355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фернандо Гамбоа » Последний тайник » Текст книги (страница 2)
Последний тайник
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 07:08

Текст книги "Последний тайник"


Автор книги: Фернандо Гамбоа



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

2

Неделей позже я приземлился в барселонском аэропорту Прат и, выйдя из здания аэропорта, попросил таксиста доставить меня на Парижскую улицу, к моему скромному жилищу, доставшемуся мне в наследство от бабушки. Оно находилось прямо посреди района Эксампле и представляло собой расположенную на мансардном этаже квартирку с большими окнами и балконом, на котором стояли два пожелтевших от солнца пластиковых шезлонга. Квартира состояла из гостиной, спальни, кухни и ванной, и в ней царила, если можно так выразиться, интимная атмосфера. Все здесь, казалось, было спроектировано соответственно размерам моей покойной бабушки, весьма миниатюрной женщины, а потому я с ростом метр восемьдесят никогда не чувствовал себя в этой квартирке комфортно. Но это, тем не менее, было жилище, причем принадлежащее мне, и я с течением времени привык к нему и даже стал считать своим родным домом.

Я поставил дорожную сумку на пол в гостиной и, не зажигая света, подошел к холодильнику. Открыв дверцу, я вспомнил, что у меня сейчас нет ни электричества, ни воды, ни газа, ни тем более еды. Невозмутимо пожав плечами, я направился в спальню и упал на кровать, чувствуя себя изможденной жертвой неудобных сидений пассажирского салона туристического класса и резкой смены нескольких часовых поясов.

Несколько часов спустя, когда мой внутренний будильник, все еще настроенный на центральноамериканское время, подсказал мне, что уже десять утра, я проснулся – проснулся как раз в тот момент, когда солнце здесь, в Барселоне, уже начало прятаться за крышами близлежащих домов, предвещая тем самым наступление вечера. Разглядывая отражение красноватого солнечного диска на стекле окна, я лежал и размышлял, что же мне следует сделать в первую очередь – принять душ или спуститься в расположенный на другой стороне улицы китайский ресторан и перекусить там. Наконец я вспомнил, что в квартире нет воды, а желудок стал выражать свой протест таким громким урчанием, что все мои сомнения тут же развеялись.

Сидя в ресторане и поедая лапшу, я думал о том, чем мне следует заняться завтра. Нужно было, конечно же, навестить матушку, чтобы, во-первых, пообщаться с ней и, во-вторых, воспользоваться ее душем и еще кое-какими элементарными удобствами. Кроме того, следовало решить, какие шаги необходимо предпринять, чтобы узнать историю найденного мной на морском дне колокола. Понимая, что на следующий день мне все еще придется мучиться от смены часовых поясов, я решил встать как можно раньше, чтобы успеть выполнить хотя бы половину того, что запланировал. Поэтому, немного прогулявшись и размяв ноги, я разыскал на книжной полке уже почти прочитанную мною книгу о поисках сокровищ, а затем проглотил две таблетки снотворного. Очень скоро я заснул. Снились мне, конечно же, пираты и ушедшие под воду колокольни.

– Улисс! Когда ты приехал? Почему ты не предупредил о приезде? Я бы встретила тебя в аэропорту! Проходи, сынок, проходи, не стой в дверях! Как ты загорел!.. – тараторила без умолку моя матушка. С подернутыми сединой каштановыми волосами, в платье ярких тонов, несмотря на то что ей было уже около шестидесяти, она то и дело поправляла у себя на носу очки в толстой оправе, какие обычно носят секретарши, и радостно улыбалась мне.

– Привет, мама, очень рад тебя видеть, – я с трудом вклинился в непрерывную болтовню своей матери и нежно обнял ее. – Как тут у тебя дела?

– Неплохо, как всегда. Но если бы я умерла, ты об этом даже не узнал. Ты не звонил мне месяца три!

– Не обижайся, мама. Ты ведь знаешь, что я не люблю разговаривать по телефону. Кроме того, – сказал я, придав своему лицу дурашливое выражение, – я известен тем, что общаюсь с женщинами только одного со мной возраста… Так что мне нужно было поддерживать свою репутацию.

– Ну и сыночек мне достался! Я давно уже поняла, что мне следовало бы усыновить какого-нибудь мальчугана, который был бы со мной поласковее.

– Он только и делал бы, что объедал тебя!

– Да хоть бы и так, но он, по крайней мере, звонил бы мне, чтобы рассказать, как у него дела.

Задав мне еще несколько обычных для подобной встречи вопросов, матушка отправилась в кухню, чтобы приготовить мне огромную картофельную запеканку, а я пошел принимать душ. Мне всегда нравилось возвращаться домой после долгого пребывания за границей. Ничто так не заставляет снова почувствовать себя окруженным заботой и лаской ребенком, как знакомые еще с детских лет запахи и обстановка родительского дома.

– А ты, я вижу, все еще рисуешь, – громко произнес я, разглядывая картины, которыми были увешаны все стены от пола до потолка.

– Еще как рисую! – донесся из кухни заносчивый голос моей матушки. – Я даже собираюсь устроить совместно с подругами настоящую выставку.

– Выставку? И что ты на ней будешь выставлять?

– Давай-давай, ехидничай! Посмотрим, что будет, когда я продам какую-нибудь свою картину и ткну тебе чеком прямо в физиономию.

– Да я не ехидничаю, а наоборот, радуюсь. Прямо-таки готов визжать от восторга.

– Смотри, останешься без запеканки.

– Всё, сдаюсь. А когда откроется выставка?

– Мы еще не согласовали точную дату, но примерно через месяц.

– Ну, возможно, у тебя что-нибудь и получится… – сказал я, а затем, подумав, что рискую и в самом деле остаться без запеканки, поспешно добавил: – Я даже уверен, что у тебя обязательно все получится.

Вкратце поведав о своем житье-бытье на Утиле (о найденном в море колоколе я предпочел умолчать) и слопав сочную запеканку, я затем спровоцировал матушку выложить мне все последние новости, касающиеся ее жизни и жизни ее подруг – особенно тех, которые все еще были замужем. Разведенные и вдовые подруги моей матери уже давно объединились в своего рода тайное общество, цель которого заключалась главным образом в том, чтобы убедить все еще «порабощенных своими мужьями» женщин в преимуществах незамужней жизни. Выслушав очень внимательно – правда, скорее из вежливости, чем в силу реального интереса, – почти часовой рассказ матушки, я оставил ей большой целлофановый мешок со своей грязной одеждой, чтобы она ее постирала. Затем, чмокнув матушку в обе щеки, я сообщил ей, что мне пора идти, поскольку у меня полно дел. Разумеется, я заверил ее, что обязательно навещу ее завтра, чтобы дослушать рассказ о разводе некой подруги Лолы, а заодно и забрать свою – к тому моменту, надеюсь, уже постиранную – одежду.

Я уже выходил на лестничную площадку, когда вдруг кое о чем вспомнил. Резко обернувшись, я спросил:

– Кстати, мама, а у тебя есть номер телефона профессора Кастильо?

– Кого? Кастильо? Не знаю. Думаю, что нет. А зачем он тебе? – С лица матушки тотчас исчезла приветливая улыбка, и оно скривилось, как будто до нее донесся запах тухлых яиц.

– Мне нужно кое о чем спросить профессора, но для этого необходимо сначала найти его.

– Я даже не представляю, о чем ты можешь говорить с этим нудным стариканом, – с презрением фыркнула матушка. – Ну, разве что о пыли и паутине.

– Мама, речь идет об очень важном деле.

– Хорошо, я посмотрю у себя среди всякого хлама – только там его номеру и место! – Матушка сердито взмахнула рукой, давая тем самым понять, что она выполнит мою просьбу, но с большой неохотой.

