строить с концертным залом. Для семьи Грауштейнов Хэмпстед находился в далеком далеке, куда просто так не доберешься, но их заверили, что юных танцоров доставят туда на автобусе и привезут обратно к девяти вечера. Так оно и произошло, только вернулись они не ровно в девять, а на сорок шесть минут позже.
Родители Голды на концерте не присутствовали. Ей уже исполнилось шестнадцать. Фигура у нее уже оформилась. Кто-то выступал с современными танцами, кто-то – с балетными номерами. Голда Грауштейн вышла на сцену в ярко-красном трико с блестками, красном же цилиндре и с тросточкой. Она танцевала, пела, дважды обратилась к зрителям с короткими репликами, по собственной инициативе, без согласования с миссис Шапиро. Она улыбалась. Строила гримасы. Округляла глаза. Ее веселье заразило весь зал. Аплодировали ей стоя и трижды вызывали на сцену.
– Я буду танцовщицей. Я буду эстрадной артисткой, – сказала она матери тем же вечером.
– Твой отец выбрал тебе мужа.
– Не нужен мне такой муж, – отрезала Голда.
Тогда ее первый раз назвали шиксой. Рабби Грауштейн отказался платить за ее обучение.
Миссис Шапиро продолжала учить ее бесплатно. Отец не давал Голде денег на автобус. Она ходила на занятия пешком, пока миссис Шапиро не узнала об этом и не дала ей денег на проезд.
Наоми Шапиро в двадцатых и начале тридцатых годов танцевала на Бродвее. Без особого успеха. А когда начала прибавлять в весе, с ней перестали подписывать контракты.
– Они разобьют тебе сердце, дорогая, – говорила она Голде. – Ты должна подумать. Крепко подумать.
Голде было семнадцать.
– А что мне остается? Выходить замуж за эту бледную, прыщавую немощь?
– Я могу устроить тебя на просмотр. Ты увидишь, с кем тебе придется конкурировать. Тогда все и решишь.
4
Еще до просмотра Голда потеряла невинность. Точнее, не потеряла, а избавилась от нее, уже перестав считать ее достоинством. С невинностью Голда рассталась в темном репетиционном зале студии миссис Шапиро. Помог ей в этом танцор, на два года старше ее, мускулистый, красивый юноша, полная противоположность Натану.
Тут она впервые крупно ошиблась в вопросах любви. Она просто не понимала, как мужчина мог сделать с ней такое не любя. Она не ждала романтической любви, о которой слагали песни, она слышала их на пластинках и по радио, но не мог же он не питать к ней никаких чувств. Разве возможна страсть без чувств?
Оказалось, что возможна. Этот милый еврейский мальчик всадил в нее свой толстый конец, доставив боль и наслаждение, а потом смотрел сквозь нее, не выделяя среди других, не желая иметь с ней никаких дел.
Неделей позже миссис Шапиро повезла Голду на первый просмотр. Разумеется, ее ждал сюрприз. Как выяснилось, она одна из тысяч, а может, из десятков тысяч девушек, обожающих танцы и желающих танцевать в кордебалете бродвейских шоу. И на просмотр она попала лишь потому, что кто-то решил оказать услугу или вернуть должок Наоми Шапиро.
Ее завернули. Они стояли под дождем перед театром и ловили такси, чтобы доехать до станции подземки, Голда в депрессии, с шарфом на голове, в слишком коротком плаще, выглядывающей из-под него юбке, туфлях, давно вышедших из моды, когда к ним подошел мужчина.
– Привет, Наоми, – поздоровался он. – Разочарована?
– Я-то нет. Я ее предупреждала. А вот Голда – да. Голда Грауштейн, познакомься с Эрни Левином.
Голда посмотрела на мужчину. Лет пятидесяти. В шляпе и черном дождевике. Ниже ее ростом. И лицо какое-то сморщенное. Зато улыбка приятная.
– Рад познакомиться с вами, мисс Грауштейн. Прежде всего вам надо сменить имя. Потом… Вы хасидка? Потом выбросьте шарф, выщипайте брови, подстригитесь и научитесь пользоваться косметикой.
– Эрни – агент, – пояснила миссис Шапиро без энтузиазма в голосе.
– Я был в зале. И видел вас на сцене. Я смогу найти вам работу, детка. Этим летом она может поработать в отелях в горах Катскилл, Наоми. А следующей осенью подумаем насчет Бродвея. О кордебалете забудь, Голда, – он уже перешел на ты. – Ты запоминаешься. Таких в кордебалет не берут. Там все должны быть на одно лицо. Да и потом, разве это работа? Сколько тебе лет?
За этим последовал семейный скандал.
– Ничего такого ты не сделаешь. До конца лета ты выйдешь замуж за Натана и станешь ему достойной женой.
– Нет, папа. Я не выйду замуж за Натана. Я не хочу выходить за него замуж. Я не люблю его.
– Он добропорядочный молодой человек. Он будет рабби. Ты – женой рабби. Каждая девушка мечтает стать женой рабби. Ты будешь делить с ним почет и уважение. Вопрос решен, Голда. Я обещал тебя ему. Я не хочу слышать никаких возражений.
– Возможно, я не очень разбираюсь в законах, папа. Но ты не можешь заставить меня выйти замуж за Натана. Более того, мне уже семнадцать, и скоро исполнится восемнадцать. Я могу уйти из твоего дома.
– Шикса!!!
5
Она работала все лето, последнее мирное лето, в двух отелях. Опять не обошлось без неприятного сюрприза: вечером она выступала на сцене, а вот за ленчем превращалась в обычную официантку. Эрни посоветовал ей не дергаться, поскольку другого пути в шоу-бизнес не было. Он сказал, что она только набирается опыта. И добавил, что у нее есть возможность выступать с сольными номерами, петь, танцевать, шутить со сцены, короче, овладевать секретами жанра.
В каждом концерте роль звезды отводилась комику, за лето их сменилось пять, а она работала на подхвате вместе с другими певцами и танцорами. Но Левин говорил правду: всякий раз у нее был маленький, но свой номер, где она могла показать все, на что способна.
Она выступала в разных костюмах, иной раз в цилиндре, иногда с тростью. Левин советовал ей внимательно следить за зрителями, отмечать, как и на что они реагируют. Очень важно, неустанно твердил он, наладить контакт с аудиторией. Она не просто должна предлагать им номер. Это не товар, выложенный на прилавок, который можно купить, а можно и оставить на месте. Она обязательно должна понравиться зрителям, а если они не реагируют должным образом, значит, в номере надо что-то менять, причем не на следующем Концерте, а тотчас же, немедленно. И самая ужасная ошибка, добавлял он, – презирать зрителей, которым ты не понравилась, игнорировать их. Покупатель, подчеркивал Левин, всегда прав.
Она писала матери, что живет в общежитии для официанток. Что ест кошерную пищу. Кое о чем она не писала. Что более не покрывает голову, выходя на улицу. Что отдалась одному из комиков. Что вновь неправильно истолковала намерения мужчины и, влюбившись, вызвала у него только раздражение.
В Нью-Йорк она вернулась беременной. Эрни Левин поселил ее в квартире еще с одной своей протеже и устроил ей аборт. Причем нашел не какого-то шарлатана, а хирурга-гинеколога из Уайт-Плейнса[36]36
Административным центр одного из пригородов Нью-Йорка.
[Закрыть]. Женщину, компетентного специалиста и в то же время жалостливую. Но при всем ее мастерстве операция была болезненной, а Голда чувствовала, что совершила смертный грех.
– У тебя есть выбор, дитя мое, – объяснил ей Эрни. – Ты можешь вернуться домой, в семью, поскольку тебе и твоему ребенку нужны поддержка и крыша над головой. Или ты должна прервать беременность. У меня есть для тебя работа. Я могу устроить тебя в ночные клубы. Избави Бог, чтобы я уговаривал молодую женщину сделать аборт, но я хочу знать, чего ты хочешь.
– Ничего я не хочу, – всхлипнула Голда.
– Я считаю себя обязанным дать тебе совет. Не отдавайся сразу молодым людям. Ты очень наивна. Мужчинам нельзя доверять.
Доктор сделала ей операцию и прочитала лекцию о способах предохранения от беременности.
Эрни привез ее на просмотр в маленький клуб в Нижнем Манхаттане. Владельцу сказали, что ей двадцать один год. Как выяснилось, он хотел чуть-чуть танца, немного песен и побольше шуток, лучше бы скабрезных. Естественно, того же он ждал и от песен. И никаких бюстгальтеров под трико. Публике это нравилось.
В своем кабинете Эрни репетировал с ней шутки-миниатюры. Какие-то он купил, другие украл. Некоторые были и скабрезными.
Голда использовала все, и публике они понравились. Эрни добился для нее разрешения исполнять некоторые песни с пластинок звезд. Исполняя их, она не раз срывала овацию. Деньги доставались там нелегко. Клуб открывался в девять вечера, а закрывался в три утра. Она выступала четыре раза. Но владелец трижды возобновлял с ней контракт, так что она отработала там целый месяц.
В последний вечер кто-то из публики крикнул: «Эй, Голда! Где мы увидим тебя в следующий раз?»
– В «Желтом теленке», – ответила она.
Эрни уже обо всем договорился.
– Тогда, до встречи! – прокричал мужчина.
6
Клубы извещали о новых шоу, публикуя маленькие рекламные объявления в бульварных газетах, и к зиме многие из них обещали выступления зажигательной и остроумной танцовщицы Голды Грауштейн.
Она шлифовала свой номер. Публика в клубах была куда требовательнее, чем в отелях в Катскилл. Ошибок здесь не прощали. В ней видели не девчушку, старающуюся повеселить посетителей, но участницу шоу, за просмотр которого они выложили хорошие деньги. Они жаждали грубоватого юмора с намеками на секс. Иногда одних намеков им не хватало, они хотели слышать солдатские шутки. Голда многого не умела, и Эрни Левин стал ее учителем. Он начал покупать для нее шутки. Молодой писатель-сатирик продавал их по десять долларов за штуку. Голде все это не нравилось. Он стремилась на сцену, чтобы танцевать и петь. Но приходилось думать о том, как заработать на жизнь.
И восемнадцатилетняя Голда зарабатывала на жизнь. Ей дозволили бывать в родном доме в Бруклине, но ничего там не есть и не оставаться на ночь. Отец уходил до ее появления. Он заявил, что она обесчестила семейное имя, и дал ей знать, что не будет возражать, если она возьмет псевдоним.
Эрни Левин дал ей такой же совет. В итоге… она стала Глендой Грейсон.
Глава XVIII
1
– Эрни… О, Эрни, Эрни! – Гленда плакала над покойником, лежащим в деревянном гробу. Эрни Левин. На углу Сорок восьмой улицы и Бродвея он пошатнулся и рухнул на тротуар. Его знаменитый котелок выкатился на мостовую, и проезжающий автомобиль расплющил его. Эрни спешил заключить очередной договор. Как всегда, спешил. Сердце его остановилось. Просто остановилось. Было ему пятьдесят пять лет.
– Что же я буду без него делать? – задала Гленда риторический вопрос.
Джиб Дуган обнял ее за талию:
– Ирландцы знают прекрасное лекарство.
– Какое?
– Крепко напиться.
– Я бы с удовольствием напилась, но вечером мне выступать. Как и тебе.
За два года во многом благодаря Эрни она прошла немалый путь. И сейчас выступала в клубе «Динго» в Бронксе. Труппа состояла из оркестра, шести танцоров кордебалета, комика и Гленды Грейсон. Ее имя набирали на афише самыми крупными буквами.
Зрителям она нравилась. Гленда танцевала. Усаживалась на пианино, клала ногу на ногу и пела. Реплики превратились в монологи. В одном речь шла об отношении семьи к ее новой профессии…
– Эй, вы помните коронную фразу Джека Бенни? Его отец хотел, чтобы он стал рабби, а не комиком. И при этом добавлял: «В любом случае не меняй своего имени, Бенджамин». А что сказал мне мой отец, рабби? «Голда, ради благополучия семьи… измени имя! Пожалуйста!»
Джиб Дуган был одним из трех танцоров-мужчин. Это означало, что для Бродвея у него не хватало мастерства. Высокий, мускулистый, симпатичный парень, и, по определению Голды, «висело у него, как у коня». Он ее удовлетворял. Она говорила себе, что научилась пускать парня под юбку, не допуская никого, тем более гоя, в голову. Однако Голда признавала, что расстроится, если Джиб бросит ее…
– Стаканчик-другой не повредят, – уговаривал ее Джиб. – Пошли. Эрни был отличный малый, но…
– Никаких стаканчиков, Джиб. У нас работа. – Она в последний раз посмотрела на тело своего наставника. – Эрни… Как же мне без него находить работу?
В тот вечер, как обычно, она дважды выходила на сцену, а когда они приехали в ее квартиру в Бруклине, Голда вновь расплакалась. Выступление выжало ее как лимон, и, пока она мылась под душем, Джиб налил ей виски, добавил льда и передал стакан за занавеску. Она выпила виски как воду, не выходя из-под душа, и немного успокоилась.
Потом, завернувшись в полотенце, уселась на диван в гостиной. Джиб добавил виски в пустой стакан, бросил два кубика льда.
– Эрни, – всхлипнула Голда.
– Хватит об Эрни, Гленда. Жизнь продолжается. Я думаю, без него тебе хуже не будет.
– Перестань. Что мне теперь делать?
– Выметаться из Нью-Йорка, крошка. Тут ты больше ничего не добьешься. Смотри сама. Времена меняются. Отели теперь не терпят шума. Им нужна девушка, которая играет на пианино и поет, но все тихо, не мешая бизнесменам, беседующим за столиками. Клубы. С каждым годом их становится все меньше. Те, что выживают, отдают предпочтение стриптизу. Ты хочешь работать со стриптизершами? Хочешь раздеваться на сцене?
– Так где же выход?
– Надо уезжать. В Майами. Техас. Лос-Анджелес. Лас-Вегас.
Гленда отпила виски.
– Да, конечно. Мне предложили записать пластинку.
– Нет, – отрезал он.
– Что значит «нет»?
– Твоей репутации это не поможет. Ты сделала себе имя, выступая в клубах. Ты…
Она положила руку на его «агрегат».
– Не давай мне советов. Сейчас мне от тебя нужно другое.
– Конечно. Через минуту. Но дело серьезное, Голда. Тебе нужен новый агент. Слушай, давай я кое-кому позвоню. Знакомые у меня есть. Может, я тебе что-нибудь и найду.
2
– Может, это Божья воля, – вздохнула ее мать.
– Божья?.. Эрни был мне другом.
– Это ты так думала. А как насчет этого shegetz[37]37
Никчемный человек, пустое место (идиш).
[Закрыть], с которым ты сейчас встречаешься. Он тоже твой друг? Католик?
– Он мой друг.
Они сидели в гостиной дома, где жила ее семья, в четверг, во второй половине дня. Рабби Мордекай Грауштейн, как обычно, отсутствовал. Гленда смотрела на вышитые салфеточки на стульях. Раньше они казались ей абсолютно естественными, без них нельзя было обойтись. Теперь же они словно пришли из далекого прошлого. Приехала она на такси, с непокрытой головой, даже не взяла с собой шарф, чтобы покрыть ее. В тот год в моду вошли короткие юбки, женщины, как истинные патриотки, экономили материю, и юбка Гленды оголяла колени. В своем доме она чувствовала себя чужой.
– Еще не поздно все переменить, Голда, – говорила ее мать. – Всегда надо надеяться, оставляя отчаяние про запас.
– О чем ты, мама?
– Ты не вышла замуж за Натана. А следовало бы. Он умный, образованный молодой рабби, который со временем встанет вровень с твоим отцом. И женился он на девушке, которая уважает его. Но есть и другой человек. Он поздно начал учиться, но зато теперь его не оторвешь от книг. Он богат! Его отец умер и оставил ему двести тысяч долларов. С такими деньгами он смог оставить бизнес и посвятить себя изучению священных книг. Ему нужна верная жена. Твой отец уверен, что ты сможешь расположить его к себе.
– У меня нет ни малейшего желания располагать его к себе.
Ее мать опустила голову.
– Мы пытаемся спасти тебя, Голда. Даже твой отец, который не желает тебя видеть, постоянно молится о твоем спасении.
– И какой он хочет меня видеть? – холодно спросила Голда.
– Сделай хоть что-нибудь для своей матери. Ответь мне на вопрос… Ты счастлива?
Голда глубоко вдохнула:
– Не могу сказать, что я счастлива. Но не могу назвать себя и несчастной. Дело в том…
– Тогда, если ты не хочешь завоевать уважение этого молодого человека, вот о чем я тебя попрошу. Ты помнишь миссис Грюнвальд… Семью Грюнвальд? У них была кулинария на…
– Я их помню, мама.
– Сын миссис Грюнвальд, Саул, врач. Он помогает людям, которые несчастливы. Сходи к нему, Голда. Он психоаналитик.
3
– С тобой это сделали до того, как ты мог этому воспрепятствовать, – говорила Гленда доктору Саулу Грюнвальду, держа в руке его обвисший пенис. – Я предпочитаю необрезанные. Как у Джиба.
– А чем они лучше? – спросил психоаналитик с нотками негодования в голосе.
– Зачем мне что-то тебе говорить, если изменить ты ничего не сможешь, – усмехнулась Гленда. – Крайнюю плоть заново не пришьешь. А вот если бы тебе предоставили выбор, я бы советовала не делать обрезание.
– Ты любишь этого shegetz?
– Вот что я тебе скажу. Я никогда не полюблю человека, который использует в своей речи такие слова, как shegetz. Или ниггер. Или кайк.
Тридцатипятилетний доктор Саул Грюнвальд совсем облысел. У него были карие навыкате глаза. Серьезность не покидала его, даже когда он забирался на Гленду.
– Извини. Со старыми привычками трудно расстаться.
– Очень даже легко, – возразила Гленда.
Доктор Грюнвальд, одевавшийся по ходу их разговора, нахмурился и оглядел комнату.
– Вернемся к исходному вопросу. Счастлива ты или нет?
– Сейчас – да. Потому что ты меня качественно оттрахал. А вот что будет со мной в полночь?
– На это рассчитывать не стоит.
– То есть спасение надо искать в психоанализе? За который я плачу?
– Голда, ты рабыня собственных чувств. Ты обиделась на отца…
– Мне было на что обижаться. Это я точно знаю.
– На твоем месте я бы бросил этого гоя и попытался наладить отношения с отцом.
– Кто говорит твоими устами? Фрейд или Моисей? Ты также советуешь мне выйти замуж за будущего рабби и сосредоточиться на домашнем хозяйстве и воспитании детей?
– Если б ты была счастлива, то не пришла бы ко мне. Тот, кто доволен собой и своей жизнью, не обращается к психоаналитику. Я знаю, тебя послала ко мне мать. Но ты бы не пошла, если б не чувствовала, что тебе нужна помощь.
– Наладить отношения с отцом… Такое возможно только на его условиях.
– А чего ты хочешь, Голда? Чего ты хочешь больше всего на свете?
– Контракт на пять недель в первоклассном клубе вне Нью-Йорка.
4
В декабре тысяча девятьсот сорок второго года, когда Гленде только исполнилось двадцать лет, она впервые вышла на сцену стрип-клуба в Майами. Джиб Дуган, несмотря на все его пренебрежение к стриптизу, провел все переговоры и убедил ее подписать контракт. За каждую из двух недель ей полагалось пятьсот долларов, куда больше, чем она получала в Нью-Йорке.
И Мела Шмидта, владельца клуба, Джиб убедил в том, что он не прогадает, пригласив Голду, поскольку еврейский юмор особо оценят как евреи, приезжающие в Майами в декабре, несмотря на сложности военного времени, так и солдаты, находящиеся в отпуске или получившие увольнительную.
Мистер Шмидт в принципе согласился с Джибом, но настоял на том, что Гленда должна выступать в костюме, примятом в клубе, то есть практически без оного. И в контракте появился пункт о том, что она будет выходить на сцену в «сокращенном костюме, в каких работают другие артистки в «Casa Pantera»[38]38
«Дом Пантеры» (um.).
[Закрыть]. Джиб, кстати, согласился с ним, что на полураздетую певицу-танцовщицу-комика зрители будут слетаться, как мухи на мед. Шмидт пошел даже на то, чтобы дать в газетах рекламное объявление о выступлениях Гленды Грейсон в его клубе.
До Флориды они добирались на поезде, причем большую часть пути простояли. Гленда никогда не уезжала дальше Катскилл, а потому, как зачарованная, смотрела в окно. Хотя она и знала, куда едет, летняя жара в декабре поразила ее. В Майами они прибыли рано утром, устроились в отеле, немного поспали, а уж потом отправились в клуб.
«Casa Pantera» представлял собой квадратное здание из бетона на Бискайском бульваре. Рекламный щит обещал грудастых брюнеток, фантастических блондинок, потрясающих женщин, которых нигде больше не увидишь.
В вестибюле их встретили фотографии стриптизерш: Эвы Эден, Чести Бун, Расти Бивер и Хоуп Даймонд. Их наряд составляли полоска ткани на груди и миниатюрный матерчатый фиговый листок между ног. Гленда ахнула. Она и представить себе не могла, что «сокращенный костюм», о котором говорилось в договоре, будет сокращен до такой степени.
Джиб отослал Шмидту фотографию Гленды в трико и ажурных чулочках. На ее афише значилось: «Прямо из Нью-Йорка и Катскилл! Зажигательные танцы, фантастические песни, сногсшибательные шутки Гленды Грейсон! Если вы не видели Гленду Грейсон, вы не видели ничего!»
Обычно она выступала в трико. Иногда в грации, с подвязками. Когда они прибыли в клуб, Гленда поняла, что костюма у нее нет. Впервые в жизни она не подготовилась к выступлению.
В кабинете Мела Шмидта она созналась, что у нее нет «сокращенного» костюма и надо что-то придумать.
– Это пустяки, – отмахнулся Шмидт. – Длинные черные чулки, черный пояс, черные мини-трусики. Это всегда смотрится. Выглядит сексуально, Пойми, наши девушки снимают с себя ровно столько, сколько разрешено полицией. К примеру, трусики должны закрывать волосы полностью, их нельзя стягивать и показывать зрителям, что у тебя под ними. Но обнажать грудь можно, так что к концу выступления тебе придется скинуть бюстгальтер. Иначе тебя освистают.
Он вызвал стриптизершу Чести Бун, женщину лет тридцати пяти с отличной фигурой, и попросил, ее помочь Гленде. Чести сказала, что знает маленький магазинчик в центре города, где есть все необходимое. И она готова сходить туда с Глендой.
– Сходи, пожалуйста, – кивнул Шмидт. – И покажи все, что ей нужно.
В тот вечер в гримерной Гленда глотала слезы, натягивая ажурные чулки и прикрепляя их к черному поясу. Маленький треугольник черного шелка прикрывал ее лобок. С помощью бритвы и ножниц она избавилась от волос, которые вылезали из-под шелка. Она надела два бюстгальтера. Один обычный, черный. Второй – из прозрачного черного материала. А поверх – черную, отделанную широкой тесьмой жилетку.
В магазине мужской одежды она приобрела черную мягкую шляпу с широкими полями, которую надвинула на лоб, чтобы лицо оставалось в тени.
– Да, вот это я называю класс, – воскликнул Мел Шмидт, заглянувший в гримерную за несколько минут до ее выхода на сцену. – Ты знаешь, как подать себя. Это чувствуется.
После его ухода Гленда привалилась к двери и закрыла глаза.
– У меня нет другого выхода, не так ли? – прошептала она Джибу. – Без тысячи баксов, которые должен заплатить нам Мел, мы не сможем добраться до Нью-Йорка.
– Не трусь, детка, – широко улыбнулся Джиб. – Ты даже не представляешь себе, какая ты красотка. Да они от тебя глаз не оторвут.
– Я же голая! Голая!
Представление начиналось в девять вечера. Артистов представлял сам владелец клуба. Не слишком остроумно, зато быстро. Четыре стриптизерши, Гленда, еще одна стриптизерша. Музыку обеспечивали гитарист, пианист и барабанщик.
Первые полчаса на сцене превратились в пытку. Зрителям она понравилась, но не прошло и пяти минут, как они начали орать: «Раздевайся! Раздевайся!» Она скинула жилетку, за что ее наградили криками и свистом. Потом они успокоились и выслушали ее песни и шутки. Но ей приходилось делать паузы, чтобы снять с себя что-то еще. Ее это раздражало, а мысль о том, что в конце концов ей придется обнажить перед всеми грудь, просто нагоняла ужас. Так что выступала она без обычного подъема.
Но зрители, похоже, этого не замечали. А после монолога об отце: «Голда! Ради благополучия семьи… Измени имя! Пожалуйста!» – некоторые аплодировали ей стоя. Она не догадывалась, что из-за ее наготы фраза эта приобретала особую пикантность.
И все равно они требовали, чтобы она сняла обычный бюстгальтер, потом прозрачный бюстгальтер. Она и сняла, в самый последний момент, но шквал аплодисментов заставил ее выйти на сцену, и кланялась она с голой грудью.
В полуночном представлении она приберегла фразу об изменении имени для финала, а от аплодисментов едва не рухнул потолок.
Мелу она понравилась. Он предложил ей контракт еще на четыре недели, и она проработала в клубе весь январь.
Наконец пришло время прощаться.
– Позволь дать тебе совет, – сказал ей Мел, когда они в последний раз обедали в «Casa Pantera». – Зрители на тебя идут. У тебя есть класс. И все же сразу видно, что ты из Нью-Йорка. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю. Тебе бы изменить репертуар. Если ты это сделаешь, на следующий год я готов принять тебя еще на шесть недель.
Когда она приехала во Флориду с новой программой, «Casa Pantera» не потянула ее расценок. В 1943 году она работала в загородном клубе около Кадмена, штат Нью-Джерси, в клубах Ньюарка, Филадельфии, Бостона. Из Бостона поехала в Рейли, Северная Каролина, оттуда – в Ковингтон, Кентукки, где шесть недель, в первый и последний раз за свою карьеру, в конце представления стягивала трусики и представала перед зрителями абсолютно голой. Из Ковингтона она отправилась в Чикаго, где ее творческая судьба круто переменилась.
В чикагском клубе она работала с джаз-оркестром. В легкой блузке или бюстгальтере из прозрачного темного материала. Этот наряд не скрывал ее грудь, но разоблачаться ей не приходилось. И матерчатый фиговый листок заменили прозрачные черные трусики с непроницаемой для света вставкой в промежности. Чулки и пояс только подчеркивали стройность ее ног. Ослепительная белизна ее кожи в сочетании с черным смотрелась особенно эффектно. Как и светлые волосы, выбивающиеся из-под черной шляпы.
Постепенно она уходила от «нью-йоркского» стиля. Он поняла, что имел в виду Мел Шмидт. Собственно, и выразился он более чем прямолинейно. Кроме как в Нью-Йорке, зрители, собиравшиеся на выступления Гленды Грейсон, не хотели слышать еврейский юмор. Из уст комиков-мужчин – пожалуйста, комиков-женщин – пусть будет, но уж совсем он неуместен в исполнении полураздетой певицы-танцовщицы.
Она начала экспериментировать с выпивкой. Как скажется на ее выступлении стаканчик-другой-третий? Выяснилось, что спиртное ничуть не мешает, по крайней мере, ей так казалось.
Джиб ее фотографировал. Она отказалась позировать голой до пояса, так что на черно-белых, восемь на десять дюймов, фотографиях желающие могли любоваться ею в самом скромном наряде: непрозрачных бюстгальтере и трусиках. Иногда ее имя упоминалось в газетах. Джиб собирал эти вырезки и рассылал их вместе с фотографиями потенциальным работодателям.
В Чикаго в сорок пятом году она отказалась от короткой черной жилетки, заменив его удлиненным, в мелкую полоску, пиджаком. Теперь зрители могли видеть ее грудь, лишь когда она расстегивала пуговицы пиджака, если не надевала бюстгальтера. Обозреватель одной из чикагских газет написал: «Очаровательная, интересная молодая артистка, которой совсем не обязательно раздеваться, чтобы завоевать любовь зрителей. Возвращайся к нам, Гленда Грейсон».
С тех пор она больше не выставляла грудь напоказ. Более того, решила, что костюм, состоящий из пояса, чулочков и шляпы безнадежно устарел и вел в тупик.
– Своей грудью ты заработала много денег, крошка, – спорил с ней Джиб. – Может, напрасно ты решила ее спрятать? Как бы тебе не пришлось вновь возвращаться в Катскилл, днем обслуживать клиентов за столиками, а вечером получать пять процентов от заработанного. Этому парню из «Casa Pantera» не зря нравился черный пояс. В сочетании с твоей кожей – это фантастика.
Двадцатого сентября сорок шестого года в ее гримерную постучались. Она впустила незнакомого мужчину, который не замедлил представиться:
– Меня зовут Сэм Стайн. Вот моя визитная карточка.
Она прочитала:
СЭМЮЭЛЬ Л. СТАЙН
Агенство талантов.
Лос-Анджелес. Нью-Йорк. Лондон.
На следующий день они встретились за ленчем. Пошел с ней и Джиб Дуган.
Лысый толстячок с крохотным личиком сразу взял быка за рога.
– Я могу организовать вам выступления в Далласе. С руководством клуба все обговорено. Три недели. По тысяче долларов. Потом Хьюстон. Далее Новый Орлеан. К концу турне можно будет говорить о Лос-Анджелесе. А если подработать вашу программу, я смогу открыть перед вами двери любого клуба.
– Да что там подрабатывать? – возмутился Джиб.
– Прежде всего, мы должны ее одеть, – ответил Сэм Стайн. – С таким талантом девушке не обязательно бегать по сцене полуголой. Это во-первых.
– Что еще? – спросила Гленда.
– Очень уж беззубые у вас шуточки. Нет в них изюминки. Да, зрителям они нравятся, но, я думаю, вы способны на большее. Больно уж все на поверхности, как в голливудских фильмах. В вашей биографический справке написано, что вы работали в клубах Нью-Йорка. С таким багажом вас бы там не пустили на порог.
– У меня есть и другие миниатюры, – ответила Гленда.
– Давайте послушаем. Мы можем подняться в мой «люкс»?
– С таким «товаром» у нее возникнут сложности с контрактами, – пробурчал Джиб.
– Вы ее агент?
– Официально, нет. Но я помогаю ей в переговорах с владельцами клубов.
– Тогда предоставьте мне заботу о контрактах.
Двумя месяцами позже, в Далласе, Гленда вышла на сцену в обтягивающем белом платье с блестками. Она произнесла несколько новых острот. Спела песни из мюзиклов «Сумасшедшая девчонка», «Порги и Бесс», «Крошки в объятиях», «Веселый корабль». И наконец, из «Все проходит».
Потом, бросив микрофон пианисту, который ловко поймал его, рывком скинула белое платье и швырнула его на рояль, оставшись в переливающемся ярко-алом трико, в котором и станцевала под музыку из фильма «На цыпочках». После чего, вскочив на стул, произнесла длинный монолог, использовав фразу: «Голда, ради благополучия семьи, измени имя! Пожалуйста!» Закончила она песней из «Все проходит».
Сэм Стайн приобрел для нее все необходимые разрешения. Купил ей пластинки, чтобы она послушала, как исполняют эти песни звезды. Зрителям она понравилась. Администрация в нее просто влюбилась. Но на следующее утро Сэм пригласил ее к себе в номер, и они принялись за работу. Он убрал одну песню и заменил ее другой. Он вычеркивал репризы и предлагал более интересные.
