Текст книги "Хей, Осман!"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

   – Как отдал, так и отниму! – говаривал Осман...

Крестьяне, греки, болгары, только того и хотели, чтобы попасть под руку Османова правления. Ведь попасть под его правление означало свободу от крепи, от крепостной зависимости, от произвола и безмерных поборов болгарских и греческих правителей. Быть свободными, отделываться малыми налогами для этого самого «кормления», содержания Османовых воинов, – чего же лучше!..

Вкруг Османа – отряды, предводительствуемые его сподвижниками. На конях, убранных богато, разъезжают: Конур-алп, Хасан-алп, Торгуд-алп, Акбаш Махмуд-алп, Саксун-алп, Айхуд-алп, Самса-чауш, Су Гюмюш-чауш, Солмуш-чауш, Суламыш-чауш, Абдурахман-гази, Акджа Коджа, Кара-Мурсал, Каратегин, Таргал, Караоглан...[268]268
  ...Конур-алп (Конур Алп) и др...- Реальные исторические лица, сподвижники Османа. С их именами связаны названия многих населенных пунктов в современной Турции.


[Закрыть]

Молодой имам записал Османов закон о тимарах:

«Я жалую тимары и я же могу их отнимать. Но без надлежащих на то причин, не следует лишать тимаров. Я могу распорядиться, чтобы после смерти гази тимар достался его сыну. Если сын этот не достиг ещё совершенных для воинского дела годов, то в походы ходят ближние приближенные его отца. Так я повелел». И потом записи эти перенесены были Ашыком-пашой-заде в его «Османову историю» – «Теварих-и Ал-и Осман»...

Воины Османовы скачут на добрых конях. Ветерок вздымает на древках пучки волос конских, солнце озаряет золочёные шары... Дервиши идут за всадниками, одежды – джалун – развеваются... Холодает, надевают воины джуббе стёганые... Большие глиняные барабаны прикреплены у поясов – дюмбелеки... Ого! Бам-бам – гремят... Ясавулы – гонцы-посыльные – взад и вперёд разъезжают...

   – Мерхаба, аркадашлер! – выкрикивает Осман. – Мерхаба, аскерлер! – Привет вам, друзья мои! Привет вам, воины мои!..

Алемдары несут, вздымают стяги – алемы. Едут алпы – герои, бывалые воины. После битвенных дел слушают пение ашиков-певцов...

Воины отправляются на охоту. Пускают соколов ловчих. Множество дичи добывают. Уток, гусей, зайцев солят, коптят, впрок заготовляют... Навстречу войску охотников движутся бедняки. Осман приказал отдавать беднякам часть охотничьей добычи...

Утром выезжает Осман – несётся ему со всех сторон:

   – Сабах хайыр олсун! – Да будет утро благоприятным!

   – Ийи сабах! – Утро доброе!

Вечером желают доброго вечера. Ближе к ночи, доброй ночи желают.

Осман едет не спесиво. На все приветствия ответствует по-доброму:

   – Гюле гюле гидиниз! – Идите смеясь! – Доброго пути!..

Но не только смеяться предстоит воинам Османа. Непрерывно думает Осман о своём войске. Самым лучшим, самым сильным как сделать войско? Собирает Осман новые отряды; то будут алпы-ботуры – тяжеловооружённые конники, облачённые в броню тяжёлую. Такие воины есть у франков, но и у Османа будут не хуже!..

Конечно, много убитых кругом. Лошади убитые, мужчины убитые, дети убитые валяются тут же. Девки с распоротыми животами. Повисает тяжко дух загнивающей крови... Но Осман ведь знает, что это такое. Некогда давно пояснил ему Барыс. Это всего лишь жизнь, просто жизнь! Это жизнью пахнет!.. А поди пожалей кое-кого! Живо тебе самому срубят голову, детям головы расшибут о камни, жёнам и дочерям вспорют животы... Но уж нет! Пусть этакой жизнью враги мои запахнут, а не я!.. Да и что задумываться о крови проливающейся?! Смысла нет. Сегодня кровью гниющей пахнет жизнь, а завтра – только ноздри раздувай – тяни аромат розы!..

Люди Османа рвутся в бой. А он скуп на слова, не обещает ничего понапрасну, не кидает на ветер посулы. Только усмехнётся в усы, да крикнет зычно перед боем:

   – Сабыр аджыдыр, амма сону сары алтын! – Терпеть горько, зато потом – золото жёлтое!..

Люди любят, обожают Османа; он им – вождь, он им – отец, брат; он – судья справедливый; он – самый храбрый; он – обо всех подумает, обо всех позаботится...

В мирные дни, седмицы, месяцы ждал народ. Ждали мужи и юноши; ждали, ждали, когда возможно будет опоясаться поясами с оружием, оседлать хороших коней... Ждали женщины и девицы; ждали, когда уйдут в битву отцы, братья, мужья жён своих, сыновья; уйдут и воротятся, ведя в поводу нагруженных коней, верблюдов, ослов, нагруженных тюками, вьюками... Женщины хвалились друг перед дружкой доблестью, храбростью своих мужчин... Вот наскакали гонцы, посланные Османа, вот гикают, выкликают зычно:

   – ...Каждый, кто хочет воевать!.. Каждый, кто хочет воевать!.. Каждый, кто хочет воевать!..

Все хотят воевать, у всех довольно силы и смелости! Все сбираются вооружённые к Осману, вождю, предводителю... Все навыкли биться, и на конях, и пешими...

Караджа Хисар – взят Османом. Владения прежних приятелей Османа – Эски Шехир и Инёню – взяты Османом.

Осман чует себя вещим воином, он давно уже – алашик – вещий воин, знающий. Остановиться, вернуться к прежней, давней уже, отдалившейся жизни; к такой жизни, какая была при отце Эртугруле, уже невозможно. Уже все в окрестностях, вокруг владений людей Османа, ждут, выжидают, гадают: когда ударят Османовы воины, а не ударить ли самим, первыми, а не покориться ли первыми, или и вовсе не покоряться... Ждут, гадают, выжидают...

Осман решает дела на военных советах, созывает своих полководцев; но все они знают, что Осман – вождь, предводитель; слово Османа – конец и закон...

   – Надо бить, покамест владетели окрестных мест не опомнятся! – говорит Гюндюз.

   – Нет, – решил Осман. – Нам не для чего разорять земли, которые всё равно будут принадлежать нам! Теперь наша цель – Биледжик, Герминяский бейлик – наша цель. А люди, жители, должны верить нам. В Ыладже, подле Эски Шехира, пусть каждую седмицу будет базарный, торговый день. Пусть все приходят и приезжают. Какой бы веры ни были торговцы и покупатели, никому никто не должен чинить обиды...

Один случай запомнился всем. Греческий торговец гончарным товаром привёз на базар в Ыладжу посуду. Гермиянец-тюрк стал задирать его и пытался взять несколько кувшинов без платы...

   – Здесь владения тюрок! – кричал гермиянец.

   – Здесь владения Османа!..

   – Здесь владения Османа!.. – загомонили кругом.

Кто-то уже звал стражников базарных, поставленных по Османову приказу. И случилось так, что Осман как раз объезжал сам базарную площадь. Кинулись к нему за правосудием. Он приказал отколотить тюрка палками, а греку вернул товар, взятый беззаконно. По приказу Османа объявляли повсюду, что никто из неверных не будет притесняться правоверными. Все зажили в спокойствии и уверенности. Гречанки торговали и покупали на базаре в Ыладже и никто не осмеливался обидеть одинокую женщину!..

Куш Михал всегда обретался рядом с вождём Османом, как самый верный, ближний ортак. Вместе частенько объезжали окрестности крепостей. Куш Михал показывал Осману много развалин древних крепостей. Меж каменных колонн, полуобрушенных, вырастала трава, дети-пастухи гоняли коз...

   – Эх, виранлык, виранлык – руины-развалины! – приговаривал Осман. – Сколько в этих землях, в моих землях, сколько этих развалин! Но красивые развалины, красивые...

Куш Михал рассказывал всё, что знал об этих руинах, что слышал от своего отца; рассказывал, какие это древние руины, какой они далёкой, немыслимой почти древности... О государствах древних рассказывал Куш Михал, и произносил именования городов: Афина, Спарта, Фивы, Колонны, Коринфос; и Рим, Рим, Рим, Рома-Рим!..

   – Греки-византийцы подхватили павшее Римское государство, продолжили его бытие, и оттого и зовут себя ромеями – римлянами... – говорил Михал...

Осман слушал, молчал, думал о своей державе, которая будет великой и славной; не такой, как Византия, а такой, как Рома – Рим!..

Но молчал теперь об этом. Потому что пришло время дел, а не слов!..

Осман велел Михалу рассказывать маленькому Орхану о древних державах...

После сына-первенца Мальхун родила Осману трёх дочерей. Их также учили читать и писать; они вырастали красавицами, росли в неге и в холе, как и подобает царевнам. А когда достигали дочери возраста цветущего четырнадцати лет, Осман отдавал их замуж за сыновей полководцев своих, справляя пышные свадьбы. Свадьбы дочерей Османа и Мальхун были радостными праздниками для всех подданных Османа. А в год свадьбы старшей дочери родился младший сын Османа и Мальхун, ему дали имя красивое – Алаэддин...

Мать Османа словно бы лишилась разума. Она по– прежнему жила в становище; Осман приказал окружить её бережением и почётом, подобающим матери правителя. Однако наезжал он к ней изредка, да и она не всегда узнавала его; бормотала какие-то заклинания, заговаривалась... Однажды Осман привёз в становище трёх своих дочерей, тогда ещё малых девочек, не отроковиц... В тот день мать узнавала его. Он ввёл нарядных девочек в юрту. Она приняла внучек ласково, угощала сладостями, улыбалась губами сморщенными, рот её немного запал, уже недоставало нескольких зубов; иначе она всё ещё была крепка – истинная дочь тюрок кочевых! Она приготовила в подарок внучкам тряпичных кукол больших; сама смастерила их и сшила для этих кукол яркие наряды, вышила золотыми нитями, расшила жемчужными зёрнами... Живые лица девочек просияли улыбками белозубыми... Так уж выдалось, что сыновья Османа и Мальхун вышли видом своим в мать, а дочери – в отца, черноглазые, черноволосые... Но после Осман узнал, что когда он увёз девочек, его старая мать горько рыдала, повторяя беспрестанно:

   – Нет!.. Нет!.. Нет!..

Тогда Осман понял, что мать не настолько безумна. Внучки напомнили ей дочерей её, умерших в детстве своём... Осман понял, что ей больно было бы видеть внучек, и потому не привозил их более в становище. Вскоре мать заболела и слегла. Она страдала от лихорадки и сильных болей в животе. Снадобья и растирания не помогали. Осман приехал и оставался подле неё. Она перестала узнавать сына и умерла, так и не придя в память. Погребение её было торжественным. Спустя год после её смерти родилась последняя дочь Османа и Мальхун. Эту четвертую дочь он любил более прочих своих дочерей. Она сделалась супругой Конура-алпа, тогда уже очень немолодого Османова полководца, нежно её любившего и окружавшего её роскошью, подобной роскоши, коей были окружены франкские принцессы. Внук Османа от этой дочери взял в жены старшую внучку Куш Михала. Одним из их потомков явился Джеляль Баяр, сподвижник Ататюрка[269]269
  ...Ататюрка... – Мустафа Кемаль Ататюрк (1881-1938) – руководитель национально-освободительного движения в борьбе с греческой агрессией; реформатор, первый президент Турецкой республики. В частности, Ататюрк ввел латинский алфавит вместо арабской графики, провел ряд реформ, поставивших Турцию в один ряд с государствами Европы.


[Закрыть], возглавивший в 1945 году демократическую партию Турецкой республики... Джеляль Баяр был пламенным оратором, собиравшим многотысячные митинги; на фотографиях ясно видны его густые брови, чуть заострённый нос и пылкий взор умных глаз под стёклами очков...

В Караджа Хисаре построен был дворец; там теперь жила семья Османа. В кругу своей семьи он окружён был истинным обожанием жены и детей. С ними он бывал весел, боролся с сыновьями и давал маленькому Алаэддину победить отца; бегал наперегонки с младшими детьми, посадив на плечи малышку; самолично учил юного Орхана воинским искусствам; любил беседовать со старшим сыном и радовался его успехам в науках:

   – Ты будешь истинным правителем, Орхан, учёным, вещим!..

   – ...Таким, как ты, отец! Таким, как ты, справедливым и смелым! – отвечал сын воодушевлённо и глядя на отца взором чистым, блистающим восторгом...

Волосы Орхана уже были заплетены в косы – воинский стародавний убор...

Мальхун, полнотелая, гордая своей цветущей зрелостью красавица, правила домом, была тверда и мудра; дети слушались её и любили мать любовью нежной и верной. Отец её умер счастливым, видя дочь и внуков счастливыми...

* * *

Осман сказал Куш Михалу:

   – Тебе не кажется, что пора подымать людей в новый поход? Я уже знаю, куда поведём воинов. На крепость Тараклы Йениджеси![270]270
  ...Тараклы Йениджеси... – Крепость в Анадоле.


[Закрыть] Что? Хорошо, ладно я надумал?..

Осман спрашивал искренне, без тени лукавства. Михал также отвечал с искренностью:

   – Ладно ты надумал, но я думаю, не следует идти прямо на Тараклы Йениджеси. Надо повести людей через Соркун, Сару Кая и Биш Таш. А в Мудурни вольются в войско молодцы Самса Чавуша и его брата Сюлемиша...[271]271
  Мудурни – поселение в северо-западной части Анадола. Сару Кая – крепость.


[Закрыть]

   – Сакарью будем переходить близ Биш Таша?

   – Там хороший брод?

   – Там худой брод, а в других местах ещё хуже... – сказал Осман как-то равнодушно.

Михал не возразил, молчал.

   – Нам надобно идти вперёд, а не дожидаться хорошего брода, – продолжил свою речь Осман. – Путь наш – вперёд, а не туда, где нарочно для нашего прохода понастроены мосты! Многие – за нас, но многие – и против нас. Гарезлии – те, что злоумышляют против нас, много таких. И даавет – приглашение – не нужно им для того, чтобы нас истребить. Мы всегда начеку. Пусть никто не полагает, будто нас возможно застать врасплох, будто мы побежим, как бабы перепуганные, вопя что есть силы: «Вай-бана! – Беда со мной!»...

Осман говорил и чуял, как слушает его слова Куш Михал... «Но я разве для него говорю? Разве для себя говорю? Разве я что умное говорю? Слова говорю... Ничего потаённого не открываю Михалу... А он-то о чём думает?.. Все – каждый – о чём думает?.. Никаких тайн, потайностей никаких не существует! Все знают всё! Только не все могут...»

Подле Биш Таша видели, каков брод. Вода в Сакарье бурлила, пенилась мутно. Осман не раздумывал много, пришпорил коня и пустился вперёд...

Вокруг зазвучали клики ободрительные: Хей! Хей! Вперёд! Аллах защищает правоверных!..

   – Вперёд! Святой Георгий с нами!.. – закричали греки, подначальные Куш Михалу...

Осман услышал ясно эти возгласы и, не раздумывая, заорал, перекрывая, перезвучивая все голоса:

   – Хе-эй!.. Хей!.. Я, Осман Гази, с вами! Я со всеми вами!.. Я – ваш вождь! Вперёд, за мной!..

Все послали коней в воду. Перешли реку и никто не потонул. Соединились с молодцами Самса Чавуша и дошли до Соркуна. Тамошние греки были за Османа, крестьяне. Многие присоединились к воинам Османа. Захватили Гёйнюк, взяли Тараклы Йениджеси. Куш Михал пригласил Османа и ближних Османовых приближенных к себе в Харман Кая. Там пировали хорошо, потом Осман повёз Михала в Караджа Хисар и продолжили пиршество во дворце Османа. Так было.

Осман отдал строгий приказ: в рабство не обращать никого!

   – Добыча – это добыча, взятая с бою! А люди покорённых крепостей не могут быть обращены в рабство. Люди Османовых земель – не рабы!..

Тогда же случилась первая ссора Османа с Эдебали. До той поры Осман стремился поддерживать с Эдебали добрые отношения. Люди Эдебали сражались в войске Османа. Осман оказывал Эдебали почтение. Но теперь Эдебали спросил сердито:

   – В какие игры ты играешь со всеми этими неверными? Скоро они влезут на маковку твоей головы, а ты преклонишься перед ними, упадёшь ниц и примешься лизать им ноги!.. И всё это вместо того, чтобы показать им, кто хозяин на земле!..

Осман выслушал слова Эдебали и сделал вид, будто не услышал ничего для себя обидного, оскорбительного. Отвечал спокойно:

   – Мы, тюрки, пришли в эти земли пришельцами, чужими. Когда пришли мы, здесь уже люди жили. И многие из этих людей приняли нас хорошо, как добрых соседей. Будет справедливо, если и мы соблюдём законы добрососедства и будем делать добро этим людям...[272]272
  ...добро этим людям... - Слова Османа из хроники Нешри.


[Закрыть]

Этот спор произошёл при Гюндюзе, и при Михале, и другие приближенные Османовы были. И Эдебали понял после Османовых слов, что люди слушают Османа и готовы за Османом идти. Тогда Эдебали замолчал и обдумывал своё...

В конце тринадцатого века взяли Кёпрю Хисар и Биледжик.

Перед самым походом на Биледжик, когда Осман уже говорил Гюндюзу и Михалу:

   – Подходит черёд Биледжика!

И вот тогда-то дошли вести плохие из становища... Осман уже не так много думал о прежней жизни, о той жизни, какою жил отец Эртугрул. Та жизнь будто и отдалилась совсем. Осману давно уже казалось, что совсем немного остаётся людей, живущих жизнью кочевников-пастухов... И вот дошли вести. Тундар мутил людей. Говорил Тундар, что все затеи Османовы завершатся гибелью тюрок:

   – Нас мало! Неверных куда больше. Придёт время и они просто-напросто затопят нас, как воды большой реки затопляют берег!.. Надо возвращаться к прежней жизни...

Ему возражали, говорили, что вернуться к прежней жизни уже нет возможности:

   – Как вернуться? Люди вкусили сладкой жизни, сделались большими горожанами! Теперь они свысока глядят на простых пастухов!..

   – Да, – вынужден был признать старый Тундар, – это так, это правда. Но тогда мы должны, пока не поздно, вернуться далеко, в степи, где жили и пасли свои стада предки наши. Я уведу всех, кто захочет идти за мной...

Осман узнал, что Тундар собирает людей; появились у Тундара сторонники, появились и юноши, которых взманило грядущее путешествие в далёкие дали... Осману многие пересказывали, что происходит в становище. Но никто не видел Османа взволнованным, встревоженным. Он спокойно выслушивал все речи о действиях Тундара и казался даже и беспечным. Но ведь все знали, что Осман на самом деле вовсе не беспечен. Он устроил для воинов большой пир в Инджир Пынаре, затем ещё один пир в Кёюн Пынаре. Затем приказал готовить роскошное огромное пиршество в Чакыр Пынаре...[273]273
  ...в Чакыр Пынаре... – Чакыр Пынар – река и долина в окрестностях Биледжика.


[Закрыть]

Когда близилась к концу подготовка угощения и веселья, Осман велел своему старшему сыну Орхану отправиться в становище и пригласить Тундара в Чакыр Пынар... Узнав о таком повелении Орхану, Мальхун сделалась бледна и приложила руку к сердцу. Осман посылал первенца к мятежникам. Но она не посмела возражать мужу, отговаривать его от его решения... Орхан же был рад. Он ехал как посол своего отца, ехал во главе отряда отборных воинов... Осман очень хотел послать вместе с сыном Михала, для охраны; но твёрдо решил не делать этого, потому что Тундар должен был видеть доверие к нему Османа. Послать сына-первенца – может ли быть доверие большее? Нет!..

Юный Орхан возвратился живым и здоровым. Он не был посвящён в намерения своего отца, да Осман и сам лишь смутно прозревал свои намерения; и сам не знал, что хочет сделать, как поступит... Орхан передал своему двоюродному деду приглашение в Чакыр Пынар... Осман всегда учил сына:

   – Будь начеку. Не расставайся с оружием, спи чутко. Будь начеку даже с братом, даже с возлюбленной красавицей. Ты никого не унизишь своей подозрительностью, не тревожься. Быть начеку – свойство и долг истинного воина...

И посылая Орхана в становище, Осман говорил:

   – Ты знаешь, какие слухи разносятся о моём дяде Тундаре. Будь начеку. Ты отправляешься в такое место, где живут противники дел твоего отца...

Осман знал, что сын хорошо научен и вовсе не глуп, а напротив – умён. И всё же сердце Османа ускоряло в тревоге биение своё...

Тундар спросил внучатого племянника:

   – Что ты думаешь, Орхан, о своём отце? Для чего он зовёт меня?

   – Я думаю, – отвечал Орхан честно, – что мой отец желал бы услышать из твоих уст слова о твоих замыслах...

   – А ты знаешь мои замыслы?

   – Я знаю то, что о них говорят...

   – Твой отец сделал мне страшное зло...

   – Я не должен слушать дурное о моём отце, – сказал Орхан серьёзно. – Видишь, я замыкаю слух... – И он приложил ладони к ушам нарочно, затем опустил руки на колени...

   – Ты добрый, хороший сын, – произнёс Тундар задумчиво...

   – Говорят, ты задумал увести людей в далёкие степи, где они будут жить в юртах. Я тебе честно говорю, я с тобой не пойду. И я полагаю, что многие не пойдут с тобой. А те, которые пойдут, что ж, пусть идут! Отец не станет препятствовать тебе. Так я думаю...

Тундар и Орхан приехали, чуть не рука об руку, в Чакыр Пынар. Люди Тундара поставили юрту парадную. Осман почтительно приветствовал дядю. Но при виде сына– первенца, весёлого, здорового, юношески радостного, Осману захотелось броситься к Орхану, прижать его голову к своей груди... Осман видел внутренним взором, взором своей души, как бросается к сыну, спешившемуся с коня доброго, обнимает отрока за плечи, прижимает его голову к своей груди... Но на самом деле, въяве, он лишь махнул сыну рукой, чуть вскинув ладонь, сделал движение головой, выдвинув подбородок; улыбнулся, немного прищурившись...

На пир явился Тундар в одежде, украшенной золотыми бляхами и драгоценными камнями. Осман первым сделал шаг навстречу дяде и громко произнёс такие слова:

   – Никто не упрекнёт меня в непочтительности к старшему родичу! – И проговорив такие свои слова, он наклонился и поцеловал тыльную сторону правой ладони Тундара... Все пошумливали, не знали, что и думать... Тундар сидел на почётном месте...

Осман подал знак, пир начался. Заиграли музыканты, задудели в дудки, застучали в бубны... Поставлено было жареное мясо – ягнятина – грудами, запахло острыми пряными приправами... Кучи орехов, гранаты... На пирах Османовых редко подавали ракы – виноградную водку. Но если уж подавали, то веселье разгоралось буйно!..

Осман, как это обычно велось у него, не мешал общему веселью:

   – Я, – говаривал он, – вождь ваш на поле битвенном! А в песнях да плясках вы свободны. Пусть душа каждого гуляет в буйном веселье!..

Так было и сейчас. Воины пели, плясали, утаптывали землю в плясках буйных. А и без того земля была твёрдая... Осман сидел подле Тундара. Орхан плясал с другими отроками и юношами... Тундар и Осман пили ракы – чашу за чашей. Обоим казалось, будто на этом пиру им непременно нужно напиться, напиться до помутнения сознания... И глушили ракы, глушили... Уже обоим чудилось, казалось, что случится, произойдёт нечто ужасное... Вот сейчас случится, вот сейчас произойдёт... И чем больше ракы вливали в горло, тем более чувствовал, чуял каждый, что вот ведь обязан, должен, должен сотворить нечто ужасное... И уже обоим хотелось, страстно хотелось, желалось, чтобы то, чему суждено случиться, случилось бы поскорее, скорее, скорее!..

Тундар поднялся, бросил с размаху чашу золотую оземь. Громким гласом кочевника, чьи корни – в степях бескрайних, закричал:

   – Приходит конец тюркам! Пропали наши головы! Всех погубит Осман. Кинутся на нас греки, болгары, франки... Все неверные кинутся на нас и растопчут, погубят, погубят нас!.. Бегите, люди. Тюрки, бегите, спасайтесь! Вернёмся назад, в степи наших предков!.. Смотрите на Османа, он детей моих погубил; так и вас погубит он!..

Многие приостановили свои плясовые прыжки... Вскоре, очень быстро, никто уже не плясал, смолкла игра музыкантов...

Осман чуял, чувствовал, что должен как возможно скорее сотворить то, что должен сотворить. Полётно-птичье, будто мах крыла сокольего, порхнуло в сознании: «Ох! Скорее бы!..» Глядя прямо вперёд и не видя Тундарова лица, а только пёструю ткань плотную одежды, Осман выхватил нож из ножен на поясе и резко, сильно, верно замахнулся и ударил...

Тундар начал заваливаться назад... Грудь зажгло, рот мгновенно заполнился кровью горячей... Тундару вдруг почудилось, будто он и не умирает, а снова чудом каким-то сделался малым дитятей... Эртугрул, старший брат, несёт его на закорках... Катыш курута – творога сушёного, твёрдого – зажат в кулачке ребяческом Тундара... Старший брат, Эртугрул, опасность, страх... Отчего опасность?.. Эртугрул... угроза... Отчего угроза, отчего?.. А вот!.. А нет, не напрасно чуял опасность, угрозу чуял... Пришло!.. Сын Эртугрула... Смерть...

Тундар упал, рухнул вниз лицом на ковёр... Острие Османова ножа поясного – в его груди... Осман, сын Эртугрула... Смерть...

Вдруг прояснилось перед глазами хмельного Османа.

   – Играйте! – криком приказал музыкантам. И повторил криком: – Играйте!..

И музыканты задудели, застучали, пальцы побежали по струнам, щипля, дёргая...

   – Пляшите! – крикнул Осман. – Все пляшите!..

И сам удивился тому, что многое множество ног, обутых в сапоги воинские, тотчас, по его слову, принялось плясать, топать, дробить подошвами твёрдыми...

Осман сел на ковёр, поодаль от мёртвого тела. Никто не осмеливался убрать убитого Тундара. Осман вдруг сделался трезв, но никаких мыслей не было. Ладонь подбежавшего Орхана легла на плечо отцово...

   – Отец... отец... – тихо приговаривал сын. – Я с тобой. Ты не думай, я с тобой...

   – Знаю, – бросил отец коротко. Сын не отходил от него.

   – Уберите, – сказал Осман спокойно, равнодушно, кивнув на мёртвое тело. И не глядя на сына, приподнял правую свою руку, перехватил ладонь Орхана, потискал...

Тундара похоронили при дороге, идущей из Чакыр Пынара в Кёпрю Хисар...

«Собачьи дети, – думал Осман беззлобно о людях... – Эх, собачьи дети... Слушаются меня. Я сумел этого добиться. Орхану будет легче; все уже будут знать, что его нужно слушаться, потому что он – мой сын. А внук мой будет уже сыном Орхана и внуком Османа! Да, им будет легче. Только бы не вышли безмозглые слабаки; тогда ничто им не поможет; и после скажут: был, мол, Осман, да никого не оставил после себя!.. Но я думаю, так не будет...»

* * *

Куш Михал уведомил Османа о своей поездке в царство болгар.

   – Что? – спросил Осман. – Хочешь разыскать родных матери?

   – В Харман Кая приехал посланный от родича моей покойной матери. Этот родич – её двоюродный брат, он владеет обширной областью, именуемой Крын, имя его – Элтимир. Он приглашает меня навестить его владения...

   – Должно быть, прежде он никогда не давал о себе знать?

   – Так и есть! Я полагаю, он услышал обо мне, когда сделались на слуху твои походы и завоевания. Наверное, хочет поболе узнать о тебе, для того и объявился, для того и зовёт меня. Я прошу у тебя дозволения ехать.

   – Ты свободен, можешь ехать, куда пожелаешь. Ты – мой ортак, а не раб, не прислужник.

   – Близкие родные матери умерли, это дальний родич, я могу и не ехать к нему...

   – Ты хочешь угадать, что я думаю о твоей поездке? Или ты боишься меня, моего гнева? Или ты думаешь, я подозреваю тебя в измене? Я могу подозревать, будто бы ты способен строить козни, пойти против меня? Ты обо мне такое думаешь?

Михал потупился, затем сказал решительно:

   – Да, я и вправду немного боюсь тебя. А как может быть иначе? Я боюсь тебя, потому что ты велик, величие пугает. Я знаю: ты велик, а я – нет. Я понимаю, что я не равен тебе, и никто не равен. Но я не хочу, чтобы ты полагал, будто я заискиваю перед тобой. Я хотел бы разведать, что происходит на болгарских землях, но не потому что я заискиваю, пресмыкаюсь перед тобой.

   – Михал, друг, не надо произносить столько слов! Я верю тебе. Поезжай спокойно...

Куш Михал быстрыми шагами приблизился и, склонившись, поцеловал руку Османа...

Наедине с собою Осман думал: «Честный малый! Он и вправду боится меня. Да он и себя боится; ему чудится, будто он способен участвовать в заговоре против меня! А другие и не задумываются над подобным возможным будущим... А я ведь люблю Куш Михала. Люблю, как брата любят, как сына люблю. Но разве я удивлюсь, если меня предадут? Кто бы ни собрался предать меня, я не удивлюсь! Эх! А сколько ещё народа пропадёт, а сколько обогатится, а сколько...» Ему вдруг сделалось смешно и он засмеялся громко...

Куш Михал возвратился спустя три месяца. И тотчас отправил гонца к Осману в Караджа Хисар. Гонец привёз письмо на тюркском наречии; в письме Михал просил дозволения приехать... Ответ написал Орхан со слов отца. Осман передавал Михалу, что приедет сам...

В Харман Кая, в доме Михала, сидели Осман и Михал за трапезой дружеской.

   – Да что же ты дёргаешься, будто рыбина в сковороде! – Осман напускал на себя досадливый и сердитый вид. – Я, может, и великий, но я ещё не настолько бездушный, чтобы не ценить верность и дружбу искреннюю!.. Давай, рассказывай, как там, в болгарских землях. Что там поделывают монголы? Каково болгарам под ними?..

Михал принялся рассказывать. Собственно, Осману было известно, что монголы уже давно распоряжаются в болгарских землях. Хан Ногай поставил царём Смилеца[274]274
  ...Смилеца... - Царь Смилец правил Болгарским царством с 1292 по 1298 г.


[Закрыть], владетеля многих болгарских земель, от Сливена до Копсиса. Но Михал поведал кое-что, о чём не знал Осман. Да вышло, что Осман и о многом не знал. Женою Смилеца была дочь византийского севастократора Константина, брата императора Михаила Палеолога. Тем не менее, Смилец уже успел повоевать с Византией, был побеждён военачальником Михаилом Траханиотом и едва сумел заключить мир, благодаря заступничеству тестя. Старшая дочь Смилеца, Теодора, выдана была замуж за сербского царевича, сына Стефана Милутина. Элтимир, влиятельный при дворе, возглавлял посольство, которое торжественно доставило болгарскую царевну в Сербское царство...

Осман слушал с любопытством; полулежал на ковре, подперев щёку ладонью, и посматривал зорко и щурясь, на Михала...

   – Ну, много ты мне нового открыл...

   – Элтимир много расспрашивал о тебе. Я, конечно, тебя восхвалял. Предлагать, так ничего не предлагал; ничего не говорил, не загадывал, ни о союзе с тобой, ни о союзе против тебя...

   – Хорошо, – откликнулся Осман задумчиво, явственно услаждаясь покоем и беседой занятной... – Хорошо, – повторил Осман. – Только я одного не могу понять, отчего ты грустный возвратился? Что такое приключилось с тобой? К союзу против меня ведь не склоняли тебя. Или родич Элтимир принял тебя худо?

Михал расслышал в голосе Османа дружескую насмешку. В сущности, Михалу нравилось, когда Осман дурачился. Но теперь Михал не поддержал, не подхватил Османову насмешку-посмешность. Сидел Михал у стола, насупившись немного, и виделся Осману рассеянным, задумчивым. А на усмешку Османа ответил Михал хмуростью, раздосадованностью даже...

   – Что с тобой, приятель? – Осман приподнялся, вытянул шею к Михалу. – Я ведь над тобой не насмехаюсь, ты не подумай чего худого обо мне! Я тебе всегда заступник и помощник. Что сделалось, говори? Прямо говори, не увиливай. Я приказываю тебе говорить...

   – Да это простое дело, не воинское, не державное, – отвечал Михал с неохотой.

   – Ты говори. Просто говори, не тяни.

Михал понял, что говорить, открываться всё же придётся. Не хотелось ему, боялся показаться смешным, а пуще боялся услышать от Османа жестокие слова о невозможности исполнения Михалова желания...

И вот что рассказал Куш Михал Осману.

Элтимир хорошо принимал юного родича и повёз его в стольный город Велико Тырново. Там, на богослужении в церкви соборной, Михал увидал истинный цветник юных и прелестных девушек. Смущённый и робкий вступил он на двор церковный, мощённый тёсаными камнями ровными. Церковь была выстроена большая, да ещё две колокольни высокие с четырьмя колоколами. В окнах церкви вставлены были цветные стекла. Михал поднялся по мраморным ступеням к высокой двери. Ему казалось, что в новом плаще из тяжёлого шелка, на самый последний византийский манер, глядится он неуклюже. Небось, все уже заметили его и посмеиваются, подумывают: из какой дали далёкой, из какой чащобы приехал в стольный город этакой дикарь!.. На паперти сидели нищие. Женщины кутались в одежды верхние с оторочкой меховой. Михал шагал, опустив голову, и приметил тотчас маленькие женские ножки в изящных разузоренных башмачках, выглядывавшие то и дело из-под одежд долгополых. А маленькие нежные ручки протягивались в длинных широких рукавах и подавали милостыню в металлические маленькие миски нищих...