Текст книги "Последний тайник"

Автор книги: Фернандо Гамбоа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

19

– Ну и что вы о нем думаете, профессор? – спросила Кассандра.

– Странный документ, – ответил профессор, не отрывая взгляда от лежащего под стеклом пергамента. – Я не понимаю его смысла.

– В нем нет никаких упоминаний ни о сокровищах, ни о важных открытиях, ни даже о картографии, – вздохнула Касси. – Это всего лишь завещание.

– Кроме того, это завещание было составлено в 1432 году, то есть примерно через столетие после смерти Раймунда Луллия. Мне даже непонятно, с какой стати оно вообще оказалось на этой выставке.

Хотя я два раза прочитал перевод документа и тоже ничего не понял, внутренний голос подсказывал мне, что в нем заключен какой-то скрытый смысл. Завещание датировалось июлем 1432 года, было заверено нотариусом и подписано неким Хайме Рибесом, о котором никто из нас троих никогда раньше ничего слышал. Однако документ этот находился в самом центре зала, и десятки других рукописей, выставленных на соседних стендах, казались всего лишь маленькими планетами-спутниками, вращающимися вокруг гораздо более крупной планеты. Завещание было написано на португальском языке и гласило о передаче по наследству имущества и различных прав некоему бенефициару, по-видимому ребенку и, скорее всего, мальчику. Единственное, что имело в нем, как мне показалось, хоть какое-то отношение к картографии, так это упоминание о Крескесе, создателе того самого Каталанского атласа, которым я несколько часов назад любовался в кабинете Луиса Медины. Подписавший завещание Хайме Рибес упоминал Крескеса в каком-то странном контексте, представлявшем собой что-то вроде стишка-загадки, размещенного в самом конце завещания:

 
Fugin l’alumne del magistro
Arribà a las més humild vila
E sota la yum d’en petit Cresques
Guardà el camí del Brau
A la negra Allexandría.
 

– Это написано не на португальском, – сказал я, нарушая воцарившееся было молчание, – а на старокаталанском.

– Что вполне логично, потому что Хайме Рибес, вероятно, был каталонцем, – заметил профессор. – Но почему тогда весь остальной текст написан на португальском? Вот этого я не понимаю.

– Мне кажется, что если в этом документе и есть что-то интересное для нас, то оно заключено в самом его конце, а именно в этих пяти строчках, – вмешалась Кассандра. – Во-первых, они слишком сложны для понимания, чтобы быть детской загадкой, а во-вторых, в них есть упоминание о Крескесе, и это наталкивает меня на мысль, что здесь есть какой-то подтекст.

– Вполне можно допустить, что именно так считал и человек, собравший эту коллекцию, – сказал я, – иначе данная рукопись не находилась бы сейчас в центре зала. Кроме того, уже сам факт, что этот документ явно отличается от других экспонатов, свидетельствует о том, что он имеет какое-то особое значение.

– «Убегая от учителя, ученик… – начал читать перевод рукописи профессор Кастильо, делая паузы между строчками, – прибыл в самый убогий город… и под светом маленького Крескеса… сберег путь Быка… в черной Александрии».

Затем он поднял глаза и, посмотрев на нас с Кассандрой, спросил:

– Вам это о чем-нибудь говорит?

Получив в ответ лишь наше гробовое молчание, он вздохнул и снова склонился над стендом.

– Мне кажется, – сказала Касси, зевая и потягиваясь, – что если эрцгерцог действительно изучал этот документ много-много лет и, насколько нам известно, так и не сумел его расшифровать, а значит, не смог добраться до сокровищ, то нам вряд ли удастся разгадать смысл данных строк за те полчаса, которые имеются в нашем распоряжении. – Она снова зевнула и добавила: – Тем более что мы устали и умираем от голода.

– Ты абсолютна права, моя дорогая, – согласился профессор. – Нам лучше возвратиться в гостиницу. Мы можем приехать сюда завтра и поразмыслить над этой загадкой уже на свежую голову.

– Возможно, в этом не будет необходимости, – сказал я и, отвечая на немой вопрос, читавшийся во взглядах Кассандры и профессора, которые тут же уставились на меня, пояснил: – Думаю, у них здесь должны быть копии всех документов. Давайте еще разок воспользуемся авторитетом Луиса Медины и попросим монаха дать нам кое-какие копии.

В этот самый момент, словно бы нас подслушивали, раздался голос монаха:

– Вы нашли то, что искали?

– Возможно, что и нашли, – ответил я, поворачиваясь. – Нам хотелось бы знать, нет ли у вас тут копий выставленных на стендах документов.

– Конечно, есть. Оригиналы представляют собой слишком большую ценность, и мы работаем не с ними, а с их копиями.

– А… а нельзя ли взять у вас копии кое-каких рукописей, чтобы мы могли их более внимательно изучить?

– Боюсь, что это невозможно. Выносить копии выставленных здесь документов за пределы монастыря запрещено. Такое условие поставили нам потомки эрцгерцога.

– Даже одну-единственную копию?

– Даже одну-единственную копию. Мне жаль, но таковы действующие здесь правила, – сказал монах и, словно оправдываясь, добавил: – Эти правила установили не мы, и даже сеньор Медина не может их изменить. Чтобы более подробно ознакомиться с содержанием того или иного из представленных здесь документов, вам необходимо приехать сюда, на выставку.

– Мне непонятен смысл подобных ограничений… Впрочем… А не могли бы вы дать нам пару карандашей и бумагу?

Касси и я стали переписывать завещание – а точнее, его перевод на каталанский и испанский языки – на листки бумаги, которые нам дал монах. Я тешил себя надеждой, что если мы позже, в спокойной обстановке и без спешки, изучим этот текст, то сможем хоть в какой-то степени понять его смысл. Профессор Кастильо тем временем разговаривал с монахом, которого звали Франсиско, о богатстве и значении представленной здесь коллекции.

– Я вижу, вас заинтересовало завещание Хайме Рибеса.

– Да, это верно, – подтвердил профессор. – Поскольку оно размещено в самом центре зала, мы пришли к выводу, что этот документ, должно быть, имеет гораздо большее значение, чем может показаться при первом его прочтении.

– Вы правы, – согласился францисканец. – Эрцгерцог хранил его в своем личном сейфе рядом с документами, свидетельствующими о его дворянском звании. Мне даже кажется, что он считал этот документ самым ценным своим приобретением и ставил его выше всего остального своего имущества.

– А вы не знаете, по какой причине? – спросил профессор.

– Сожалею, но мне опять придется вас разочаровать. Он  никому об этом никогда ничего не рассказывал – и уж тем более не писал. На этот счет есть только одна гипотеза, да и то неправдоподобная.

– А можно поинтересоваться, что это за гипотеза? – Я положил карандаш на стеклянную поверхность стенда и внимательно посмотрел на монаха.

– Она, в общем-то, довольно простая, – с удрученным видом произнес Франсиско, – и заключается в том, что данный документ был составлен выдающимся картографом, который служил португальскому принцу Генриху Мореплавателю. Вы ведь заметили, – добавил монах, обводя рукой зал, – насколько сильно увлекался эрцгерцог всевозможными картами.

– Теперь понятно, почему практически весь текст завещания был составлен на португальском языке, – сказала Касси. – Но что побудило известного картографа последние пять строчек в конце завещания написать на каталанском?

– Что же тут странного?! – воскликнул монах, как будто ответ на заданный Кассандрой вопрос был очевиден. – Да потому что автор завещания являлся уроженцем Мальорки!

– Неужели? Я этого не знала.

Монах несколько секунд молчал, глядя на нас с нескрываемым недоумением.

– А вы точно работаете вместе с сеньором Мединой? – наконец спросил он, видимо очень сильно удивившись, что мы не знаем того, что можно считать прописной истиной. – Он сказал мне по телефону, что вы являетесь его коллегами, и поэтому я посчитал, что тематика данной выставки вам хорошо знакома.

– Ну конечно, мы являемся коллегами сеньора Медины, – с невозмутимым видом заявил профессор. – Тем не менее я могу сообщить вам, что за многие годы моей работы преподавателем средневековой истории мне никогда не доводилось слышать о человеке по имени Хайме Рибес.

Монах впился взглядом в профессора, очевидно пытаясь понять, насколько тот сейчас откровенен с ним. Затем францисканец сложил руки, как это обычно делают монахи, и посмотрел на каждого из нас с таким видом, как будто мы только что ему сказали, что не знаем, кто такой Санта-Клаус.

– Хайме Рибес, – неторопливо пояснил монах, – это имя и фамилия человека, который обратился из иудаизма в христианство и о котором вы, возможно, слышали. Первоначально его звали Хафуда Крескес. Он был сыном Авраама Крескеса – того самого картографа, создавшего так называемый Каталанский атлас, ставший самой лучшей географической картой средневековья.

20

Лучи света от фар «мерседеса» скользили по асфальту петляющего вдоль побережья шоссе. Там, где днем переливалось лазурью Средиземное море, теперь виднелась темная и мрачная масса воды, которая, казалось, поглощала свет фар, когда наш автомобиль поворачивался в ее сторону.

Мы все молчали, размышляя над той малопонятной информацией, которую нам удалось узнать. Профессор, снова расположившись на заднем сиденье, уже в десятый раз внимательно перечитывал завещание Хафуды Крескеса в переводе на каталанский язык, а Кассандра читала его на испанском. Наконец Кассандра не выдержала и нарушила напряженное молчание, царившее в салоне автомобиля.

– «Убегая от учителя… ученик прибыл в самый убогий город… и под светом маленького Крескеса… сберег путь Быка… в черной Александрии»… – Прочитав эти строки, Касси подняла глаза и задумчиво уставилась на бегущее нам навстречу дорожное полотно. – Непонятно, за что тут можно зацепиться.

– Думаешь, в этих строчках и в самом деле заключена какая-то загадка? – скептическим тоном спросил я.

– Конечно, – ответила Кассандра. – В противном случае не было бы никакого смысла вставлять в завещание такой странный текст.

Посмотрев в зеркало заднего вида, она обратилась к Кастильо:

– А вы разве со мной не согласны, профессор?

Прождав несколько секунд, Касси так и не услышала в ответ ничего, кроме глухого гула автомобильного мотора.

– Проф! – позвал я. – Вы тут, с нами?

– Что?.. Вы что-то говорили?..

– Я у вас спросила, согласны ли вы с тем, что в последних пяти строках завещания содержится какой-то скрытый смысл?

– Я как раз над этим размышляю, моя дорогая… – рассеянно ответил профессор, снова погружаясь в свои мысли.

– Ну и к какому вы пришли выводу? – осведомился я, решив помочь Касси разговорить профессора.

– Ну… по правде говоря, пока ни к какому…

– Неужели? А еще, наверное, считаете себя выдающимся мастером научного анализа! – поддел я его.

– А ты бы лучше вел себя повежливее, – заступилась за профессора Кассандра.

– Оставь его, – сказал профессор, выходя из состояния задумчивости. – Улиссу просто очень нравится издеваться над слабыми беззащитными стариками.

– О-о, вы, я вижу, наконец-таки вернулись с небес к нам, простым смертным.

Кассандра вновь посмотрела в зеркало заднего вида, а затем покосилась на меня.

– Вы оба ведете себя, как дети. У меня такое впечатление, что мы занимаемся не серьезными поисками, а съемками новой серии фильма «Чапулин Колорадо»[17]17
  «Чапулин Колорадо» – мексиканский комедийный сериал.


[Закрыть].

– Ты права, Касси, – сдержанно ответил я, а затем, наклонившись к ней, громким шепотом добавил: – Знаешь, а профессор последнее время мне кажется каким-то странным…

– А может, нам лучше держаться от него подальше? – таким же громким шепотом спросила у меня Касси.

– А может, уже достаточно дурацких шуточек, сеньорита Брукс? – сердито проворчал профессор. – Или вы не способны ни на что серьезное?

Касси снова посмотрела на профессора, но на этот раз ничего не сказала.

– Так вы поняли хоть что-нибудь из того, что написано в завещании? – поинтересовался я, пытаясь сменить тему.

– Пока нет, – спокойно отозвался профессор Кастильо. – Но я готов поспорить на свою пенсию, что строки в конце документа несут в себе какой-то скрытый смысл.

– Наверное, они указывают на то место, где спрятаны сокровища тамплиеров, – неуверенно произнес я.

– Вряд ли, – сразу же отверг мое предположение профессор. – Если исходить из того, что тамплиеры решили увезти сокровища в Америку, то, бесспорно, должен был бы иметься какой-нибудь план или же подробное описание их местонахождения – в противном случае представители ордена никогда не смогли бы найти свое золото. Я же очень сомневаюсь, что в этих пяти строчках автор мог вместить достаточно подробное описание этого места. Кроме того, меня немного смущает использованное в оригинале текста слово «magistro».

– А почему?

– Да потому что оно было переведено на каталанский и испанский языки как «учитель», однако, насколько я знаю, в старокаталанском обычно использовалось латинское слово, а «учитель» на латыни звучит вообще-то как «magister». Впрочем, это, скорее всего, не имеет большого значения. Возможно, наш друг Хафуда не очень хорошо знал латынь и допустил ошибку, а коллеги Медины, поняв это, перевели данное слово как «учитель», поскольку как раз учителя и имел в виду Хафуда, когда писал эти строки.

– Боюсь, что все это вообще не имеет никакого значения, – сказала Кассандра и удрученно вздохнула. – Наверное, ваш друг Медина прав и мы действительно гоняемся за призраком, за миражом.

Мне показалось, что последние слова, произнесенные Кассандрой, отдались эхом в салоне нашего автомобиля, и я посмотрел в окно: впереди виднелась извилистая горная дорога.

– Я понимаю, что мы похожи на людей, решивших попытаться найти призрак, да к тому же еще и в туманную ночь, – сказал я, заметив в этот момент небольшие клубы тумана, мелькавшие перед нами в свете фар. – Но лично я готов пойти на что угодно, лишь бы только удалось приподнять занавес над этой тайной, а то и полностью ее разгадать.

Кассандра и профессор предпочли промолчать, однако даже беглого взгляда на их лица было вполне достаточно, чтобы понять: они думают точно так же, как и я.

– Я никак не могу объяснить себе один момент, – сказала Кассандра, держа в руке вилку с наколотым на нее кусочком телятины. – Если Крескес знал о том, где находятся сокровища тамплиеров, и написанные им пять строк содержат информацию об этом тайнике, то почему он не попытался разыскать сокровища ордена?

– А может, он и пытался, – предположил я, жуя лист салата.

– Тогда у меня возникают два предположения: или это завещание было просто очень злой шуткой и Крескес сейчас где-нибудь на том свете от души над нами смеется, или же последние строки были написаны не им и он не сумел их расшифровать. Нам ведь доподлинно известно, что Крескес не оставил своим потомкам наследства на десять миллиардов нынешних американских долларов в виде золота, драгоценных камней и прочих ценностей, – сказала Кассандра и направила в мою сторону вилку, как будто это была волшебная палочка, с помощью которой она могла превратить меня в лягушку.

Мы еще по дороге из монастыря решили, что по возвращении в гостиницу сразу же пойдем ужинать, и вот теперь, сидя в полупустом обеденном зале, каждый из нас от души прикладывался к включенным в стоимость проживания, а потому вроде бы как бесплатным блюдам. Мы – это я и Кассандра, поскольку профессор предпочел остаться у себя в номере, чтобы – уже в который раз! – перечитать переписанный нами текст завещания и попытаться отгадать его смысл.

– Я готов выдвинуть и третье предположение, – сказал я. – Крескес мог знать о местонахождении сокровищ, но отказался от попытки заграбастать их себе.

– А почему он мог принять такое решение?

– Возможно, по той простой причине, что Крескес видел свою задачу не в том, чтобы завладеть этими сокровищами, а в том, чтобы, наоборот, их защитить, – ответил я, вонзая вилку в оливку.

– Ты хочешь сказать, что обратившийся в христианство иудей Хафуда Крескес был преемником тамплиеров и пытался защитить величайшие за всю историю человечества сокровища от алчности позабывших заветы Иисуса христиан?

– Мне показалось, что вряд ли мы имеем дело с простым совпадением. И то, что найденный нами перстень принадлежал картографу, выросшему на этом острове, и то, что другой картограф, тоже уроженец Мальорки, включил в свое завещание текст, содержащий, скорее всего, сведения о местонахождении сокровищ, спрятанных его коллегой столетием раньше на континенте, о существовании которого станет известно лишь в конце пятнадцатого века, – это звенья одной цепи.

– Я не понимаю, к чему ты клонишь, Улисс.

– Да я просто спрашиваю сам себя, – продолжал я, разглядывая бокал с красным вином, который в этот момент держал в руке, – не сообщил ли Хафуда в своем завещании информацию о тайнике тамплиеров собственному сыну? Эти сведения он мог получить в наследство от своего отца Авраама, тоже картографа, который, в свою очередь, получил ее ранее, скажем… от Раймунда Луллия. Ведь знаменитый теолог, как нам стало известно, тоже занимался картографией и жил на Мальорке, причем в период, когда уже начались гонения на орден Храма. Этот самый Раймунд Луллий, кстати, основал монастырь, который мы сегодня посещали и в котором, вероятно, некогда жил хозяин найденного нами перстня с тамплиерской печатью.

Кассандра некоторое время молча размышляла над моими словами, жуя при этом кусочек телятины, который она наконец-то отправила себе в рот, а затем, прищурившись, с любопытством посмотрела на меня.

– Знаешь, а ты вовсе не такой тупой, каким кажешься на первый взгляд.

– Надо же, какое совпадение! То же самое когда-то сказал мой преподаватель математики, – усмехнулся я. – Но он, конечно, ошибался.

– Ребятки, как я рад вас видеть! Мне хочется вам кое-что показать! – взволнованно воскликнул профессор Кастильо, едва мы успели открыть дверь его номера, чтобы передать ему фрукты, которые он просил принести. – Входите, входите.

Мы с Касси переглянулись и, смиренно вздохнув, прошли в номер. Мы оба очень сильно устали после нелегкого дня, да и выпитое за ужином красное вино уже возымело свое действие, а потому единственное, чего мы сейчас хотели, – это побыстрее добраться до своих кроватей и завалиться спать. В общем, приглашение профессора не вызвало у нас особого восторга.

– Присаживайтесь, – сказал нам Кастильо, собирая в одну кучу листы бумаги, разбросанные по стоявшему в его номере небольшому письменному столу.

Поскольку стул в комнате был один и сидел на нем сам профессор, мы с Касси присели на край кровати, лелея надежду, что «лекция», которую нам предстояло послушать, будет не очень долгой. И тут я заметил, что на столе в пепельнице лежит выкуренная наполовину самокрутка, а в воздухе чувствуется знакомый мне специфический запах.

– Вы курите марихуану, профессор? – изумленно спросил я. Кастильо с невозмутимым видом посмотрел на самокрутку и пожал плечами.

– Время от времени, – как ни в чем не бывало ответил он. – Я всегда имею при себе пакетик с травкой. Она помогает мне расслабиться.

Взяв из пепельницы самокрутку и протянув ее нам, Кастильо сказал:

– Не хотите ли сделать по затяжке?

Ошеломленно переглянувшись, мы с Кассандрой отрицательно покачали головами, а затем сказали профессору, что очень устали и поэтому желательно сразу же перейти к делу.

– Видите ли… – начал профессор, откинувшись на спинку стула, – пока вы там преспокойненько набивали себе животы, я напряженно изучал переводы завещания – и на каталанский, и на испанский.

– Вы упрекаете нас за то, что мы позволили себе поужинать? – сердито пробормотал я.

– Нет, извините, я совсем не это хотел сказать. А может, и это, но вы не обращайте на меня внимания. Я тут немного накурился…

– Не переживайте, профессор, мы вас понимаем, – сочувственно произнесла Кассандра.

– Ну что ж, тогда позвольте сообщить вам, что я внимательно перечитал это завещание несколько раз, а особенно его финальную часть… – В глазах профессора загорелся огонек, и его голос зазвучал громче: – Смею вас заверить, что мне удалось уловить в нем определенный смысл!

Профессор, на секунду замолчав, порылся в своих бумагах и достал из них листок, который затем показал нам.

– То, что оставил нам наш друг Хафуда, представляет собой описание некоего путешествия.

– А нельзя ли поподробнее? – попросила Кассандра.

– Можно. Давайте перечитаем последние строки завещания: «Убегая от учителя, ученик…» В этой строке говорится о том, что некий человек убежал от другого человека, и, хотя нам неизвестно, кто они такие и почему один убежал от другого, мы можем сделать вывод, что оба эти персонажа вполне вписываются в общий контекст исследуемых нами событий. Особенно «ученик», который, по всей видимости, является главным действующим лицом всей этой истории. – Профессор на мгновение задумался, а затем, словно для самого себя, добавил: – Когда возвращусь в Барселону, сразу же постараюсь найти в архивах какие-нибудь упоминания о подобного рода событиях, происшедших на острове Мальорка в начале пятнадцатого века, хотя, конечно, отыскать такие упоминания будет нелегко.

– Профессор, именно об этом мы и разговаривали во время ужина, и Улиссу пришло в голову, что эти пять строчек могли быть написаны лет на сто раньше. Возможно, их написал автору завещания его отец, а тому – какой-то третий человек. – Взглянув на меня, Кассандра твердо произнесла: – И мне кажется, что Улисс прав.

– Думаешь, зашифрованная информация о местонахождении сокровищ тамплиеров могла переходить от поколения к поколению, как бабушкино наследство?

– А почему бы и нет? – вспылил я. – В этом есть определенный смысл. Если верить вашему другу Луису, Раймунд Луллий был лучшим картографом Европы, причем как раз в тот период, когда тамплиеры пытались найти убежище в Америке. Вам не приходит в голову, что они могли обратиться к нему за консультацией, а потому он знал, куда именно они скрылись, и впоследствии сообщил об этом Аврааму Крескесу, а тот, в свою очередь, передал секретную информацию сыну Хафуде в виде странных для непосвященного человека строк?

– Секундочку, Улисс, – перебила меня Кассандра, кладя руку на мое колено и не замечая, что ее прикосновение вызвало у меня легкую дрожь. – Ты сказал «скрылись». А если под словом «ученик» подразумевались тамплиеры, а под словом «учитель»… скажем, Папа Римский или французский король?

– Не знаю, не знаю… – задумчиво произнес профессор. – Наверное, такое возможно, однако мне трудно себе представить, чтобы кто-то стал проводить параллели между отношениями ордена Храма с католической церковью или государственной властью и отношениями ученика с учителем. По правде говоря, Дорогая моя, я не верю, что здесь имелось в виду именно это.

– Тогда… тогда я не знаю, за что нам можно зацепиться.

– Немножко терпения, девочка моя, немножко терпения. Я еще не закончил…

Профессор снова посмотрел на листок бумаги, который он держал в руках, и прочитал четыре следующие строки:

– «Прибыл в самый убогий город… и под светом маленького Крескеса… сберег путь Быка… в черной Александрии…»

– Эти слова навели вас на какие-то умозаключения? – не скрывая своего скепсиса, спросил я.

– В общем-то, нет, – признался профессор. – «Самый убогий город» может означать какой угодно населенный пункт. «Свет маленького Крескеса»… Хм, у меня нет даже малейшего представления о том, что же эти слова могут означать. О «черной Александрии» я никогда ничего не слышал. Я знаю, что в Египте есть город Александрия, но вряд ли ее можно назвать черной…

– Проф, – перебил я профессора, поднимая, как школьник, руку. – Вы пропустили фразу о каком-то там «пути Быка».

– Очень хорошо, Улисс. – Профессор выразил свою признательность, слегка склонив голову. – Я вижу, что ты внимательно слушал меня. Однако я пропустил эту фразу умышленно, потому что мне захотелось поговорить о ней в последнюю очередь. Видите ли, самое первое, что привлекло мое внимание, – это наличие в оригинале слова «Brau», то есть «бык», однако написано это слово с большой буквы, как будто речь идет о ком-то или чем-то очень важном. – Профессор встал со стула и, заложив руки за спину, стал ходить взад-вперед по комнате, словно он снова был преподавателем университета и выступал сейчас в привычной для себя манере перед студенческой аудиторией. – Я долго размышлял над этим словом, пока мне не пришло в голову, что «бык» на латинском языке звучит как «taurus» и что это слово можно разбить на две части, а именно на «t» и на «aurus». Буква «t» в тринадцатом веке использовалась в качестве логотипа ордена бедных рыцарей Христа, а «aurus» на латыни означает не что иное, как «золото»… – Опершись руками о край стола, профессор бросил на нас пронзительный взгляд и произнес: – Таким образом, если вдуматься, то получается…

– …получается «путь золота тамплиеров»! – восторженно воскликнула Кассандра, которой и на этот раз удалось превзойти меня в скорости мышления.