Текст книги "Хей, Осман!"

МАЛЬХУН – МАРА

Лето наступило. Перекочевали в Эрмени. Осман ездил в Эски Шехир и в Инёню к своим новым приятелям, с которыми познакомился на султанской охоте. Эски Шехир – крепость на реке Порсук – давно сделалась настоящим маленьким городком. Инёню также было селением весьма большим. Бейские дома устроены были совсем на городской лад, хотя, конечно, до конийских дворцов им далеко было! В это первое своё после путешествия в Конью лето Осман, казалось, не вспоминал о своих смутных замыслах построения державы. Всадники вереницами двигались то в Эски Шехир, то в Инёню, а то в Эрмени, где Осман устраивал прекрасные большие охотничьи выезды. Пускали с рукавиц соколов и ястребов. Наученные птицы поднимали зайцев и лисиц. После целого дня охоты веселились, пировали на вольном воздухе. Осман стремился воспринять многое из поведения своих приятелей. Хотелось ему быть не хуже этих щёголей. Теперь занимала юношу одна мысль: а не отрезать ли ему свои косы? Явиться бы в тюрбане складчатом щегольском... Он, быть может, решился бы расстаться с косами, с этим старинным тюркским воинским убором волос, но вдруг представлял себе, как огорчится отец Эртугрул... Если бы рассердился, а то ведь огорчится!.. И подумав об отце, Осман обещался себе никогда не отрезать косы!..

Осман не задавался вопросом, чем ему интересны новые приятели. Пожалуй, куда занимательнее ведь было слушать мудрые речи Султана Веледа... Отчего же теперь Осман проводит столько времени в охотах и скачках? Отчего по душе ему весёлая лёгкая болтовня? Какое чувство неудовлетворённости жизнью стремится он заглушить?

Отчего Осман всё чаще и чаще седлает коня и скитается по окрестностям без цели? И сколько ещё продлится его странное смятение?..

Но вот однажды заходит меж приятелями разговор прямой о монголах.

   – Как может смотреть народ на нас, его вождей и правителей, если мы не защищаем народ? – воскликнул Осман.

   – То и дело я слышу о набегах монголов на мирные селения, о том, какие обиды чинят монголы... А мы не отвечаем, мы бездействуем...

   – Эх! – заговорил в ответ эскишехирский друг Османа. – Если так и дальше пойдёт, мы и вовсе лишимся власти! Уже сейчас для султанских подданных ахии[232]232
  ...ахии... – члены военно-религиозного мусульманского братства. Объединения ахиев были распространены в Средние века на Ближнем Востоке и в Малой Азии.


[Закрыть] важнее нас!..

Осман и прежде слыхал об ахиях, а теперь сказал так:

   – Мы должны дружить с ахиями и поддерживать их, и мы должны учиться у них, если они и вправду таковы!

   – За чем же дело стало? – откликнулся сын султанского наместника в Эски Шехире. – Поедешь от меня, поезжай через селение Итбурну[233]233
  ...Итбурну... – Деревня в окрестностях Эскишехира.


[Закрыть], там распоряжается шейх ахиев, Эдебали. Поговори с ним.

   – А ты? Ты говорил с ним?

Но бей отвечал, что говорить с шейхом Эдебали ему приходилось...

–¹ Но мне это селение Итбурну не слишком пришлось по душе...

   – Отчего?

   – Да так. Сам не знаю.

   – Стало быть, ахии не привлекли твоё сердце?

   – Нет, я не очень поладил с Эдебали...

   – А непременно заеду в Итбурну и буду говорить с Эдебали!..

Сын эскишехирского бея вдруг посмотрел пристально на Османа и сказал с досадой:

   – Быть может, и тебе не стоит ездить в Итбурну! Зря я сболтнул об ахиях...

   – Да я и сам слыхал о них! И ты обо мне напрасно тревожишься! Даже если мне и не удастся поладить с шейхом, ничего дурного из этого не выйдет. Я – человек не задиристый. Обходиться с людьми я худо-бедно умею...

Однако видно было, что эскишехирский бей недоволен поездкой Османа в Итбурну, хотя сам же и вызвал его на эту поездку...

Но Осман, впрочем, не задумывался о недовольстве своего приятеля. Осман полагал искренне, что его эскишехирский друг просто-напросто беспокоится о нём... «Но ведь со мной ничего не случится!» – подумал снова Осман...

Селение Итбурну понравилось Осману. Здесь дома смотрели наружу узорными узкими нишами белыми. Настоящие окна глядели во внутренние дворы. Деревянные ограды были украшены круглящейся резьбой. Подле ворот были замощённые участки, чисто выметенные, политые с утра водой из кувшинов и вёдер. Самой приметной постройкой в селении был, конечно же, минарет большой мечети. Осман подъехал к храму, сошёл с коня и привязал коня к деревянному столбу; здесь же было вкопано ещё несколько таких же столбов, и несколько лошадей было привязано. Осман вступил в мечеть и увидел, что правоверные собрались для совместной молитвы. И он присоединился к людям селения Итбурну. А когда моление завершилось, один почтенный человек обратился к Осману и спросил дружелюбно, кто он. Однако Осман не успел ответить, потому что вмешался другой житель Итбурну, помоложе, и сказал:

   – Я знаю этого молодца! Это Осман, сын вождя Эртугрула. Этот Осман – мастер устраивать охоты!..

Тогда и Осман заговорил:

   – Добрые люди, я приехал в селение ваше, потому что хочу говорить с шейхом Эдебали!..

Собравшиеся близ мечети расступились, и Осман увидел шейха. Осман ожидал увидеть мудреца и богослова, подобного тем, каких он видел в Конье и в Хаджибекташе. Но перед ним остановился воин, человек, хотя и немолодой уже, но в одежде воина, в короткой куртке, в сапогах, и на голове его была надета войлочная шапка наподобие шлема, а не чалма. Но кос у него не было.

Шейх Эдебали смотрел на Османа. Осман поклонился.

   – Я приехал узнать обычаи и устав ахиев, – прямо сказал он. – Я – Осман, сын Эртугрула!..

   – Знаю Эртугрула, – коротко бросил шейх Эдебали. – Когда-то он оказал мне гостеприимство в своём становище в Сугюте...

Эти слова обрадовали Османа.

   – Идём в мой дом, – позвал его шейх...

И видя, что шейх Эдебали идёт пешком, Осман также не стал садится на коня, но повёл коня в поводу...

Шейх сам отвёл коня Османова в конюшню, затем сам же и постелил скатерть и принёс похлёбку, приготовленную из мяса козлёнка. Похлёбка приправлена была острыми, пряными травами. Шейх принёс также и питье, выжатое соком из плодов сладких... Вымыли руки и принялись за еду. Во двор выбежала маленькая девочка, лет пяти или шести. Но увидев гостя, смутилась и тотчас побежала в дом...

Осман подумал, что это, должно быть, одна из младших детей шейха...

«Может быть, я не должен задавать ему вопросы о его жёнах и дочерях!» – подумал Осман.

   – Женщины и девицы в Итбурну, – заговорил шейх Эдебали, будто угадав, что Осман сейчас подумал о женщинах в семье самого Эдебали, – так вот, я тебе говорю, не могу я справиться с ними! Всего несколько семей, в которых жены и дочери сидят, как положено, на женской половине, и если выходят из дома, закрывают лица. А все прочие ходят, будто жены неверных или кочевницы, открыв лица и высоко подняв головы...

   – Вижу, ты человек почтенный, – возразил Осман. – И я у тебя в гостях сейчас! Однако же зря ты равняешь женщин и девушек наших становищ с этими суками неверных! Думаю, ты всё же не хотел обидеть меня! И если бы я нечаянно обмолвился такими словами о женщинах твоего дома, я тотчас просил бы прощения!.. – И Осман отложил на скатерть ложку деревянную, показывая, что не может есть после оскорбления...

Шейх Эдебали посмотрел на него черно, глубоко и сурово. Также отложил ложку. Затем снова поднял её, повертел меж пальцами, глядя по-прежнему на гостя, и наконец сказал:

   – Настаивать не стану. Я не из тех, которые желают во что бы то ни стало поставить на своём! Признаю, что ты прав! Прости!..

   – Благодарю! – обронил Осман. И тотчас взял свою ложку со скатерти и принялся за еду...

А после трапезы шейх Эдебали по просьбе настоятельной гостя рассказал об ахиях.

   – Мы, ахии, – говорил он, – сейчас единственные защитники народа. Наедут монголы – мы отомстим за набег! Какой-нибудь мелкий греческий владетель начнёт притеснять тюрок, опять же – кто защитит? Мы, ахии! К нам примыкают и болгары, и тоски, и гэги[234]234
  ...тоски и гэги... - Племенные и языковые группы албанцев.


[Закрыть], и обращаются в правую веру!..

«Оттого и женщины и девицы не соблюдают правил затворничества!» – подумалось Осману. Но из почтения к собеседнику он вслух ничего не сказал. Меж тем, шейх продолжил свою речь:

   – Знакомо ли тебе слово «фата»?

   – Нет, – отвечал Осман.

   – Слово это означает: «боец», «молодец». Ты и сам достоин такого наименования! Так вот, мы, ахии, живём по канонам футувва – чести и храбрости. Каждый из нас – гази – борец против неверных! Мы не позволяем грекам нападать на нас! Смелость и отвага – вот самые важные для нас добродетели. Добродетели эти известны с самых давних времён. Слыхал ты о герое-фата Хатиме ат-Тай’и?

О Хатиме Осман слыхал и был рад сказать это шейху.

   – Но Хатим жил очень давно, – продолжил шейх, – жил Хатим ещё задолго до явления нашего славного Пророка Мухаммада, да благословит Его Аллах и приветствует Его! А из правоверных самым лучшим фата был зять Пророка, славный Али. Он был первейшим фата и одним из праведных халифов. Арабы и до сих пор говорят: «Ла фата илла’ Али!» – «Если уж кто и молодец, так это Али!» Я сам слыхал такие слова, когда совершал хадж – паломничество в Мекку...

   – Так тебе довелось совершить хадж? Хотел бы и я... Расскажи мне о святых местах!

   – Об этом не расскажешь быстрыми словами!..

   – Но я горячо надеюсь, что мы видимся не последний раз! Я хочу ещё слушать твои рассказы. И хочу побольше узнать об ахиях. Мне и самому уже охота сделаться одним из них, то есть одним из вас!..

Шейх Эдебали кинул на молодого человека зоркий взгляд и сказал коротко:

   – Приезжай, я найду время для беседы с тобой!..

* * *

Воротившись в Эрмене, Осман первым делом направился в юрту Эртугрула...

   – Хочу я говорить с тобой, отец. Мне кажется, мы давно уже не беседовали по душам!

   – Последнее время я мало вижу тебя, – заметил Эртугрул. – Ты или на охоте, или у кого-нибудь из этих новых твоих приятелей, то в Эски Шехире, то в Инёню...

Осман посмотрел на отца и немного встревожился:

   – Здоров ли ты, отец? – вырвалось невольно.

   – Я показался тебе хворым?

   – Да нет... – Осман смутился.

Эртугрул закутался в меховой плащ поплотнее:

   – Давай поговорим...

   – Отец, возвращаясь из Эски Шехира, я нарочно проехал через селение Итбурну. Мой друг, сын султанского наместника в Эски Шехире, посоветовал мне это. Мы беседовали, и он сказал мне, что ахии взяли большую силу... Тогда я решил увидеть их шейха...

   – Я знаю шейха Эдебали, помню его в дни его молодости. Однажды он целый месяц прятался в нашем становище, кто– то преследовал его; я не спрашивал, кто. Быть может, греки. Ты не можешь помнить, потому что был очень мал тогда...

   – Шейх не позабыл твоего гостеприимства.

   – Да, он ел и пил в моей юрте, был моим гостем. И я ни о чём не спрашивал его, как и положено по канонам гостеприимства!..

   – Я говорил с ним об ахиях. То, что он сказал, пришлось мне по душе! Хотел бы я сделаться одним из них!.. Что ты скажешь мне на это моё желание?

   – Скажу, что тебе не следует делать этого. – Эртугрул насупился. – Я при жизни своей сделал тебя вождём наших людей. А твоя душа, стало быть, стремится, тянется к подчинению-послушанию?

   – Нет! Отчего ты подумал такое?

   – А ты разве не знаешь, куда стремишься? Ты был гостем в обителях, созданных Султаном Веледом и Хаджи Бекташем. Но для того, чтобы вступить в эти обители полноправно, следовало подчиниться шейхам, сделаться мюридом... То же и у ахиев. А тебе ли становиться чьим бы то ни было мюридом! Если тебе и впрямь нужен мой совет, то я советую тебе: если хочешь, езди в Итбурну, слушай речи шейха; бери из его слов то, что найдёшь полезным... Но в сообщество ахиев не вступай!..

   – Я поступлю по твоему совету! – сказал Осман решительно.

Ему сейчас хотелось быть очень откровенным с отцом:

   – Отец, помнишь я рассказывал тебе о старом имаме из Силле?

   – Как забыть!

   – Так вот, я просил его сына, мюрида Султана Веледа, поехать со мной в наше становище! Мне хотелось, чтобы и у нас были свои мудрецы, свои сподвижники основателей новых учений. Я хотел, чтобы к нам пришли и люди из обители Хаджибекташ. Но все отказались. И старый имам отказался.

   – Не горюй. Оно к лучшему. Люди наши ещё не дозрели до такого разнообразия мудрости. Хорошо, что ты привёз молодого имама.

   – Это ведь старик из Силле, он направил меня на хорошую дорогу...

   – Хотел бы я повидаться с ним...

   – Так поедем!..

   – Да нет! – отвечал Эртугрул уклончиво...

И внезапно Осман понял:

«Отец болен! Не хочет никуда отлучаться из становища. Уж не мыслит ли он о своей возможной смерти?..»

Осман уже понимал, что да, отец именно об этом мыслит, о смерти! Но далее сам думать о таком Осман не желал!

Он невольно приложил ладони к ушам, будто возможно было замкнуть свой внутренний слух и не слышать более мыслей страшных!..

   – Быть гази – воином за веру правую – почётно и прекрасно, – сказал Эртугрул, – но я не хотел бы видеть тебя мюридом, чьим бы то ни было сподвижником! – Эртугрул помолчал, затем решился произнести: – Даже и сподвижником, подчинённым самого Пророка Мухаммада! – Голос Эртугрула звучал твёрдо.

   – Да благословит Его Аллах и приветствует Его! – прибавил Осман, не задумавшись.

   – Ты хорошо усвоил наставления старого имама! – Эртугрул смягчился.

   – Отец, я буду всегда следовать твоим советам!

   – Меня радуют твои слова. А теперь ступай. Мне спать хочется...

Осман вышел из юрты отцовой встревоженный. И с той поры частенько задумывался о здоровье отца. В молитвах Осман просил Аллаха сохранять Эртугрула живым и здоровым как возможно долее. Очень хотел Осман послать к отцу хорошего лекаря, который лечил многих в становище. Лекарь этот по сути являлся шаманом, хотя и напоказ отказался от этого. Но все ведали, что он втайне творил заклинания и даже и приносил в жертву языческим духам лисиц. Осман понимал, что лекаря подобного отец не примет...

* * *

Уже несколько раз Осман приезжал в Итбурну и беседовал с шейхом Эдебали. Но о вступлении в сообщество ахиев Осман более не заводил речь и, конечно же, понимал, что и шейх не открывает ему многого в действиях и канонах ахиев... Тем не менее беседы продолжались. Но в Итбурну уже знали, что сын Эртугрула ездит сюда и по иной причине. И вскоре причина эта сделалась необычайно важна для Османа...

Как-то раз, возвращаясь от шейха, Осман ехал по улице предвечерней. Случилось ему проезжать мимо распахнутых ворот одного дома. Летний день длится долго и потому было ещё совсем светло. Со двора доносились весёлые молодые голоса, смех... Осман подъехал поближе. Он увидел, что во дворе расположились на коврах юноши и девушки. Юноши по одну сторону, девушки – по другую. Они не приближались друг к другу, но пересмеивались, обменивались нарочитыми колкостями. Один из юношей заметил подъехавшего Османа и принялся звать его:

   – Иди к нам, Осман-бей! Сегодня у нас праздник. Мололи зерно в белую муку. Завтра девушки замесят крутое тесто и будут раскатывать скалками. Высушат это тесто, нарежут, а зимой будут варить. У вас такое делают ли?

   – Нет, у нас не делают, – сказал Осман. И спросил: – Где привязать коня?

Другой юноша охотно поднялся со своего места и принял у Османа коня. В Итбурну уже хорошо знали Османа и полюбили его за его добрый и весёлый нрав и удаль...

Теперь Осману захотелось побыть среди юношей и девушек селения. Видя их такими весёлыми и сидящими друг против друга, видя красивых девушек с открытыми лицами, Осман и сам развеселился... Он, конечно, припомнил сердитые слова шейха Эдебали о том, что девушки селения не прикрывают лиц. Но теперь-то он вовсе не был согласен с шейхом!.. «Наши девушки тоже храбры и свободны! – подумал Осман. – И почему это шейх бранил наших кочевниц?! Что он знает о нашей жизни! Его жены и дочери сидят взаперти в хорошем доме, а наши женщины и девушки должны разбирать и ставить юрты, и ехать верхом за стадами, держа перед собой на седле ребёнка...» Он вспомнил мать и затосковал, потому что он часто тосковал при мысли о матери. Он тосковал, потому что, в сущности, любил не только отца, но и мать. И было ему тоскливо от мысли об их ссоре навсегда...

Юноши и девушки одеты были по большей части в красное. Будто маки и тюльпаны преобразились в молодых и красивых людей и собрались во дворе сельского дома. На головах юношей надеты были шапки войлочные мягкие, украшенные звёздочками парчовыми. В Итбурну юноши также не заплетали волосы в косы, а брили головы. Ведь здесь люди жили трудами на земле. Они держали овец, коз. Но самым важным для них было – выращивать ячмень и пшеницу. Весной они сеяли, осенью убирали урожай, срезали спелые колосья острыми серпами... «Они и не должны носить косы!» – говорил себе Осман... А теперь он вдруг подумал, какими глазами смотрят на него девушки Итбурну... В становище родном многие юные девичьи взгляды устремлялись ему вслед... Но его сердце не билось в ответ сильнее...

А девушки Итбурну, которых он теперь мог хорошо разглядеть, притягивали его. Они блестели кольцами, браслетами на запястьях, монетами, нашитыми на маленькие круглые шапочки. У иных шапочки украшались султанами из перьев птичьих, более всего – фазаньих. У других на лбу сверкали повязки, составленные из серебряных колечек, золотых шариков и красных кораллов. Головы нескольких девушек украшали круглые уборы из червонного золота... Осман, усевшийся рядом с юношей, позвавшим его, испытывал всё же некоторую робость; и тихо сказал соседу:

   – А ваше селение богато! Сколько золота на ваших красавицах!..

   – Селение – не бедное! – также тихо отвечал юноша. – Но многие из этих уборов переходят по наследству от бабки к внучке...

Осман сторожко оглядывался и приметил нескольких странных девушек. Девушки эти были одеты в хорошие платья, на груди поблескивали коралловые ожерелья. Но головы их украшались шапочками войлочными, сделанными наподобие мужских шапок... Это удивило Османа и он снова склонился к уху своего соседа:

   – Друг! Отчего на головах этих девушек мужские шапки?

   – Оттого что это «сатанг» – девушки, которые любят девушек!

   – Как это? – изумился Осман, повысив невольно голос.

   – Тише! – сосед погрозил ему пальцем. – Эти девушки влюбляются в девушек же, страдают от любви, складывают любовные песни и стихи... Но что они творят друг с другом, если добиваются взаимности, я и сам не знаю!..

«Ну и люди в Итбурну! – думал Осман, и насмешливая улыбка чуть растягивала губы под усами молодыми. – Ну и девушки в Итбурну! Шейху, право же, есть за что сердиться на них! Но мне нравится вот так сидеть и любоваться красавицами!..»

Осман глянул на свои сапоги. Штаны на нём были сегодня самые простые, из самого толстого домашнего полотна, а на колени нашиты кожаные кружки из кожи, выкрашенной в тёмно-красный цвет. И сапоги на нём были самые простые, лишь слегка прикрашенные опять же нашивками кожаными... А здесь парни сидели нарядные, в штанах розовых и красных, в рубахах алых... Но кто же мог знать, что сегодня позовут Османа в этот двор?!.. Знал бы, приоделся бы дома, в своей юрте...

Меж тем юноши и девушки принялись загадывать друг другу загадки. В такую игру случалось игрывать Осману и в становище родном, но только в детстве. Это считалось детской забавой, взрослые не загадывали друг другу загадок. Но здесь, в Итбурну, велось иначе.

Одна из девушек в дорогих уборах из червонного золота вдруг обратилась к Осману со своей загадкой:

   – Гель бизим эве – кояйим гётюне! – Приди к нам в гости – и я её под тебя подложу!..

Осман невольно покраснел. От волнения он никак не мог сообразить, о чём же его спрашивают. Сосед его уже наклонялся к нему, когда девушки закричали наперебой:

   – Нет, нет!..

–Нет!..

   – Не подсказывай!..

   – Не подсказывай ему ответ!..

   – Пусть сам отвечает!..

Сосед Османа откачнулся от него, смеясь...

Осман развёл руками:

   – Не знаю. Слишком трудная загадка, никогда не слыхал такой!

Все засмеялись, кто тише, кто громче, кто звонкими девичьими колокольчиками, кто – мужским басовитым хохотком...

   – Теперь – пляши!..

   – Теперь пляши!.. – зашумели голоса.

Осману сделалось необычайно неловко. Плясать! В этих сапогах простых, в этих простых штанах из полотна домашнего!..

   – Не буду я плясать! Оставьте вы это!..

   – Оставьте его, – вмешался другой парень. – Он ведь не из наших, для него игры наши внове!

Девушки загомонили, хохоча.

   – Пожалеем его, пожалеем! – прозвучало сквозь смех...

«Эх! Попался я в капкан!» – Осману сделалось и смешно

и досадно. Но он вовсе не хотел, чтобы эти бойкие девчонки жалели его! Раздосадованный, он вскочил, выбежал на середину просторного двора и принялся плясать... Плясать он умел и любил... Ноги его, пусть и сапоги не очень гожие, а двигались легко – то одна вперёд, то другая... Руки летели над головой, падали вниз, раскидывались крыльями... В становище ему случалось переплясывать самых лихих танцоров!..

«А вот ещё и запою!» – решился он, назло всем здесь решился. Потому что какая же это пляска без музыки, без песни?!..

И он запел...

 
Красавица! Моё сердце несчастливое, как чёрная болезнь!
В голове моей нет ясности от мглы и тумана.
Клянусь жгучими чёрными глазами розоволикой,
Сделаю для себя запретными хлеб и воду этой земли!
Я посватался, отец не отдал,
Словно пастух последний встану у юрты твоего отца.
Пошлю снова сватов, если не отдаст,
Уйду на чужую сторону, совсем уйду!
Красавица, гора высока, тебя не вижу,
Красные маки не срываю.
Кроме моей красавицы, никого не полюблю!..[235]235
  Народная песня. Перевод Ф. Гримберг.


[Закрыть]
 

И вдруг что-то прервало его пляску и пение. А ведь все так захвачены были его голосом поющим, его движениями ловкими!.. И вдруг что-то случилось. Он не знал, что же это случилось, но песня его прервалась невольно, руки упали и остановились ноги... Он плясал спиной к воротам, но теперь обернулся; сам не знал, отчего!..

Девушка, по виду лет пятнадцати или четырнадцати, остановилась в воротах. И когда он обернулся, то вдруг и увидал её всю. И на что-то было похоже, то, как он увидал её; уже в своей жизни он так глядел на кого-то... На кого?..

Девушка одета была в платье нарядное цвета «турунджу» – оранжевое. Платье такое – с оборками в несколько рядов по подолу – показалось Осману тотчас очень красивым. Ворот платья обшит был узорчатой тесьмой, тесьма была бахромчатая и потому на грудь свешивались кисточки. К этим кисточкам привешены были подвески красные, коралловые, и ещё какие-то украшения серебряные... Волосы девушки были – на тюркский манер – разделены на две длинные, долгие пряди и перевязаны сверху, над ушами маленькими, красными широкими лентами...

Но что одежда нарядная! Осман взглянул на её лицо и замер, так и застыл... Руки неловко брошены книзу, ноги в сапогах топнули на месте, притопнули...

Девушка посмотрела серьёзно, не улыбнулась...

Он не мог поверить своим глазам! И прежде жизнь баловала его знамениями чудными и чудными. Но теперь... Как могло такое случиться?!.. Лицо девушки – это ведь было совсем лицо той красавицы с портрета франкского!.. Нежное, гладкое, карие глаза... А волосы тоже не чёрные... В сущности, у неё были каштановые волосы, но Осману, привычному к волосам ярко-чёрным, эти густые каштановые волосы показались совсем светлыми...

Она прошла мимо него и села среди других девушек. Осман услышал её голос, нежный и звонкий, но спокойный.

   – Что здесь у вас? – спрашивала она. – Кто этот человек? Отчего он стоит посреди двора?

   – Он не сумел разгадать простую загадку! – отвечала одна из девушек.

   – Какую же?

   – Самую простую – Гель бизим эве – кояйим гётюне!..

Осман всё не мог стронуться с места. Он так и стоял посреди двора. Он видел, как эта милая красавица нахмурила бровки:

   – Этот человек – не из нашего селения! – заговорила она. – Откуда ему знать наши игры и шутки? И что же он подумает о нас, когда станет слушать такие загадки? – Гость! – теперь она обратилась к Осману. – Гость! Не думай о нас ничего дурного! Разгадка вот какая: это миндер – мягкая подушка, чтобы не было жёстко сидеть на полу!..

Осман сделал несколько шагов вперёд по двору, отчего– то к воротам... Но её голос нежный остановил юношу...

   – Гость, не уходи! – проговорила она. – Здесь никто не хочет обидеть тебя. Не думай о нас дурно...

Каким тёплым было звучание, полнозвучие её нежного голоса!.. А ему вдруг почудилось, будто слух его обострился до последней крайности и оттого различает он каждый, самый тонкий, самый краткий звук её голоса...

   – Я не думаю о вас плохо... – А его голос чудился ему теперь совсем незнакомым, неуклюжим каким-то, будто приходящий издали гром близящейся грозы... – Я – Осман, сын Эртугрула!..

Он повернулся от раскрытых ворот и пошёл широкими шагами к месту своему прежнему. Сел. Но она сидела чуть в глубине, среди товарок, и он не видел её. А, может быть, он не видел её, потому что темнело больно в глазах при взгляде его на неё. На всех здесь он мог смотреть, мог видеть их; а на неё – нет, её – нет...

   – Так это и есть Осман, сын Эртугрула! – Голосок её поднялся, взлетел до возгласа певческого. – Я могла бы догадаться и прежде. По твоим косам, Осман, сын Эртугрула. Ты – тюркский воин... Мерхаба, Осман, сын Эртугрула!..

Покамест она говорила, покамест звучали все произнесённые ею слова, что пережил Осман?! Ему вдруг начинало казаться, что он занимает её сердце и разум, привлекает её; и тогда охватывала Османа такая, такой силы неимоверной безумная и бессмысленная радость!.. Но вот она перестала говорить, голос её отзвучал. И Осман понял, что все её слова – одна лишь положенная учтивость. И всем телом почуял, как в груди, где сердце, раскрылась очень стремительно большая пустота. Он прежде и не думал, что возможно такое. Такая тоска, тоска... будто он хочет умереть и никак не может умереть...

Может показаться странным, но Осману и в голову не пришло узнать, хотя бы у своего соседа, кто она, эта красавица... А соседу и в голову не пришло самому сказать...

   – Будем дальше загадывать! – громко сказала одна из девушек.

   – Ты и загадывай! – отозвался кто-то из юношей.

   – Эвет. – Голос девушки сделался ещё громче. Этот голос вызывал в душе Османа досаду саднящую. Почему все говорят, а та, единственная, замолчала?!..

Громкоголосая девушка меж тем уже произносила свою загадку:

   – Эльле ятар, эльле калкар! – Вместе с людьми он ложится, вместе с людьми и встаёт!..

«Затейливо придумывают!» – подумал Осман.

   – Пусть Мальхун разгадывает, – лукаво сказала громкоголосая девушка.

Другие девушки подхватили:

   – Пусть Мальхун!..

   – Мальхун!..

   – Пусть Мальхун разгадает!..

Почему он догадался, что Мальхун – это она? Никто бы не растолковал, почему! А менее всех – он сам!.. И более всего на свете хотелось бы ему, чтобы она не разгадывала загадку. Нет, конечно же, он понимал, что она знает ответ, отгадку; не может не знать! Но он так сильно хотел, чтобы она не разгадывала, чтобы она отказалась!..

   – Не буду я разгадывать! – Голос её раздался, чуть нарочно капризный, чуть насмешливый, звонкий...

   – Отчего не будешь, Мальхун?

   – Мальхун не знает отгадки! Память потеряла, должно быть!

   – На кого-то Мальхун засмотрелась!..

Все наперебой поддразнивали Мальхун. Но она не смутилась и не стала оправдываться.

   – Не буду! – повторила звонко...

«Джаним! – Милая!» – подумал Осман...

Кто-то уже выговаривал отгадку:

   – Это ибрик – медный кувшин для воды!..

   – Пусть Мальхун танцует!

   – Не буду я танцевать! Не просите! – Звонкая насмешливость в её голосе превращала отказ в милую весёлую шутку.

   – Мальхун! Разгадай ещё одну загадку. Девушки-подружки, то, о чём в этой загадке говорится, видали вы тысячу раз и тысячу раз в руках своих держали! Бир гелиним вар – гелен ёпер, гиден ёпер! – Есть у меня невестка такая: кто ни придёт в мой дом – её целует, кто ни уйдёт из моего дома – её целует!..

   – Загадки простые! – произносит какой-то парень. – Всё о медном кувшине, да о медном кувшине! Пусть Мальхун танцует!

   – Нет, с чего бы ей танцевать? Разве она не знает отгадки? Она просто-напросто не хочет отвечать!

   – А почему это она не хочет отвечать?

   – Да как это почему? Потому что деликанлия-удалец приехал к нам!

   – А конь его, как мчал его к нам, как ехал – дели раван!

   – А узда-то у коня – дизгин – шнуром украшенная!..

Осман сидел, опустив низко голову, набычившись.

Смуглые его щёки сильно-сильно покраснели. Он невольно надул щёки и они казались толстыми. Всё лицо его, искажённое его чрезвычайным смущением, сделалось смешным...

   – Не пойму я, о ком вы заговорили! – Звонко и спокойно сказала Мальхун. – Только не обо мне! А если здесь, на дворе, и сидят какие удальцы, то мне до них и дела нет!..

И вдруг Мальхун запела протяжно, и так, будто никого и не было, ни рядом, ни вокруг; будто она одна сидела здесь, и пела сама для себя, просто потому что ей хотелось вдруг петь... Эта независимость и какая-то простая горделивость девичья были милы Осману. С детства видел он в становище родном таких женщин и девушек... Сердце Османово билось в тревоге умиления невольного, накатившего внезапно... Вспомнилась невольно мать, всегда такая далёкая, всегда близкая, всегда любимая с болью; и всегда словно бы запретная для любви, потому что отец, Эртугрул, любимый сыном, не захотел любить её!..

 
На твоей спине рыжий плащ, лисицей отороченный, -
 

пела Мальхун.

 
Ты встал на моём пути.
В кого превратил ты меня?
В полумёртвую змею превратил ты меня...
 

Девушки подхватили:

 
Я увидела, как ты стоял на крыше дома,
Плащ на плечах развевался.
Хотела бы я знать – ты холост или женат?
 
 
Парень мой – работящий.
Руки – единственное его богатство.
Ой, боюсь я снега летом и жары зимой!..
 

И снова пела одна Мальхун:

 
Ой, сердце моё! Белые башни города.
Море пролилось, озеро разлилось.
Ой, дайте чужеземцу пристанище,
Чтобы он надежду не потерял!
 
 
Ой, сердце моё! Горы для меня раздвинулись.
У моего всадника прекрасный конь с прекрасной уздечкой.
Ой, сердце моё! Прилетел журавль из пустыни.
Возьмём мы друг друга за руки, пойдём ему навстречу!
 
 
Ой, сердце моё! Я живу далеко.
Войско моего юноши движется ко мне.
Все говорят мне: «Твой всадник идёт к тебе!»
 
 
Ой, сердце моё! Конь моего всадника серый,
На лбу – отметина, на шее – отметина.
Мой всадник и один может в битву великую вступить!..
Пусть волосы мои силком для тебя станут, мой
всадник-птица.
Пусть ветвями древесными перед тобой встанут,
мой всадник-птица.
Куда бы ты ни поехал, страдал бы по мне, мой
всадник-птица.
Куда бы ни полетел, страдал бы по мне, мой
всадник-птица.
Уходишь от меня, не забывай меня.
Яблоко из моей руки возьми, не забывай меня.
Я ухожу, ты остаёшься. Где я возьму терпение?
Всадник мой, я ухожу, не забывай меня!..[236]236
  Народная песня. Перевод Ф. Гримберг.


[Закрыть]
 

Сначала Осман вслушивался в слова песни и сердце падало в бездну чёрную, летело, вырвавшись из груди на волю, оставив грудь, зияющую кровавой раной... Но ведь песня – на то она и песня, чтобы звучать для всех, чтобы всем быть родной... И все заслушались, никто и не думал смеяться над Османом, дразнить Мальхун...