Текст книги "Хей, Осман!"

Автор книги: Фаина Гримберг

Мальхун оборвала пение внезапно. Все молчали, переживая песню. Но тут вышла из дома женщина с платком на голове, лицо её было прикрыто до самых глаз.

«А! Замужние женщины всё же не показываются здесь, в Итбурну, с открытыми лицами...» – подумал Осман.

Женщина вынесла большую миску, наполненную какими-то крупными сушёными ягодами. За ней ещё две женщины, также с закрытыми лицам, принесли в больших мисках нарезанный белый малосольный сыр и оливки... Миски были поставлены так, чтобы юноши и девушки, не смешиваясь, могли дотянуться до угощения. Быстро начали протягиваться руки в рукавах пёстрых, цветных, звякали браслеты. Молодые яркие рты приоткрывались, белые зубы жевали. Все успевали гомонить, смеяться, переговариваться...

Осман решился поднять голову. Не зная, что делать, протянул и он руку, захватил две ягоды, это был инжир. Осман узнал ягоды инжира. Держал две большие, крупные ягоды на ладони. Затем снова протянул руку и бросил ягоды в миску. Решился поискать глазами Мальхун. Быстро глянул на неё. Ждала ли она его взгляда? Она не смотрела на него. Не мог он поймать взгляд её глаз. Все гомонили, шумели. Она перегнулась, наклонилась к одной из своих товарок, сказала что-то. Затем поднялась и быстро пошла к воротам... Теперь Осман выжидал, глаза его горели, будто песок в них попал... Она вышла за ворота... Он боялся встать слишком рано! Вдруг заметят, что он идёт за ней?!.. Очень боялся. Прежде, никогда в своей жизни, не испытывал такого страха!..

Её не было. Он представил себе, как она идёт по улице... А если она живёт совсем рядом? И ведь он не догадается, куда она повернула?.. Сердце сжал в кулак. Спокойно тронул соседа за рукав:

   – Хей! Я ухожу!..

Они быстро простились. Осман пошёл к своему коню, вывел коня на улицу, пошёл с конём в поводу... Было светло... Он оглянулся, повертел головой... Увидел её! Платье яркое яркостью цветка мелькнуло. Она шла не быстро, плавно, далеко впереди. Так далеко, что даже казалась маленькой... Он мог бы легко обогнать её, мог бы догнать. Но не решался и даже нарочно старался идти помедленнее... Она шла спокойно, так и в становище ходили женщины и девушки. Ведь это – становище родное, или родное селение – это как большой родной дом, где возможно никого не бояться, не опасаться, потому что все свои...

Всё же он несколько приблизился к ней. И вдруг мужская фигура выдвинулась из-за стены одного дома. Это был один из парней селения, Осман прежде видел его. Мальхун продолжала идти бесстрашно... Тысячи дум тревожных, ревнивых пронеслись в Османовом уме взбудораженном... Неужели она ждала этой встречи? Неужели она способна на дурное, грязное? Осман подосадовал на себя. Он-то как может думать о ней, о ней дурно!..

   – Хей! Ханум! – Юноша, вышедший из-за угла, окликнул Мальхун. Но она не приостановилась.

   – Ханум! – Юноша пошёл за ней, чуть отставая нарочно. – Ханум! Не ходи под солнцем, молоко твоё прокиснет!..

Юноша и девушка не замечали Османа. Ему захотелось уйти, скрыться, спрятаться в глухом месте; затаиться, страдать от одиночества и в одиночестве. Никогда прежде не чувствовал он себя несчастным, одиноким, ненужным! Или в детстве?.. Нет, не мог вспомнить... Захотелось пожалеть себя, несчастного такого... Но разве прежде с ним, здоровым, сильным, весёлым, такое случалось?.. Осман уже злился, почти яростно сердился на Мальхун. На этого юношу также сердился, но менее... Ему и в голову не вступало, что он не должен сердиться на неё, хотя бы потому что она ведь ничего ему не обещала! Но он влюбился в неё и этого было ему довольно для того, чтобы полагать себя вправе сердиться на неё! Он думал о её песне. Разве она не о нём, не для него пела?.. Как может этот ослиный хвост говорить ей такое!.. Осман знал и сам такие шутки. И в его становище парни такое бросали вслед красивым девушкам; придумывали, как бы сказать поострее. И девушкам такое нравилось. Но теперь Осман злился! Как она может спокойно слушать слова такие? Ведь это – о молоке, груди и солнце – означает похвалу её груди высокой!.. Осману хотелось избить её, а этого парня схватить за ворот и швырнуть с размаха оземь, приподняв над землёй. И чтобы она видела!..

   – Солнце зашло! – бросила Мальхун на ходу.

Чутьём влюблённого понял Осман, что она не хочет принимать хорошо слова этого парня. Осман тотчас обрадовался. Вся его злость на Мальхун миновалась, будто растаяла вмиг! Во всём виноват был этот приставучий сын мула!..[237]237
  ...сын мула... – Оскорбление. Мулы, как известно, не могут иметь потомства.


[Закрыть]

   – Мальхун! – позвал парень, когда она попыталась обогнать его. – Мальхун! Постой! Хоть слово скажи! Видишь, я шапку на брови сдвинул, так и хожу! А ты молчи, сколько хочешь, я ведь всё равно зашлю сватов!..

   – Отец не отдаст меня! – отвечала Мальхун быстро. И чуткий Осман тревогу уловил в её голосе.

   – Отчего не отдаст? – Парень упорно шёл за ней. – Что ты забрала себе в голову? Я-то знаю!..

Она ускорила шаг. Но и преследователь её зашагал быстрее. Этого Осман уже не мог стерпеть. Резко бросил повод и подбежал. Вскинул правую руку:

   – Ты! Оставь её!

   – Какое дело тюркам кочевым до наших девушек? – Парень оскалился на Османа.

Осман пропустил мимо ушей обидные слова. Только сказал:

   – Оставь её! Или не видишь? Она с тобой не хочет говорить!

Парень отошёл, но всё ещё хорохорился и потому огрызнулся:

   – Тебе что за дело до неё и до меня?

Когда он объединил её и себя в одной фразе, Осман разъярился, сам того не желая!

   – Нет мне дела ни до кого! Я только спрошу её сам... – Повернулся к молчаливой Мальхун, не глядя на её лицо... – Скажи, девушка, не досаждает ли тебе этот человек, ты по своей доброй воле говоришь с ним?..

Казалось, вечность миновала, а не всего лишь несколько мгновений.

   – Нет, Осман, сын Эртугрула, я не хочу говорить с ним, – отвечала спокойно Мальхун.

   – Уходи! Оставь её! – Осман по-прежнему не глядел на Мальхун, обращался лишь к этому досаднику...

   – Не для тебя ли я должен оставить её? – спросил тот глумливо.

Осман кинулся на него с быстротою барса, схватил поперёк тулова, вскинул мгновенно кверху, поднял над головой своей, и бросил на землю... Упавший лежал бездвижно, крови на нём не было.

Мальхун не произносила ни слова; стояла, опустив глаза.

   – Ты можешь свободно идти, куда шла, – сказал Осман. – А об этом своём односельчанине не тревожься. Я его до смерти не убил.

   – Я иду домой, – тихо, но без смущения отвечала девушка. – А за него я не тревожусь; я знаю, ты не убийца и никого не станешь ты убивать в Итбурну. А замуж за него я не пойду.

   – Мальхун! Позволишь ли мне идти рядом с тобой до твоего дома?

   – Иди, – отвечала она коротко. И не посмотрела на Османа...

Лежащий на земле застонал и попытался приподняться на локтях. Ни Осман, ни Мальхун даже не взглянули на него!.. Осман пошёл рядом с нею, ведя своего коня в поводу...

Он был счастлив рядом с ней! Но ему страшно было помыслить, что она не разделяет его счастья...

   – Ты для меня пела песню? – решился спросить он.

   – Песня есть песня! Не я сложила эту песню. А пела и вправду, потому что подумала о тебе. Но я в обиду себя не дам! И приняла я твою защиту не для того, чтобы поддаться тебе!

   – Ты смелая! Как моя мать...

Они шли в молчании...

   – Вот мой дом, – сказала она.

Приостановились у ворот её дома.

   – Спасибо тебе за то, что защитил меня, – сказала она. – А сватовства его я не боюсь. Отец не отдаст меня.

   – А если бы я прислал сватов? – Голос его дрогнул.

   – Нет, – быстро отвечала она. – Не надо!

   – Отчего не надо? – спрашивал он в нетерпении. – Боишься? Не бойся меня!..

   – Я не боюсь никого.

   – Нет, я вижу, боишься...

   – Не тебя...

   – Скажи мне, кто преследует тебя, кто тебе досаждает? Жизни ему не будет на земле!

   – Нет, нет, нет...

   – Я приеду снова, сюда приеду, скоро приеду!

   – Я знаю, ты ездишь в Итбурну беседовать с нашим шейхом...

   – Я приеду, чтобы тебя увидеть! Через одну седмицу приеду, не могу раньше! Я ведь вождь в становище, скоро на перекочёвку пойдём... Нет, я раньше приеду!.. – Он говорил, почти уже не сознавая, какие слова он произносит... – Я скоро приеду. Мне знать надо, что ты здесь будешь!..

   – Урала! – Путь добрый! – Быстро проговорила девушка, схватилась за кольцо. Створка ворот подалась, Мальхун быстро вошла. Яркое платье мелькнуло клоком едва ли не кровавым в свете зари вечерней...

* * *

Осман вернулся в Итбурну через пять дней. Хотел тотчас кинуться в дом Мальхун, самому, без сватов, открыться её отцу... Но сумел сдержать себя, пошёл к мечети. Время послеполуденной молитвы миновало. В мечети Осман увидел только одного старика, читавшего Коран, раскинутый на широкой тёмной деревянной подставке. Осман не решался окликнуть его. Но старик сам обернулся на шаги. Он узнал Османа:

   – О-о! Мерхаба, сын Эртугрула...

   – Мерхаба! – Осман склонил голову.

   – Ты не вовремя приехал. В селении пусто, все в поле. А шейх наш уехал.

   – А когда вернётся, не знаешь ли ты, отец?

   – Вчера уехал. Должно быть, вернётся сегодня, а то завтра...

   – Спасибо, отец!..

Осман вышел из мечети, сел на коня и поехал к дому Мальхун. Всё складывалось к его выгоде. Но дома ли она? Быть может, и она ушла в поле? Но он всё же решил, что едва ли такое возможно. Ведь в тот вечер, когда он в первый раз увидел её, на ней была хорошая одежда, украшения хорошие, дорогие... Нет, семья её едва ли бедна! Едва ли ей приходится портить свою красоту полевой работой!..

Осман подумал, что ведь это хорошо, то, что старик в мечети ничего не сказал о том парне, которого Осман бросил оземь. Стало быть, тот жив и цел... «И должно быть, и он никому не сказал обо мне, а что-нибудь выдумал, чтобы объяснить свои ушибы! И то! Кому охота признаваться, что его схватили, как дитятю на руки, и бросили оземь, как дохлую овцу!..»

Осман подошёл к дому Мальхун. Подальше, на лужайку, которую прежде не заметил, увидел теперь коновязь и привязал коня...

Ворота манили большим железным гладким кольцом. Оно поблескивало тускловатыми бликами... Можно было схватиться рукой, пальцами крепкими, и застучать... Но Осман смотрел на кольцо и не поднимал руку... Затем вдруг заложил руки за спину, сцепив пальцы, и стараясь ступать очень тихо, обошёл кругом дома... Из-за стены кирпичной доносились голоса. Внезапно Осман пригнулся резко И хищно, и без разбега вскочил на стену... схватился обеими руками... На одно мгновение задержался... И легко перескочил на крышу плоскую... Вдруг испугался, что его могут увидеть снизу, и быстро и легко растянулся ничком, подняв голову и подперев щёки ладонями...

Теперь внизу, перед его глазами, так хорошо, что он мог видеть всё очень ясно, хотя и издали, с высоты, раскинулся внутренний двор. Осман и слышал ясно все звуки, доносившиеся к нему...

Там, внизу, во дворе, окружённом стенами, уже расцвели пышные красные цветы. Стебли были тёмные, с тёмными зелёными листьями, Осман мог разглядеть колючки – шипы на тонких ветках. Сладкий дух цветочный летел прерывистыми волнами вверх, к нему... Осман всё вспомнил: детство, маленькая жёсткая рука матери, кисловатый запах колечка металлического и прижатый к его носу этот сладкий аромат... Гюль! – Роза!.. Дыхание жизни!..

Внизу, во дворе, журчит вода, чистая, блескучая. Спадает струями в корыто каменное, струясь из маленького, обделанного железом отверстия круглого в прямоугольной каменной плите. Такого Осман прежде не видал. Видал только каменные корыта, из которых поили овец. Но те корыта были куда меньше этого...

На мягкой широкой ямболии сидели девушки. Они были как цветы. И было удивительно и прелестно видеть их рядом с розами расцветшими! Они шили в пяльцах – гергефах; Осман прежде и такого не видал, в его становище не было гергефов у женщин и девиц. Широкий сахан поставлен был, до краёв полный сушёными сливами – джанками. Девушки протягивали тонкие руки, пёстрые и яркие рукава откидывались, тонкие пальчики брали по одной ягодке... Осман тотчас углядел Мальхун. Она для него была красивей всех. Да она и вправду хороша была...

Девушки переговаривались громко, звонко, певуче. Осман тщетно вслушивался, но, к своему изумлению, долго не мог понять, о чём же говорят девушки, на каком наречии... Но вдруг понял и едва не расхохотался, потому что они, конечно же, говорили по-тюркски, но после каждого слога в каждом слове прибавляли звук «з»... «Ай да девчонки! Придумали какую тайность[238]238
  ...тайность!.. – Подобные «тайные языки» в обычае у девушек Ближнего Востока, Турции, Средней Азии, Ирана.


[Закрыть]!..»

Девушки сидели, разувшись, поджав под себя босые ноги. Осман видел ясно их маленькие красивые туфли, оставленные подле ямболии...

   – Тебе отец новые чехли – туфельки привёз! – сказала одна из девушек, обращаясь к Мальхун и указывая рукой на остроносые туфельки из кожи сафьяновой, украшенные серебряными звёздочками.

   – Да, из Коньи привёз, – отвечала ровным голосом Мальхун.

   – А я-то думала, – из Эски Шехира! – Товарка глянула на Мальхун лукаво.

Но другая девушка дёрнула первую за рукав, будто хотела остеречь.

   – Из Коньи, – повторила Мальхун, не сводя внимательных глаз с шитья на гергефе.

   – Мне тоже брат купит новые туфельки! – вступила в разговор третья девушка, совсем ещё юная, почти подросток.

Совсем маленькая девочка вдруг выбежала из дома, подбежала к большим девушкам и схватила маленькой ручкой из сахана несколько слив.

   – Рабия! Рабия! – укоряюще воскликнула девушка-подросток.

   – Оставь её, – попросила Мальхун. – Пусть дитя играет и резвится. У вас в доме всё устроено слишком уж сурово!..

Приглядываясь, Осман узнал маленькую девочку. Это была дочь шейха. «А та, что постарше, та, должно быть, её старшая сестра...»

   – Я не жалуюсь, – сказала девушка-подросток, сестра маленькой Рабии. – Отец хочет всем нам добра...

Рабия, приподняв платьице, полезла в каменное корыто, и принялась весело топать босыми ножками по воде плескучей и подставлять розовые ладошки под струи, сверкавшие на солнце...

   – Рабия! Рабия! – встревожилась старшая сестра. И даже привстала. – Что ты делаешь?! А если бы нас видели?!..

Мальхун отложила гергеф, потянулась к подруге и ласково погладила по плечу:

   – Кому нас увидеть здесь? Успокойся. Дай ей порезвиться. Ведь как только она подрастёт, твой отец прикажет ей закрывать лицо покрывалом!..

Маленькая девочка меж тем вылезла из каменного корыта и убежала подальше, под деревья зелёные...

   – Не говори плохо о моём отце! – сказала её старшая сестра, отводя руку Мальхун.

   – Как я могу сказать плохое о нашем шейхе! – отвечала Мальхун мягко.

Девушки снова принялись за работу.

Должно быть, Мальхун захотела, чтобы её товарки не думали о её недавних словах; быть может, она пожалела об этих своих словах о шейхе Эдебали. Быть может, она сказала эти слова, не задумавшись... А когда она сказала, что здесь никто не может увидеть девушек, Осман опустил быстро лицо в ладони и сильно прижался к плоской кровле, будто девушки могли сами увидеть, разглядеть его! Он снова поднял голову и подперев ладонями щёки, глядел вниз... Осман думал о Мальхун, думал о том, что она не должна бояться, она никого не должна бояться! Есть у неё защитник!..

Мальхун запела:

 
Подле моего дома не ходи,
Не смотри на мою подругу.
Зачем не позволяют расцвести двум сердцам?
Зачем разлучают тебя со мной?
 

Она пела одна, не оставляя своего шитья. Остальные девушки слушали пение, также работая проворными пальцами...

 
Не нужно мне богатство земное, -
 

пела Мальхун.

 
Вот увижу, продаётся Коран,
Куплю моему милому,
Пусть читает святую книгу!
 
 
Пойду я по улице.
Покажу свой наряд.
Увижу моего милого.
Отдам ему душу мою.
 
 
Увижу его на крыше дома,
Подам ему знак рукой.
Принесу я в жертву за любимого
Душу мою и сердце моё...[239]239
  Народная песня. Перевод Ф. Гримберг.


[Закрыть]
 

«Неужели она заметила меня? Но она глаз не поднимает! Нет, это всего лишь песня...»

А голос певческий девичий продолжал разливаться, переливаться:

 
Милый мой, мы с тобой красивы,
Уже видались мы с тобой в большом городе, в Конье.
Ой, боюсь, умрёт один из нас, а другой в живых останется!
 
 
Ой, сердце моё! Мой всадник – герой!
Берет своё копьё, идёт в края далёкие.
Мой всадник прекрасен в дни битвы и тревоги.
 
 
Ой, сердце моё! Гусь, журавль и утка летят!
А ты сказал мне: «Ты иди, а я приду!»
Прилетел журавль, сидит на лугу.
А ты ранил меня в самое сердце!
 
 
Ой, сердце моё! Мой всадник – неистовый всадник!
С судьбою в спор он вступил.
Стремя у него – бронзовое, копьё – золотое!
С судьбою в спор он вступил!..[240]240
  Народная песня. Перевод Ф. Гримберг.


[Закрыть]
 

Затем девушки, должно быть, устали работать. Поднялись на ноги и ходили между деревьями, раскидывая руки, приподнимая на воздух маленькие розовые босые ноги... Потом они обулись, и маленькие их стопы спрятались в туфельках... Потом одна из девушек захотела плясать и все присоединились к ней... Пошли вереницей, полетели на воздух розовые и белые платочки, расшитые цветочными узорами... Девушки то брались за руки, то разнимали пальцы, кружились – каждая порознь... При этой пляске они пели громко:

 
На башне дворца я увидела милого,
На башне дворца я увидела милого.
Звёзды по небу рассыпались.
На башне дворца я увидела милого!
 
 
На башне разноцветной я увидела милого.
На башне разноцветной я увидела милого.
Звёзды по небу рассыпались.
Пляшите и пойте, веселите меня!..[241]241
  Народная песня. Перевод Ф. Гримберг.


[Закрыть]
 

Наконец девушки утомились плясать, побежали назад к ямболии, упали, хохоча, на мягкое... Но тут раздался громкий стук...

   – В ворота стучатся, – сказала Мальхун. И видно было, что она тревожится.

   – Это, должно быть, моя мать, – сказала старшая сестрёнка маленькой Рабии.

Девушка-подросток встала и пошла в дом вместе с Мальхун, чтобы выйти к воротам.

Скоро они вернулись вместе с женщиной, укутанной с ног до головы в покрывало тёмное. Мальхун была почтительна с этой женщиной, женой шейха. Мальхун предлагала ей присесть на ямболию и угоститься сливами. Но та отказалась тихим, но твёрдым голосом и торопила своих дочерей. После того, как они ушли втроём, ещё две девушки собрались уходить. Поднялись и все остальные.

Мальхун пошла проводить подруг. Осман увидел с кровли дома, как девушки подошли к лужайке с коновязью.

   – Смотри, Мальхун! Хороший конь! Чей бы это?

Мальхун отвечала, что не знает, чей это конь. Видно было, что она смущена... «Она узнала моего коня!» – подумал Осман. А Мальхун, должно быть, гадала, узнали ли её товарки Османова коня. Могло так статься, что и узнали.

   – Забери этого хорошего коня! – сказала одна из девушек.

   – Я не знаю, чей он, – Мальхун ещё более смутилась.

   – В Итбурну так не убирают коней, – сказала вторая девушка.

   – Я ничего не знаю, – быстро отвечала смущённая Мальхун.

Товарки её ушли. Осман увидел радостно с кровли, как Мальхун ласкает морду его коня, гладит нежными руками. Осман легко прыгнул с кровли на стену, соскочил на ворота, и вот уже подбегал по улице к лужайке с коновязью. Мальхун увидела его и отпрянула от его коня...

   – Здесь я! – сказал Осман. – Ты меня будто маковым соком – афионом – напоила. Только о тебе мои мысли. Ты будто куропатка нежная, но от меня, от сокола своего, тебе не уйти!

Мальхун отошла ещё подальше, посмотрела на Османа, голову наклонила и проговорила нараспев:

   – Я – пичужка малая, как бы ты, сокол не растерзал меня своим клювом!

   – Быть бы мне соловьём, быть бы мне кобчиком! – воскликнул Осман. – Сватов я пошлю!

Лицо девушки внезапно омрачилось:

   – Нет, нет!.. Оставь меня... – И с этими словами Мальхун побежала, не оглядываясь, к воротам своего дома.

Осман легко мог бы догнать её, но не хотел никакого насилия в любви...

Он ехал медленно, выехав из Итбурну...

«Отчего же она не хочет, чтобы я посылал сватов? Как она припадала щекою нежной к морде моего коня! Отчего же она не хочет, чтобы я посылал сватов?..»

Подъезжая к становищу, Осман встретил девушек, они мчались на конях, сидя верхом по-мужски, с колчанами за плечами, с луками в руках. У иных сидели на больших рукавицах ястребы-перепелятники... Девушки радостно приветствовали Османа, он отвечал им приветливо... Они помчались далее, и он ещё слышал их голоса...

«Чем плохи наши девушки? И они ведь в юртах выросли, как я! Зачем же я полюбил чужачку, выросшую в доме с крепкой кровлей? Она терзает моё сердце, словно катил – убийца!..»

Он пытался убедить себя и не ездить более в Итбурну.

«Обо всём позабыл я! Сколько времени не показывался в Эски Шехире, в Инёню!..»

Невольно подумал он о своей матери. Ведь это матери улаживают свадьбы сыновей. Осман решился пойти в её юрту. Мать встретила его с большой радостью. Он, как полагалось по канонам учтивости, спросил её о здоровье, сказал положенные учтивые слова... Мать сама заговорила с ним о свадьбе. Она сказала, что многие его ровесники женаты уже, и сыновья Тундара женились. И братья Османа женились и уже имеют малых детей. Мать принялась выспрашивать его:

   – Отчего ты не хочешь жениться? И тебе ведь пора иметь потомство! Твои жены будут твоим счастьем, радостью твоей. Твои сыновья будут защитой твоей!..

Осман молчал. Но мать не молчала:

   – Какая неутешная любовь – кара севда – легла камнем на твоё сердце?

Осман решился и рассказал матери о девушке из Итбурну.

   – А кто её отец и мать?

   – Я о них не спрашивал. Мне всё равно, кто бы они ни были!

   – А вдруг они – дурные люди?

   – Всё равно мне!

   – Ты с отцом говорил?

   – Нет.

   – Боюсь я посылать сватов без согласия твоего отца! Сам знаешь, каково у него со мной... – Она не удержалась и вздохнула тяжело. – Сам знаешь... Отец твой – кречет – тугрул! Боюсь я...

Осман сидел с опущенной головой. Сам он не решался сказать отцу о своей любви.

   – Нет, не скажу отцу. И сватов не надо. Сам посватаюсь! Если я привезу молодую жену, отец примет её как дочь! Я знаю! А сватов не даст мне послать к чужачке, не позволит!..

И Осман просил мать, чтобы она никому не открыла его тайной любви. Она пообещала и сдержала обещание...

«Нет, поеду в Итбурну!.. Или не поеду?..»

Осман уходил далеко за становище, поднимался на гору. Здесь никого не было. Он переходил с места на место, карабкался, ступал узкими карнизами. И пел во весь голос:

 
Твои глаза пленили меня,
Твоё лицо пленило меня!
Совершенная красота в твоих глазах.
Пленив меня, убегает от меня твоя красота.
 
 
Поклонившись мне, сделала ты мне знак,
Отёрла слёзы с моих глаз,
Исцелила раны моего сердца.
А теперь мимо идёшь и не смотришь.
 
 
Плача тебе вслед, я погибаю.
Я царапаю раны моего сердца.
Я ищу убежавшее счастье.
Словно дождь, брызжет кровь моего сердца.
 
 
Ты поймала мейя в свои сети. Не бросай меня!
Ты дала обещание, не отрекайся!
Мой истекающий слезами глаз – море.
По краям его летают птицы.
 
 
А твои глаза – колдовские.
Твоя душа непостоянна, как путник в пути.
Твоё лицо – луна.
Ты разбила моё сердце.
 
 
Я сказал тебе: «Любимая,
Как ты пришла ко мне?
Через долины широкие, через высокие горы
Как ты пришла ко мне?»
 
 
Она сказала: «На пути к тебе,
Приносящем многие мучения,
Твёрдые горы становятся мягкими,
Потому что моё сердце стремится к тебе».
 
 
«Буч-буч» – поёт птица семюргюк,
Клюёт корм, чтобы насытиться.
Моя душа – перепел, который
Бьётся в огне моей любви к тебе.
 
 
Мои глаза льют ручьи,
Подле них собираются утки и птицы югак.
Если кто-то скажет, услышит ухо всякого:
Ореол вокруг луны – ветвь можжевельника.
 
 
Губит меня девушка, это ты губишь меня!
Ивовый ствол – твой стан,
Можжевельник твоих волос колеблется...[242]242
  Народная песня. Перевод Ф. Гримберг.


[Закрыть]
 

Осман ещё день промаялся в становище, не являясь на глаза отцу. Затем поехал в Итбурну.

Там никому не показывался на глаза, прятался от всех. Выслеживал Мальхун. Наконец подстерёг её возле её дома. Она не удивилась, увидев его.

   – Я привёз тебе подарок, – сказал он.

   – Не надо! – отвечала она в тревоге.

   – Только посмотри! И если не захочешь, не возьмёшь!.. – И с этими словами он вынул из-за пазухи франкский портрет, завёрнутый в шёлковый платок. Развернул и сказал: – Протяни ладони!

Она послушалась. Он положил портрет на её ладони. Мальхун изумилась и заулыбалась.

   – Посмотри, ведь это твоё изображение!

   – Такая красавица! Были бы у меня такие уборы...

   – Будут! – сказал он решительно.

   – Нет, нет, возьми это, не оставляй мне!

   – Ты говоришь таким голосом, как будто боишься, что у тебя отнимут мой подарок!

   – Ничего не говорю тебе. Не оставляй мне этот подарок!

   – Отчего ты такая светлая? Быть может, ты – похищенная девушка франков?

Ей понравились такие слова. Она улыбнулась.

   – Нет, что ты! Я здесь родилась. Я такая светлая просто потому, что мой отец и моя мать – болгары. Они приняли правую веру. У меня есть и болгарское имя – Мара...

   – Мара... Мара... – повторил Осман.

   – Мара и Беро – так болгары зовут первых людей, которые когда-то появились на земле. Болгары так верят...

   – Моя мать говорила мне, что болгары – такие же тюрки, как мы. Когда ты всё-таки согласишься стать моей женой, я приведу тебя в юрту моей матери. Там ты увидишь красивый большой сундук. Это болгарский царский сундук. Болгары тоже верят в силу Неба – Тенри – Тангра...

   – Об этом я знаю, о Небе. Но всё же болгары – не тюрки, они происходят от смешения тюрок и славян. Оттого я и похожа на этот портрет. Потому что франки и славяне – похожи.

   – Ты видела франков?

   – Да. Большой караван франкский проезжал через Итбурну. Тогда всех девушек заперли в домах, чтобы они не попались на глаза франкам. Говорили, будто франки набрасываются на девушек, как волки на ягнят... Я пробралась к воротам и подглядывала. Мне тогда было десять лет. Франки не показались мне страшными...

   – Я видел франкских послов. Их толмач подарил мне это изображение красавицы. Прими его в подарок от меня.

   – Я не могу, нет.

   – Чего ты боишься? Откройся мне.

   – Не говорила и не буду говорить.

   – Я не оставлю тебя. Я уеду и вернусь!..

Но Мальхун уже убегала.

Осман не показывался открыто в Итбурну и не знал, что о нём теперь говорят. Он не мог понять, что же с ним творится:

«Если я не счастлив, то отчего же я так счастлив? Никто не скажет мне!»

Он вспомнил стихи Султана Веледа и повторял их вполголоса. Эти стихи для него были простым изъяснением в любви, никакого тайного смысла он не различал в этих строках:

 
Твоё лицо – солнце или луна?
Твои глаза овладели моей душой.
Пусть они говорят со мной.
Узнай: мои глаза, моя душа – всё это ты!
Ты лишаешь меня души, и это – хорошо.
 
 
Не избегай моего взгляда, ведь ты должна жить
в моих глазах.
Для тебя мои глаза – прекраснейший дворец.
Какую стрелу, какую стрелу ты послала в меня?
Прежде я был копьём, а теперь согнулся, как лук.
 
 
Приди и посмотри на меня, и ты увидишь,
Что слёзы моих глаз – это ручьи и реки.
Ты прошла сквозь все преграды и явилась мне.
Я увидел твоё лицо и превратился весь мир в лето и весну.
 
 
Сегодня я согреваюсь огнём твоей любви.
Снег и дождь не печалят меня.
 
 
Каждую ночь я вижу тебя во сне.
Жизнь моя легка, потому что я думаю о тебе.
 
 
Я жил и был нищим без тебя.
Но вот я нашёл тебя и теперь я богат![243]243
  Перевод М.С. Фомкина.


[Закрыть]
 

Осман отправился в Эски Шехир и рассказал своему другу о своей любви.

   – Скажи, – спрашивал Осман, – в чьём правлении Итбурну? Шейх ахиев правит там полновластно?

   – Полновластно там должен править я!

   – Стало быть, ты можешь приказать отцу Мальхун!

   – Да!

   – Так прикажи!

   – Но ты же знаешь, наместник всё же не я, а мой отец. Он предоставляет мне право приказывать, но в случае с Мальхун, я думаю, приказать должен он!

   – Но ты скажешь ему?

   – Я попытаюсь! Если шейх не хочет, чтобы отец Мальхун отдал её за тебя, моему отцу придётся нелегко. Он вовсе не желает ссориться с ахиями.

   – Но ты...

   – Я попытаюсь помочь тебе...

Осман, обрадованный, поехал в Итбурну. Он увидел Мальхун на лужайке у коновязи. Он более не хотел таиться.

   – Мальхун! Ты стоишь здесь и будто ждёшь меня. Я знаю, ты часто здесь стоишь, потому что здесь мы говорили с тобой. Здесь ты приласкала моего коня. Я приехал сватать тебя! Дома ли твой отец и твоя мать?

   – Мой отец вместе с другими пошёл в дом шейха, куда был позван. Моей матери давно нет в живых. Я не знаю, что сказать тебе. Ты приехал сватать меня? Попытайся. Мой отец скоро вернётся. Я не могу долго оставаться здесь с тобой. Когда отец возвращается от шейха, он всегда сердится и ворчит на меня за то, что я хожу с открытым лицом! Потом он успокаивается. Но будет лучше, если я теперь уйду...

   – Подожди ещё мгновение! Сегодня счастливый для меня день! Не знаю, что скажет твой отец, но я ведь могу думать, что ты согласна стать моей женой?

Мальхун поколебалась, затем быстро сказала: «Да» – и отвернула лицо. Он не выдержал и схватил её за руку.

   – Оставь, оставь, – говорила она. – Кто-нибудь может увидеть нас!

Он отпустил её руку, но хотел, чтобы девушка ещё хоть немного постояла рядом с ним:

   – Что за серебряные вещицы подвешены у тебя к этим кисточкам на твоей груди?

   – Я скажу тебе очень быстро и сразу уйду!

   – Говори.

   – Ты улыбаешься. Ты просто хочешь, чтобы я постояла с тобой ещё.

   – Конечно, хочу! Я хочу, чтобы ты никогда не уходила от меня!

   – Я говорю быстро! Вот смотри. Вот этими щипчиками я выравниваю брови, вот это – зубочистка, в этом сосудике – розовое масло, а это ключ от сундучка с моими украшениями... А теперь отпусти меня!

   – Иди! – заулыбался Осман. Теперь он видел, что и ей не хочется расставаться с ним.

Она повернулась было, чтобы уйти; но вдруг снова подошла к Осману:

   – Что бы тебе ни сказал мой отец, приезжай завтра и жди меня здесь, когда мужчины будут в мечети, в час вечерней молитвы. Ты пропустишь молитву ради меня?

   – Пропущу! – ответил, не поколебавшись, Осман.

Девушка посмотрела на него серьёзно и побежала к своему дому...

Он дождался отца Мальхун. Когда он увидел почтенного человека в одежде земледельца, в куртке и штанах, заправленных в сапоги, он догадался, что это и есть отец Мальхун. Этот человек входил в дом как хозяин. Подпоясан он был широким шёлковым красным поясом, как подпоясываются богатые крестьяне. Но лица его Осман не мог разглядеть. Он дождался, покамест отец Мальхун войдёт в дом, затем подождал ещё немного, изнемогая от нетерпения. И, лишь посчитав, что прошло довольно времени, Осман подошёл к воротам и, взявшись за кольцо, постучал...

Отец Мальхун открыл одну створку и впустил гостя. Теперь они узнали друг друга. Осман тоже видел прежде отца Мальхун и даже дивился его совсем светлому лицу, светло-карим глазам... Борода и усы у него тоже были светлые; светлее, чем волосы Мальхун...

   – Мерхаба, сын Эртугрула, – приветствовал гостя учтиво хозяин.

Они прошли в комнату для приёма гостей и сели на подушки, не снимая шапок. Никакого угощения хозяин не предлагал гостю. Осман терялся, не зная, как это воспринять: то ли как нанесённую обиду, то ли как исполнение некоего обычая, неведомого Осману...