– Спасибо, мама. – Я улыбнулся и тихонько закрыл за собой дверь.

Я слишком поздно вспомнил о той неприязни, которую испытывала к профессору Кастильо моя мать. Она была уверена в том, что страсть к археологическим мифам, овладевшая моим отцом в последние годы его жизни, являлась следствием его дружбы с профессором Кастильо и что именно профессор заразил отца своими нелепыми идеями, которыми тот буквально бредил вплоть до своей смерти. По правде говоря, с оставшимся в моей памяти образом отца почти неразрывно был связан образ еще одного человека, и этим человеком являлся не кто иной, как «проф» – так я в шутку называл профессора Кастильо. Более того, на своих последних прижизненных фотографиях отец был чаще запечатлен рядом с улыбающимся «профом», нежели со своей женой.

Остаток дня я посвятил тому, чтобы превратить свою квартиру в более-менее пригодное для жизни место, а вечером, при свете свечей, решил заняться своим «сокровищем», Достав загадочный предмет из таза с аммиачным раствором, в который я положил его сразу же по приезде, и вооружившись щипчиками и щеткой, я начал аккуратно освобождать металл от обволакивающей его коралловой корки. К слову, многолетние наслоения, подвергнувшись воздействию аммиака, отделялись уже гораздо легче.

Я терпеливо сдирал коралловую массу слой за слоем, и мне в конце концов, уже глубокой ночью, удалось полностью очистить свою находку, если не считать покрывавшей ее в некоторых местах зеленой корки, которую я пока не решался трогать. На моей находке, которая и в самом деле оказалась колоколом, имелись две опоясывающие ее в средней части полосы, а между ними виднелись наполовину стершиеся символы – то ли буквы, то ли рисунки, – детально изучать которые посреди ночи мне, естественно, не хотелось. Будучи не в силах бороться со сном, я решил отложить свои изыскания до утра и завалился спать. Однако, уже поднявшись из-за стола и собравшись задуть свечи, я не выдержал и решил еще разок внимательно осмотреть свою находку.

Мерцающий свет отражался от поверхности колокола какими-то фантасмагорическими отблесками, с помощью которых колокол, как мне показалось, отчаянно пытался поведать свою историю. Но, к сожалению, этот язык был мне непонятен.

К середине следующего дня в моей квартирке уже имелись электричество и вода. Более того, моя матушка, хотя и с большой неохотой, все-таки сообщила мне номер телефона профессора Кастильо. Я зашел в телефонную будку на углу улицы и набрал этот номер.

– Алло! Профессор Кастильо?

– Да, это я, – раздался с другого конца линии твердый голос.

– Вас беспокоит Улисс Видаль.

– Улисс? – Мне показалось, что голос на другом конце линии дрогнул.

– Он самый. Как поживаете, проф?

– Замечательно! – живо ответил профессор Кастильо. – А ты? Давненько я о тебе ничего не слышал! Ты сейчас где, в Барселоне?

– Да, приехал сюда пару дней назад. Мне хотелось бы с вами встретиться… если, конечно, это возможно.

– Ну конечно, возможно! В любой момент, Улисс, когда захочешь.

– Может, завтра?

– Хорошо, только давай во второй половине дня. Придешь ко мне домой?

– Спасибо за приглашение, но я предпочел бы, чтобы вы пришли ко мне. Я хочу вам кое-что показать.

– Что именно?

– Я и сам еще толком не знаю, что это такое. Мне хотелось бы, чтобы вы пришли и посмотрели на этот предмет.

– Ты все еще живешь в квартире своей бабушки?

– Да, именно там. Приходите в шесть, ладно?

– Хорошо, приду, – сказал профессор, а затем, после небольшой паузы, добавил: – По-видимому, что-то очень древнее.

– О чем это вы?

