Текст книги "Хей, Осман!"
Автор книги: Фаина Гримберг
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)
ПЕСНИ ГЛУХИХ, ПЛЯСКИ СЛЕПЫХ
После того, как обнародовали указ Османа об отмене крепи во всех его и его потомков владениях, настоящих и будущих, особенно увеличились, усилились во всех городах и селениях добрые чувства к Осману, султану Гази. Крестьяне, болгары и греки, благословляли его, сделались смелы и горделивы со своими владетелями. То и дело доходили вести о смутах и восстаниях. Крестьяне сбивались в отряды, нападали на дома владетелей, рушили их дома, убивали их самих и разграбляли имущество их. Затем посылали к Осману старейшин своих, просились в Османово подданство. Он принимал всех и ни от кого не требовали перехода в правую веру. Однако многие сами, без малейшего понуждения, принимали правую веру и вскоре уже превосходили набожностью своей не только Османовых тюрок, но и иных персов и арабов!..
Осман и Михал тронулись в дальний путь – в Мекку! Осман взял с собой Алаэддина и двух сыновей Рабии Хатун. Михал также решил взять с собой двух старших сыновей.
Двигались медленно и парадно, торжественно, с частыми остановками. Повозки, лошади, ослы, верблюды... Слуги, конюхи, повара... Сопровождали Османа и Михала также и писари-катипы, которые должны были записывать примечательные события долгого пути...
Радостно встречали Османа. Повсюду звучало обращённое к нему искреннее: «Хош гелмиш! – Добро пожаловать!» Осман ехал на хорошем коне, отвечал на приветствия серьёзно и искренне...
Однако же Осману часто приходилось пересаживаться в повозку. Годы брали своё, принеся недомогания и слабость. Осман теперь частенько жаловался Михалу на боли в ногах, иногда ступни отекали, порою кружилась голова[305]305
...кружилась голова... – По описаниям в хрониках возможно поставить Осману диагнозы подагры, атеросклероза, гипертонии.
[Закрыть]...
– Прошу Аллаха лишь об одном, о возможности совершить благополучно хадж! – говаривал Осман Михалу и сыновьям своим.
Сыновья и внуки были искренне привязаны к Осману и желали ему искренне долгой жизни. Когда всё уже было подготовлено к поездке-паломничеству, Осман внезапно слег. Его болезнь растревожила всех его родных и сподвижников. Орхан принялся отговаривать отца:
– Отец! Нам твоё здравие дороже твоего благочестия! Мы все, твои дети и внуки, молим тебя отложить хадж!..
Но Осман, едва оправившись, поспешил в Мекку... Мальхун осмелилась просить его, чтобы он взял и её с собой; о том же просила и Рабия, давно уже мечтавшая о Мекке, о священной Каабе. Однако Осман ни одну из своих жён не взял с собой. Каждой из них сказал он наедине с ней:
– Ты ещё долго проживёшь и, быть может, ещё не один раз совершишь паломничество! Для меня же это мой последний, первый, единственный хадж! Я это знаю и хочу, чтобы сопровождали меня лишь мужи!..
Мальхун и Рабия, каждая в своих покоях, плакали горько. Возможность существования, жизни без Османа, их супруга, представлялась им ужасом, пустыней...
А покамест они тревожились, плакали и думали об Османе, покамест молились о том, чтобы его дорога к святыне была благополучной, он с жадностью, совсем юношеской, впитывал душою и разумом всё новые и новые впечатления...
Его земли вновь предстали перед его глазами, вновь он видел своих людей, людей, пришедших под его руку... Он уже отчётливо сознавал, что в последний раз видит многое на своём пути...
Михал уже предлагал проделать обратный путь другими дорогами, более благоустроенными, и таким образом, чтобы добраться назад, в Йенишехир, как возможно будет быстрее... Осман возражал ему, но, в сущности, лишь для вида. На самом деле он был с Михалом согласен и думал: «Хотя бы Аллах послал мне милость, хотя бы мне возвратиться из Мекки живым! Ничего другого мне и не надо!..»
Женщины шли в поля для исполнения сельских работ, прикрывали смуглые лица уголками головных платков, поглядывали на спутников Османа, среди которых было много красивых, щеголеватых всадников. Маленькие девочки приостанавливались и смотрели во все глаза, заложив руки за спину... Выкрикивали приветствия и благословения Осману... Он отвечал милостиво и думал: «Бедны сельские люди... Платья затрапезные надеты на этих женщинах и детях...» И он погружался в размышления о природе бедности и богатства... «Возможно ли, чтобы никто из моих подданных не был беден?..» И сам улыбался, понимая нелепость вопроса подобного. И вновь и вновь спрашивал себя... И вновь улыбался задумчиво... И видя его погруженным в мысли, никто не нарушал его покой; замолкали его спутники...
Поднимался на пути город. С гордостью смотрел султан Гази на минареты, высокие, словно башни крепостей. Аисты взлетали с верхушек минаретов... В положенное время Осман и его спутники совершали намаз, молились горячо. Останавливаясь на ночлег в городах и селениях, молились в мечетях, слушали слова проповедей...
Вглядывался Осман в лица своих подданных... Вот пристально смотрит меднокожий, белобородый старик, утопают в морщинах, щурятся чёрные глаза... Старая женщина тянет на верёвке козу... Кого-то напомнила Осману эта женщина... Медленно поднимается со дна памяти смутный облик... Его кормилица!.. Вдруг сознает Осман, сколько же ему лет... Как быстро убежало время!.. Как же убегает, улетает оно, время, оставляя людей старыми, немощными... Как быстро!..
Люди несут Осману и его спутникам дары, подносят угощение – жареную речную рыбу, свежий сыр белый, сушёный виноград...
Разувшись, сняв сапоги и сунув ноги в мягкие шлёпанцы «коша», идёт Осман в мечеть сельскую. Пёстрыми коврами устлано всё кругом... Молитва, снова и снова молитва...
В городах женщины одеты хорошо; головы покрывают красивыми белыми покрывалами, прикрывают лицо до глаз... «Красивы наши женщины, красивые у них глаза!» – думает Осман...
На многих дорогах поставлены каменные и мраморные плиты – чешмы. Вода проведена из чистых родников и течёт струёю чистой из металлических трубочек, вделанных в каменные и мраморные плиты. Всё вместе – плита и металлическая трубочка – это и есть чешма... Это утешение путникам. Повсюду ставят такие чешмы по указанию Османа[306]306
...чешмы по указанию Османа... – Чешмы и сегодня возможно видеть повсюду в Малой Азии и на Балканском полуострове.
[Закрыть]... Женщины приходят гурьбой, каждая несёт на плече кувшин... Вода хорошая, чистая...
И сам Осман, бывало, подходит к чешме, засучивает рукава, пьёт из горстей, подставляя ладони под струю... Вода хорошая, чистая...
Идут женщины в пёстрых платьях, в платках розовых, лица прикрыты до глаз, несут мотыги... Приветствуют Османа... Тёмнолицый мужик едет на осле, баба полнотелая и собака белая идут следом... У реки женщины моют ковры, топают, притаптывают шерсть босыми плотными ступнями... Завидев процессию, спешат прикрыть лица... Осман видывал на городских улицах, как брошены ковры новотканые под копыта коней и верблюдов, топчут, топчут ковровую шерсть, притаптывают узоры... Но от этого лишь крепнут ковры, лишь крепче и лучше становятся... А после вымоют их – и засияют, засверкают узоры...
Ночевали в домах наместников, в имаретах – обителях дервишеских. В особых гостиницах – ханах – останавливались. Осман и его спутники ели вместе с прочими, брали с большого блюда рис и кусочки мяса, пили воду и айран...
В этих ханах принимали на ночлег всех, людей всякой веры, правоверных, христиан, иудеев...
По приказу Османа выстроено было в городах и селениях много бань, таких, какие ставились в этих землях в древние времена. Михал рассказал когда-то Осману, что священники и монахи запрещают православным мыться в банях:
– Они говорят, что мытье подобное – есть излишнее ублаготворение плоти!..
– Ну, так мы будем ублаготворять свою плоть! – воскликнул тогда Осман. – Мы, а не они, сделаемся наследниками древних жителей этих мест!..
В банях поставлены были мраморные возвышения-курны, чтобы на них лежа, прогревать тело; поставлены были и котлы большие, сверху медные, снизу – каменные, где нагревалась вода... Осман и Михал отправлялись в баню, выходили с очищенными от грязи дорожной телами, дышащими легко...
Устраивались празднества в честь султана Гази. Осман не обижал никого отказом, садился вместе с Михалом, со своими сыновьями и сыновьями Михала на почётные места, устланные коврами...
Рокотали струны ребапов, заливались деревянные флейты-неи... Плясали танцоры в пёстрых кафтанах, затянув туго пояса... Начинались разного рода состязания. Поднимали мужики тяжёлые камни-валуны, наклонившись, вытянув книзу руки и напруживаясь; напрягались лица, темно краснели... Борцы натирали друг друга смешанным с водой оливковым маслом... Осман любовался стройными, могучими красавцами-богатырями-пехливанами... Играли мышцами упругими смуглыми молодые тела, улыбались белые зубы... Многие ещё продолжали отращивать волосы и носить две косы, по старинному обычаю тюрок; но Осман приметил и многих юношей с бритыми головами... Те, что носили косы, укладывали их перед началом борьбы в узел на затылке, стягивали, чтобы не упали, не помешали... Осман с грустью глядел на юношей с бритыми головами... «Эх! Выводятся старые обычаи!..» – думалось невольно... Однако не говорил ничего, не произносил слов осуждения молодых за их новшества...
Борцы-пехливаны проходили, сильные, лёгким шагом мимо почётных гостей.
– О, пехливаны! – возглашал глашатай и дул в бычий рог. – О, пехливаны! Да будет борьба честной и да приведёт Аллах достойнейшего к победе!..
Тела молодые живые блестели в солнечном свете... Разбившись на пары, принялись бороться пехливаны... Вот один ударил другого в ухо... Крики разносятся нестройные, кричат, что так бить не по обычаю!.. А борец, которого так неверно ударили, вдруг отрывает резко соперника от земли и бросает на траву... Многие зрители вскакивают, кричат... А вот ещё пехливан падает поверженный, но напрасно победитель радуется; упавший подымается, захватывает противника своего позади спины, и вот уже оборачивается поражение победой!..
Звенит-гремит музыка... Музыканты покачивают головами в тюрбанах округлых, пальцы длинные перебирают звонко струны, бьют-стучат в бубны... Женщины, прикрывая лица платками, грудятся в отдалении от мужчин, глядят на музыкантов...
В одной из крепостей Осману поднесли в дар мраморную статую, сделанную в глубокой древности. Статуя эта изображала полунагую женщину. Вся нижняя часть её тела, видевшегося таким нежно-изящным, таким белоснежным, была задрапирована складчатой тканью; и трудно было поверить, что эта ткань – на самом деле – камень, белый камень! А груди у этой женщины были, как белые круглые чаши... И в руках она держала нечто круглое, на– подобающее круглый белый щит... Но одна рука была отбита более чем до половины... И голова... Не было ни головы, ни шеи – отбиты!.. Но как странно! Такая, без головы, без руки, эта мраморная женщина всё равно оставалась прелестной, оставалась красавицей...
– Идол! – произнёс в задумчивости Осман. – Языческий идол... Но видывал я такое... Следует, конечно, разбить его... – Но Осман не спешил отдать приказ уничтожить статую... Обернулся к Михалу, стоявшему рядом... : – Видно, кто-то уже пытался убить её!..
– Да, – Михал кивнул, – христиане уничтожают такие скульптуры. Видишь, у неё нет головы, нет руки. Ясно, что её свергали с высокой подставки... Христиане уничтожили множество таких статуй!.. А сколько покалечили!.. Сколько я видел языческих богов и богинь с отбитыми носами, отбитыми руками, отбитыми головами... Помню, я был ещё малым, когда отец мой ссорился с церковниками из-за статуй подобных. Отец хотел препятствовать разрушению одного языческого храма, но ничего не вышло! Поп натравил крестьян на отца, едва они не убили своего владетеля!..
– Но я много видывал полуразрушенных капищ и статуй. Помнишь, как ты мне рассказывал о них?.. – Михал кивнул с улыбкой. Осман продолжал говорить: – Но если священнослужители неверных ломают и рушат своё прошедшее, убивают красоту, то мы, я и мои люди, будем это спасать!.. – И Осман велел отправить статую языческой богини в Йенишехир... В наше время эту статую можно увидеть в Анталье, в Археологическом музее, который считается одним из лучших в современной Турции...
В дар Осману подносили оружие, парадную одежду шёлковую, вышитую золотыми нитями... Осман приказывал отдаривать людей деньгами... Слуги вынимали монеты золотые из мешков кожаных, нарочно взятых в дорогу... Осману вдруг показалось однажды, будто он узнаёт те самые монеты, которые показывал ему в далёком его детстве отец Эртугрул!..
Снова проезжали мимо храмов языческих. Осман глядел, молчал... Про себя, в уме, говорил: «Вы, языческие идолы, мы теперь ваши хранители, мы – тюрки! Мы наследники законные тех, которые создали вас... Нашими руками вы будете спасены...»
Подзывал верного Михала, указывал ему на статую кудрявого нагого юноши:
– Погляди-ка, брат Михал! Это ведь ты в юности твоей. Помнишь, как мы увиделись в первый раз? А как ты песни пел, помнишь?..
И вздыхал Михал Гази, улыбка раздумчивая скупо озаряла его лицо, давно уже не юношеское...
Но особенно удивляло Османа это дивное умение древних мастеров вытёсывать из камня изображения, словно бы летящие... Выступали из стен древних, полуразрушенных, летящие лёгкие складчатые одежды, будто крылья широкие... И раскидывались крыльями руки статуй... И даже лишённые голов и рук, совсем живыми казались, виделись все эти изображения...
А прекраснее всего было море!.. «Какое чудо!..» – И Осман расширял невольно ноздри, вдыхая ветер моря... «Какое чудо!.. Стоило ради этого чуда поселиться в этих землях... Мои люди станут морским народом!..»
Скалы замерли каменными морщинами; светло синело, живо морщилось, переливалось море. И вдруг вечер – заря – и волны совсем золотые, живые золотые...
И только плеснёт в душу твою эта красота, и только забудешься, радостью переполнится душа, а вот уже вспоминаешь, ясно видишь, сознаёшь: не одна светлая, голубая, золотистая красота в жизни, а всегда есть и другое – сверкают на солнце прекрасные смуглые мускулистые тела борцов-пехливанов, но ведь эта смесь оливкового масла с водой, она сжигает смуглую кожу на ярком солнце... Конечно, возможно сказать, что одно – красота и свет, а другое – темнота и уродство; но ведь на самом деле это вовсе не так! И одно – красота, и другое – красота. И день прекрасен, и темнота прекрасна; и в усталости, и в смерти, и в боли, и в кровавых ранах – красота...
* * *
Одиннадцатый месяц, называемый Дху Аль Кида, двенадцатый месяц Дху Аль Хиджаж – время хаджа...
Осман охвачен ихрамом – сосредоточением душевным. Все помыслы и чувства устремлены лишь к хаджу. Борода удлинилась, седая, нельзя подстригать бороду... Громко повторяет Осман:
– Я здесь, о Аллах! Я здесь, о Аллах! Я здесь, чтобы следовать предначертаниям твоим... Я здесь, о Аллах!..
И спутники Османа также вошли в состояние ихрама. Михал не помнит своего детства, не помнит ранней юности... Будто бы жизнь его началась здесь, в эти мгновения, когда охватил Михала ихрам... Повторяет Михал:
– Я здесь, о Аллах!.. Я здесь, о Аллах!..
Повторяет слова суры «Хадж»:
– «Среди людей есть такой, кто поклоняется Аллаху на острие: если его постигнет добро, он успокаивается в этом; а если его постигнет искушение, он поворачивается своим лицом, утратив и ближайшую жизнь и последнюю. Это – явная потеря!
Вместо Аллаха он призывает то, что ему не приносит ни вреда, ни пользы, это – далёкое заблуждение!
Он призывает того, от которого вред ближе пользы. Плох господин, и плох сотоварищ!
Аллах вводит тех, которые уверовали и творили благое, в сады, где внизу текут реки. Ведь Аллах делает то, что хочет.
Кто думает, что Аллах не поможет ему в ближайшей и будущей жизни, пусть протянет верёвку к небу, а потом пусть отрежет и пусть посмотрит, удалит ли его хитрость то, что его гневает.
И так Мы низвели его, как ясные знамения, и потому, что Аллах ведёт прямым путём, кого пожелает.
Поистине, те, которые уверовали, и те, которые стали иудеями, и сабии, и христиане, и маги, и те, которые придают сотоварищей, – ведь Аллах различит их в день воскресения. Поистине, Аллах о всякой вещи свидетель!»...[307]307
Перевод И.Ю. Крачковского.
[Закрыть]
* * *
Мекка – её именование: «Благословенная». Умм-Эль-Курра – Матерь городов – её именование. К ней обращено лицо правоверного на молитве. Мекка...
Мекка – Благословенная матерь городов – меж Долиной праотца Ибрагима и горными грядами гранитными...
Осман и его спутники обошли кругом Каабы, узрели Чёрный Камень, коего касались уста Пророка Мухаммада, да благословит Его Аллах и приветствует Его...
Семь кругов пути совершили Осман и его спутники в память о праматери Хаджар[308]308
...Хаджар... – Это библейская Агарь, наложница Авраама, мать Измаила.
[Закрыть]... Изгнанная, скиталась она в пустыне, и меж холомов Сафы и Марвы она искала воду, чтобы утолить жажду своего сына Измаила. И посланник Аллаха Джабраил чудесно наполнил водою пересохший источник. Из этого источника Замзам теперь пили воду паломники...
У подножия горы Арафат, в долине, соединились некогда, в незапамятные времена, после долгих странствий, Адам и Хавва. В этой долине указано было Аллахом праотцу Ибрагиму принести в жертву сына-первенца Измаила. И был Ибрагим в готовности совершить волю Аллаха, и посланец Аллаха остановил руку Ибрагима[309]309
Согласно иудейской традиции, это был младший сын Авраама-Ибрагима, Исаак.
[Закрыть]. И здесь же, много времени спустя, говорил Пророк Мухаммад, да благословит Его Аллах и приветствует Его, говорил свою последнюю проповедь...
Вместе со всеми паломниками поднимается Осман по крутой горе Арафат и громко повторяет:
– Я здесь, о Аллах!.. Я здесь, о Аллах!..
В пустыне, под горячим солнцем, терпеливо молились паломники...
В долине Мины закололи жертвенного верблюда... «Вот приходит нескорыми шагами конец моей жизни, – думал Осман, – и потому, должно быть, я помню сейчас ясно её начало, помню Барыса... Помню запах жизни...»
В шатре Осман переоделся сам, без помощи слуги. Осман и спутники Османовы приветствовали друг друга в знак завершения паломничества, совершили праздничную трапезу...
* * *
На возвратном пути Осман чувствовал себя помолодевшим, сильным; ноги не болели, не отекали. Он проделал тяжёлый путь, жгло его горячее солнце, обдувал песчаный ветер... Но словно бы закалили Османа и спутников его испытания хаджа; вышли они из этого прекрасного горнила окрепшими, ободрёнными...
Но всё же Осман знал твёрдо, что более не суждено ему совершить хадж и более не суждено ему будет увидеть свои владения, земли своих людей; увидеть подданных, отдавших себя под его руку, под власть его...
Теперь ехали, двигались землями, которые населены были болгарами.
Болгары всегда вызывали в душе Османа чувство тёплой близости. С ними связана была память детства, память о матери, о её юрте, о том красивом сундуке, о голосе матери; память о юности, о юной Маре-Мальхун, о Куш Михале...
На полях жали пшеницу серпами простыми. Женщины и девушки работали с открытыми лицами. В уши их были вдеты огромные серьги, украшенные длинными подвесками, бирюзовыми и простыми стеклянными; серьги были такие длинные, что пришлось концы их прикрепить к волосам, заплетённым в косы. Платья были обшиты мехом по подолу, и видны были из-под платьев голые ноги с браслетами на щиколотках. Мужчины носили короткие куртки, также отделанные мехом, и меховые шаровары; шапки меховые украшены были фазаньими перьями. И мужчины и женщины имели на ногах плетёную короткую обувь... Работали и мужчины и женщины споро, и при этом громко пели... Казалось, они нарочно не хотели прерывать своё пение...
– Отчего они поют непрерывно? – Осман обернулся к Михалу.
Но Михал отвечал, что не знает. Тогда Осман велел сыскать толмача, который мог бы перекладывать слова с тюркских наречий на болгарские и с болгарских – на тюркские. По приказу Османа отправились в болгарское селение, где им указали дом человека, нужного им... Алаэддин, возглавлявший это малое посольство к болгарским крестьянам, осматривался с любопытством. Болгарских селений он прежде не видел... Особенно занимали его женщины и девушки, попадавшиеся то и дело на улицах узких; они прижимались к стенам домов, давая путь всадникам... В руках они удерживали веретена и пряли на ходу... У этих женщин, в отличие от жниц, волосы не были заплетены в косы, а забраны в особую сетку, прикреплённую на голове; одни имели на голове шёлковую сетку, другие шерстяную; сетки были разных цветов, как и платья женщин и девушек... Нашли толмача и заплатили ему. Алаэддин тотчас принялся спрашивать его о многом, что было вокруг... Некоторые женщины носили на головах высокие узкие шапки, плетённые из окрашенной в разные цвета соломы... Толмач сказал, что эти женщины происходят из родов, некогда знатных, но обедневших... Поджидая толмача, Алаэддин спешился. Было жарко и он расстегнул кафтан. Вдруг молодая женщина, одетая в рубаху из грубого полотна, всю расшитую цветными нитями, подбежала к Алаэддину и стала разглядывать его рубаху... При этом она что-то говорила, улыбалась и делала какие-то знаки... Но она вовсе не казалась похожей на женщину, которая продаёт своё тело... Вышел толмач, женщина заговорила с ним... Рубаха её надета была на голое тело, и ясно очерчивалась молодая грудь...
– Что она говорит, чего хочет? – спросил Алаэддин.
– Она говорит, что полотно, из которого сшита твоя рубаха, тоньше полотна, из которого сшита её рубаха; зато её рубаха красивее! – Толмач усмехнулся[310]310
Эпизод с рубахами находится в записках путешественника по Османской империи Рейнгольда Любенау (1587).
[Закрыть].
– Все женщины у вас такие вольные? – спросил Алаэддин, любопытствуя.
– Да, наши бабы, они бойкие! – Толмач поглядел с некоторым самодовольством.
Алаэддин вынул из кошеля на поясе две монеты и отдал толмачу:
– Дай ей!..
Толмач кинул женщине монеты. Она живо наклонилась и подобрала монеты с земли. Алаэддин видел, как обтянулся платьем её зад... Уже давно знал Алаэддин, как ходят жены и дочери неверных, но теперь всё же был несколько смущён... Женщины, жены своих мужей, выставляют себя напоказ чужим мужчинам!.. Экие нравы...
Толмач верхом подъехал к Осману, спешился и поклонился. Осман велел ему снова сесть на коня:
– Поедем неспешно, ты держись подле меня. И скажи мне, почему у вас жатва такая певучая, поют люди неустанно, почему?..
– У нас говорят, что жатва не должна быть глухой, – отвечал толмач. – Глухая жатва, жатва без песен – дурной знак, не к добру!..[311]311
Сведения о фольклоре жнецов взяты из Н. Константинова «Земледелието в България преди освобождението» (1909), а также из работы И. Гешова «Овчарите от Котленско и жетварите от Търновско» (1890). Обе работы опубликованы в периодическом издании «Сборник за народни умотворения», София.
[Закрыть]
Голоса девок и парней, пронзительные, сильные, разносились далеко...
Лю кат ми са зажнали,
Пеасна са си запеали...
Как женат, как се наджеват,
Как пеят, как се натпяват...
Гласът ти се слуша
Чак до наша нива,
Сърпа си оставям,
Тебе да послушам...
Осман велел толмачу перевести...
– Они поют простые песни, – отвечал толмач. – В этих песнях говорится, что они начали жатву с песней; что они все стараются жать одна лучше другой, один лучше другого, и стараются перепеть друг друга; и ещё парень поёт, что голос его девицы слышен ему и он оставляет серп, чтобы слушать её песню...
В дороге отдыхали. На ночлег остановились в богатом селе. Навстречу поезду Османа шли гурьбой молодые жнецы и жницы, поклонились низко... После целодневного труда парни и девки по-прежнему пели во все голоса, громко и звонко...
Жетфаре идат од нива,
Идат од нива и юначки пеят... -
начинали парни.
Тогда девицы дразняще подхватывали:
Осман снова спрашивал толмача, а тот ответил, что парни хвалятся своей неутомимостью, а девицам хорошо; они ведь наёмные жницы, из другого села; оттого им весело, что избавились от надзора докучного отцов и матерей...
– Наши молодые тоже поют, – заметил Осман, – но никогда не поют так долго и громко. А зачем же отпускают родители девиц?
– По бедности, – отвечал толмач.
Осман подумал, что даже самый бедный правоверный не отпустил бы свою дочь, чтобы она ходила с открытым лицом среди чужих мужиков!..
В сёлах болгарских построены низкие дома, наполовину каменные, наполовину деревянные, с крышами низкими. Утварь в домах хорошая – миски-соханы, кастрюли медные с крышками, железные листы – печь хлебы, медные ложки лужёные; масло оливковое держат в долблёнках тыквенных, воду – в кувшинах глиняных...
В одном из сел праздновался в тот день, когда проезжал там поезд Османа, праздник в честь святых Петра и Павла, сподвижников пророка Исы, как пояснили-рассказали Осману. Осман встал у открытых дверей церковных и смотрел... Ему сказали также, что эта церковь поставлена в честь ещё одного почитаемого христианского святого, святого Горгия...
– Слыхал я, слыхал!.. – откликнулся Осман добродушно...
Храм стоял между деревьями; снаружи, неподалёку от церковных дверей, стояли столы и скамьи, женщины и дети сидели... Осману предложили сесть как почётному гостю, но он поблагодарил и отказался... В церкви было тесно. Те люди, что вошли в церковь, слушали священника внимательно и молились; что же до сидевших снаружи, то дети пересмеивались, щипали друг дружку, вскрикивали громко; женщины болтали, даже и мужчины переговаривались...
Священник едва виднелся у алтаря. Священник и клисарь пели дурно поставленными голосами, весьма нестройно. Время от времени священник начинал говорить, но едва возможно было расслышать его... Осман прислушался и понял, что служба идёт на славянском наречии... Он был удивлён безразличием крестьян и задумался... По завершении службы священник вышел к народу, неся на голове блюдо с хлебом, которое придерживал рукою; а в другой руке держал потир. Блюдо покрыто было белым полотном. Люди начали подниматься со скамей и креститься и низко кланяться... Священник поставил потир и блюдо на стол, затем принялся крошить хлеб в потир; возможно было разглядеть в чаше вино. Священник хорошо размешал накрошенный хлеб в вине. Затем он взял в руку ложку медную. Люди, толпясь, подходили по одному. Священник зачерпывал ложкой из чаши и совал ложку в раскрытый рот подошедшего... Люди, казалось, не выказывали своему священнослужителю никакого почтения. Они что-то говорили ему, улыбались, даже пересмеивались с ним... Несколько женщин поднесли на руках маленьких детей, по виду двух-трёхлетних; священник и в детские рты сунул эту смесь из вина и накрошенного хлеба. Осман приметил, что двоих детей вырвало на платья матерей...
Осман пытался припомнить, что это за обряд, но не мог... Спросил Михала, и тот отвечал:
– Они воображают, будто едят тело и кровь Исы, и уверены, что обряд подобный избавляет их от грехов...
Осман задумался... Вспоминал: говорили ему об этом или нет?.. Обдумывал... «Да что они, людоеды,что ли? Надобно на всякий случай присматривать за ними, чтобы они и друг друга не жрали!.. Ох, неверные!.. С правоверными не так легко мне, а каково с неверными!..»
Священник и клисарь отнесли церковную утварь назад в храм, затем на ключ заперли двери и присоединились к народу. Все развеселились, подходили к Осману, кланялись, улыбались... Священник и клисарь также приблизились, поклонились и поочерёдно поцеловали Осману руку. Он всех приветствовал с благосклонностью. Началось веселье. Люди натащили хлебов, кувшинов с вином, плодов разных, блюда с бараниной жареной... Осману и его спутникам подносили в дар большие хлебы с пропечённой верхней коркой, на которой процарапаны были узоры...
Священник и клисарь исчезли не на долгое время, затем явились уже в обычной болгарской одежде. Девки встали в круг, схватились за руки и пошли кружиться и притоптывать под звуки волынки... Молодые мужчины сделали другой круг... Дети и люди постарше подбадривали плясунов громкими возгласами... Священник также покрикивал весело, а клисарь встал в круг...
Расплясавшиеся мужики и парни выбегали к Осману и Михалу и тянули их в свою пляску... В конце концов все– таки пришлось уступить и немного поплясать вместе со всеми... Плясовые движения Османа и Михала приветствовались громчайшими возгласами одобрения...
На другой день, уже на дороге, Осман говорил Михалу:
– Не приметил я у болгар особого благочестия!..
– Это верно, – отвечал Михал. – Болгары привязаны более к своим давним верованиям. Полагаю, они всё ещё верят в Тенгри-Тангра, в Бога-Небо...
Михал почувствовал задумчивость Османа и замолк... Осман вспоминал детство, мать, отца...
Осман и его люди повидали ещё много болгарских сел. Встречали их по-доброму, хорошо, подносили кушанья, подарки... В одном селе пригласили Османа и Михала в большой дом, где собралось в горнице большой много девиц, прявших и ткавших полотно на простых станках деревянных. Османа и Михала усадили почтительно в передний угол вместе с местными стариками. Осман, давно уже свыкшийся с обычаями неверных, всё же был несколько смущён тем, что мужчины уселись глядеть на девиц... Один из стариков заметил смущение Османово и заговорил с ним запросто:
– Ты не думай, султан, будто мы здесь сидим и глядим на девиц, потому что мы сластолюбивы. Нет, мы здесь для того, чтобы поддержать и соблюсти должный ред-порядок; мы здесь для того, чтобы не допускалось никаких бесчинств!..
Осман удивился и подумал: «Какие бесчинства могут натворить эти девицы-рукодельницы?..» И очень скоро, словно бы в ответ на его невысказанный вопрос, раздались за дверьми громкие нестройные мужские голоса, певшие дикую какую-то песню... Осман невольно протянул руку к поясу – за оружием; но тот же старик, что заговорил с ним прежде, тотчас остановил его:
– Не тревожься, султан! Это не разбойники, это наши парни явились веселить девушек!..
Двери – створки – распахнулись широко, и в горницу вступили гурьбой парни. Одеты они были совсем чудно: на ногах – плетёная обувь с белыми онучами; одежда пышная, увешенная бубенцами и медными колокольцами, обшитая мехом бараньим; но самое дивное – были головы, упрятанные в остроконечные шапки высокие, закрывающие лица. В прорези глядели смеющиеся глаза, вышиты были на переде шапок страхолюдные морды полулюдей– полузверей; на шапках также гремели-звенели колокольцы и бубенцы и спадали на меховые плечи гривы буйные, свитые из множества цветных грубых нитей... Парни нарочно ревели, как быки, выли волками, широко размахивали руками меховыми, так, что колокольцы и бубенцы ещё сильнее гремели-звенели...[313]313
...гремели-звенели... – Эти оригинальные костюмы возможно видеть и сегодня на деревенских праздниках в Болгарии.
[Закрыть] Парни расселись на полу деревянном, на большом свободном месте... Девицы оживились, переговаривались, пытались распознать своих братьев и женихов... Один из парней выскочил в самую серёдку горницы, пышный нитяной хвост прицеплен был к его заду. Откуда ни возьмись объявился волынщик и заиграл что было мочи. Парень заплясал, вытворяя сильные движения бёдрами и задом; он топал ногами, подымал то одну ногу, то другую, вскидывал руки поочерёдно, выпевал слова, свистел птицей лесной... И в песне его пелось о горах и лесах, о ветвях и листьях, о птицах в гнёздах...
