Текст книги "Битва в пути"
Автор книги: Галина Николаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 49 страниц)
Дорога шла глубокими, сырыми ложбинами. В обычные годы земля здесь родила плохо, а в это знойное лето в парной тени, насыщенной запахами влаги и трав, все разрослось буйно, как в тропиках. Близ пойменных лугов и в начале покатых склонов набирала колос пшеница небывалого травостоя, и литой массив овса залил подножия холма.
– Овес-то, овес! – не удержался Курганов. – Слитный, чистый, аж голубой. Если на чем и продержимся в эту засуху, так только на рельефе и микроклимате. В ответ раздалось нечленораздельное посапывание.
«Не желаешь разговаривать – и черт с тобой! Все равно не позволю замазывать безобразие с противовесами», – подумал Курганов и уткнулся в окно.
Дорога снова поднялась на холм. Солнцепек вместо спасительной тени у ложбины, низкорослые хлеба и тра-вы вместо буйного травостоя. «По пять-шесть центнеров с гектара, – невесело прикинул в уме Курганов. – У лесной кромки на залежи и все десять. Эх, хоть бы собрать то, что вырастили! По прогнозам, с августа дожди».
Машину тряхнуло. Углубленный в мысли о противовесах, Бахирев почувствовал мокроту у колена. «Яйца!»– подумал он в страхе и отодвинул узел. Но было уже поздно. Пятно наподобие детского поноса разлилось вдоль бедра по брюкам. Курганов очищал пятно носовым платком и откровенно хохотал. Растертые на сером трико желтки блестели на солнце, а белки тянулись и стекали каплями.
«Черт! – про себя ругался Бахирев. – Не хватало мне яичницы на брюках! На самом видном месте! Мокро! Насквозь просочилось. Будь они распрокляты, эти яйца! Эти мне крестницы с посылками!.. Эти мне дороги с ухабами!.. Хохочет! Мальчишка! У таких вот секретарей одни ухабы в районе. Чем хохотать, следил бы за дорогами».
С помощью шофера они бензином кое-как оттерли пятно и двинулись дальше.
Открытая солнцу усадьба МТС с утрамбованной машинами голой землей дышала зноем. Поставленные рядами сеялки обжигали ладонь. Курганова сразу окружили люди, а Бахирев решил взглянуть на мастерские.
В недостроенном просторном кирпичном здании еще не было ни дверей, ни окон. Гуляли легкие сквозняки, веяло прохладой и сыростью, пахло известью и мазутом. В сборочной ремонтировались два комбайна и трактор. В свежеоштукатуренных комнатах уже работали станки. Возле одного из станков стояли три человека. Высоченный, белокожий и румяный, как девушка, парень, уставив голубые безмятежные глаза в окно, лениво говорил:
– Ну и что? Ну и поставил.
Другой, маленький, худенький, остроносенький, наскакивал на него:
– Какой ты мне радиатор поставил? Зараза! На свой трактор нипочем не хотел ставить! Твердил: «Не годится». А на мой трактор этот радиатор у тебя вдруг сгодился!..
– Этот ваш узловой метод – одно самодурство, – не отрывая глаз от окна, сказал высокий. – Отремонтировал я свой трактор, и говорите мне спасибо! Еще чужие тракторы им ремонтируй! Да еще они станут кричать за радиаторы!
Он повернулся и неторопливо двинулся к двери.
– Так куда ж ты, зараза? – крикнул маленький. Его поддержал худощавый, по-городски одетый человек:
– Медведев, стой! Медведев нехотя остановился.
– Ну есть в тебе, Медведев, капля сознательности? – говорил худощавый человек, и на впалых щеках его выступил кирпичный румянец. – Ведь нет, наконец, возможности с тобой работать. Ведь половины не сделал.
– Всего не переделаешь. – Медведев не спеша перевел миролюбивый, невозмутимый взгляд на худощавого. – Ты бы лучше платил как следовает, чем зевать-то.
– Так я, что ли, расценки устанавливаю? Хоть деталь доделай! Хоть станок прибери! Ты погляди, у тебя станок изо всех грязней.
Медведев так же неторопливо перевел взгляд на станок. Грязный, засыпанный стружкой и клочками пакли, станок так резко выделялся среди других, что лицо Медведева отразило мгновенные колебания. Он вздохнул, шевельнул ноздрями, нерешительно приподнял одну ногу, но тут же передумал и опустил ее.
– Чего ты надо мной командуешь? Я колхозник. Он выпятил грудь, с гордостью заключил: – Я больной! – И посмотрел так, как будто болезнь была орден, выданный за особые заслуги.
Он двинулся к двери.
– Вот, видали? – сказал худощавый, обращаясь к Бахиреву. – Вы, наверно, с тракторного, относительно противовесов?
– Да, я с тракторного.
Услышав эти слова, Медведев остановился и вперил в Бахирева свой младенчески ясный взгляд.
– Я получил вашу телеграмму. Моя фамилия Петрушечкин, – представился худощавый. – Ну что ж, пошли.
Бахирев пошел за ним, на ходу оглядывая МТС.
– Не тесновато вам будет?
– Что вы! Такие хоромы! Это вы заводскими масштабами меряете. Я ведь тоже с тракторного. Заболел легкими, посоветовали в район. Воздух здесь подходящий. Но работа! Не приведи бог! Когда приехал, назначили меня заведовать мастерскими, привели в амбар и говорят: «Стены есть? Вот и прибивайся. Вот тебе еще и печать». Так и принял стены, да печать, да сверлильный станок. Сейчас отстраиваемся, но с людьми вот трудно. Взять этого же Медведева. Тракторист опытный и способный к технике. Но вот беда: одной ногой стоит в МТС, другой еще куда-то шагает. И никак не вкоренить в него рабочую психологию. На свой трактор задний мост соберет – залюбуешься. А на чужой как придется!. Работает, работает, вдруг здрасте! Взял да пошел.
– Так я ж больной, – раздался сзади густой голос Медведева.
Бахирев обернулся, Медведев шел по пятам. Он прочно уперся взглядом в лоб Бахиреву и коротко пригрозил ему:
– Давайте платите мне как следовает по больничному. Не то мы с Гапкой по судам, затаскаем.
Бахирев чуть не выронил изо рта трубку,
– Какая еще Гапка?
– Известно, какая, – сказал тракторист и с тем беспощадным добродушием, с каким медведь опускает лапу на муравья. – Как я ее кликну, она напустится – всю эмтээсу мигом разгонит! Чисто здесь будет.
– Михайло, товарищ приехал не по тому вопросу, – сказал Петрушечкин.
– Знаю я, по каким они вопросам ездют! Колхоз по больничным не платит, эмтээс не платит. Мне все должны платить! Ихние тракторы стреляют, они больше всех должны платить.
– Тебе, Михайло, уплатили сколько положено, – возразил Петрушечкин. Но тракторист не слушал его,
– Я ото всех должен получать, а ни от кого не получаю. А я на производстве подстреленный противовесом. Вона плечо-то еще худо подымается. – Медведев двинул широченным плечом и снова наступил на Бахирева: – Платите лучше добром.
Как только Бахирев понял, что Медведева ушибло противовесом, он втянул голову в плечи.
– Есть законы. Мы разберемся. Будет сделано, как надо по закону, – пробормотал он и, весь сжавшись, быстро пошел к правлению МТС. Медведев шел следом.
– Гапка вам объяснит, какие такие законы. Мы с Гапкой до городу достигнем! Увечить увечат, а платить не платят.
Бахирев сутулился и все сильнее втягивал голову – старался по мере возможности уменьшиться в размере. Рука его невольно тянулась к карману: он рад был бы отдать всю свою наличность, лишь бы отвязаться от тракториста. Но как отдашь? Что скажешь? «Вот скверное, сквернейшее положение!» – повторял он про себя и все ускорял шаг. Но Медведев шел за ним неотступно, а маленький секретарь райкома стоял на крыльце, смотрел на них и улыбался. «Прочувствуй, прочувствуй, как нам здесь достаются твои противовесы, – думал Курганов. – Еще бы на тебя Гапку! Таких только Гапкой и проймешь!»
Лишь скрывшись в кабинет директора, Бахирев облегченно передохнул. Здесь было жарко и пустынно. Письменный стол, на нем чернильницы с пересохшими чернилами и графин мутно-розового стекла. Ряд стульев у стены. За большими окнами на выбитой и утрамбованной машинами земле ряды сеялок и плугов, а за ними беспредельная холмистая равнина с далекой кромкой чернолесья. Тяжелый зной и тяжелая тишина. Даже грохот чугунолитейного показался сейчас Бахиреву легче, чем безмолвие и недвижность глинистой земли и сухих трав. Чужды были и безлюдный раскаленный простор, и унылая душная комната, и Петрушечкин с горячечным румянцем на впалых щеках, и головастенький секретарь с его мальчишескими улыбочками. «Понятно, почему здесь больше, чем где-либо, летят противовесы, – думал Бахирев. – Плохие организаторы, плохая организация, плохие кадры, плохое использование техники. Уточнить, где, когда, при каких условиях происходили аварии, и скорее уехать. Хотя, что здесь можно уточнить? Разве тут знают, что такое точность?»
Однако секретарь сказал деловито:
– Вы просили сведения о том, где, когда, при каких условиях происходили аварии. Директора МТС нет, но документы приготовлены. Трактор стоит на месте аварии, и мы туда подъедем. Вы хотели побеседовать с трактористами, работавшими на подорвавшихся тракторах. С одним из них, вы, кажется, уже набеседовались. – На лице секретаря опять мелькнула улыбка.
Бахирев покосился в окно. Под окнами по раскаленному пустырю, неторопливо поднимая журавлиные ноги, прохаживался Медведев. «Гапку ждет», – подумал Бахирев и поспешно отошел от окна.
Документы были составлены толково. Бахирева удивила большая выработка на трактор: «Работали несколько месяцев, а выработка такая, что иные не дают и за полгода».
– С кем бы я мог подробнее побеседовать? – спросил он.
– Со мной, – ответил секретарь. – Я сам разбирался в этих авариях. На заводе да и в обкоме, к сожалению, считают меня паникером. А почему я волнуюсь, почему долблю телефонограммы? У нас так организовано дело, Что новый трактор для тракториста – и награда и боевое задание. Новую технику даем самым опытным трактористам и на самые ответственные участки.
– Что вы называете ответственными участками?
– Залежные и порослевые земли. Мы за землю сражаемся с лесом.
– Леса одолевают! – вставил Петрушечкин. – Год землю не вспаши – на другой год, глядишь, все порастает. Не пашня, а лесопитомник. Это на взгорье. А в низинах топи наступают.
Секретарь вышел на середину комнаты и остановился против Бахирева.
– Порешили мы в этом году отбирать обратно отданное! – Он развел руки и с силой притянул к себе, будто хотел заграбастать все окружающее. – Работать на залежах, да еще поросших лесной мелкотой, трудно. Трактористы не вырабатывают этих, будь они неладны, гектаров мягкой пахоты. Посылаем на залежи самых опытных, вооружаем их лучшей техникой.
– Мы создали у людей подъем, – сказал Петрушечкин. – Тракторист берет новый трактор как премию, а вдруг бац – противовес!!
«Выходит, здесь много аварий с противовесами не от плохой организации, а как раз наоборот, от хорошей, – подумал Бахирев. – Первые февральские партии тракторов шли главным образом на Украину, на легкие земли, А здесь тяжелые земли и интенсивное использование. Здесь и летят противовесы».
Причина прояснялась.
Бахирев начинал поглядывать с интересом на головастенького секретаря, однако мальчишеская улыбка, то и дело скользившая по губам, вызывала недоверие. «Несолидный секретарь».
Словно прочитав его мысли, Курганов сказал:
– Ругает меня товарищ Бликин: «Плохо наладили эксплуатацию. Почему в соседних районах не летят противовесы?»
Румянец на щеках Петрушечкина стал ярче.
– Обидно слушать, – перебил он Курганова. – Ведь дернина разная! У них степь, чернозем. Горы и лес начинаются в нашем районе да в Холмогорском. Так в Холмогорах залежами не занимаются, болота не сушат, пашут себе по паханому! И разве у них такая выработка на трактор, как у нас? А нас критикуют и паникерами и аварийщиками. Обком, а не. понимает! Обком все должен понимать.
«Если сегодня противовесы летят здесь, где интенсивное использование тракторов, на тяжелых землях, значит завтра и послезавтра они полетят и на легких землях. Это мне уже ясно, – думал Бахирев. – Но в чем причина: в конструкции или в технологии? Первый случай… Тогда обрыв произошел на тракторе февральской серии… Меня еще и на заводе не было».
– Послушайте, – сказал Бахирев. – Тут у вас по документам первый обрыв противовеса был по вашей вине. Один противовес отвинтили и использовали как гирю. Вы сняли рекламацию.
– Честно говоря, все через баббит, – вздохнул Петрушечкин.
– Как через баббит?
– Никаких противовесов мы не отвинчивали. Приняли на себя вину потому, что зарез с ремонтными материалами. Директор завода предложил: «Давайте полюбовно. Вы берете на себя вину, снимаете рекламацию, а мы за это и трактор отремонтируем и отпустим материалов, каких ваша душа пожелает».
Тина была права! Бахирев шумно втянул воздух всей грудью. Один противовес, один факт, но как изменил он всю картину! Так иногда один минус или один плюс меняют весь ход решения уравнения со многими неизвестными. Груз противовесов медленно сползал с него. Ведь если хоть один противовес оборвался на тех, добахиревских тракторах, значит дело не в главном инженере, не в «анархии производства», вызванной им, а вернее всего, в конструкции.
– Новыми глазами он огляделся вокруг. И зной не зной, и пыль не пыль, и Медведев не так страшен, и даже угроза Гапкиного появления не пугает. А Петру-шечкин? Петрушечкин – честняга, работяга, всю душу, видно, вложил в эту МТС. А секретарь? Несерьезный, но тоже, видно, с Бликиным не в ладах. Ничего, ребята помогут разобраться в истории с противовесами. Тина давно торопила поехать. И снова Тина права. Бахирев заулыбался, дернул себя за вихор и встал.
– Последняя авария на вспашке заболоченного луга? Что ж, поехали на место аварии.
Солнце сползло с зенита, тени удлинились, и зной был мягче. Миновав взгорье, они снова спустились в лощину. Здесь малоезженая дорога поросла травой, и настилы из тонких бревен говорили, что не так давно была непролазная грязь. С каждым поворотом все гуще и выше становились травы, все непроходимее заросли кустарника. Змея, как лезвие, блеснула в траве Все больше становилось неизвестных Бахиреву нежных, пышных желтовато-белых цветов. Казалось, земля в глубине пенится влагой и сгустки легкой пены, вырываясь на поверхность, свисают над лугом. Ни кочек, ни топей еще не было, но близость болота чувствовалась в этом парном и пряном, как дурман, воздухе, в ядовитой яркой зелени, и в этих белопенных цветах, и в этой заколдованной неподвижности. Ни одна тропа не была проторена, ни одна ветка не вздрогнула, ни одна травинка не шевельнулась. Казалось, здесь заповедный змеиный стан, и кусты, и деревья, и травы, издавна переговорив и перешумев обо всем, связаны тесной порукой и тайным договором – не пускать никого в эту сонную и влажную тишь.
– Вот, вот, смотрите, начинается, – сказал Курганов.
Здесь начиналась вспаханная земля. Разрасталась бекманния, густо и высоко поднимался лиловоголовый люпин.
– Люпин-то, люпин! Смотрите-ка! Джунгли! – по-мальчишески радовался секретарь, и радость его представлялась Бахиреву легкомысленной. «Посреди засухи несколько добрых полей, а он в восхищении».
– А что мы тут сделаем в будущем году! – говорил Курганов. – Луга сеяных трав! Видите, тут дренаж, тут запашка земли и кустарника под луга будущего года. Я тут… – Он увидел сонные веки приезжего, осекся и закончил совсем иным тоном: – А вон и ваш трактор.
Трактор стоял в полном одиночестве посреди поля… С одной стороны расстилалась распаханная, еще влажная земля, с другой стороны поднимались болотные травы и низкий кустарник. От пустоты этого недопаханного поля, от одиночества брошенного средь борозды трактора веяло бедой. Пробоина смотрела, как глаз, полный укоризны.
Бахирев исследовал повреждение, поднял красневший в траве противовес с оборванными болтами. На щеках у противовеса темнели вмятины. Поверхность разрыва болтов была сглаженной, словно отполированной. Особенности, примеченные Бахиревым и раньше, на этом противовесе выражены отчетливее. «Почему? – спросил он себя. – Потому ли, что слишком злые земли в этих полузарослях-полутопях? Болотные силы упорно сопротивлялись и оставили этот отчетливый след на противовесе? Или просто с той минуты, когда чувство собственной вины перестало угнетать, взгляд стал зорче?» Противовес, поднятый из болотной поросли, подтвердил Бахиреву, что отрыв произошел не сразу, что ему предшествовало длительное раскачивание. Усталостный излом. Болото утомило металл.
– Подводит нас ваш завод! – резко сказал Курганов. – Безобразная история! И нельзя ее замазывать.
– Согласен, – ответил Бахирев.
Курганов удивился. Он не понимал молчаливого человека с прокуренной трубкой в углу плотно сжатых губ. Чего он ищет? Повода для того, чтоб переложить вину на чужие плечи? Способа замять неприятную для завода историю? Тогда откуда же это «согласен»?
Из-за кустов показалась голова с тенистым венком из веток. Раздвигая кусты, вынырнул бронзовый торс.
– Васек? – обрадовался Курганов. – Откуда ты вылез, как болотный дух? Один из наших лучших трактористов, – пояснил он Бахиреву.
– Начал тут за поворотом топь обрабатывать, да вот опять загораю. Плюну я на этот колхоз, честное слово!
– А что?
– Так прицепщиков же не поспеваю обучать. Только обучишь, потрясется, потрясется на прицепе да и уйдет. Пока обедаешь, глядь, у тебя опять другой на прицепе. А то и вовсе никого! Вот пошел к бригадиру, увидел машину. Думаю, не с МТС ли?
Когда ушел тракторист, Курганов опять атаковал Бахирева:
– И этот простой на вашу голову! Прицепщики – позор для тракторостроения! Я твержу об этом, пишу об этом на завод, в обком, в Москву.
– Позор, – согласился Бахирев, закурил и сел на кучу хвороста. – Превратили мощную машину в извозчика с баранкой вместо вожжей. Твердите, и пишите, и требуйте. Я тоже твержу и требую. Чем нас, таких, будет больше, тем скорее сдвинем сообща!
Бахирев сидел. Курганов стоял рядом, склонив голову набок, и недоуменно разглядывал человека, похожего на глыбу, с вихром на макушке и с надменными веками. Веки приподнялись, удлиненные темные глаза смотрели не надменно, а печально, Курганов впервые заметил его брови, стянутые к переносью и взлетевшие к вискам, – чуткие брови человека, который всегда начеку, всегда готов к действию.
– Инерция привычки, – произнес Бахирев. – Привыкли к тому, что так есть, и думают, что так надо. Нельзя привыкать.
Курганов сел рядом. Они повернулись друг к другу, и оба посмотрели в упор.
– А почему тока? – спросил Бахирев.
Он понял, почему именно в этом районе усиленно летели противовесы. Понял, что за внешне случайными и даже легкомысленными поступками секретаря райкома кроются какая-то своя планомерность и своя линия. Ему захотелось лучше понять маленького, головастого, улыбчивого человека.
– Почему тока? – переспросил он.
Курганов не удивился вопросу. С редкой легкостью понимал он и отрывистые речи Бахирева и то подспудное течение мыслей, которое их диктовало.
– А вот почему тока, – сказал он. – На перевозку, сушку и сортировку зерна трудодней тратится больше, чем на посев, выращивание и уборку. Осень здесь, как правило, дождливая. На уборке теряли четверть урожая, Вот почему я «токую да токую». Крытые и механизированные тока, кажется, частность, а по существу—первостепенный вопрос. Производство зерна массовое, требуется поточно-комплексная механизация, а поток рвется в самом конце. И за счет этого обрыва потери неисчислимые!
«Массовое производство», «поточно-комплексная механизация…» Бахирев никак не ожидал услышать здесь свои излюбленные слова.
Задумавшись, он коснулся травы; она была жестка, остра, и длинный порез остался на пальце. Он перекусил странный бледный стебель. Выступил молочно-белый сок, и на губах след, как от ожога. К щеке льнул белопенный цветок. Прикосновение было влажным, липким; тонкий дурманящий запах проникал в ноздри, и от него тяжелела голова. Все в этом преддверии болота было отмечено предательством. А с противоположной стороны к самому трактору подкатывали волны вспаханной земли. Она отдыхала от зарослей и духоты. За ней вдалеке синел люпин.
Солнце спустилось ниже, тени в лощине загустели, и всё далекое поле люпина потемнело, приобрело тот глубокий лиловый оттенок, в котором и свежесть, и теплота, и бодрость, и спокойствие. Таким лиловатым бывает тихое море в предвечерние часы знойного дня.
– Да давайте вы нам поменьше этих ваших танкоподобных, тяжелых тракторов! Побольше легких, быстрых, с набором разнообразных навесных орудий, – говорил Курганов. – Надо побольше самосвалов, зернопогрузчиков, механизмов для токов. Когда вы создаете поточную линию на производстве, вы планируете ее как целое с начала и до конца! Почему же механизация массового производства зерна не планируется как целое? За последние годы вдвое возросла мощность тракторного парка, а урожаи все те же. А почему? Механизацию планируем в отрыве от организации. Ведь миллиарды теряет страна из-за непродуманного планирования.
Волнение Курганова прорвало панцирь сдержанности, окружавший Бахирева, и исторгло из самых глубин бахиревского сердца его заповедные слова, горькие, иронические и страстные:
– Госплан, Госплан, яви свое могущество!
И Бахирев сам слушал, как необычно звучат эти слова над полупокоренным болотом. Но Курганов не удивился и этим словам.
– Да, да!! Чем больше размах производства, тем больше значения приобретает Госплан! И тем сложнее становится планирование. Самые пронзительные умы, самые непримиримые души нашего столетия – в Госплан!
– Значит, и тебя это гвоздит? – сказал Бахирев и не заметил, что перешел на «ты». – Трудно все предусмотреть. Но надо! Надо обобщенный опыт народа довести до технологического закона. – Бахирев говорил с Обычной косноязычностью, и снова Курганов мгновенно понял его.
Необходимо. Плохо еще планируем. И плохо выполняем основные законы социализма. Извращаем закон «каждому по труду». В основе оплаты не основной показатель, не прибавочный продукт, не рост производительности труда, а десятки побочных показателей. Для тракториста в основе оплаты не урожаи, а гектары мягкой пахоты, для директора МТС – выполнение планов и экономия горючего, и чего-чего только нет! Вот и культивируют с весны до осени, надо – не надо. Накручивают гектары мягкой пахоты. Абы цифры!
– И у нас такое бывает… «абы дать программу».
– Трудно, конечно, разработать действие общего закона применительно к миллионам частностей. В хороших колхозах активно ищут новых форм оплаты. Каждый ищет по-своему, а, по существу, цель одна – строить систему оплаты труда в соответствии с производительностью, с его общественной полезностью. Полнее воплотить основной закон социализма!
Курганов обрывал вокруг себя пенистые цветы, ощипывал их, и белая пыльца ложилась на колени. Где-то недалеко лягушки открыли вечерний концерт. Они урчали и квакали, и казалось, сама потревоженная болотная влага урчит и чавкает в глубине.
– Тоже возражает болотина, – сказал Бахирев. – Не желает отступать! Сколько еще всяких трудностей!
– И трудностей и противоречий у нас немало. Не то опасно, что они есть, а то, что мы иной раз боимся их видеть. А ведь вся сила-то наша как раз в том, что мы можем изучать их и устранять сознательно. – Он отшвырнул растерзанные цветы. – Понимаешь? Знать противоречия, но самое главное – понимать, изучать, использовать все способы и силы их преодоления! Вот в чем наше величие, вот в чем наше могущество.
Бахирев посмотрел на маленького головастого человечка.
– Скажи мне, кто ты есть? Курганов рассмеялся.
– Я есть член Коммунистической партии. – Откуда ты взялся?
– Да вот отсюда же. Родился в деревне, полжизни проработал в деревне, потом учился в городе, потом воевал, потом писал диссертацию.
– О чем?
– Да вот об этом самом. О противоречиях социалистического общества, а прежде всего, и самое главное, о способах и силах их сознательного преодоления.
– Решил, значит, изучать и устранять противоречия не в теории, а на практике?
– Вот именно. Поехали дальше?
Они сели в машину, уже не отворачиваясь друг от друга.
Когда они проезжали мимо люпина, Курганов снова высунулся в окно.
– Смотри! Сверхранний! Свой районный сорт. Свои агрономы вывели. Джунгли! А в прошлом году было болото.
«Вкладыши», – внезапно подумал Бахирев и вспомнил, как держал на ладони сверкающий полуцилиндр. Пусть первый, пусть малый вкладыш, но вкладыш в большое дело.
– Великолепный люпин! Действительно джунгли, – похвалил он, хотя сегодня видел люпин первый раз в жизни.
Он перебирал в уме впечатления поездки: разговор с Дашиной матерью, Анной, колхозное собрание, и председателя колхоза Борина с его улыбкой, зарождавшейся в ямочке на подбородке, и с косой в крепких руках, историю того февральского противовеса, и Петрушечкина, открывшего истину об этом противовесе, и разговор с секретарем райкома на полупокоренном болоте. Он уже был уверен в том, что не виновен в противоестественных полетах, свершаемых противовесами, и от этого ему дышалось легче. «Ошибка в конструкции. Надо срочно искать ошибку, в конструкции, – повторил он про себя, взглянул на лиловые джунгли люпина, на розовеющее облако, почувствовал дружеское прикосновение плеча Курганова и подумал: – Счастливая поездка. Счастливый вечер счастливого дня».
