Текст книги "Битва в пути"
Автор книги: Галина Николаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 49 страниц)
Он улыбнулся и подумал: «Девчонка-несмышленка, а глядит в корень!»
– Про это даже Дуська говорила… – продолжала Даша. – Он на нее не кричит. А на меня кричит. Такое у него обо мне мнение… А на меня как закричат, так я хуже все позабываю.
Пока они бродили в поисках, девушка говорила не переставая, но едва мастер мелькнул за печами, мгновенно умолкла на полуслове.
Не только спецовка, но даже седые, пышные, холеные усы Василия Васильевича – его гордость и украшение – потемнели от копоти. Он смотрел на Бахирева, видимо, досадуя на внезапную помеху.
– Как обучали девушку? – спросил Бахирев.
– Как обыкновенно, – буркнул мастер. – Две недели обучалась. К лучшей стерженщице ставили.
– Да не обучала она меня, – набралась смелости Даша, – «Стой, говорит, да гляди!»
– Сколько заводов видел, а такого обучения не видел! Надо вам лично проследить за обучением. Этот брак не на ее, а на вашей ответственности!
Усы Василия Васильевича дрогнули от негодования,
– На моей ответственности! – горько повторил он. – Да разве у нее у одной брак?! Какой земледелка состав подает? Это на чьей будет ответственности?! Вы подите да поглядите!
– Пойдем…
По пути они столкнулись с начальником чугунолитейного Щербаковым.
– Попрошу пройти со мной к земледельному, – сказал Бахирев.
Щербаков, широкоплечий человек с младенческими глазами на одутловатом лице, покорно пошел за ним.
В углу, отведенном для земледелки, облаком стояла едкая пыль. Медленно вращались лопасти, вздрагивали бункера, и с ног до головы перепачканные женщины на глазок засыпали песок, глину, добавляли воду.
Подойдя к земледелке, Василий Васильевич старательно вытер платком усы, и теперь они решительно торчали, знаменуя боевую готовность мастера.
– Что у вас тут с составом? – ринулся он на маленького, сердитого и всегда с ног до головы закопченного Кузькина.
– Завезли с карьера крупнозернистый песок, – не глядя, ответил Кузькин.
– Вот, – посетовал Щербаков. – Докладывал я директору. Качество спрашивают, а песок дают некачественный.
– Эх, Леонид Леонидыч, и зачем вы всякому слову верите?! – яростно вступил в бой Василий Васильевич. – Да у них только один вагон такого песка, а брак все время! Ничего же не дозируют! Болтушку на худой свиноферме и то делают лучше. А вы, Леонид Леонидыч, всему как есть верите, – горько упрекнул он Щербакова. – Уж (такой вы доверчивый, такой доверчивый! Это же просто беда, какой вы доверчивый!.. Сколько ты льешь, Ольга Степановна? Как ты льешь? – повернулся он к худой старой женщине.
– Как семь лет лила, так и восьмой лью, – вяло ответила она.
Под глазами у нее лежали мертвенно-синие тени. Верхних зубов не было, и губа запала. Бахирев взглянул ей в глаза и встретил тусклый и ко всему безразличный взгляд. Эта старая женщина с пустыми глазами стояла у истоков техпроцесса. Сколько остановок большого конвейера зарождалось в этих ладонях с омозоленной и неотмывающейся кожей? Знает ли она об этом?
– Век атома, а песок и глина держат завод. Вот так и работаем! – со вздохом сказал Щербаков.
– Наивно работаете, – едва процедил Бахирев и, подумав, отчетливо подтвердил это определение: – Наивно…
Он знал за собой прямо противоположный недостаток– он все должен был прощупать своими руками, до всего дойти своим умом. Младенческая доверчивость Щербакова казалась ему преступным безразличием. Но он еще не считал себя вправе предъявить обвинение. Пока он мог говорить лишь о своем личном впечатлении, и он в третий раз гневно повторил:
– Наивно работаете…
«Что мертвому припарки, то чугунолитейному полумеры», – думал он, шагая узкими переходами цеха. Мысли были едкими, как гарь земледельного. – Детали путаются в этих лабиринтах. Тонны металла буквально уходят сквозь землю, кое-как сляпанную прадедовским способом. Брак, чад, гром, чехарда! Кадровый рабочий не унизится до такого цеха. Вот и работают несмышленыши вроде девчонки из стержневого или ни к чему не пригодные старухи вроде этой пустоглазой».
Он понимал, что основные части трактора зарождаются в пораженном чреве. Рожденные порочным цехом, они от рождения обременены тайными и явными пороками. Они расходятся отсюда по всем цехам и всюду тащат за собой свои изъяны. И вот где-либо в моторном ломаются резцы или в сборочном обнаруживается овальная гильза. Сборочный и моторный начинало лихорадить, словно в них вместе с деталями проникала из чугунолитейного тайная зараза. Весь завод бьется в лихорадке, зарождающейся в чугунолитейном болоте.
Он видел все это, но чем мрачнее было существующее, тем ярче становились мечты. И, как в юности, безудержно потянуло его к расчетам, схемам, планам нового, совершенного чугунолитейного цеха. Нужны были немалые суммы и сроки, – это могло решиться лишь в правительстве. Но улучшать работу цеха надо было немедленно. Он изучил все планы и фонды завода. Технические богатства и денежные фонды распылялись по многим цехам. Если бы сконцентрировать их на этом цехе! Многим цехам предназначались площади в новых домах, во многих цехах намечались усовершенствования цеховых столовых, клубов. Если бы повременить с другими цехами, но зато в этом, самом тяжелом, создать преимущественное положение с жильем и с питанием. Только удвоенной заботой о рабочих можно закрепить кадры в цехе, который вдвое тяжелее других цехов.
Расплывчатый план оргтехмероприятий, полученный Бахиревым от Вальгана, ночь от ночи превращался в два целеустремленных и систематизированных плана – план-максимум, для которого нужны были санкция и помощь министерства, план-минимум, который можно было провести в жизнь своими силами. Планы вызревали в мозгу с мучительной медлительностью. Он считал преждевременным делиться замыслами, поэтому его поручения к разным отделам и службам казались людям бессмысленными и плохо выполнялись. Лишь несколько его заданий выполнили так, как ему хотелось.
Он поручил отделу главного металлурга произвести расчеты и дать свои соображения по внедрению кокильного литья. В точности и последовательности полученной докладной было что-то близкое складу его ума. Ему доставили наслаждение строгая логичность параграфов и умение выделить основное. Он сам с удовольствием подписался бы под этой докладной. С любопытством он посмотрел на почерк – размашистый, с твердым латинским «t». Записка была подписана технологом отдела главного металлурга Т. Карамыш. «Толковый инженер. Татарин, что ли? Знает, видно, и иностранные языки. Следит за специальной литературой…»
Напряженная, но подспудная работа Бахирева была не видна никому, а видная всем его бездеятельность беспокоила многих. Трудности росли, предстояло увеличение программы, а «новый» все еще сохранял позицию безучастного наблюдателя. «В чем дело? – спрашивал себя Вальган. – Неужели я ошибся? Когда я ошибался?»
Он вспомнил, как состоялся выбор Бахирева.
Вальган был на совещании в министерстве.
– Вот. Выбирай любого вместо твоего, – полушутя сказал ему на ухо приятель, начальник главка, указывая на участников совещания.
– Обмозгуем, – ответил Вальган.
Он присматривался к людям. Среди выступавших был Бахирев. Его выступление отличалось от других краткостью, систематичностью и обилием цифр, которые он приводил на память. Вальган знал, что для такого выступления необходимо дотошное знание завода, точность ума и редкий дар памяти.
– Это что за зверь? – заинтересовавшись, спросил он заместителя министра.
– Из сибирских «тягачков».
Вальган недаром слыл блестящим организатором – в Бахиреве он угадал как раз то «дополняющее», чего не хватало ему самому. Выступление свидетельствовало о кропотливой методичности, а весь облик инженера – о неограниченной выносливости и некоторой тяжеловесности, которые также были на руку Вальгану. «Такие неповоротливые тяжеловесы лучше других умеют сохранять раз заданное направление. Таких нацель – и будь спокоен!» Он стал собирать о Бахиреве подробные сведения, и они подтвердили впечатление. Бахирева рисовали как человека, способного упорно въедаться в повседневные» подчас мелочные и скучные заботы производства, день и ночь сидеть на заводе, не пасовать, не нервничать при трудностях и упорно тянуть всю упряжку. Сама неизвестность Бахирева играла на руку Вальгану – он искал человека непритязательного, «тыловика»,
В конце недельного совещания он сказал начальнику главка:
– Знаешь? Думаю взять «тягачка».
– Вот тебе и на! – удивился тот. – Не промахнешься? Я бы рекомендовал другого. – Он назвал фамилию известного инженера. – Голова с идеями!
– Идей у меня и своих достаточно. У меня дефицит не на идеи, а на исполнителей. Я по характеру рвусь з авангард. Мне нужно закреплять тылы. А этот из тех, что если впряжется, то потянет. – Он прищурился и привычно огладил подбородок. – И поперед батька в пекло не полезет…
Так «сибирский тягачок» появился на заводе в качестве нового главного.
Но он не оправдывал ожиданий – он не «тянул»… – Не подключается главный, – жаловался Вальган Уханову.
– Знаете, как его называют? – улыбнулся Уханов. – Первой ошибкой Вальгана.
Вальган засмеялся, но тут же нахмурился.
«Не мог же я ошибиться, – снова подумал он. – Но в чем дело? Боится? Осторожничает? Но главное – внутренне неповоротлив! Ну что ж, я тебя поверну, – уже весело подумал он. – Еще пару дней полиберальничаю, а там нажму – колесом завертишься!»
– Он тут собирается говорить с тобой по вопросам технологии. Ты человек огневой – вот помогай подключать, заражай энергией… Протяни, так сказать, руку помощи.
– Есть протянуть руку помощи! – весело ответил польщенный Уханов.
– Завтра тебе с утра в горком. Может, поручим ему провести вместо тебя рапорт? – думал вслух Вальган. – Пусть хоть голос его услышат. – Он нажал кнопку и сказал секретарше: – Разыщите главного инженера и Шатрова.
Когда Бахирев вошел к директору, Вальган мягкими, эластичными шагами ходил по кабинету и раздраженно говорил Шатрову:
– Газеты надо читать, Борис Ильич… «Правду», «Известия»! «Пионерскую правду» читайте, и в ней про это пишут!.. – Он увидел Бахирева и на ходу бросил ему: – Садись? Вот хочу, чтоб ты был в курсе некоторых наших сложностей. Ребятишки в нашей школе, – снова обратился он к Шатрову, – пишут в диктантах о снижении себестоимости трактора, а главный конструктор самоустраняется от этой задачи…
Шатров виновато улыбнулся и посмотрел вокруг своими бегающими тоскливыми глазами.
– Как это ни тяжело, – с выражением мужественной решимости произнес Уханов, – но я считаю своим долгом сказать, что вопросы технологичности конструкции опять ускользают от главного конструктора. – И, словно выполнив неприятную обязанность, сменил официальный тон на дружески веселый, наклонился к Шатрову: – Борис Ильич… Помнишь, два года назад мы тебя за уши тащили к вопросам модернизации!.. Что жизнь показала? Тебя же, чудака, проголосовали в Комитете по Сталинским премиям!
Вальган и Уханов уговаривали конструктора, как малого ребенка, а тот молчал, мигал пушистыми ресницами, шевелил худыми пальцами и улыбался не то фальшиво, не то виновато.
Бахирев не понимал ни его тоскливых глаз, ни уклончивой улыбки, ни настояний директора.
Вальган оборвал уговоры и заключил своим обычным, не допускающим возражений тоном:
– По всему этому роду узлов, – он подвинул к Шатрову бумагу, – закончить работу в два месяца!
– Будет сделано, Семен Петрович, – вяло и со вздохом проговорил Шатров.
Вальган обратился к Бахиреву:
– Главному инженеру взять под личный контроль перестройку отдела главного конструктора.
Шатров и Уханов вышли.
Бахирев остался сидеть под испытующими взглядами Вальгана.
– Все еще присматриваешься? Долгонько ты, однако…
– Не торопи, – коротко попросил «новый».
– Не я тороплю, жизнь торопит! Когда я пришел сюда, завод не давал плана, не было у меня ни главного инженера, ни технолога. И ровно через две недели, впервые за многие месяцы, выполнили суточную программу!
Вальган думал, что Бахирев обидится, но тот только двинул бровями и сказал с оттенком зависти:
– Да… У меня этак не получается…
– У меня пока две просьбы, – продолжал Вальган. – Первую ты уже знаешь. Возьми под жесткий контроль отдел главного конструктора. А вторая – у нас тут ползавода разгрипповалось. Некому завтра провести рапорт. Проведи ты.
Когда Бахирев вышел из кабинета, Шатров и Уханов еще стояли в приемной.
– Так через два месяца, – говорил Уханов. – Значит, в мае…
– В мае, пожалуй, еще не сделаем…
– А что ты сказал у директора? Ты же сказал: будет сделано?
– А что, по-твоему, – своим мягким, вялым голосом возразил Шатров, – по-твоему, я совсем младенец? Как я могу говорить у директора, что не будет сделано? Конечно, говорю, как большой. Приму, мол, меры… будет сделано, и все такое прочее.
Переговариваясь и забыв о Бахиреве, они пошли по коридору. Шатров не нравился Бахиреву. Не нравились его бегающие глаза, добрая, вялая усмешка, неуверенные движения и то, что он сфальшивил в кабинете директора.
Вечером этого дня Бахирев шел домой. Ему хорошо думалось на ходу, он не стал вызывать машину и брел, выбирая тихие переулки, вдоль заводского забора.
В густом тумане он издали увидел что-то темное, услышал голоса людей. «Что бы это могло быть?» Он пошел в сторону тупика, проваливаясь в подтаявшие сугробы.
Прижавшись к самому забору, стоял грузовик. Невидимые за досками люди передавали что-то через забор, и другие люди принимали передаваемое и укладывали на грузовик,
– Павел Петрович, принимай последнюю. Да без звону! – сказал приглушенный мужской голос. – Приняли?
– Есть! Взяли! – тихо ответили у грузовика. Бахирев понял, что происходит воровская погрузка через забор.
«Тащат! Да еще как нагло, разбойники! Что это они грузят? Длинное, гнутое. Проволока? Нет! Трубки какие-то!»
– Ну, слава богу! – радостно сказали на грузовике. – Теперь можно действовать!
Бахирева удивили мирные, даже сердечные интонации в голосе вора.
– Да не так укладываешь! – Мужская фигура встала на борт машины. – Ящиками, ящиками подопри!.. Как вас благодарить, не знаю!
– Что там благодарить… Ты коммунист, и я коммунист!.. – неожиданно со знакомой хрипотцой прозвучало за забором.
– Кабы все это понимали! – горько вздохнула фигура на борту. – Ну, до свидания!
Из-за забора, показалась голова в шапке и протянулась рука. Воры обменялись через забор рукопожатием.
– Так ты не унывай, Павел! – сказала голова знакомым хриплым басом.
– Я не унываю! – грустно ответили из грузовика. Машина стала разворачиваться, и свет фар скользнул по забору, по голове в шапке. На миг осветилось круглое лицо с моржовыми опущенными усами.
«Василий Васильевич! – подумал Дмитрий. – Не может быть! У того усы не такие, у того торчат. Но не одни усы, и лицо, и голос! Вот тебе и опора завода!»
– Стой! – закричал он и побежал к машине, увязая в сугробе.
Машина рванулась, человек на борту грузно шлепнулся в кузов, голова за забором исчезла.
Бахирев смутно различил номер машины, вернулся на завод и сообщил о виденном охране и дежурному по заводу.
Утром он по просьбе Вальгана проводил рапорт.
Бахирев не терпел длинных совещаний. Еще до рапорта он внимательно просмотрел «дефициты», ознакомился с диспетчерскими сводками. Ему уже знаком был и полусвет маленькой комнатушки Рославлева, и до отказа набившие ее усталые люди. Они здоровались с ним вяло, видимо ничего существенного не ожидали от рапорта, проводимого «новым главным». Только два светлых глаза смотрели на него с откровенным и спокойным любопытством. «Кто это глазеет там, у окна?» – мельком подумал он.
Смугло-бледная в сером полусвете комнаты, девушка поставила согнутую в колене ногу на перекладину соседнего стула и обхватила колено сплетенными руками. В позе ее была такая естественность и непринужденность, словно она сидела не в переполненном людьми кабинета начальника цеха, а где-то на степном пригорке в полном одиночестве. На темном лице странно выделялись светлые, прозрачные, как дождевые капли, глаза. Бахирев на мгновение отметил и ее позу и глаза, но тут же забыл о ней. Он сел на свое место и без предисловия начал глуховатым, монотонным голосом:
– Дефициты и взаимные претензии имеются по цехам чугунолитейному, термическому, моторному, сборочному. Четыре перечисленные цеха останутся. Остальные могут уйти…
Начало было непривычным. Отсутствие на рапорте обычно считалось признаком нерадивости, а «новый» сам гнал половину людей с рапорта. Инженеры сперва нерешительно переглядывались, потом, обрадовавшись нежданной свободе, толпой ринулись к двери.
Наскоро покинутые людьми стулья стояли в небрежном беспорядке, и от этого обычная деловая и напряженная атмосфера рапорта исчезла. Оставшиеся поглядывали на двери, свертывали дефициты. Им тоже хотелось уйти. Только девушка у окна не изменила ни позы, ни выражения лица.
– Прошу подвинуться поближе, – сказал Бахирев,
Два-три человека нехотя вышли из дальних углов.
– За истекшие сутки, – начал Бахирев все тем же ровным, монотонным голосом, – с конвейера спущено двадцать недоукомплектованных тракторов и недодано три трактора. Начальник сборки, почему не обеспечили нормального выпуска?
Рославлев неохотно встал. Он, как и все на заводе, знал, что «новый» не решает вопросов, и поэтому рапорт в присутствии «нового» и в полупустой комнате становился формальностью. Рославлеву крайне не понравилось также начало рапорта. Обычно он сам, как начальник сборки, предъявлял свои претензии цехам, а «новый» начал с претензии к нему. Это было мелочью, но мелочью непривычной для Рославлева. Поэтому начальник сборки вложил в свой бас иронию и пренебрежение. – Мы «не обеспечили» потому, что нас не обеспечили. – Почему вы говорите «мы»? Что значит ваше «мы?»
– Мое «мы» значит – цех сборки… – пробубнил Рославлев с прежней иронией.
– На фронте, когда командир батальона не выполняет задание, он не говорит: «Мы не выполнили». Он говорит: «Я не выполнил…»
«Дешевый прием», – поморщился Рославлев и ответил:
– Я на фронте не был… За передачу фронтового опыта благодарю…
По лицам скользнули мгновенные улыбки.
– Прошу отвечать точнее, – не реагируя на насмешку, сказал главный. – Почему недодали три трактора?
– Ночью конвейер стоял по дизелям, – одновременно и сердясь и скучая, сказал Рославлев.
– Почему допустили нулевые позиции по дизелям?
«Ты еще и зануда ко всему прочему!» – окончательно рассердился Рославлев. Иронизируя еще откровеннее, чем прежде, он точно, но тонко передразнил монотонные интонации Бахирева:
– Потому допустили нулевые позиции по дизелям, что чугунка половину блоков сумела загнать в брак…
Снова усмешки пробежали по лицам, и снова главный никак не реагировал на иронию.
«Не понял, что его высмеяли? – подумала девушка у окна, – Смешной! Лицо и фигура каменные, прическа спереди как из парикмахерской, а на затылке петушиный хохол. – Она улыбнулась, но лицо Бахирева заинтересовало ее странным несоответствием между тяжелой оцепенелостью черт и чуткостью подвижных бровей. Брови, стянутые к переносью напряженным углом, круто изгибались и расходились к вискам взмахами, сторожкими, словно крылья готовой взлететь птицы. Они то и дело шевелились – то приподнимались, то туже стягивались в узел. – Кажется, будто он слушает бровями», – определила девушка.
– Начальник чугунолитейного цеха, – сказал он, – объясните, в чем дело.
Щербаков тяжело поднялся со стула. Его мягкие руки нежно, как цветок, держали мятый листок «дефицита»,
– Опять чугуны! – сказал он со вздохом. – Кончились хромоникелевые чугуны. Я сам вчера был в техснабе. Видел, что у них там творилось… Запарились.
Брови Бахирева дрогнули и поднялись. Узкие темные глаза остро блеснули за тяжелыми веками.
– Техснабу, значит, посочувствовали? Сперва к техснабу проявите сочувствие, потом к металлоснабу, потом, последовательно, железной дороге начнете сочувствовать?
– Почему же… железной дороге? – округлились младенческие глаза Щербакова.
– По логике вашего рассуждения.
«Тоже умеет вышутить!» – удивилась девушка.
– Перебой с чугунами ликвидирован вечером, – продолжал Бахирев. – Почему ночью выскочил брак?
– Ночью я не был на заводе. Сушильные печи… Старший мастер… – невнятно забормотал Щербаков.
Василий Васильевич усиленно зашевелил усами.
– Насчет печей я второй месяц твержу. Не делают ремонта! Сам в печи лажу, сам ремонтирую!
Лицо мастера выражало ничем не обремененную честность. Это было особенно противно Бахиреву: «Как наловчился играть под честнягу!»
Дело с кражей все еще не было завершено. Вальган сказал Бахиреву: «Ты в это не мешайся, предоставь мне. У меня есть тут свои соображения…» О том, что соучастником кражи был Василий Васильевич, Бахирев никому не сказал. Допуская возможность ошибки, он не считал себя вправе говорить другим, но внутренне был убежден в тoм, что орудовал не кто иной, как Василий Васильевич.
– Вы знали, что печи неисправны? – почти с ненавистью спросил он мастера. – Какое же право вы имели уйти, бросив производство в таком положении?
– А вот так и ушел! – заявил мастер. – Пока своими плечами да руками все дыры затыкаешь, никто не почешется! Один разговор: «Давай! Жми!» Я жал, жал, взял да и ушел. Пойду, думаю, пусть стержни горят, пусть наконец завод почувствует, какое у меня в стержневом отчаянное положение!
Брови главного сошлись у переносья и приподнялись к вискам.
Он усмехнулся и процедил:
– Прямо по пословице: «Пойду вырву себе глаз, пусть у моей тещи будет зять кривой!»
В комнате невольно засмеялись.
– Только вы не зять, а завод вам не теща, – тем же злым тоном продолжал главный. – Отвечать за брак прежде всего будете вы. Я поставлю вопрос о выговоре в приказе и о списании всех убытков по браку в стержневом за ваш счет.
Наступила тишина.
Мастер шевелил губами, силясь возразить, но не находил слов. Наконец овладев собой, он повернулся к Щербакову:
– Это как же? Печи давно замены требуют, а я от вас даже ремонта не добьюсь. Все выходные сам кручусь зa ремонтников. Не в печах, вот в этих вот руках сушу стержни! За весь месяц в первый раз взял выходной, и то несполна, и меня же… меня же…
– Давно пора проводить в жизнь принцип материальной ответственности за брак, – отозвался Щербаков. – Надо же когда-нибудь начинать.
Мастер стоял посредине комнаты и растерянно оглядывался. Все молчали и отводили глаза.
– Неправильно! – прозвучал девичий голос. – Начинать надо, но не с таких людей, как Василий Васильевич…
Девушка у окна говорила спокойно. Взгляд ее странно светлых на темном лице глаз был одновременно и пристальным и безмятежным, как будто она еще не совсем проснулась, еще полна какими-то своими мирными сновидениями, но уже с любопытством вглядывается в окружающее.
Не стоило вступать в пререкания с этим полусонным существом, и Бахирев обратился к Щербакову:
– Что скажет начальник цеха? Тот засуетился:
– Что ж? Я полагаю, что Дмитрий Алексеевич в принципе прав. Товарищ Карамыш смотрит с субъективной точки зрения.
«Карамыш? – удивился Бахирев. – Значит, с кокилем это она? Вот не подумал бы… Или есть на заводе другой Карамыш?» Но ему некогда было размышлять об этом,
– Я тридцать лет на заводе. Пришел безусым, усищи здесь выросли, здесь поседели… – Василий Васильевич сорвался на полуслове и умолк.
Бахирев поднял голову и обвел всех медленным, тяжелым взглядом.
– При Петре Первом похвалялись бояре бородами, – гулко прозвучал в тишине его голос. – Сбрил им Петр Первый бороды по первое число, А с бородами, глядишь, некоторые худые привычки отбрились…
Мастер поднес руку к усам, словно защищая от главного свою красу и гордость.
– Ну что ж? – хрипло сказал он. – Пока я на заводе работаю, одиннадцатый главный инженер приходит… – Он помолчал, потом повернулся всем корпусом к Бахиреву и сказал ему в лицо – Придет и двенадцатый…
Не сказав больше ни слова и ни с кем не простившись, Василий Васильевич вышел из комнаты.
Наступила тишина. Старик прочил главному инженеру недолгую жизнь на заводе, и все безмолвно согласились с ним.
Инженеры избегали смотреть на Бахирева. Только девушка у окна по-прежнему пристально смотрела на него с выражением непонятного ему сострадания.
Дурная слава о рапорте пошла по заводу.
– Главный рапорт не сумел провести.
– Грозится кадровикам стричь бороды.
– Гнет под Петра Первого!
А главный словно не понимал своих ошибок и не пытался их выправить.
То смутное недовольство, которое ощутил он в первый же день, разрослось в отчетливое и постоянное раздражение. Он уже ясно видел недостатки завода – слабость заводской металлургии, отсталость технологии, изношенность станочного парка, текучесть кадров.
А меж тем на заводе, казалось, не замечали этого – инструментальный цех загружали заказами со стороны, окончательно подрывая этим заводское хозяйство, уходивших рабочих заменяли новыми, тонны металла списывали в брак, а план выполняли за счет аварийных и сверхурочных работ в конце месяца, как будто так и полагалось. Планы перевыполнялись, премии выплачивались, и на всех совещаниях твердили о достижениях победоносного коллектива.
Бахирев несколько раз пытался об этом говорить с Вальганом. Директор соглашался, но, занятый предстоящим увеличением программы, лимитами, энергетикой, скороговоркой отвечал Бахиреву:
– Вот решим основное, тогда займемся частностями. Но Бахирев считал это главным.
«На заводе бьют но оглоблям, а не по лошади, – думал он. – Я знаю еще немного, но это немногое знаю уже крепко. Когда крепко знают, тогда крепко и действуют».
Однажды ему передали, что его разыскивает директор,
«Вот и кстати!» – сказал он себе.
На лестнице заводоуправления его встретила секретарша Вальгана:
– Наконец-то! Почему так долго? У нас же Сергей Васильевич!
– Какой Сергей Васильевич?
– Бликин!! Бликин Сергей Васильевич! Секретарь обкома.
Бахирев заторопился. Мелькнуло в памяти все, что он слышал о Бликине: «Умен, демократичен, решителен. Приехал на завод. Значит, знает! Значит, встревожен!»
Секретарша удивилась неожиданной легкости, с которой он взбежал по лестнице.
С первого взгляда картина, открывшаяся в кабинете у директора, удивила его. Группа людей в большом, по-вальгановски уютном кабинете показалась слишком непринужденной и жизнерадостной. Центром ее был широкоплечий человек с небольшой, красиво посаженной головой. Он сидел в директорском кресле, удобно и покойно откинувшись на спинку. За спиной его в вечернем свете золотились кремовые панели, неподвижными декоративными складками падали шоколадные гардины. Напротив него сидел Чубасов, выпрямившись и положив руки на подлокотники. Глаза его блестели больше, чем всегда, и все та же непонятная Бахиреву, застенчивая и мягкая, «жениховская» улыбка морщила крупные, губы. Уханов всем корпусом подался вперед и замер в радостной неподвижности, только раскрасневшееся лицо поворачивалось то к Бликину, то к Вальгану. Вальган по-мальчишечьи примостился на ручке соседнего кресла и оживленно говорил Бликину:
– Зарежет нам энергетика апрельскую программу! А, Дмитрий Алексеевич! Наш новый главный! – представил он Бахирева и продолжал: – Помогай атаковать обком!
– Зачем обком! Вы энергетиков атакуйте! – возразил Бликин.
– Ездил к ним Николай Александрович Чубасов. Просил я его: «Ну, размахнись ты хоть раз! Тряхни стариной! Дай нокаут!»
– Боксеры на партийной работе! Вот она, демократия! – засмеялся Бликин. – Ну как, оправдывает назначение?
– Не нокаутирует! – развел руками Вальган. Бокс так не вязался с хрупкой фигурой и мягкими манерами Чубасова, что у Бахирева невольно вырвалось:
– Боксером были? Непохоже. Чубасов по-девичьи покраснел.
– Да я так, любителем…
– Нет, почему! – вступился Уханов. – С профессионалами схватывался. Цветы получал от девушек. Не столько, правда, за победы, сколько за рьяность. Как говорится, «не щадя живота».
– Во всяком случае, не щадя зубов! – Бликин взглядом указал на металлическую челюсть.
Над парторгом все подшучивали любя, и все же в иронии Бликина Бахиреву слышалось чуть заметное пренебрежение.
Вальган опять обратился к Бликину и, по своему обычаю смешивая шутку с серьезным, упорно повел какую-то свою линию:
– Парторг не нокаутирует, энергетики не поддаются! Госплан и министерство нам не внемлют! Они далеко! Но вы, Сергей Васильевич, своими глазами видите положение.
Бликин поднял бледное лицо.
– Что ты волнуешься преждевременно? Я же сказал: вопросы энергетики и металла обсудим на бюро. Где у тебя твоя знаменитая зажигалка?
Он сам нашел на столе зажигалку в форме трактора, повертел ее и закурил. Закуривая, он склонил голову, и кончик тонкого, с горбинкой носа чуть отклонился в ту же сторону. Бахирев с любопытством всматривался в лицо секретаря обкома. Всего примечательнее в нем был взгляд светло-карих глаз, одновременно и пристальный и ускользающий. Казалось, секретарь пытается проникнуть взглядом в каждого, но в то же время избегает допускать посторонних к каким-либо глубинам.
По тому, как привычно и свободно сидел Бликин за директорским столом, по непринужденным позам остальных чувствовалось, что секретарь обкома частый гость на заводе. Вальган в его присутствии был особенно оживлен, казался очень молодым и что бы ни делал – присаживался ли на ручку кресла, вставал ли, ходил ли по комнате, – все движения его отличались отчетливостью к легкостью.
Оживление, охватившее Вальгана, отразилось и на лице Уханова. В позе, в улыбке, во взгляде молодого инженера скзозило непосредственное удовольствие. Видно, ему было необыкновенно приятно участвовать в значительной и интересной беседе на равной ноге с руководителями области и завода.
Беседа лилась легко, но она расплывалась, и Бахирев не мог уловить ее основной темы.
– Ну, предположим, энергию будем давать первоочередно, – сказал Бликин. – А как с заказом для завода «Красный Октябрь»?
– Если энергия и металл будут, одолеем!
– Не боишься? – спросил Бликин.
– Сергей Васильевич! Где и когда я боялся?! Мое убеждение – коллектив лучше всего воспитывается на подвиге! – Вальган схватил подбородок ладонью и принялся поглаживать его привычным, быстрым движением.
– На Урале до сих пор вас вспоминают…. Так и говорят: «Школа Вальгана», – вставил Уханов.
– Смотри! Дело серьезное… – Бликин не договорил. – Сергей Васильевич, – засмеялся Вальган, – я же не ребенок из детских яслей, я же взрослый товарищ!..
– Как будешь выполнять заказ!
– Мобилизуем инструментальные цехи.
Наконец речь зашла как раз о том, что волновало Бахирева. Он решительно кашлянул и врезался в разговор:
– Инструментальные цехи не справляются с внутризаводской работой. Заводской станочный парк недопустимо запущен.
Вальган скользнул по его лицу удивленным, отстраняющим взглядом и поспешно перебил:
