Текст книги "Хей, Осман!"

Автор книги: Фаина Гримберг

И все повторяли слова этой клятвы.

Орхан провозгласил создание отрядов войнуков – христианских подданных Османа, болгар, греков и прочих. И множество людей являлось в эти отряды. Воины-христиане были частью освобождены от уплаты налогов; наиболее отличившиеся освобождались от налогов на всё время своей жизни; а те, которые снабжали военные отряды провиантом для людей и кормом для коней, должны были платить совсем малый налог...

* * *

Все говорили наперебой:

– Мы – османы!.. Мы – новый большой народ!.. Мы даём начало новому большому народу!..

С благословения отца Орхан Гази взялся за обновление армии. Многое надо было сделать. И прежде всего надо было создавать регулярную армию. По приказанию Орхана собраны были корпуса пеших воинов – яя и всадников – мюселлем. Во время походов и военных действий эти всадники и пехотинцы получали жалованье из казны. Каждый воин также получал земельный надел и освобождался от уплаты налогов... Одни историки полагают, что эта основа регулярной армии создана была по приказанию Орхана Гази во время его правления – с 1324 года по 1360 год; однако другие считают время его правления с 1326 года по 1362 год; впрочем, существует и третий вариант; с 1326-го по 1360 год...

Все хотели служить в армии, хотели быть пехотинцами или всадниками; уже велась особая запись, установилась очерёдность и явились и правила, согласно которым, нельзя было в ряды яя и мюселлем брать увечных, припадочных и прочих недужных и слабых телом и духом. Орхан Гази постановил также, что яя и мюселлемами могут становиться лишь мусульмане; для христиан установлены были отряды войнуков. Но многие из них полагали службу в отрядах яя и мюселлем более почётной, принимали правую веру и получали право поступить в эти отряды...

СМЕРТЬ И СУЛТАН

В это время Бурса находилась под властью Андроника II Палеолога. Послан был к наместнику крепости Михал Гази, которого сопровождал старший сын. Бесстрашно они вступили в ворота, с ними были воины охранные – всадники. Наместник принял посланных Османа хорошо. Он бы не осмелился казнить этих людей, заточить их в темницу или причинить им какое-либо иное зло. Согласился он и на беседу с Михалом с глазу на глаз. Во время беседы этой Михал доказал наместнику Бурсы, что едва ли есть смысл удерживать крепость:

   – Я бы посоветовал сдать город...

Наместник поставил условием подобной сдачи крепости свободный выезд его, его семейства и ближайших приближенных...

   – Также мы хотим вывезти часть казны и получить охрану...

Осман и Михал предвидели такое требование и порешили уже ответить согласием.

   – Наши воины проводят тебя почти до Константинополиса, – сказал Михал. – Но за это ты должен заплатить...

Стали рядиться. Сговорились на тридцати тысячах флоринов выкупа. Деньги были переданы посольству Михала, он увёз их в Йенишехир. Обещание было исполнено. Наместник, его семейство и приближенные покинули Бурсу и благополучно добрались до Константинополиса... Они это совершили тайно. Орхан же вновь и вновь предлагал гарнизону Бурсы сдаться. Однако взявшие власть в городе надеялись на помощь императора, который так и не прислал никакой помощи...

Началась осада Бурсы, продлившаяся долго, несколько раз шли приступом на крепость, но взять её не могли...

Несколько раз Осман приезжал в войска, ставшие лагерем под стенами осаждённого города. Затем его здоровье сильно ухудшилось и он на некоторое время уехал на отдых в Сугют. Туда к нему приехал и Михал. Спустя недолгое время Михал, который, несмотря на немалый уже возраст, оставался крепок, послал гонца к Орхану, находившемуся в лагере под стенами Бурсы, и дал Орхану знать об ухудшении здоровья Османа. В Сугют приехал Алаэддин и предложил отцу возвратиться в Йенишехир:

   – Там лекари учёные помогут тебе стать снова на ноги, а потом ты приедешь в Сугют, а там, глядишь, сможешь встать во главе осаждающих Бурсу...

Осман заморщился, слушая эти слова сына:

   – Хей, Алаэддин! – заговорил он едва ли не сердито, насупившись, сдвинув кустистые старческие брови. – Я всегда любил тебя, но я прежде не знал, что ты такой лжец! К стенам Бурсы мне уже не попасть никогда! И в Сугют, в эти края, родные мне, где я родился когда-то, я уже не возвращусь, я знаю! Я бы сейчас и не уезжал отсюда; я бы здесь и умер; здесь, где умерли мои отец и мать; и это было бы верным, совсем правильным – умереть здесь!.. Да вот... человек порою слаб, а я ведь и есть самый простой человек! Я слаб, мне хочется ещё пожить; оттого-то я и соглашаюсь ехать с тобой и отдать себя в руки лекарей...

Алаэддин молчал, опустив голову в красивом зелёном тюрбане.

   – Что молчишь? – спросил Осман. – Разве я говорю неправду?

   – Ты правду говоришь, отец, – решился говорить Алаэддин. – Но твоя правда – это ещё не вся правда! Отчего ты не подумал обо мне, обо всех нас, твоих сыновьях; отчего ты не думаешь о своих подданных? Разве мы – не люди? Разве Аллах не наделил нас сердцами, могущими испытывать мучительную боль? Почему ты не думаешь о том, что всем нам больно даже предположить возможность твоей смерти?! Мы знаем, что все люди смертны, но мы не хотим твоей смерти, не хотим думать о ней!.. Я не хочу твоей смерти, не хочу!.. Прости меня за откровенность, отец!..

Видно было, что Осман тронут горячностью сына, хотя старый султан изо всех сил пытался принять вид горделивого безразличия...

   – Хорошо! – коротко произнёс Осман. – Пусть мои люди собираются в путь. И вели, чтобы приготовили повозку и устлали соломой; это для меня. Твой отец, Алаэддин, уже настолько немощен, что ему трудно ехать верхом!..

Тотчас начались положенные приготовления. Готовился и Михал. Выехали на другое утро...

В Йенишехире оставались с больным Османом верный Михал, Алаэддин и два младших сына от Рабии Хатун, Хамид и Пазарлу. Дорога очень утомила старого султана. Несколько часов Осман пролежал в спальном покое, в полузабытье. Лицо его было покрыто мелкими каплями пота. Все были встревожены, однако сон-забытье ободрил Османа; он пробудился ободрённым и повеселевшим, потребовал подать кушанье, что и было исполнено.

   – Принесите побольше айрана, – сказал он, – я слыхал много раз, что айран помогает при головной боли, а у меня после дороги голова немного побаливает...

Осман просил также, чтобы Михал разделил с ним трапезу. Михал с удовольствием сел против Османа, чтобы они оба могли видеть лица друг друга. После еды Осман вновь прилёг и спал не так долго, затем выпил две чашки айрана.

   – Лекари ждут, – сказал Михал, – прикажи, мой султан Гази, и я тотчас велю им прийти сюда и осмотреть тебя, чтобы они могли знать, как им лечить тебя...

   – Помоги мне, брат Михал, – сказал в ответ Осман, – мне трудно сидеть, но и лежать неохота! Приподыми вон ту подушку повыше... – Михал быстро и ловко приподнял подушку и теперь Осман имел возможность полулежать. Он продолжал говорить: – Лекарей, брат Михал, мы ещё успеем позвать. Ты будь уверен, я буду им послушен. А сейчас позови музыкантов и хорошего рассказчика сказок и занимательных историй. И не возражай своему султану, не спорь с ним! Мы с тобой знаем друг друга давно, ты всегда в моей душе!.. Зови музыкантов!..

Михал и вправду знал достаточно своего султана Гази, и потому поспешил исполнить его просьбу без возражений. В сущности, Михал понимал Османа и потому и не стал возражать, не стал убеждать султана в необходимости призвать лекарей тотчас!..

Явились музыканты во всей красе – с дарбуками, тростниковыми флейтами, трёхструнными смычковыми ребабами. Пришёл рассказчик... Заиграла музыка... Музыканты исполняли одну мелодию за другой... Осман слушал, то и дело приподымал руки и похлопывал в ладони... Михал сидел рядом с ним... Наконец Осман велел Михалу хорошо расплатиться с музыкантами и отпустил их...

   – И ты ступай, брат Михал, отдохни! Быть может, тебе ещё придётся оставаться у постели немощного умирающего немалое время!..

Когда Михал ушёл с музыкантами, Осман велел рассказчику начинать; и тот начал говорить историю страстной любви Гарыпа и Шасенем. Осман внимательно слушал...

Звучали слова Гарыпа:

 
Кадыр алла гарыплага салмаса,
Йыглама, Сенем гыз, гитсем гелермен.
Ажал етип, пейманамыз долмаса,
Йыглама, Сенем гыз, гитсем гелермен.
 
 
Если чужбина мне Богом не суждена,
Не плачь, Сенем, родная, я вернусь.
Если час смерти моей не наступит,
Не плачь, Сенем родная, я вернусь.
 
 
И звучали слова ответа красавицы Шасенем:
 
 
Мундан гидер болсан, Халап-Ширвана,
Бар, Гарыбым, саглык, билен гелгей сен.
Сени табшырмышам кадыр субхана,
Бар, Гарыбым, саглак билен гелгей сен.
 
 
Если тебе хочется в Халап-Ширван,
Отправляйся, мой Гарып, и возвращайся здоровым.
Да поможет тебе всевышний Бог,
Отправляйся, мой Гарып, и возвращайся здоровым...[320]320
  Из туркменского дастана «Ашик-Гариб». Перевод X. Короглы.


[Закрыть]
 

Осман долго слушал, затем отпустил сказочника, которому щедро заплатили. Осман велел слуге призвать Михала Гази.

   – Что, брат Михал? Я вижу в твоих глазах одно желание, ты хочешь, чтобы лекари вошли сюда. Но потерпи ещё немного... Садись рядом!..

Михал послушно сел.

   – Я сейчас слушал историю Гарыпа и Шасенем, – заговорил Осман, – слыхал ты о них? Это хорошая сказка!..

   – Не припомню, – отвечал Михал честно.

   – Вот, не припоминаешь, и, может, и не слышал... И знаешь ли, что удивило меня сейчас? Я мог бы удивиться уже давно, я мог бы всю свою жизнь удивляться! Но удивился я только сейчас! Ты подумай! Сейчас я слышал из уст рассказчика слова одного из тюркских наречий; не на этом наречии говорили мои отец и мать, мои покойные братья; но всё же я понимаю это наречие. Я понимаю наречия болгар и сербов, есть сходство меж этими наречиями. Чудно ведь это!

   – Чудно! – согласился Михал. – Я понимаю все греческие наречия, но они очень-очень похожи...

Осман задумался, оба молчали. Михал увидел, как на глаза Османа навернулись слёзы; старческие слёзы, от которых набухают краснотой запавшие в морщины глаза...

   – Ты навестил свою жену? – вдруг спросил Осман. – Мы с тобой ведь родные, я могу спросить тебя и о твоей жене!..

   – Ещё нет, не был я дома, не побывал, – произнёс Михал сдержанно. – Она знает о моём приезде...

   – Сегодня побываешь дома! А Мальхун Хатун знает ли, что я здесь?

–Да.

   – Что она говорит?

   – Посылает своих служанок, чтобы спрашивали, когда тебе угодно будет позвать её.

   – Мне угодно! – Осман усмехнулся, покривив рот, также запавший, потому что уже недоставало многих зубов. – Мне угодно! Пошли слугу в её покои; пусть передадут ей, что мне угодно видеть её, и скорее. Скорее вели передать ей и пусть скорее появляется здесь она...

Михал послал за Мальхун Хатун.

   – Иди, сказал ему Осман, – иди в свой дом, отдыхай. Но когда отдохнёшь достаточно, приходи снова ко мне; хочу видеть тебя!..

Михал, наклонившись, попытался поцеловать руку султана Гази, но Осман отдёрнул руку и приказал:

   – Целуй в губы, умирающих так целуют!

И Михал без возражений поцеловал крепко Османа в губы...

Осман представлял себе Мальхун, как она идёт сейчас к нему в сопровождении своей женской свиты... Но растворилась дверь – обе створки – вступила Мальхун, тучная, старая. Но лицо её не было сморщено жалостью; глаза её вдруг засияли радостной любовью. Осман протянул руки. Она села подле него, близко. Он обнял её одной рукой, запрокинул её на подушки и целовал её лицо... Затем отпустил; сам откинулся на подушки, закрыл глаза. Ни слова не сказали друг другу. Осман снова раскрыл глаза, посмотрел на жену.

   – Позволь мне оставаться в комнате поблизости, – попросила Мальхун...

Он понимал, что и она боится его смерти. Она не хочет его смерти! О Аллах! Сколько людей хочет видеть его живым, а не мёртвым!.. А Мальхун боится уйти к себе, как будто в её силах не пустить к нему смерть!..

   – Оставайся, – сказал он. – Распорядись! Хорошо устройся!.. А теперь иди, я хочу побыть один!..

Она поклонилась ему с неожиданной для тучной женщины лёгкостью и вышла, затворив дверь...

Приехал верный Михал, снова просил у Османа дозволения привести лекарей,

   – Да веди их, веди сюда! – Осман хотел было махнуть рукой, но раздумал, отказался от излишнего жеста, решил беречь силы; знал, что силы ему ещё понадобятся...

   – Веди, веди греков! – ворчал Осман. – И смотри, смотри! Видишь, я не такой, как тесть мой покойный, шейх Эдебали! Он бы никогда не согласился лечиться у христиан!.. А для меня все люди моих земель – мои подданные...

   – И я, твой подданный! – сказал Михал и рассмеялся. Осман глядел, смеялись глаза Османа...

Лекари пришли, осмотрели больного. Он послушно разделся, затем оделся снова. Один из лекарей посмотрел его глаза. Другой посмотрел мокроту в чашке и мочу в глиняном сосуде... Лекари посовещались, затем сказали Осману и Михалу, как надобно лечить больного...

   – Если ты позволишь нам, господин, – все лекари – их было трое – кланялись, один из них говорил, – если ты позволишь нам, мы приступим к изготовлению лекарств...

Осман отвечал им по-гречески:

   – Позволяю, приступайте! – Он обернулся к Михалу и сказал так: – Позаботься, брат Михал, чтобы этим людям заплатили хорошую плату, и чтобы их не убили, когда я умру! Слышишь?! Чтобы не было никаких толков, будто меня отравили греки!.. Позаботься...

И Михал позаботился обо всём этом в своё время...

Лекарства скоро были готовы. Михал, Мальхун Хатун, сыновья Османа – все были рады хорошему действию лекарств...

Было предписано лекарями смазывать лоб и переносье смесицей, составленной из сока алоэ, шафрана, яичного желтка и уксуса. Головные боли у Османа почти прекратились и глаза слезились гораздо менее, чем прежде. Больному давали розовый мёд с водой; это лекарство уничтожило приступы жара и уменьшило жажду. Другие снадобья почти уничтожили кашель и колотье в левом боку, опухоль ступней также исчезла... Осман шутил:

   – Этак я, пожалуй, и вправду поправлюсь!.. Что же тогда сделается? Я готовлю вас к моей смерти, а сам вот не умру! Но когда-нибудь я должен умереть! Что же я скажу вам тогда, когда стану умирать истинно? Мне скучно будет повторять то, что я вам уже сказал!..

Михал спросил лекарей, насколько серьёзно болен Осман:

   – Я вижу, что он поправляется. Стало быть, его недуг несмертелен?..

Двое лекарей молчали, смущённые. Но третий решился и заговорил:

   – Нет, господин, не стану скрывать, это смертельная болезнь. Я не хочу лгать вам. Эта болезнь заключается в чрезмерном увеличении некоторых внутренних органов, ведающих мужской силой. Также при этой болезни портится кровь и внутренности размягчаются[321]321
  ...внутренности размягчаются... – Поданным некоторых хроник, возможно подумать, что Осман умер от гипертрофии предстательной железы, перешедшей в раковое заболевание.


[Закрыть]. Смерть бывает мучительной. Но мы сделаем всё для того, чтобы облегчить страдания султана Гази!..

«Я знал, что болезнь эта – смертельная! – думал Михал. – Это знает и Осман. Он не мог ошибиться! Он знает...» Далее не хотелось думать. Михал был моложе Османа, но понимал, что жизнь идёт под уклон, кончается. Умрёт Осман, бывший воплощением деятельной жизни Михала; умерли и ещё умрут многие сверстники Михала, сподвижники Османа. Умрёт и сам Михал... А не хотелось умирать!..

По приказанию лекарей привезли в особых кувшинах, в которых вода могла долго сохраняться, лечебную воду из горячих источников. В этой воде купали больного в большом глазурованном сосуде-корыте. Но всё же временное улучшение сменилось снова ухудшением. Османа мучили боли, волосы выпадали не только с головы, падали волосы бровей и ресниц...

   – Я теперь похож на каландара[322]322
  ...на каландара... – Каландар – бродячий дервиш, ведущий, подобно греческому салосу-юродивому, нарочито странный и даже аморальный образ жизни.


[Закрыть] – поющего дервиша, – Осман находил силы для шуток. – Но каландары нарочно бреют бороду, выбривают голову, выщипывают брови и ресницы; а я становлюсь каландаром без бритвы и щипцов!..

Теперь Осман зачастую не мог заснуть ночами от болей. Но он старался быть терпеливым, сдерживал стоны и развлекал себя долгими беседами с Михалом...

   – Видишь, – говорил Осман, – видишь, и я задолжал! А теперь вот пришло время расплаты! Каждый из людей – должник. Живёшь, порою даже и долго живёшь должником, но время платить, оно непременно наступает! Для каждого. Теперь это время расплаты пришло и для меня. А время моей жизни уходит... Я помню, мой отец Эртугрул любил говорить о времени...

Иногда Осман призывал к себе Мальхун и она молча сидела рядом с ним, лежащим. Все слова они сказали друг другу уже давно...

   – Михал, брат! – сказал Осман. – Следует послать за моими сыновьями. Ты тоже оставайся при мне. Осаду Бурсы пусть покамест возглавят мои зятья, Илери Алп и Ахмед Алп... И пусть никто не произносит излишних слов...

Послали за сыновьями Османа и они поторопились прибыть.

Осман велел приготовить баранину в глиняном горшке и приправить её обильно толчёными травами острыми; также приказал он подать сок винограда и яблоки...

У постели султана Гази собрались его сыновья. По настоянию Османа здесь же оставался и верный Михал...

   – Ешьте, – сказал Осман, чуть приподымая руку, словно бы хотел указать на поставленные кушанья. – Ешьте, а я уже не могу есть, не принимает моё нутро пищу. Скоро конец! Но я ещё могу говорить и буду говорить с вами. Но всё же сначала поешьте: я хочу видеть, как вы едите...

Осман полулежал на подушках, одетый в исподнее из белого мягкого полотна, поверх исподнего надет был лёгкий распашной халат. Все послушно принялись за еду. Осман разглядывал сыновей. Взгляд его то и дело останавливался на лицах Орхана и Алаэддина. Вот Орхан... Словно бы лицо Мальхун проглядывает в лице её первенца... карие глаза... светлое лицо... лицо болгарина-славянина... И Алаэддин таков... А сыновья Рабии Хатун – тюрки, красивые тюрки... Хамид, кажется, немного похож на Эртугрула... Осман напряг память; всплыл со дна памяти напряжённой смутный облик Эртугрула, каким помнил его Осман, каким был Эртугрул некогда, уже очень давно... Да, пожалуй, Хамид немного похож на деда... И никто из сыновей Орхана не носит по старинке войлочную шапку, у всех на головах тюрбаны, все срезали косы... Но именно теперь Осману жаль старых обычаев... Надобно быть мудрым; надобно понимать, как понимал отец Эртугрул, что время бывает разное, время приходит и время уходит... Теперь уходит время Османа и приходит время его сыновей...

Осман заговорил:

   – Сыновья! Хотел бы я видеть своим преемником Орхана. Согласны ли вы? – Теперь он не смотрел на лица своих сыновей, пальцы его то сжимались, то разжимались; он, должно быть, одолевал боль. Все молчали, чуя в своих сердцах жалость...

   – Что молчите? – спросил Осман, справившись с приступом боли. – Да я знаю, знаю, отчего вы молчите. Жалеете меня. Жалейте. Аллах милостивый подарил мне это счастье: никто из моих детей не ждёт, не хочет моей смерти!.. Но согласны ли вы с моим выбором наследника?

Заговорил Алаэддин:

   – Думаю, наш брат Орхан будет из всех нас лучшим! Он более всех нас пригоден для того, чтобы править и воевать...

   – А ты, Орхан, что скажешь о себе? – спросил отец.

   – Я не вправе сейчас говорить, но если моя судьба – править страной и быть полководцем, я исполню это как возможно хорошо...

Осман посмотрел на сыновей Рабии Хатун:

   – А вы, Савджи, Мелик, Чобан, Хамид, Пазарлу!.. – Он переводил взгляд с одного лица на другое и называл по имени каждого... – И вы – мои сыновья, и вас я люблю! Скажите мне, что думаете вы о моём выборе!..

И все пятеро – почти в один голос – сказали, что одобряют выбор, сделанный Османом...

   – Орхан! – сказал Савджи.

   – Орхан! – повторил Мелик.

   – Орхан!.. Орхан!.. Орхан!.. – дружно подтвердили Чобан, Хамид и Пазарлу...

   – Стало быть, Орхан, – подытожил отец Осман. – Помните, что вы согласились со мной. Не ссорьтесь друг с другом... – Осман сжал губы тёмные, запёкшиеся, и добавил: – Насколько это будет возможно...

И нам не известны никакие ссоры меж сыновьями Османа...

Он попросил воды. Все кинулись к большому кувшину... Осман остановил их:

   – Погодите! Не кидайтесь все разом. Случается в жизни так, что нужно действовать порознь... Пусть Михал нальёт мне воды. Пить я ещё могу...

Михал налил воду из кувшина в чашку. Он заметил, что у Османа дрожат руки и приблизив чашку к его губам, бережно напоил его водой... Капли воды оставались на губах Османа...

   – Сыновья! – снова начал он. – Я хочу, чтобы вы не обижали моего брата Михала! У меня больше нет родных братьев, они умерли. Но вы помните, что Куш Михал Гази – мой брат, хотя мы и родились у разных родителей; и наши отцы и наши матери не знали друг друга. Но я люблю Михала, как положено любить самого любимого брата; помните об этом, когда меня не станет! Никогда не наносите никаких обид Михалу и его потомкам!..

Это приказание Османа потомки его исполняли не всегда; но в неисполнении этого приказания не были они виновны, и не были виновны потомки Михала. А кто же был виновен? Время, одно лишь переменчивое время!..

   – Ещё скажу вам, сыновья! Помните, пешие воины – сила! Надобно заботиться о том, чтобы в войске были хорошие пехотинцы. Заботьтесь и о том, чтобы в ваших войсках всегда были не одни лишь тюрки, но и греки, и болгары, и сербы... Ведь все мы – османы! Ты прав, сын Орхан! И никогда не притесняйте наших подданных иноверных. Пусть они беспрепятственно исповедуют – каждый – свою веру. Лучшие христиане наших земель – греки, пусть греческое духовенство надзирает за всеми прочими христианами наших владений, за исполнением ими всех потребных обрядов. Но не забывайте и о правой вере. Всякий наш подданный, который захочет принять правую веру, должен свободно принимать правую веру. Христианских священнослужителей, если они станут таким нашим подданным препятствовать, следует наказывать строго, но не следует казнить!.. Пусть наши правоверные подданные и наши подданные-христиане живут в мире меж собою! И ещё помните: каково государство, таким должно быть и войско. Сильное государство – сильное войско. Государство людей разных вер и разных языков – и войско людей разных вер и разных языков. Но говорю вам снова и снова: помните о правой вере!.. Мы будем сильными, мы будем править долго, очень долго...

Орхан подумал, что, в сущности, отец хочет сказать о государстве османов следующее: когда-нибудь оно падёт! И едва Орхан подумал такое, как тотчас же отец посмотрел на него и произнёс слова, загадочные, быть может, для всех остальных, но понятные для Орхана:

   – Ничто не вечно и не может быть вечным! Вечен один лишь Аллах, вечно Его милосердие и вечно служение Ему!..

Затем Осман снова распределил тимары. Он приказал Михалу записывать это распределение по-гречески, а Орхану – на тюркском наречии. Осман назвал тимары своих сыновей, своих полководцев; не позабыл и воинов, которые отличались в битвах и походах...

   – А теперь я хочу сказать тебе, Орхан! Пусть Аллах дарует тебе победы в битвах. Поощряй справедливость и тем украшай землю. Возводи учёность в достоинство, чтоб утверждён был закон Аллаха! Утверждай правую веру!.. Похорони меня в Бурсе. Я знаю, Бурса непременно станет нашим городом. В этом нет у меня сомнений! Знаю я также, что в Бурсе есть у неверных большой храм, который они называют Манастир, купол этого храма блестит, как серебро. В этом храме должна быть устроена мечеть... А я... – голос прервался... – Слушай!.. Орхан!.. Будут соблазнять тебя, понуждать к непокорству Аллаху, но ты никогда не поддавайся! Помни, то, что не заповедано Аллахом, запретно для тебя; совершай лишь то, что дозволено Аллахом! Окружай себя мудрыми богословами, ведающими священное. Прежде чем совершить нечто, обдумай, как будешь вершить, да и стоит ли вершить. Будь милостив к тем, которые покорятся тебе. И не скупись на доброту и милосердие; раздавай их щедрыми горстями, обеими руками. Человек покоряется доброте охотно, а насилию – противится... Положи меня под серебряным куполом...

Осман вновь и вновь смотрел на своих сыновей... Взгляд его то и дело невольно останавливался на лице Орхана; и словно бы проглядывали сквозь это красивое мужское лицо давние черты юной Мальхун... Осман поморщился; он не хотел сейчас, перед смертью, отдавать предпочтение кому-либо их своих сыновей...

   – ...Справедливости... – бормотал он... – Справедливости... -Словно бы просил, молил Аллаха послать ему, Осману, это чувство справедливости...

Осман приподнялся с трудом и простёр руки к сыновьям, будто хотел обнять их всех... Сыновья подались к отцу, склонились... Руки его упали... На мгновение он закрыл глаза, но тотчас открыл вновь; проговорил тихо:

   – Я всё сказал вам. Прощайте. Пусть остаётся подле меня брат Михал и пусть Мальхун Хатун придёт ко мне...

Осман вновь закрыл глаза. Сыновья оставили его с Михалом, и очень скоро пришла и Мальхун. Осман лежал с закрытыми глазами. Тучная Мальхун Хатун села рядом, и во всех её движениях и жестах виделась мягкая и спокойная женская уверенность. Лёгким уверенным движением протянула она руку, взяла за руку Османа и крепко, ласково, безоглядно сжала его запястье... Тогда и Михал склонился и взял другую руку Османа, и удерживал его руку в своей руке...

Осман чуял обе эти руки, удерживавшие его в земной жизни. Было чувство, будто эти руки, мужская и женская, ведут его, всё его существо, уводят в юность, уже далеко... Мысли Османа были смутны...

Он знал, что он – икбалия – счастливый... Жизнь была хороша, но не хотелось умирать, хотелось ещё пожить... Чего не было в жизни? Он пытался понять, вспомнить... Полная свобода? Но разве она не бывает лишь в предсмертном воображении?.. Только в предсмертном воображении бывает свобода... Серебряная крыша... Неверные поставили новый купол на свою церковь, блестящий, как серебро... Там... лежать... под серебряным куполом... Думал... Что было в его жизни?.. Было детство, было ожидание, длинные дни... А затем?.. Было всё – всё равно! Всё равно – жить или умереть; всё равно – предадут или останутся верны... А после?.. Он старится, глаза его теперь готовы изливать слёзы... Он верит людям, а они любят его, почитают...

Он умер, но он не знал, что умер; так и не узнал... Он медленно ехал верхом на хорошем коне через весеннее поле... Маки в траве зелёной колыхались под ветерком... Бескрайнее маковое поле... Он отчего-то совсем свободен... Где он?.. Куда его путь?.. Ему всё равно... Потому что он свободен...

 
... На быстром коне я выезжаю куда хочу.
Когда одеты холмы утренним туманом белым.
 
 
Меня не сдержит ни сомнение, ни упрёк,
Не боюсь корителей, но позорить себя не дам.
 
 
А вы не знаете разве, что я таков:
Когда я сам завяжу узлы, то рублю их сам!
 
 
В стране постылой не удержит меня никто,
И смерть не удержит, потому что я уже бессмертен!
 
 
А вы не знаете, сколько ночей лихих я провёл без сна,
Склонял друзей своих весёлых к ночным пирам.
 
 
Я привык будить виноторговцев, когда хотел,
Я платил им цены, недоступные скупцам.
 
 
За каждый бурдюк, полный старого вина,
Что в наши кубки наливали мы по ночам,
 
 
И за утреннее вино – когда мы пьём его,
Пальцы музыкантши быстро бегают по струнам саза.
 
 
Чуть свет я подымаюсь и бужу друзей,
Когда ещё не время петь утренним птицам.
 
 
Когда ветер северный крепко держит поводья туч,
Я выезжаю навстречу утренним холодам.
 
 
Ретивый, послушный мне конь несёт меня,
Еду по холмам, бесстрашный и весёлый.
 
 
Я скачу с холма и выпрямляет шею конь,
Стройный конь, словно дерево стройное.
 
 
Я подгоняю его, он бежит всё быстрей,
И бег его лихой прибавляет лёгкость его костям...[323]323
  Из доисламской поэзии кочевых арабов. Перевод А.А. Долининой.


[Закрыть]
 

* * *

После смерти Османа, когда хоронили его, погребали, раздали большую милостыню-садака... Носилки с его телом, облачённым в погребальное одеяние, взяли на плечи сыновья его. Все воины хотели хотя бы недолго понести на плечах носилки с телом Османа. Эти носилки плыли над толпой. Многие люди подставляли свои крепкие плечи под эти носилки...

Осман сплотил народ вкруг себя, его сын-первенец Орхан укрепил государство; внук Османа, султан Мурад, создал империю. Потомки Османа, Мехмед Завоеватель и Сулейман Кануни – Законодатель – создали величие империи...[324]324
  Мехмед II Фатих (Завоеватель) правил с 1440 по 1445 г. Сулейман Кануни (Законодатель) – с 1520 по 1566 г.


[Закрыть]

* * *

Даты рождения и смерти Османа нет возможности установить в точности. Поэтому в трудах различных историков приводятся разные варианты. Рождение: 1258, или 1260. Начало самостоятельного правления: 1299, или 1281, или 1300. Смерть: 1326, или 1324, или 1323...

* * *

Продолжилась осада Бурсы, возглавляемая Орханом по-прежнему. Все понимали, что Бурса будет взята непременно! Это знали и осаждающие и осаждённые. Но осада всё длилась и длилась... И лишь после смерти Османа дело осады внезапно сдвинулось и пошло, как сдвигается с гор лавина снежная, ледяная, и летит, идёт безостановочно, неостановимо!..

   – Тело отца ещё не погребено! – сказал Орхан. – Следует как возможно быстрее, по обычаю положенному, похоронить его согласно его предсмертной воле. Поэтому – вперёд! Возьмём Бурсу!..

Орхан двинул простую пехоту – азабов. За ними пошли копьеносцы сильные... Всадники вооружены были луками, кинжалами и саблями... Это уже было хорошее послушное войско... Прежде много раз бросал Орхан всадников на штурм Бурсы, но осаждённые отбивали эти атаки. Теперь он помнил слова отца о пехоте и двинул пеших воинов яя, которыми командовал Джандарлы кара Халиль. Эти пехотинцы носили белые шапки. Вскоре явились в Биледжике мастерские, где выделывались такие шапки для пехотинцев...

Христианские воины Орхана – мартолосы и войнуки – работали, словно крылатые духи! Крепость окружили валом и рвом. Покрывшись щитами, обступили стены, подкопали стены ломами и заступами. И сделав много таких подкопов, уничтожили они основания стен, затем натащили сухих деревьев срубленных и подожгли... Стены рушились... Керамические шаровидные сосуды, начиненные горючей смесью, забрасывались далеко в крепость посредством баллист – манджаныков... Гарнизон крепости погиб почти весь. Жители размахивали белыми полотнищами, моля о милосердии... Бурса сдалась...

Орхан приказал не притеснять жителей Бурсы и не трогать их имущество:

   – Кто возьмёт хотя бы соломинку из их домов, будет наказан сурово! – предупредил Орхан.

Но оставшаяся казна владетеля и многое из уцелевшего имущества его приближенных, покинувших город, досталось осаждавшим. Орхан распорядился наделить воинов добычей, он входил во все мелочи. Главной его задачей было: чтобы уцелели и не были ограблены жители, и чтобы воины всегда знали, что они рискуют своими жизнями не напрасно!..

В городе, прямо на улицах, Орхан видел много мёртвых тел. Но эти люди погибли не от мечей и стрел, они умерли от голода, который давно уже терзал осаждённых...

Родилось мощное войске османов, позднее ещё укреплённое «ени чары» – пехотой, куда вошли юноши христианских подданных османов, воспитанные в правой вере... То самое войско славное, о коем многие писали, как писал француз Бертран де ла Брокьер: