Текст книги "Властелины удачи"
Автор книги: Гарольд Роббинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)
Гарольд Роббинс
Властелины удачи
Совсем не обязательно заслуживать любовь матери. Если и нужно заслуживать чью-то любовь, то любовь отца. Это сложнее.
Роберт Фрост
Ни один человек не будет героем для своего слуги.
Мадам Корнюэль
Или для своего отца.
Джонас Корд
Пролог
Сны повторяются. Это знакомо многим людям, и Джонасу Корду в том числе. Воспоминания часто нагоняют тоску. Сны, возвращающие воспоминания в жизнь, и того хуже. Чувства, давно притупившиеся от времени, во сне обостряются, бередя старые раны.
Сон, повторявшийся чаще всего, начинался словами: «Джонас… сын мой». Слова эти слетали с губ отца перед тем, как он падал на руки сына уже мертвым, после обширного инсульта. Мгновением раньше Джонас-старший царствовал над жизнью. Мгновением позже отошел в мир иной.
Он умер, не сказав сыну, что любит его, что гордится им. Он умер, не услышав таких же слов от своего сына. Старик и молодой парень любили друг друга, но ни один не смог заставить себя высказать свои чувства вслух. Джонас решил, что у него с сыном сложатся иные отношения, если, конечно, у него будет сын.
Рина первой дала ему понять, что отец питал к нему самые теплые чувства. Рина, юная, роскошная Рина. Из-за Рины Джонас едва не возненавидел отца. Он решил жениться на ней и сообщил об этом Джонасу-старшему. Его отец не одобрил решения Джонаса-младшего на том основании, что сын еще слишком молод, чтобы заводить семью. И поставил крест на его намерениях наиболее эффективным способом: женился на Рине сам. Джонас назвал старика дураком, польстившимся на молодое тело.
Не прошло и нескольких часов после его смерти, как Рина объяснила Джонасу, что старик дураком не был. Он заставил ее подписать брачный контракт, согласно которому в случае его смерти она получала некую сумму денег, но не наследовала акции в компаниях семьи Корд. Если бы она родила старику сына, мальчику досталась бы часть акций и Джонасу пришлось бы делиться властью. Но за год семейной жизни со сладострастной Риной старик сознательно не позволил ей забеременеть, чтобы сохранить Джонасу статус единственного наследника.
И Невада Смит, самый верный и мудрый друг Кордов, дал понять Джонасу-младшему, что отец его любил. Загорелый, с продубленной кожей, привыкший говорить то, что думает, Невада Смит появился на ранчо Корда за шестнадцать лет до смерти Джонаса старшего и спросил, не найдется ли для него работы. Работы не нашлось, но Джонас-старший умел оценивать людей с первого взгляда, а потому нанял Неваду, чтобы тот научил его сына ездить верхом и стрелять, короче, сделал бы из него мужчину. После смерти Джонаса-старшего Невада уехал. Организовал шоу «Дикий Запад», затем снимался на главных ролях в вестернах. Но оставался другом и часто виделся с Джонасом. Он говорил Джонасу то, что последнему следовало услышать от своего старика.
Джонас никому в этом не признавался, но дал себе клятву: его сын, если он у него будет, узнает о том, что отец любит его, и будет знать об этом всю жизнь.
Другой сон, приходивший не менее часто, переносил Джонаса в 1945 год: со дня смерти отца прошло двадцать лет, и Джонас гордо летел на «Центурионе», гигантском самолете-амфибии с фибергласовым корпусом, в который он вложил семнадцать миллионов долларов, почерпнутых из других компаний «Империи Корда», как назвала их «Уолл-стрит джорнэл». По тем временам это был самый большой самолет, рассчитанный на перевозку целой роты с двумя легкими танками и всем необходимым снаряжением для высадки на одном из островов, контролируемых японцами.
Многие специалисты утверждали, что ему не удастся оторвать самолет от воды, но «Центурион» взмыл в воздух. Этот проект еще раз наглядно показал, что Джонас Корд, никто уже не называл его Джонас Корд-младший, не принимал мнение экспертов за истину в последней инстанции, а руководствовался собственным суждением, находя кратчайшие пути к поставленной цели.
К примеру, перед самой смертью Джонас-старший собрался переориентировать материнскую компанию «Корд эксплозивз» на производство нового экзотического продукта, который мог найти самое широкое применение как в промышленности, так и в повседневной жизни. За неимением лучшего, продукт назвали пластмассой. Джонас-младший ухватился за эту идею и не стал затягивать с ее реализацией. «Корд пластикс» стала одной из ведущих компаний по производству пластмасс. Другая компания Корда строила самолеты, еще одна перевозила на них пассажиров и грузы. «Корд продакшнс» несколько лет снимала фильмы, но потом Корд решил уйти из этого бизнеса и сдавать съемочные площадки в аренду.
Во время испытательного полета «Центуриона» Амос Уинтроп, тесть Джонаса, который руководил постройкой самолета, сидел в кресле второго пилота. Они оторвались от воды, гигантский самолет уже летел, но внезапно все пошло кувырком. Во сне нос самолета задирался кверху. Джонас пытался опустить правое крыло – вниз уходило левое. Когда он нажимал на левую педаль управления руля, самолет поворачивал вправо. А потом один за другим начинали отказывать двигатели…
И звонил телефон. Один раз, чтобы разбудить его и вырвать из сна, спасая от повторения того, что действительно случилось в сорок пятом году: двигатели действительно отказали, он кое-как посадил самолет на воду, дверцу заклинило в деформировавшемся от удара фюзеляже, Амос вытолкал его через люк, а сам из-за своей тучности вылезти не смог, и «Центурион» затонул, утащив в своем чреве тестя Джонаса.
Две недели спустя, когда Джонас лежал в больнице, оправляясь от травм, полученных при аварийной посадке, взрыв атомной бомбы положил конец войне с Японией, и Джонас отказался от постройки «Центуриона-2». К счастью, в это самое время компания «Корд эйркрафт» передала ВВС свой первый реактивный истребитель. Как уточняли злые языки, к счастью для Джонаса Корда.
Сын. У него так и не было сына. Женился он дважды, на одной и той же женщине. Монике Уинтроп. Глупая, досадная ошибка привела к тому, что он решил, будто дочь, Джо-Энн, она родила не от него. Он ушел от Моники, потом развелся с ней. И лишь через четырнадцать лет понял, что был неправ. Слава Богу, ошибка не оказалась роковой. Он вновь женился на Монике и признал в Джо-Энн свою дочь. Джо-Энн говорила, что хочет маленького братика, но за пять последующих лет Моника так и не забеременела. Джонас полагал, что его вины в этом нет. В сорок восьмом году секретарша родила от него дочь, на имя которой он учредил трастовый фонд. Он винил Монику. Однако врачи не находили в ее организме никаких отклонений. В сорок три года она вполне могла забеременеть, так что, если они хотели ребенка, все зависело от их стараний.
Тем временем он купил дом в Бел-Эйр[1]1
Один из престижных районов Лос-Анджелеса. – Здесь и далее примеч. пер.
[Закрыть], а Джо-Энн поступила в колледж в Пеппердайне. Моника не пожелала бросить свою работу и много времени проводила в Нью-Йорке. Он тоже часто летал туда, да и в другие места, но вместе они проводили достаточно времени для того, чтобы обратить в реальность его мечту.
Джонас был счастлив. Во всяком случае, убеждал себя, что счастлив. А почему, собственно, нет? Он унаследовал «Корд эксплозивз» и превратил компанию в многопрофильный концерн с миллиардными оборотами, который рос, как на дрожжах. Все говорили о его успехах. Он унаследовал удачу, сопутствовавшую Джонасу Корду-старшему. Ему было сорок семь лет, и он добился всего, чего только хотел в жизни…
Кроме одного: ему не довелось сказать отцу, что он любил его, и он не услышал этих же слов от отца. И еще, ему не представилось шанса исправить это упущение, воспитывая сына иначе.
Глава I
1951 год
1
Повторяющийся кошмарный сон с «Центурионом» имел одну особенность: всякий раз, когда после телефонного звонка Джонас смотрел на часы, минутная стрелка стояла на цифре сорок семь. Час мог быть любым, минута была одна и та же. То есть просыпался он в сорок семь минут второго, третьего, четвертого…
На этот раз привычный порядок нарушился. Телефон звонил и звонил. И когда он открыл глаза, часы показывали восемь минут третьего.
Трубку он снял, наверное, на седьмом звонке. С тяжелой головой. Накануне он хорошо поел, выпил чуть больше, чем следовало, а закончил вечер любовными утехами с Моникой. Так что проснулся он с немалым трудом.
– Да…
– Джонас, это Фил.
– Ты знаешь, который теперь час?
– А ты думаешь, в Вашингтоне сейчас разгар дня? Слушай. Меня разбудил приятель, не буду говорить кто. Он зачитал мне сугубо конфиденциальный документ. Поручение судебному исполнителю. Тот постарается заглянуть к тебе пораньше. До того, как ты уйдешь из дома.
Джонас включил настольную лампу. Сел. Абсолютно голый. Пижам он не носил вовсе, и только в очень холодные ночи в плохо отапливаемом номере надевал трусы.
– Фил… что ты несешь?
– Слушания по делам аэрокомпаний! Они выписали повестку на твое имя. Хотят поджарить тебе задницу, Джонас. Ты же не явился добровольно, когда они предложили тебе…
– Банда мелких политиков, пожелавших заработать себе имя на допросе Джонаса Корда!
– Возможно. Но они – сенаторы Соединенных Штатов и имеют право рассылать повестки. Если ты не явишься, тебя обвинят в неуважении к конгрессу. Последнее является уголовным преступлением и карается тюремным сроком.
– Вполне естественно, что я не уважаю конгресс.
– Положение у тебя не из лучших, Джонас. Если эти контракты на секции в аэропортах Нью-Йорка и Чикаго подписаны…
– Фил, можешь не продолжать. Я знаю, в чем меня обвиняют. Я не хочу об этом говорить.
– Неужели? Если сенаторы вызовут тебя повесткой, говорить придется. Выбора у тебя не будет.
– Пока он есть, – ответил Джонас.
На другом конце провода помолчали.
– Как адвокат я не могу советовать тебе выбирать этот путь.
– А как друг?
– Потому-то я и звоню тебе в столь поздний час.
– Я свяжусь с тобой, Фил. Не буду говорить, куда я поехал. Если тебя спросят, ты действительно не будешь ничего знать. Но я с тобой свяжусь.
Моника проснулась, села, посмотрела на мужа. Тоже голая, и Джонас с удовольствием оглядел ее. Груди Моники, которые ему так нравилось ласкать, чуть пополнели, поскольку она немного поправилась, приближаясь к сорока годам. Округлился и животик, а вот ноги по-прежнему оставались стройными. Не наросло ничего лишнего и на шее и подбородке. Темно-каштановые волосы, взлохмаченные после сна, обрамляли волевое лицо, с юных лет отражавшее ее сильный характер.
– Ты куда-то собрался или я что-то не так поняла? – спросила Моника.
– Приходится удирать, – кивнул Джонас. – Судебный исполнитель желает вручить мне повестку. Пара сенаторов хочет содрать с меня кожу на сенатских слушаниях по авиакомпаниям. Я не хочу давать показания. Просто не могу их давать.
– А что ты натворил?
– Ничего незаконного. – В голосе прорвались нотки раздражения. Как она могла подумать, что он преступил закон. – Я руководствовался советами компетентных юристов. Но слушания в конгрессе затеваются лишь для того, чтобы выставить бизнесмена в дурном свете, особенно если об этом бизнесмене обязательно напишут газеты. Они могут даже надавить на Министерство юстиции, чтобы там начали судебное расследование. Я не сделал ничего незаконного, и меня наверняка оправдают, но до этого два или три года будут таскать по судам.
– И какие у тебя планы?
– На какое-то время исчезну.
Моника вздохнула, оглядела спальню. Новая мебель, которую она еще не привыкла считать своей.
– Я не могу в это поверить. Чушь какая-то! Мы живем в Бел-Эйр всего четыре месяца. Джо-Энн только начала учиться в Пеппердайне и…
Джонас уже выскользнул из постели и одевался.
– Мой отъезд не связан ни с нашим домом, ни с колледжем Джо-Энн. Вы остаетесь. Обе. Эти мерзавцы могут заставить меня сбежать от их повестки, но не в их силах выкинуть тебя из нашего дома, а Энн – из колледжа.
Моника встала. Потянулась за халатиком цвета лаванды, отороченным белыми кружевами. Не слишком прозрачным, но и не таким уж плотным.
– И сколько это будет продолжаться?
– Не слишком долго, – ответил Джонас. – За несколько недель я все улажу, максимум за два-три месяца. За меня будут говорить адвокаты. И потом, мне есть к кому обратиться и в мире политики.
– А почему бы тебе просто не получить повестку и не поехать на слушания? – спросила Моника. Взяла с ночного столика пачку сигарет, достала одну, прикурила от картонной спички. – Если тебе нечего скрывать…
– Я не говорил, что мне нечего скрывать. Я сказал, что не сделал ничего незаконного. Слушания в конгрессе, а может, и судебное разбирательство, могут нанести ущерб моему бизнесу. И немалый.
– Больший, чем побег? – В голосе ее слышалось сомнение.
Он застегнул молнию на брюках. Сухо улыбнулся:
– Бизнесмены не Считают побег глупостью.
– Но…
– Послушай, если я соглашусь давать показания, мне придется рассказать, как что делалось. «Интерконтинентал эйрлайнс» возникла не на пустом месте. Пришлось проявить смекалку. Найти пути и средства. У нас есть деловые секреты. Понимаешь? Ты меня понимаешь, Моника? Это бизнес.
– Они что-то нашли в твоих отчетах экономической комиссии, Джонас? – спросила она.
– Ничего они не могут найти, если не привлекут самых умных спецов с Уолл-стрит. А налоги… У меня очень ответственные бухгалтеры. С налогами мы вольностей не позволяем.
– Так в чем они могут обвинить тебя? Ты сказал, что они могут выдвинуть против тебя обвинение. На каком основании?
– «Интерконтинентал» получила хорошие секции в центральных аэропортах. Ты это понимаешь? Аэропорт ежедневно может принять определенное число самолетов. Число посадочных галерей ограничено. Некоторые авиакомпании, которым мы перешли дорогу, пришли в ярость и заявили, что с нашими контрактами не все чисто, что мы даем взятки, и так далее. Никто не может доказать, что мы давали взятки. Этого не было. Но мы нашли возможности… Короче, ты меня понимаешь. Другой вопрос, заключались ли нами сделки с другими авиакомпаниями с нарушением антитрестовского законодательства? Нет, не заключались. Но в жизни помимо белого и черного цветов присутствует масса оттенков. Меня с радостью поджарят на медленном огне. А кое-кто захочет отнять у меня два-три года, которые мне придется проторчать в суде.
– Джонас, то же самое…
– Послушай, – он перебил жену, – судебный исполнитель может заявиться сюда до рассвета. Мне надо собрать чемодан и сматываться.
– Куда? Где ты намерен скрываться?
– Судебный исполнитель спросит тебя об этом, и ты честно ответишь, что не знаешь. Я сам еще не выбрал, куда поеду. Позвоню тебе, как только где-нибудь обоснуюсь.
Из спальни Моника последовала за ним в кабинет. Он положил на стол большой брифкейс, открыл, начал складывать в него бумаги. Добавил квартовую[2]2
Кварта – 0,95 л.
[Закрыть] бутылку бербона.
– А что я скажу Джо-Энн? – пожелала знать Моника. – Что ты растворился в ночи, убегая от судебного исполнителя? Что подумает ребенок?
– Скажи ей правду. То же самое, что услышала от меня.
– Что ее отец не в ладах с законом? Это я должна ей сказать? Что…
Джонас резко повернулся к жене.
– Не смей так ставить вопрос! – рявкнул он. – Не внушай ей таких мыслей! И не думай так сама! Бизнес есть бизнес, Моника, и иногда нам приходится делать совсем не то, что хочется. Джо-Энн скоро исполнится восемнадцать. Она уже достаточно взрослая, и ей хватит ума это понять.
Моника принесла с собой сигарету и теперь затушила окурок в пепельнице.
– Моника, извини.
Лавандовый халатик, ничего особенно и не скрывавший, плотно облегал ее бедра, приникал к груди, которую он ласкал лишь несколько часов тому назад.
– К сожалению, я не могу взять тебя с собой. Но при первой же возможности мы снова будем вместе.
– Естественно, – буркнула Моника. – Ты покинул меня уже в медовый месяц. Никогда тебя нет дома. Ты даже уехал на прошлое Рождество. Опять же по делам.
Прервать этот разговор он мог только одним способом: взял брифкейс и вышел из кабинета. Моника проводила мужа до двери. Его «кадиллак» с откидным верхом стоял на подъездной дорожке. Джонас открыл дверцу, бросил брифкейс на сиденье. Повернулся, чтобы поцеловать Монику.
– Крошка, разлука будет недолгой, – пообещал он. – Скорее всего, я позвоню тебе уже завтра.
Она подставила губы для поцелуя, но не ответила на него. И не приникла к нему всем телом. Джонас погладил ее по плечу, шлепнул по заду.
– До завтра. Я позвоню завтра, если смогу.
– Естественно, – прошептала Моника, смирившись с неизбежным.
– Моника, извини меня. Что еще я могу сказать, черт побери?
– Ничего…
Джонас оторвался от нее и шагнул к машине.
2
Моника постояла у двери, сначала наблюдая за красными задними огнями «кадиллака», затем за яркими звездами на безоблачном небе. Раздираемая противоречивыми чувствами, она не знала, плакать ей или ругаться. А может, совместить первое со вторым.
Черт бы его побрал! Черт бы побрал Джонаса Корда! Он покинул ее в медовый месяц… Неотложное дело, заявил он. Потом вбил себе в голову, что Джо-Энн не его дочь. Узнав правду, он умолял их вернуться к нему. Через четырнадцать лет. И она, как дура, вернулась. Потому что любила его. И он сказал, что любит ее. Сказал, что у них будет еще один ребенок. Какое счастье, что из этого ничего не вышло.
Потому что он не изменился. Остался таким же изобретательным, удивительным, любящим… эгоцентричным, бесчувственным, неверным сукиным сыном, каким был всегда. Деньги и власть – вот что влекло его, особенно власть. Она не могла конкурировать с деньгами и властью. Как не могла и Джо-Энн. Они обе проиграли.
Моника начала дрожать, но не от холода, ночь выдалась теплой, а от раздражения, разочарования, злости. Вошла в дом, прямиком направилась к бару. Плеснула в стакан бербона, выпила две трети одним глотком. Спиртное обожгло горло, раскалило желудок. Но дрожь прекратилась.
Моника скинула халатик, постояла у бара голой, хотя понимала, что ее могут увидеть с подъездной дорожки. А что такого? Дом ее, она имеет право.
Джонас… Наверное, звонил ему Фил, из Вашингтона. Ее так и подмывало снять трубку и набрать его номер. Впрочем, он солжет, покрывая Джонаса. Многие люди с радостью лгали, покрывая его. Он мог предупредить Джонаса о повестке, а мог сказать и совсем другое, что-нибудь вроде: «Если ты попадешь во Фриско до рассвета, то окажешься в постели Марлен Дитрих».
Почему нет? Однако, если в ближайшие шесть или восемь часов к ней в дом пожалует судебный исполнитель, она будет знать наверняка.
Хотя что она будет знать? Если Джонас решил лечь на дно, забиться в какую-нибудь дыру и переждать, пока сенатская комиссия стравит пар, он, как водится, возьмет с собой какую-нибудь девку. «Секретаря». Он никогда не путешествовал без женщины, как не забывал захватить с собой бутылку бербона. Оставалось лишь гадать, на ком он остановит свой выбор. Она без труда могла бы назвать по меньшей мере трех кандидаток. Он остановится у телефонной будки. А потом заедет за этой девкой.
Моника допила бербон. Что ж, ей-то не остается ничего другого, как снова ложиться в постель. Но сначала она примет душ, чтобы смыть с тела пот. А потом ляжет. Но не в ту постель, где они ублажали друг друга этой ночью. Она ляжет в спальне для гостей. Одна. Опять одна.
– Гребаный Джонас Корд! – воскликнула Моника, стоя под душем и смывая с ног его сперму. – Гребаный Джонас Корд, – повторила она уже для собственного удовольствия.
Вытерлась насухо, прошла в спальню. К черту его образ жизни. К черту его самого. Она не должна жить так, как живет он. Не обязана. Это игра для двоих. Моника посмотрела на часы, решила, что звонить в Нью-Йорк рановато. Зачем будить Алекса? Она позвонит ему позже. Ей-Богу, это игра для двоих.
– Будь ты проклят, Джонас Корд! Тебя ждет большой сюрприз. Тебе принесут еще одну повестку. В суд. Моника решила вновь развестись с тобой!
Глава II
1
Невада Смит проснулся. Да и как можно спать, когда над домом гудит самолет. Самолет… гудит?.. Господи! Должно быть, это Джонас, решил он. Кто еще мог кружить ночью над его домом?
Он скатился с кровати. Его жена Марта по-прежнему спала. Синие джинсы «левис» лежали на полу, там, где он их бросил вечером. Невада поднял джинсы, натянул на длинные, мускулистые ноги, на которых за долгие годы не наросло ни унции жира. Надел мягкие мокасины. Покосился на жену, убедился, что та крепко спит, и поспешил к серому металлическому ящику, в котором находился рубильник, зажигающий посадочные огни. Повернул его.
Вышел на крыльцо. Два ряда желто-коричневых огней окаймляли тысячефутовую посадочную полосу. Горели и два прожектора, направленные на ветровой конус. На этом техническая оснащенность посадочной полосы заканчивалась, но большего Джонасу и не требовалось, даже при плахой погоде. Невада летал с ним не единожды и всякий раз поражался умению Джонаса находить ранчо, дом и посадочную полосу по ему лишь ведомым ориентирам. Способности сына к самолетовождению не вызывали у Джонаса-старшего чувства гордости. Наоборот, он расценивал это увлечение как опасную глупость. Возможно, потому, что он умер, не успев подняться с сыном в воздух.
Невада так и не удосужился залить посадочную полосу бетоном. Зато только вчера прошелся по ней с лопатой в поисках нор, выкопанных животными. И засыпал те, которые нашел. Так что за ровную поверхность он ручался. Натолкнулся Невада и на гремучую змею, но убивать ее не стал. Если змея лежит на том же месте, подумал он, колеса катящегося по земле тяжелого самолета в немалой степени удивят ее.
Невада стоял на крыльце и следил за зеленым и красным огнями на крыльях самолета Джонаса, заходящего на посадку. Впервые Невада увидел его в небе в 1925 году, когда он прилетел на завод «Корд эксплозивз» на сварганенной из фанеры и проволоки древней развалюхе, которую выиграл в карты. Тогда Невада называл его Младший. Летал Младший куда лучше, чем ездил на лошадях, чему учил его Невада. А вот стрелять он учился с куда большим удовольствием.
На ранчо Корда Невада пришел в 1909 году. Он хотел наняться в ковбои, но Джонас-старший определил его в няньки. Учить мальчика ездить на лошадях. Старик предпочитал обходиться минимумом слов. Обучение верховой езде следовало трактовать гораздо шире. Сделай из него мужчину – вот что означали слова старика. Невада отдал этому шестнадцать лет, до того, как старик умер. В тот самый день, когда Младший прилетел на самолете на завод «Корд эксплозивз». Невада сомневался, справился ли он с порученным делом, пока не услышал, как Джонас поставил на место директоров «Корд эксплозивз», резко заявив им, что более никто не будет звать его Младший.
В миле к востоку от посадочной полосы самолет развернулся и начал снижаться. В четверти мили и на высоте, может, в сотню футов Джонас на пару секунд включил самолетные фары, чтобы убедиться, что не угодит в какое-нибудь крупное животное. Невада догадался, что глаза Джонаса привыкли к темноте, а потому свет фар только мешал бы ему при посадке.
Коснувшись земли, шины недовольно заскрипели, самолет докатился практически до края посадочной полосы. «Сессна скайнайт» весом в две тонны и касающаяся земли со скоростью, превышающей восемьдесят миль в час, требовала полосы большей длины.
Повернув самолет к дому, Джонас включил фары, осветившие крыльцо, Неваду и выходящую из двери Марту. Марта приветственно махала рукой. Невада тоже. Только на его лице отражалась тревога.
Что за неожиданный ночной визит?
