Текст книги "Битва в пути"

Автор книги: Галина Николаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)

Она неторопливо подняла на него глаза.

– Вот с этого.

На белом листке аккуратно и красиво вычерченная диаграмма-круг.

– Я сделала анализ брака за полгода. Большую половину круга занимает блок. Потом гильза и маховик…

– Это все, что вы успели сделать? – насторожился Сагуров.

Бахиреву близок был цифровой подход к делу. Он ясно представлял, сколько пришлось ей перерыть документов, сколько сделать расчетов. Но она и глазом не сморгнула на упрек Сагурова.

– Да. Все.

Невозмутимая девочка? Или равнодушная? Бахирев все же решил защитить ее:

– Обмозговали для начала? Это правильно! – Он повторил одну из своих любимых пословиц: – У худой головы ногам покою нет… Не спринтеры и не велосипедисты… Ногами немного наработаем. Чем теперь думаете заняться?

– Блоком.

– Вопросов к нам нет?

– Нет.

«Однако она немногословна!» Он улыбнулся ей.

– Ни пуха вам, ни пера…

Тина прошла на браковочную площадку. Грудой лежали огромные, черные, рассеченные трещинами блоки. Несколько дней они шли без брака, и вдруг со вчерашнего дня, как здесь говорили, «выскочил» брак. В механических цехах брак появляется прямо на глазах, а в литейных он именно «выскакивает»; таинственно и злорадно выскакивает откуда-то из глуби земли, из замкнутых квадратов опок, из бушующего пламени вагранок. Тина присела на корточки и стала с усилием поворачивать тяжелые детали. Трещины то короткие, то длинные и разветвленные. Если коленчатый вал – сердце трактора, то блок – его грудная клетка. Что за сила ранила эту грудь?

– Тина Борисовна, вы теперь заведуете браком? Почему пошли трещать блоки? – спросил ее мастер.

Она не ответила. Она не знала.

Почему они трещали? Что бы им и в самом деле трещать– огромным, массивным, тяжелым? Какая сила разрывает чугун?

Тина постучала по стенкам. Звук был нормальный, не слишком высокий, не слишком низкий, значит толщина стенок нормальная. Не доверяя себе, промерила приборами. Нет, она не ошиблась. Ни пригаров, ни пролысин. Очевидно, с прогревом нормально. Почему же на эту деталь падает такое количество брака?

С помощью мастера Тина извлекала блоки из груды брака. Один, другой, третий, четвертый… Изгибы стенок то плавные, то крутые. Почти у всех трещина на крутом изгибе. Детали уязвимы в изгибах. Слегка изменить форму, сгладить крутые переходы. Это было первое, что она предложила Сагурову.

Сагуров распорядился срочно сгладить форму, и сразу носле этого снизился брак по блоку.

Сагуров многословно изливался в чувствах:

– Вот, говорят моряки, на корабле женщины приносят несчастье. А в цех женщина принесла счастье! – Он взял ее за руку. – Вот уж у кого действительно легкая рука!

Рославлев при встрече прогудел:

– Говорят, пришла в чугунку и как рукой сняла все трещины блока. Спасибо от моторщиков!

Ока жила в ежедневной тревоге, но молчала. Стоило ля выкладывать им свои сомнения! И только когда Бахирев тоже поздравил ее, она сердито возразила:

– Но ведь причина не найдена! Форма была одинакова в течение многих лет, а брак то появлялся, то исчезал! Как не сообразить? Крутые переходы – это еще не причина! Это лишь место, на котором выявляются причины.

Она сказала это и подумала: «Почему я сказала это ему одному? Разве только с ним и можно говорить, как о равным? Ведь и остальные не дети!»

И все же никого другого Тина не посвятила в свои тревоги.

В ночь на третьи сутки ей позвонил цеховой диспетчер!

– Тина Борисовна! Пошел брак!

– Блок!

– Нет, маховики.

Она поехала на завод. Маховики лежали, пораженные раковинами, как проказой. Не отдельные раковины, а чудовищные скопления их гнездились на поверхности.

Она всю ночь возилась с маховиками, меняя то слишком густой мазут, то влажный песок, то загрязненную облицовку. В ожидании «вылеченных» ею маховиков она уселась у конвейера.

Сероватый рассвет сочился сквозь грязные стекла. Утренняя смена занимала места. Тине было зябко от бессонницы и волнения, и она грела руки над горячим литьем. Наконец они появились – огненно-красные, тяжелые диски.

– Ровно темнеет… – сказал Сагуров. – Хорош! Мне кажется, испытание маховиков ты выдержала. Пойди умойся и позавтракай, не то ты не хуже маховика покроешься проказой.

Тина не успела дойти до столовой.

– Тина Борисовна! Тина Борисовна!

Услышав за спиной крик, она сразу подумал: «Только бы не блок!..»

– Тина Борисовна! Выскочила трещина блока!

Несколько блоков, черно-красные, еще горячие, лежали на полу. Трещины змеились на перегибах. Они рассекали сглаженные, пологие перегибы точно так же, как несколько дней назад рассекали крутые…

Ее позвали к телефону. Она думала, что это начальство, но услышала голос мужа:

– Тина, когда же ты теперь будешь отсыпаться?

– Ах, оставь!

– У тебя опять что-нибудь выскочило?

– Опять она. Трещина блока.

– Тина, этак не на блоке, а на самой жизни выскочит трещина! Когда ты будешь спать?

Она повесила трубку. По люфт-конвейеру выплывали новые блоки. Огромные, красные, подвешенные на крючки, они походили издали на туши в мясном ряду. Она бросилась им навстречу. Сагуров уже стоял возле них.

– Нет? Есть? Нет? – кричала она на ходу. – Есть…

Надо было снова начать поиски. Но где и как искать? В земледелке она провела всю ночь и осмотрела все. Надо идти последовательно в стержневое. Трещины могли возникать от излишней крепости стержней. В стержневом синеглазая курносая девочка ходила за Тиной и смотрела на нее испуганными глазами.

– Ты что? Это твои стержни?

– Нет.

– Так что же ты за мной ходишь?

– Так я ж новая постовая… – Девочка приободрилась: – Постовая комсомольского штаба… Меня Дашей зовут.

– Ну, Даша, раз ты постовая, будем делать стержни. Помогай.

Тина вместе со стерженщицей принялась делать стержни с различной дозировкой крепителя. Отлили экспериментальные блоки. Как назло не оказалось ни одной трещины даже там, где крепость стержней была вдвое больше нормы.

А в следующей партии опять затрещали блоки.

– Тина Борисовна, ведь обед уже! Может, вы яичко покушаете? – сказала девчонка.

– Ты еще тут? – удивилась Тина. – Не хочу яичко…

– Тина Борисовна, это не по-нашему, стержневому, трещат?

– Нет, не по-вашему!

– Слава тебе господи! Куда же вы теперь? Я пойду вам подсоблять,

– Не надо. Иди домой. Я в литейное!

– Да как же я вас покину?!

Тина невольно улыбнулась и в первый раз внимательно взглянула в лицо своей сопровождающей. Само чистосердечие смотрело черными точками зрачков. Она все же отослала девочку. Ей мешали посторонние. Только бы не растеряться, не утратить последовательность.

С той же кропотливостью она занялась литейным. Может быть, на блоки влияет температура заливки?

Тщательно записывала она номера блоков и температуру каждой заливки. Заставляла заливать полуостывшим металлом, заставляла лить при высокой температуре. Трещина то обнаруживалась, то не обнаруживалась, независимо от температуры.

И вдруг трещина исчезала. Она исчезала так же необъяснимо, как появлялась. Тогда только Тина заметила, что уже вечер.

Когда она добрела до дома, Володя взглянул на ее грязное, осунувшееся лицо.

– Так… значит, вторая «брачная ночь»? Сколько еще будет таких брачных ночей в нашей семейной жизни?

Утром ее вызвали Сагуров и Бахирев: блоки снова трещали.

Бахирев ругал ее жестоко. Сагуров попытался смягчить его:

– Тина Борисовна около полутора суток не выходила из цеха, обошла все отделения.

Бахирев не умилостивился:

– Я же говорю, что у дурной головы ногам покоя нет. Перестаньте бегать по цеху. Возьмите голову в руки! Думайте! Химанализы чугунов смотрели?

– В норме.

– Что будете делать?

– Возьму голову в руки и буду думать. – Легкая, грустная ирония мелькнула в словах.

Он внимательно взглянул на нее. Куда делся ее смуглый румянец, блеск ее синих глаз, отлив блестящих волос! Бледная, покрытая копотью, усталая, с погасшим взглядом и свинцовыми тенями под глазами, она, видимо, едва стояла на ногах и не находила силы улыбнуться. Так вот куда уходит девичья красота таких умниц! Они своей красы не щедят. Гробят ее в чугун, в землю, в вагранки!.. Такая, замученная и бледная, она была ближе ему, и жалость вдруг теплой волной прилила к сердцу.

– Не теряйтесь. Я зайду вечером. Главное, не теряйте логики и последовательности.

Он сказал: «Возьмите голову в руки». Она выполнила это буквально – села в комнате технологов, облокотилась на стол и стиснула виски ладонями. Что еще можно сделать? Земледельное, стержневое, формовочное, литейное, вагранки, шихта, анализы… Все проверено своими руками, своими глазами. Везде и все нормально. А блоки трещат!..

Бракованные блоки накапливались. Конвейер два раза «стоял по блокам». Выработка падала, и рабочие нервничали. Диспетчеры, надрываясь, кричали в трубки. Прибегали из моторного, из сборки, из дирекции, из комсомольской рейдовой бригады.

Рославлев из своей бочки гудел в лицо Сагурову:

– Кто громче всех кричал на рапортах: «Давайте мне блоки, остальное я сам достану»?! Ты кричал! А пришел в чугунку, сам запорол блоки! Гони блоки, злодей!

Тина «по второму заходу» обошла цех, осмотрела все от песка до чугунов и опять ничего не нашла. А блоки продолжали «трещать».

Кончился рабочий день. Опустела комната технологов. Зажглись огни. Тина не могла уйти домой. Она снова села за стол, снова сжала виски ладонями, собралась с мыслями. Трещина блоков идет не первый раз. Такие периоды в жизни завода повторялись. Трещина нападала на блоки, как чес. Какой-то период блоки упорно «трещали», и конвейер «стоял по блокам». Потом все приходило в норму. И каждый раз трещину блоков приписывали различным причинам: то слишком крепкие стержни, то слишком горячая заливка, то крутизна переходов и изгибов. Тина исключила все эти причины. Форму изменили. Опыты с температурой литья и с крепителем убедили, что блок и к тому и к другому относится вполне терпимо. Тайна блоков осталась тайной… Тина думала. Что же делать? Может быть, взять химические анализы за шесть месяцев, вычертить кривые состава чугунов и сравнить с, кривой брака по трещинам блока?

Она взяла прошлогодние, покрытые пылью папки с анализами, раскрыла их, и с первого же взгляда ей стала очевидна бесперспективность работы. Анализы ни разу не вышли из пределов нормы. Иногда те или другие составные части чугунов то опускались до нижней границы норм, то поднимались до верхней, но норма ни разу не была перейдена. Бесполезно тратить на это время. Она отложила папки. Уже стемнело. Володя сидит, ждет и волнуется. Собирались пойти в кино. Какое там кино! Блоки продолжают трещать, конвейер может стать каждую минуту, и теперь остановившийся конвейер всей своей тяжестью навалится на ее плечи. Что же все-таки делать? Где и как искать? Ведь где-то здесь, рядом, существует же эта неуловимая причина! Где она может скрываться?

«Возьмите голову в руки!» Какой путь поисков упущен? Нет, я не упустила ни одного пути – отделения цеха, составы, документы… Но если ни один путь, не упущен, значит по какому-то из них я не дошла до конца? Вот взялась чертить график и не довела до конца! Бесполезно? Нет! Полезно! Дойти до конца пути и не отыскать – значит до конца исключить этот путь! Это ужа полезно!» Папка с ежедневными сводками брака, папка с ежедневными анализами чугунов.

Она кропотливо выписала полустертые цифры с пожелтевших бумажек. Аккуратно вычертила кривую брака за полгода. Все время высокий брак с частыми высоченными пиками, с редкими спадами.

Кончив с кривой брака, Тина повела под ней кривые отдельных составных частей чугуна. Еще одна ночь бесполезного труда! «Ну что ж! – утешала она себя. – Ведь это и есть поиск… Когда находится сразу, то и искать незачем».

Она дошла до содержания в чугуне кремния. Кривая первых месяцев сразу поразила ее. В середине декабря содержание кремния в чугуне поднялось до верхних границ нормы, и как раз в декабре кривая брака взлетела кверху. В начале января резко упал кремний и так же резко упал брак. Тина заволновалась. Может быть, это только случайное совпадение? «Возьмите голову в руки!» Что покажут февраль, март, апрель? Торопливо искала она цифры в истрепанных бумажках, спеша, продолжала кривую. В конце февраля наибольшее количество кремния в чугуне, и сразу наибольший пик, настоящий Монблан в кривой брака… Не ясно ли? Нет, еще не ясно! Вдруг все-таки совпадение, случай? От цифры к цифре, от недели к неделе кропотливо и тщательно вела она свою диаграмму. И счастьем стало видеть, как точно совпадают друг с другом кривая брака и кривая содержания в чугуне кремния.

Последний пик в кривой кремния случился несколько дней назад. В шихту поступили чугуны с кремнием на верхней границе нормы, и сразу «выскочил» брак по блоку – те трещины, что» мучили ее все эти дни! Зависимость трещин от кремния была наглядна. Очевидно, особенности заводской технологии, большие размеры и сложность конфигурации блоков делали их особо чувствительными к кремнию. Она любовалась своими кривыми, наслаждалась ими. Бывали дни, когда она увлекалась рисованием, но даже самые удачные картины не приносили ей такого наслаждения.

Она сидела одна в большой опустевшей комнате технологов и смеялась от радости. Теперь ясны причины брака в прошлом. Теперь ясно, как избежать его в будущем. Держать кремний на средних границах нормы… Самый большой брак по заводу – это трещина блока… Тонны бракованных блоков… Голос диспетчера: «Конвейер стал по блоку». Падение заработков у рабочих… Нервная лихорадка на заводе. Неужели ей удалось вот сейчас, вот здесь покончить с этим? Да, удалось!..

И сразу сказалась накопленная сутками усталость. Ее. охватило непреодолимое желание спать. Не двигаться, не шевелиться, опустить голову на эти великолепные кривые и сладко заснуть здесь, рядом с ними.

В дверь не стучась, вошел Бахирев.

– Вы еще здесь?

В прокуренной, пустынной и грязноватой комнате технологов она сидела в полном одиночестве и улыбалась сонной счастливой улыбкой.

На старых столах темнели пятна, стояли простенькие «с бору да с сосенки» чернильницы. Рядом была кузница, и от ее ударов пол в комнате мерно дрожал, как палуба плывущего парохода. Женщина была одна в этой плывущей комнате; зеленый отсвет сукна, покрывавшего стол, ложился на ее лицо. На лбу темнело чернильное пятно. Счастливая, тихая улыбка на ее усталом лице показалась ему трогательной.

– Ну как? – спросил он мягко. – Требуется помочь?

– Нет.

– Разобрались в блоке?

Она молча протянула ему кривые. Он сразу оценил и способ, и логику, и результаты. На этот раз не там, в отделениях цеха, и не на браковочной площадке, а здесь, в кропотливом анализе цифр и линий, была найдена разгадка трещин блока. Умница! Какая все-таки умница! Вряд ли кто-нибудь, кроме нее, проследил бы так цепко, так методично. Он уловил сходство меж ней и собой и живо припомнил счастливые минуты собственных ночных бдений и ночных открытий. Она стала странно близка ему, и ощущение этой внутренней близости было новым, внезапным и волнующим. Ему захотелось, как ребенка, погладить ее по голове и пожать ей руку как товарищу и как милой, усталой и родной женщине сказать одобряющие мужские слова.

– Можно считать, что трещину блока вы ликвидировали… – медленно проговорил он не своим, глуховатым, взволнованным голосом.

Она молчала, продолжая сонно и счастливо улыбаться, совсем девочка, школьница, в школьных туфельках, с чернильным пятном на лбу. Но погладить ее по голове нельзя! Он вынул чистый платок.

– Пятно… Дайте я вам сотру.

Она тихонько сидела, пока он оттирал ей лоб.

– А теперь идите-ка спать. И отсыпайтесь завтра, сколько захочется.

Она вышла усталыми, заплетающимися шагами, у двери оглянулась, с усилием приподняв покрасневшие, опухшие веки, и улыбнулась ему все той же счастливой, застенчивой и сонной улыбкой.

А он остался один со смешанным ощущением досады на себя и запоздалой грусти. Словно миновала дорогая минута, ушел, не раскрывшись ему, близкий человек. Вот именно с ней, именно сейчас и поговорить бы обо всем, что накопилось, а он не сумел…

Через несколько дней, выходя с завода, Бахирев увидел у проходной технолога Карамыш. На ней было серебристо-серое свободное пальто и маленькая шапочка. Свежее и отдохнувшее лицо ее опять было угрожающе красиво, но теперь, когда Бахирев видел, как беспощадно относится она к своей красоте, красота эта уже не отталкивала его, а казалась особенно трогательной и оттого особенно необычайной.

Кукольно-красивые, выхоленные лица не производили на него впечатления. Он помнил, как отец его говорил собутыльнику: «Нацепи на швабру фасонную юбчонку – и мозгляки вроде тебя готовы! Настоящего мужика тряпками не обманешь! Он под семью сермягами почует, какая есть баба и чего она стоит…»

Видно, от отца к сыну передалось это пренебрежение к сделанной, старательной красоте. Но в красоте технолога Карамыш не было сделанности. Не было в лице ее и того неведения, непонимания своей женской силы, которое бывает у очень молодых девушек. Но сквозило в этом необычном лице спокойное пренебрежение к редчайшей своей прелести. И Бахиреву вдруг стало жаль этих глаз, что нередко меркнут от усталости, этой кожи, что сереет от копоти. Ему надо было идти к машине, а он стоял и смотрел на Тину. В руках у технолога была ракетка.

– Уже играть? – спросила ее белокурая, похожая на Рославлева девушка. – Ведь мокро еще.

– Нет, корт совсем сухой! Рука наскучалась по ракетке! – Она повертела ракеткой в воздухе.

Бахирев внимательно посмотрел на маленькую руку в тонкой перчатке.

– Пойдем! – позвала девушка.

– Я мужа жду. Вон он! Володя, Володя! Идем к нему! – Она махнула ракеткой и быстро пошла к площади.

«Какие у таких женщин бывают мужья?» – спросил себя Бахирев.

Через площадь широким спортивным шагом шел высокий, улыбающийся, красивый юноша. У него были широкие плечи и тонкая талия, перехваченная поясом макинтоша. В руке у него тоже была ракетка. Они поздоровались за руку так весело, будто были не мужем и женой, а близкими друзьями, которые долго не виделись и наконец встретились.

«Да, вот такой и должен быть у нее муж…» – подумал Бахирев.

Они шли, взявшись за руки, и нельзя было не оглянуться на них. И Бахирев вдруг остро позавидовал красоте, юности, беспечности, легкости походки, стройности тела, а главное – тому веселому товариществу, которое видно было даже по их спинам. Что-то незнакомое и небывалое чудилось ему в самостоятельности, легкости и спокойствии этой женщины.

«Молодежь! – сказал он себе. – Вот какая пошла у нас молодежь». И сам себе показался старым и неуклюжим.

Он привык к тому, что жена молчаливое добавление к нему самому. Но вот женщина, прошедшая мимо, не могла быть ничьим добавлением. Она всегда будет равной… Может быть, первой… Было в отношении этих двух что-то недоступное ему и Кате. И, словно обидевшись за жену, он торопливо подумал: «У нас свое. У них свое. Всяк по-своему».

– Ох-хо-хо! – сказал он шоферу, садясь в машину. – Вот уж верно говорят: старость не радость. Уже и в машину трудно втиснуться…

– Вам, верно, смолоду нелегко было втискиваться! – улыбнулся шофер на его массивную фигуру.

– Слава бегу, извлек я тебя наконец с завода! – говорил Тине муж. – Этот ваш новый главный совсем вас с Сагуровым замучил.

– Не он замучил. Блоки замучили. А. ты знаешь, он хороший, по-моему. Почему легче думать плохое, чем хорошее? Если смотреть с плохой стороны и по мелочам, его поступки кажутся плохими к непонятными. А если посмотреть по-крупному и все вместе, то хорошо и понятно. Я не люблю, когда не понимаю…

– Да уж тебе все необходимо понимать! – засмеялся муж.

Дочь Рославлева, тоненькая белоголовая девушка, вступила в разговор:

– А у нас была его жена. Она говорила маме, что он уже со второй раз так, с премиями. Она говорит, что ему самому должны были дать премию за танки, а он все равно возражал.

– Бот видишь, видишь! – в волнении сказала Карамыш. – Ведь я же правильно думаю!

– Может, и правильно. Но я не понимаю, чего ты волнуешься?

– Не понимаешь, потому что ты не видел! А я видела! Он стоит спокойный, а директор смотрит на него как тигр. И, главное… он даже не сказал, что это во второй раз… что он не из зависти, а принципиально! Ах, Володя, я не хочу, чтобы он уходил с завода!

– К сожалению, никто не спросит технолога Карамыш, хочет она этого или не хочет.

– А я сама скажу. Пойду к Вальгану, или нет, к Чубасову, к Чубасову еще лучше. Пойду и скажу.

…Карамыш передала слова. Рославлевой.

«Чудачина он, – думал Чубасов, – Почему сам не сказал?» Чубасов еще не встречал человека, вызывающего такие противоречивые толки и мнения. Для одних Бахирев был образцом скромности, других раздражало его зазнайство, одни восхищались его решительностью, другие считали, что он ничего не решает. Одних удивляла быстрота его ориентировки, другим казалось, что они не видели большего тугодума.

Чем ближе узнавал Бахирева сам Чубасов, тем больше поражало его полное несоответствие главного разговорам заводских слухачей. Сперва он не мог понять причины этого явления, потом нашел, что оно закономерно.

Бахирев был необычным явлением на заводе: его нежданное появление в качестве каприза Вальгана, его резкие столкновения с директором, неизбежность его ухода, очевидная многим, его положение калифа на час, его поведение в этом положении – все было необычно, и все вызывало любопытство. Любопытствовали все – знали немногие.

Домыслы незнающих обычно идут проторенными путями. Поэтому явления необычные обязательно будут издали толковаться ложно. Чем необычнее явление, чем ярче оно, тем больше вызовет кривотолков. Нужны или острота ума, или близкое знание для того, чтобы понять подлинную сущность необычного.

Чем ближе узнавал Чубасов Бахирева, тем естественнее казалось ему многое, на первый взгляд представлявшееся странным.

Некоторых удивляло то, что, пустив на самотек другие дела, Бахирев дни и ночи проводит в чугунолитейном. Чубасов понимал, что главный инженер начинает а фундамента производства. Кое-кто вышучивал безрезультатность бахиревских бдений в ЧЛЦ. Но Чубасов знал, что главный взял курс на коренную перестройку производства, результаты которой скажутся не сразу. Многие находили мероприятия Бахирева случайными, но Чубасов видел их место в бахиревском плане общей перестройки производства. Начатая главным инженером борьба за переход на комплектную сдачу деталей, за создание задела, за почасовой график все больше увлекала Чубасова и все больше сближала его с Бахиревым, Он часто вспоминал фразу Бахирева: «Я живу идеей технического первенства страны».

«Для него это не слова. Для него это реальность, это и задача и пафос его жизни», – думал Чубасов. Однажды вечером Чубасову позвонили из ЦК. После обычных вопросов о программе, о браке, о ритмичности его спросили:

– Как ваш новый главный?

Чубасов насторожился. Был ли это попутный вопрос или в нем заключался смысл звонка?

– Ничего… Работает… – сказал он сдержанно,

– Что у них там с директором?

– «Ага! – понял Чубасов. – Значит, Вальган действует».

Ему стало ясно, что сейчас каждое слово будет иметь особый вес для Бахирева, для Вальгана, для всего завода. С той быстротой соображения, которая приходила к нему в решительные минуты, он мгновенно взвесил все. «Хочет ли Бахирев работать? Да. Может ли работать? Да. Нужен ли на заводе именно «такой инженер? Возможно, да. Сработаются ли они с Вальганом? Если надо, должны сработаться! Не лучше ли расстаться с ним, взять нового? Нет. Надо дать поработать, дать выявить себя».

Все эти мысли мелькнули в долю секунды. Полушутливым тоном Чубасов постарался снизить значительность разногласий:

– Что ж? У обоих характеры! Надо время, чтобы притерлись.

– Ты так расцениваешь?

– Так.

В трубке помолчали, потом осторожно спросили:

– А что он там натворил с выдвижением на премию?

– Два года назад, когда он сам был выдвинут на премию, он вел такую же линию. Можно осуждать эту линию, можно говорить о принципиальных ошибках, но о личных, корыстных мотивах здесь говорить нельзя…

– Постой… припоминаю. Это с танками? Был такой чудила. Значит, тот самый! Ну, а как он там с коллективом?

– Были ошибки. Сейчас выправляет.

– Не получится у вас история двух медведей в одной берлоге?

– Не два медведя в одной берлоге. Два коммуниста на одном заводе.

– Ты считаешь, дело пойдет?

– Должно пойти. Во всяком случае, надо дать ему время и возможность выявить себя.

«Значит, Семен Петрович действует вовсю», – сказал себе Чубасов. Однако и он не представлял всей значимости этого разговора.

Вопрос о переводе Бахирева на другой завод был уже почти решен. Дело дошло до первого заместителя министра.

Грузный старик Бочкарев встретил Вальгана холодно:

– Снимать человека как несправившегося – я понимаю. Но в данном случае для этого нет оснований, да и не могут они накопиться за такой короткий, срок. Освободить по собственному желанию – это я тоже понимаю. Так он же не хочет освобождаться! Перевести на другой завод? Как, что, зачем, почему?! Маневр… Что ни говори, а маневр! Сам твоего Бахирева не знаю, но в ЦК знают. Посоветуемся.

Бочкарев тоже был против выдвижения тракторостроителей на Сталинскую премию, и Вальган мгновенно сообразил, что заявление Бахирева о премии дошло до Бочкарева и что теперь любые доводы Вальгана приобретут личную окраску.

Вальган знал, что из министерства звонили в ЦК, а из ЦК звонили Чубасову. После звонка к намерениям Вальгана стали относиться еще настороженнее. Теперь стало невозможно настаивать на немедленном удалении Бахирева. Надо было менять всю тактику. Надо было выжидать.

Чубасов, не зная частностей, понял главное: понял, что попытки Вальгана встречают отпор.

На другой день Бахирев вошел в кабинет Чубасова. Поговорив о делах, Чубасов, как бы между делом, сказал:

– А история с лауреатством у тебя, оказывается, не новая. Ты, говорят, и на том заводе отличился.

– Я не отличился. Я только сказал, что о качествах боевой машины нельзя судить, пока она не проверена боем.

– Все-таки надо было и нам объяснить, что все это не случайная для тебя линия.

– Зачем объяснять?…

– Чтобы не было кривотолков.

– Глупо доказывать, что ты не верблюд. У кого есть глаза, сам увидит. А безглазым доказывай не доказывай… – Он махнул рукой.

– А как, по-твоему, – улыбнулся Чубасов, – я с главами или без глаз? А ведь я всяко прикидывал. Люди разные бывают… Тебя не знал. Скажи спасибо технологу Карамыш. Она рассказала.

– Значит, если б не технолог Карамыш, я бы так и ходил в верблюдах?

«Значит, от Карамыш пошло…» – Бахирев был тронут, но виду не подал.

– А вот я по другим соображениям сужу о людях.

– Именно?

– Сказали бы мне: вот, мол, человек, для которого цель жизни – наше техническое первенство, – и я бы ответил: «Это же для меня лучший друг». Ну да ладно, – оборвал он себя, – я пришел проинформировать о том, что к перестройке первых линий и переходу на комплектную подачу деталей производство подготовлено. Через три дня начнем.

Чубасов чуть улыбнулся: «новый» был верен себе. Он пришел не за советом, не за помощью, он пришел проинформировать для приличия.

– Пришел проинформировать – и на том, конечно, спасибо! – сказал Чубасов с легкой иронией. – Хотел бы я уточнить только, что ты включаешь в понятие «производство»?

– Как что? Машины, конечно, – удивился вопросу Бахирев.

– А людей? Загляни в Маркса, освежи понятие о производительных силах…

Усмешка в серых глазах парторга рассердила Бахирева:

– Я с тобой о насущном.

– И я тоже. Техника подготовлена, а люди? С людьми еще мало поработали. И, кроме того, за время перестройки обязательно сорвем программу, как раз к Первому мая! Погоди, подготовимся получше, а с первых чисел мая – на полный ход!

– Лишь бы отрапортовать! – ярился Бахирев. – Обидно смотреть, как заедает хорошего человека рапортовая психология. Рапорта тебя беспокоят!

– И рапорта меня беспокоят, – спокойно согласился Чубасов. – И, главное, то меня беспокоит, что люди не подготовлены. Еще до отъезда Вальгана предлагал я тебе: обсудим твои планы с коммунистами.

– Не хотел я обсуждать то, что еще не созрело: может сбить, повредить задуманному.

– Э! – Чубасов махнул рукой. – Никто тебе не навредит столько, сколько ты сам себе навредил!

«В твоих же ведь интересах действую, – думал он. – Если к Первому мая сорвем план, – это козырь против тебя! Не было на заводе такого случая и нельзя его допустить! Помимо всего прочего, я тебя же, зверя, оберегаю от неприятностей, а ты на меня же кидаешься.

Но он не говорил этого Бахиреву.

Он терпеливо сносил яростные и подчас обидные нападки и, только когда Бахирев стал переходить границы, улыбнулся своей непобедимой улыбкой и спокойно сказал:

– Ты что, хочешь со мной поссориться? Не выйдет! Не буду я с тобой ссориться! – Он развел руками и снова улыбнулся. – Вот не буду ссориться, и все тут! Нам надо делом заниматься. А если ты меня не понимаешь, поставим на парткоме. Что я не смог объяснить, партком объяснит.

Бахирева раздражала и по-девичьи красивая улыбка парторга и ласковая невозмутимость его темно-серых глаз. «Что он тут расточает свое личное обаяние? Я ему не баба, чтоб меня покорять взглядами». Но нерешительный Чубасов показал, что может быть непреклонным, и Бахирев сдался. Пришлось перенести начало переорганизации на послепраздничные дни. Бахирев оказался в положении человека, который приготовился к прыжку и вынужден замереть в неудобной позе – ни распрямиться, ни прыгнуть. Как школьник перед каникулами, считал он дни до Первого мая и думал: «Только бы не приехал Вальган!» Вальган, на его счастье, задерживался.

Тридцатого апреля Бахирев пошел на заводской первомайский вечер.

Осевшие сугробы еще дотаивали в тенистых закоулках, а закат был по-весеннему теплым. Гремели ручьи, и синева отражалась в тревожных струях. Деревья стояли, удивленно вскинув ветви; все кругом дышало радостным испугом ранней весны.

«Еще два дня – и я начну».

Он шагал по сухому асфальту, прыгал через ручьи, ступал на обмытый ручьями булыжник так торопливо, как будто каждый шаг приближал его к радости.

Огненный силуэт трактора над входом во Дворец культуры, трибуна под гроздью знамен и лица людей – все радовало его в этот вечер. Когда получали праздничные премии, он радовался за каждого. Многие уже были для него своими и дорогими людьми. Все в них и интересовало и трогало его: и светлая блузка земледельщицы Ольги Семеновны («в первый раз светлая», – думал он), и новый, узкий в груди пиджак Рославлева («найди попробуй пиджак на такую грудищу!»), и необычная прическа Сагурова («оказывается, кудрявый!»), и трогательное старание Василия Васильевича прикрыть седой прядью розоватую, как анисовка, лысину («наверно, сноха помогала фиксатуаром»).