– О том предмете, который ты хочешь мне показать. Он, наверное, очень древний, а иначе зачем бы тебе понадобилось обращаться к нудному преподавателю средневековой истории, тем более уже ушедшему на пенсию?

Все мои последующие попытки договориться по телефону о встрече с кем-нибудь из моих лучших друзей закончились безуспешно. Они отделывались от меня не очень-то оригинальными отговорками типа «много работы в офисе», «мне нужно сдать машину в мастерскую» и «я на этой неделе очень сильно занят». Впрочем, я на них не обиделся. Они все успели жениться и были связаны по рукам и ногам кучей всевозможных дел и обязанностей, утратив в свои тридцать лет былую энергию и оптимизм. Это был один из тех моментов в жизни, когда я чувствовал себя ужасно одиноким, все больше и больше теряющим связь со своими друзьями и с каждым днем отдаляющимся от некогда привычного для меня мира, в который я уже давным-давно не вписывался. Иногда даже начинало казаться, будто все остальные люди знали нечто такое, чего мне никто не объяснил, но о чем мне обязательно нужно узнать, если я хочу и впредь ощущать себя частью общества.

Но что я мог поделать? Если человек не обременен семьей и не очень-то обеспокоен тем, что думают о нем другие люди, он постепенно обнаруживает, что многие из ранее казавшихся ему вполне естественными поступков начинают терять для него всякий смысл.

Вполне возможно, что я, как мне однажды сказала знакомая женщина, остался таким, каким был в двадцатилетнем возрасте, и жил сейчас в мире иллюзий, думая лишь о сегодняшнем дне. Эдакий убежденный приверженец девиза «Carpe diem»[3]3
  Carpe diem – «лови день» (девиз эпикурейства, призывающий пользоваться радостями сегодняшнего дня и не терзать себя раздумьями о будущем) (лат.).


[Закрыть]
. Но вот что я знал наверняка, так это то, что не соглашусь променять свою теперешнюю жизнь ни на какую другую. Тем не менее этим вечером мне было очень грустно, и я отправился в мой любимый бар «Кораблекрушение», размещающийся в корпусе старого судна. Мне вдруг захотелось утопить свою печаль в джине и, возможно, даже наклюкаться этой тоскливой сентябрьской ночью до такой степени, чтобы жизнь – пусть даже и ненадолго – снова показалась прекрасной и удивительной.

Каждый раз, возвращаясь в родную Барселону, я чувствовал себя здесь все более и более чужим. Мне казалось, что все прохожие почему-то смотрят не на идущих им навстречу людей, а на свой пупок, улицы выглядят какими-то холодными и неуютными, а дети – замкнутыми и молчаливыми. Мои прогулки по городу неизменно заканчивались тем, что я забредал в кварталы, населенные выходцами из арабских стран и Латинской Америки, где люди при встрече громко приветствуют своих знакомых, а иногда даже обнимаются. Что касается незнакомцев, идущих по тротуару навстречу друг другу, то они смотрят один другому прямо в глаза. Как ни странно, я чувствовал себя психологически наиболее комфортно – так сказать, «среди своих» – не в стилизованных кафе типа «Старбакс», а в арабских заведениях, где публика состоит в основном из алжирцев, хотя по-арабски я знал всего лишь несколько слов. Возможно, все это являлось следствием моего долгого пребывания в зарубежных странах, в которых я хотя и был чужаком, но никогда там себя таковым не чувствовал. Посидев немного в баре и купив там большую бутылку «Блу Бомбей Драй Джин», я зашел в кафе и поужинал кебабом из баранины (я пристрастился к этому блюду, когда был в Египте), а затем степенным шагом направился домой, на свое ночное свидание с бутылкой джина. По дороге я слушал растекающиеся по окрестным улочкам аккорды гитары, представлявшие собой вольную интерпретацию знаменитой мелодии «Между двумя водами».

Я проснулся позже, чем намеревался, и, чувствуя себя измученным и одиноким, решил принять холодный душ (в моей квартире по-прежнему не было газа), чтобы привести свою нервную систему в нормальное состояние. Вытираясь перед зеркалом и разглядывая свое отражение, я заметил, что, если не считать темных кругов под глазами, у меня был вполне приличный вид. Конечно, я не мог похвастаться мускулатурой спортсмена, но, тем не менее, имел хорошую физическую форму, а загар на моей коже от долгого пребывания на солнце выглядел как ее естественный цвет. И хотя я не рискнул бы сравнивать себя с Брэдом Питтом, личный жизненный опыт свидетельствовал о том, что я был вполне привлекательным для определенного типа женщин, что позволяло мне легко находить себе подходящую компанию, когда я вдруг начинал тосковать по нежной женской коже.

Затем меня начали мучить сомнения, какой именно прием пищи следует себе устроить – завтрак или обед. Стоя у кухонного шкафа, я переводил взгляд с банки с шоколадной пастой на банку с фабадой[4]4
  Фабада – астурийское блюдо из фасоли с кровяной колбасой и салом.


[Закрыть]
и размышлял, чем же лучше попотчевать себя в это время суток, которое вполне подходило как для позднего завтрака, так и для раннего обеда. Наконец во мне победил лакомка и я, наклонившись над столом, стал с удовольствием намазывать шоколадную массу на ломтик батона, то и дело поглядывая на лежавший в центре стола небольшой зеленоватый колокол, рядом с которым все другие предметы казались банальными и никчемными.

Ровно в назначенное время раздался зуммер домофона, а двумя минутами позже в мою дверь громко постучали костяшками пальцев. Когда я открывал дверь, моя рука, по правде говоря, слегка дрожала, потому что я не виделся с профессором Кастильо уже много лет – почти с того самого дня, когда погиб мой отец. И хотя вчерашний телефонный разговор с профессором меня немного успокоил, я пока мог только догадываться, как он поведет себя со мной после столь длительного перерыва в нашем с ним общении.

Однако все эти сомнения терзали меня недолго – ровно столько времени, сколько мне понадобилось на то, чтобы открыть дверь.

Я увидел перед собой хорошо знакомую фигуру старого друга моего, ныне уже покойного, отца. Несмотря на то, что теперь профессор Кастильо показался мне не таким высоченным, как раньше, а волосы на его голове стали совершенно седыми, во всем остальном он был таким же, каким я видел его в последний раз много лет назад: небольшая бородка, добродушная улыбка и огромные голубые глаза за стеклами очков в роговой оправе. Я даже не сомневался, что под его неизменной широкой клетчатой рубашкой и пиджаком в крапинку, как и прежде, скрывались крепкие мускулы, которыми профессор мог похвастаться.

– Улисс! Как я рад снова видеть тебя! – воскликнул Кастильо, вовлекая меня в свои медвежьи объятия.

– Я тоже, проф, – еле выдавил я из себя. – Но если вы не прекратите так сильно меня сжимать, эта встреча может стать для меня последней.

Он от души рассмеялся, однако подержал меня в своих лапах еще несколько секунд, а затем слегка отстранил от себя и окинул мою фигуру пронзительным взглядом.

– Или ты сильно подрос, или я усох, – сказал он. – Ты уже не такой коротышка, каким был раньше!

– А что стало с вашими волосами, проф? Вы покрасили их, придав им платиновый оттенок, чтобы выглядеть более респектабельно? Если да, то должен вам сообщить, что ваши усилия были напрасными.

– Кто бы говорил! Ты, наверное, чтобы стать таким загорелым, потратил кучу денег на солярий и теперь сидишь на хлебе и воде, – парировал Кастильо.

Мы оба от души рассмеялись, радуясь тому, что снова встретились и что продолжаем отпускать в адрес друг друга язвительные шуточки, как будто со времени нашей последней встречи, после похорон моего отца, не прошло целых десять лет.

Мы разместились в гостиной и затем более часа рассказывали друг другу о своем житье-бытье. Я узнал от профессора, что ему надоело заниматься преподаванием, а потому он вышел на пенсию и теперь попеременно тешит себя занятиями в спортзале и работает, как он выразился, над «мудреным сочиненьицем», посвященным экономической экспансии королевства Арагон в четырнадцатом веке. Он не очень-то надеялся, что ему удастся опубликовать этот научный труд, но работал над ним с удовольствием.

Я поведал профессору о многочисленных местах, в которых мне довелось побывать, а также о том, чем я занимался в каждом из них. Когда дошла очередь до моего пребывания на Утиле, я вкратце рассказал о своей таинственной находке.

– Это то, что лежит у тебя на столе? – спросил Кастильо, махнув рукой в сторону округлого предмета, накрытого красным полотенцем.

Я кивнул.

– Ну и любишь же ты устраивать театр! – воскликнул профессор, насмешливо глядя на меня. – Что ж, давай посмотрим, что тут у нас есть, – добавил он. Однако стоило ему приподнять полотенце, как его лицо застыло от изумления.

– Ну, что скажете? – спросил я, выдержав паузу в целую минуту, но так и не дождавшись от Кастильо какой-либо реакции.

– Это колокол.

– Как замечательно, что вы наконец-то открыли мне глаза! А я-то думал, что это кларнет!

– Это колокол, – повторил профессор, не обращая внимания на мой выпад. – Бронзовый колокол.

– Тогда возникает вопрос, каким образом бронзовый колокол мог оказаться на дне Карибского моря. Мне, признаться, никогда не доводилось слышать, чтобы на коралловых рифах строили колокольни.

– А колокольни тут вообще ни при чем, – спокойно заметил Кастильо. – Это корабельный колокол.

– С каких это пор на кораблях стали использовать колокола? – удивился я.

– В наше время их уже почти не используют, а вот в старину на каждом судне на мостике имелся колокол.

Помолчав, профессор провел кончиками пальцев по зеленоватой поверхности моей находки и добавил:

– А этот колокол, судя по его форме и степени окисления, был отлит очень-очень давно. Хотелось бы установить, когда именно, однако сделать это будет весьма затруднительно.

– Может, следует оттолкнуться от надписи?

– Какой надписи? – встрепенулся Кастильо.

– Я имею в виду надпись на колоколе. Если бы вы не были таким близоруким, то увидели бы ее здесь, между этими двумя полосами. – Я показал пальцем на едва различимые полустертые буквы.

– И в самом деле! Если ты разрешишь мне взять колокол в университет, я смогу расшифровать эту надпись в течение нескольких дней, – взволнованно произнес профессор, хватая меня за руку.

– В этом нет необходимости.

– Как это нет необходимости? Это самый лучший способ узнать, откуда взялся этот колокол.

– Я хотел сказать, что нет необходимости тащить колокол в университет, потому что я уже снял копию с этой надписи.

– Каким образом? Тут ведь почти ничего не видно.

– А очень просто, – ответил я, забавляясь замешательством профессора, – с помощью карандаша и бумаги. – После этого я достал из своей сумки листок бумаги и протянул его профессору. На этом листке, полностью закрашенном обычным карандашом, были отчетливо видны два слова на латыни.

– Ты что, меня разыгрываешь? – перешел на шепот профессор, впившись глазами в листок.

– Вовсе нет, проф. Я сделал эту копию с надписи сегодня утром, однако я не понимаю, что означают эти два слова. Вы же знаете, что я не силен в латыни.

Профессор Кастильо заерзал на стуле, а затем посмотрел на меня поверх своих очков. Его взгляд показался мне слишком уж пристальным.

– Улисс, ты можешь мне поклясться, что это все не шутка?

Теперь уже я уставился на профессора, удивляясь его недоверчивости. По лбу Кастильо медленно стекала капелька пота, а его губы слегка подрагивали. Я еще никогда не видел его таким взволнованным.

– Улисс, на этом колоколе написано «MILITES TEMPLI»[5]5
  Milites templi – рыцари храма (лат.).


[Закрыть]
.

– Ну и что?

– Но ведь это невозможно!

– Как это невозможно, если на нем четко написаны именно эти слова?

– А ты уверен, что нашел его на коралловом рифе у берегов Гондураса?

– Ну конечно! – Меня уже начали раздражать сомнения профессора. – Доказательство лежит прямо перед вами, не так ли? – нервно спросил я, указывая обеими руками на колокол. – На нем до сих пор еще видны остатки коралла!

– Неужели ты не понимаешь, что это значит, Улисс?

– Нет, не понимаю. А еще мне непонятен ваш скептицизм. В тех местах когда-то очень давно затонуло судно, и я нашел его колокол. Там, на дне Карибского моря, лежат десятки затонувших кораблей. Вполне вероятно, что в том месте на дне можно найти гораздо более ценные предметы, и если я первый их обнаружу, то мне, пожалуй, удастся наконец распрощаться со своей бедностью.

– Улисс, дело не только в этом. Ты, я думаю, натолкнулся на нечто гораздо более важное и, возможно, сделал одно из самых значительных открытий в истории.

Слова профессора заставили меня надолго замолчать.

– Что вы имеете в виду, проф? – после паузы спросил я.

– А то, что «MILITES TEMPLI» являлось простонародным наименованием ордена бедных рыцарей Христа. Этот орден называли также орденом Храма Соломона, однако наиболее широко он известен как орден тамплиеров.

– Тогда получается, что затонувшее судно принадлежало тамплиерам. Ну и что из этого?

– То есть как это «что из этого»?! – возмущенно воскликнул профессор. – Ты что, совсем не разбираешься в истории?

– Я прекрасно знаю, кто такие тамплиеры! – насупившись, обиженно произнес я. – Однако мне непонятно, что невероятного может быть в том, что тамплиеры являлись хозяевами этого затонувшего судна.

– Невероятность заключается не в том, кто, а в том, когда. Тут я совершенно растерялся и, ничегошеньки не понимая, молча уставился на профессора.

– Улисс, орден Храма был создан в 1118 году с целью защиты паломников, прибывающих в Святую землю, и…

– Простите, а нельзя ли короче?.. – перебил я профессора, подняв, словно студент на лекции, руку.

Профессор Кастильо, недовольный тем, что его перебили, несколько секунд молчал, хлопая ресницами.

– Ну что ж, можно и короче, – наконец сказал он. – Орден Храма накопил такие богатства и приобрел такую огромную власть, что французский король Филипп IV и Папа Римский Климент V стали завидовать ему и сговорились отобрать у ордена Храма все имеющееся у него имущество. Они выдвинули против тамплиеров абсурдные обвинения в святотатстве, в результате чего все члены ордена подверглись преследованиям. Многих из них бросили в тюрьму, многих – убили. В общем, в сентябре 1307 года, – продолжал профессор, выделяя голосом произносимую им цифру, – в результате быстрых и жестоких действий врагов орден прекратил свое существование. А в 1312 году король заставил Папу Климента V официально распустить Орден рыцарей Храма, являвшийся самой крупной и самой могущественной организацией в период средневековья, в результате чего тот навсегда канул в Лету.

Профессор произнес свою последнюю фразу как эпитафию. Взглянув на меня и увидев, что его слова не произвели ожидаемого эффекта, он нахмурился.

– Улисс, ты меня удивляешь! Неужели тебе по-прежнему ничего не понятно? – воскликнул он, воздев руки. – Ты что, не помнишь, в каком году была открыта Америка?

– Конечно, помню! – сердито буркнул я. – Двенадцатого октября тысяча четыреста девяносто… Вот черт! Этого не может быть!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю