Текст книги "Хей, Осман!"
Автор книги: Фаина Гримберг
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)
...гурона и планинона,
и пу гурона дарвену,
и пу дарвену вейкине,
и пу вейкине листену,
и пу листену гнездана,
и пу гнездана пилцене...
Этого певца-плясуна сменяли другие. А девицы не прекращали усердных своих трудов, но то и дело поглядывали на парней и кидали весёлые, острые словечки... Раздавались взрывы смеха, взмётывались руки, топали ноги в плясках... Но никаких бесчинств или непристойностей не происходило, старики смотрели строго...
Усталые парни снова уселись на своё место. Девки оставили работу. Парни стаскивали высокие свои шапки и открывали весёлые лица. Девки весело гомонили; иные из них давно уже распознали брата или жениха и теперь с гордостью за себя напоминали о своей догадливости; другие, напротив, прежде не распознали, ошиблись, и теперь их поддразнивали... Девки и парни принялись загадывать друг дружке загадки. Осман посмеивался, вспоминал детство и юность... Многие слова наречия славянского он понимал, потому и смеялся...
Тилилей свири
на четири свирки, -
пропела бойкая девица.
Осман попытался сообразить, кто же это может играть сразу на четырёх дудках, но никак не мог понять и невольно смеялся своей недогадливости...
– Теленок!.. Теленок матку сосёт! – выкрикнул один из парней.
«И вправду, коровье вымя – четыре сосца!» – Осман расхохотался...
Видя его весёлым, развеселённым, и все веселились ещё более... Загадывали ещё много загадок. Потом принесено было угощение – орехи лущёные, маслины, сладкие хлебцы... Вина не подали, но принесли в кувшинах сок винограда...
Другой старик пояснил гостям:
– Мы на таких собраниях никогда не подаём вина, дабы не было бесчинств, какие возможны при опьянении!..
Осман это одобрил...
Земли, населённые болгарами, кончались уже на пути Османа. В последнем селении как раз собирались праздновать свадьбу. Женился старший внук главы большого рода сельского – задруги...
По улочкам села и на площади толпились люди, женщины покачивали высокими соломенными шапками цветными, девицы щеголяли в новых цветных платьях. Дудки и волынки будто стремились обогнать друг друга в громкости звучания. Осман подивился тому, что у каждой девицы проколота была правая ноздря и вдето было кольцо, у кого – золотое, у кого – серебряное; эти кольца в ноздрях украшены были бирюзой, цветными стёклышками и даже камнями драгоценными. Многие мужчины одеты были в праздничные кафтаны из хорошего сукна коричневого цвета. Осману сказали, что это сукно выделывают иудеи в городке, называемом Зеленек. Иудеев Осман видывал в иных городах, одеты они были, как тюрки, по сельджукской моде, конийской; но носили на головах не тюрбаны, а красные шапки; жены их закрывали лица...
Свадьбу праздновали не столько пышно, сколько шумно. Процессия двинулась к дому невесты. Несли много круглых хлебов, нарочно испечённых; жениха вели под руки, закрыв его с головой плотным покрывалом красного цвета. Несли большое дерево, сделанное искусно из веток разных деревьев, украшенных лентами, колокольчиками, деревянными, пестро раскрашенными шарами... Мужчины двигались вереницей, топая ногами, и распевая задорные песни. Многие из друзей жениха размахивали красными стягами... Всё это немного напоминало военный поход...
У дверей дома невестиного народ весело стеснился. Родичи невесты не отдавали её жениховой процессии, требуя непременно выкупа. Спутники жениха принялись раздавать этим стражам невесты хлебы, сладости, мелкие монеты... Наконец вывели и невесту, закрытую, как и жених, красным покрывалом... «Должно быть, все свадьбы на свете похожи!» – подумалось Осману...
Быстро составилась процессия невесты. Обе процессии – жениха и невесты – отправились порознь в церковь, где священник должен был совершить обряд венчания... Покамест это происходило, старейшины сельские угощали Османа и Михала и вели с ними беседу. Многое Осман понимал уже и без толмача. Старейшины говорили, что многие их родичи, остающиеся под властью болгарского царя, мечтают о том, чтобы очутиться под рукою Османа, под его властью...
– Так и будет, – говорил Осман, – так и будет! Если не я, то мои потомки уж наверняка избавят всех христиан, и болгар, и греков, и сербов, от власти их правителей!..
Так оно и произошло впоследствии. И греки, и болгары, и сербы сделались свободны от власти своих правителей больших, царей, князей, императоров; равно как и от власти владетелей малых... Потомки Османа ценили людей не за их происхождение, но по их деяниям... Многие болгарские, сербские, греческие аристократы пали в битвах, сражаясь с войсками ближайших потомков Османа за сохранение своих привилегий и своей власти. Другие приняли правую веру и сделались важными лицами при дворах сыновей и внуков и правнуков Османа. Третьи впали в крайнюю бедность; дочери их отданы были замуж за простых пастухов и погонщиков волов; потомки Кантакузинов и Палеологов принуждены были обрабатывать землю, так же, как их бывшие подданные, простые земледельцы... Впрочем, подобное освобождение отнюдь не пошло на пользу ни грекам, ни болгарам, ни сербам. Вероятно, в какие-то времена аристократия необходима для правильного развития культуры. Во всяком случае, когда разрушилась держава потомков Османа, греки, болгары, сербы, гэги и тоски до такой степени отстали в культурном своём развитии от западных европейцев, что уже никогда более не сравнялись с ними, а ведь когда-то греки даже опережали их! Но время процветания миновало навеки. И поныне все балканцы, и греки, и болгары, и прочие, всего лишь провинциалы культуры в сравнении с французами, англичанами, немцами...
Наутро после свадебного торжества полагалось подносить подарки молодым. У очага большого сидел с важным видом старый глава задруги, белобородый дед Дичо. Молодая засучила рукава, скорыми движениями просеяла муку хорошую и замесила тесто. Скоро-скоро смастерила лепёшки, ножичком малым наколола узоры. Испекла лепёшки на углях, сложила лепёшки испечённые на большое плоское блюдо деревянное. Важно поднялся старик, своими руками принёс деревянную миску с мёдом, густым, прозрачным, как слеза; деревянная ложка колом стояла... Молодая брала лепёшку, клала поверх из ложки густой мёд и раздавала медовые лепёшки домашним... Первому – с поклоном – поднесла Осману, за ним – Михалу, спутникам их. После поднесла лепёшку деду Дичо, а после – всем прочим родичам – по старшинству... Последнему поднесла своему молодому мужу...
Старик снова поднялся со своего места.
– Что? – спросил он. – Сладко ли вам?
– Сладко, сладко! – зашумели.
– Пусть таким же сладким будет вам и всякое слово, какое скажет наша Рада! – Дед Дичо указал торжественно на потупившуюся молодоженку. – Как имя её вспомянете, пусть на сердце у вас делается сладко! – Произнеся эти слова, обратился старик к Раде и сказал так: – Спасибо тебе, дочка за то, что усладила наши сердца в это утро! Живи долгие, долгие годы, о задруге нашей радей. Трудись, веселись!.. – Он вынул из-за пазухи ожерелье из монет золотых старинных и надел на шею Рады. – Пусть доброта твоего сердца не ржавеет, не пропадает, как не заржавело во времени многом это золото!..
Молодая женщина поклонилась старику и поцеловала его руку. Стали подносить подарки, приходили свои и чужие. Дарили молодым многое, нужное, – одеяла, одежду... Подносили красивые чаши, иные серебряные; пояса, украшенные золотыми пряжками, усаженными гранатами... Но дар Османа все дары превзошёл! Он поднёс молодым золотое чеканное блюдо, наполненное бирюзой, сердоликами, рубинами...
Тем и завершилось гостеванье Османово у его болгарских подданных...
* * *
Далее поезд Османа продвигался землями, населёнными греками. Приметил Осман, что греки ходят куда пригляднее болгар. Мужчины – в чёрных бархатных шапках, обшитых золотым шнуром; а многие женщины по праздникам и вовсе роскошно – в золоте и шёлке...
Осман поглядывал на Михала; среди болгар Михал весел был; а теперь, среди соплеменников отца своего, не то чтобы сделался грустен или сумрачен, но словно бы призадумался... И Осман и Михал знали, отчего эта печаль, знали!..
Много занимало Османа греческое духовенство, ведь он с юности знавал греков-церковников. В храмах Осман разглядывал пристально иконы, не смущался входить в храмы неверных. Рассматривал Осман дорогие золотые оклады, в которых икона гляделась вся в золоте, видны были только головы матери пророка Исы и самого его в образе ребёнка... Осман беседовал с греческими церковниками. Однажды присутствовал при диспуте о крещении. Прения духовных лиц греков-христиан напомнили ему Конью, молодость... Один из спорящих священников доказывал:
– Никто не может быть обвинён в том, что три раза кряду поливает водой крещаемого младенца, равно как и в том, что поливает его водою однократно! Ибо троекратное погружение символизирует троичность Божества, а однократное – единство Божества в троичности!..
Другой возражал:
– Но поскольку еретики-эвномиане троекратно погружают при святом крещении младенцев, мы не должны так поступать!..
Осману показалось, что спорят они о пустом, но высказал он им хорошие слова об их уме и учёности. А наедине с Михалом сказал ему так:
– Истинные христиане – это одни лишь греки! Я видел, как служат их попы и как молятся прихожане. Полагаю, что все обряды христианской веры по всем моим владениям должны отправлять именно греческие священники[314]314
Православные священнослужители в Османской империи были преимущественно греками.
[Закрыть]. И пусть не забывают наставлять людей в послушании властям!.. Греческим попам будет особое покровительство от меня и от всех моих потомков! А о болгарах я знаю: они – язычники, какими бывали прежде и тюрки. Прочие все – также язычники, должно быть; как полагаешь, брат Михал?
– Полагаю твоё суждение верным, – улыбнулся Михал. – Скоро мы будем проезжать мимо одного селения, где живут сербы. Язычники, язычники, конечно; да и в отличие от добродушных болгар люты сербы, злы... Впрочем, сам увидишь!..
– Увижу! – коротко согласился Осман. И подумал про себя, что будет трудно погасить ненависть, гуляющую вольно меж разными его подданными – греками, болгарами, сербами и прочими...
* * *
В сербском селении низкие глинобитные дома показались Осману куда более бедными, нежели жилища болгар. Мужчины одеты были в грубую одежду, бедную и неуклюжую; женщины повязывали головы простыми платами; девицы ходили гологлавые и босые. Самыми лучшими и богатыми украшениями здесь полагались медные бусы и грубо выделанные серьги...
Однако приняли Османа и его спутников дружелюбно, выставили угощение – баранину, квашеное молоко, хлеб, мёд. Осман одарил старейшин деньгами... И всё же люди показались Осману мрачными и опечаленными... Тогда он решительно спросил старейшин, в чём причина их горя, столь видимого... Старейшины отвечали, что ему лучше уехать поскорее из их селения. Осман спросил, отчего так. Отвечали, что заразная болезнь поразила уже несколько семей. Оттого все и мрачны... Осман тотчас приказал всем своим спутникам уехать из этого селения...
– А я останусь! – сказал султан Гази твёрдо. И такая твёрдость слышалась в голосе его, что сыновья не посмели возразить ему и поспешили исполнить его приказ.
Однако Михал остался. Тщетно Осман приказывал и ему уехать:
– Уезжай вместе со всеми, брат Михал! Я ведь нагоню вас после!..
– Никуда я не поеду без тебя, – отвечал спокойно и с достоинством Михал. – Кто знает, как судьба решит – то ли нагонишь поезд, то ли никогда уже и никакой поезд не нагонишь! Я с тобой во всём. Какая тебе судьба, такая и мне!..
– Полно! Полно! – Осман махнул рукой. – Лишних слов не говори. Оставайся со мной. Одна судьба, так уж одна судьба!..
На другой день Осман отправился вместе с Михалом верным и со всеми жителями селения на похороны умерших... Собираясь, застёгивая пояс на пряжку, Осман такое сказал Михалу:
– Я знаю, ты опасаешься, как бы не убили меня местные насельники. Мы ведь с тобой одни среди них. А видно, что это не греки и не болгары. Эти сербы – жёсткие люди, я ведь всё вижу!.. Только не боюсь! И ты за меня не бойся!.. Они у меня, у внуков моих и правнуков, обручнеют!..[315]315
Впоследствии сербы массово принимали ислам. Много сербов было среди приближенных османских султанов.
[Закрыть]
И всё же Михал не отходил от своего султана ни на шаг!..
Сначала погребали одного старика, он был при жизни своей среди старейшин селения. На ночь оставили его в церкви, а наутро вынесли на носилках и понесли на кладбище. Жена, дочери и внучки, одетые в самую красивую свою одежду, встали у гроба, куда мертвеца уложили с носилок. У гроба поставлены были хлеб, блюдо с жареной бараниной и большой кувшин вина. Младшая внучка сняла с головы чёрный плат, нарочно надетый, и положила в открытый гроб. Затем женщины стали подносить к лицу покойника кусочки мяса, хлеба; разлили вино из кувшина по медным чашкам и каждый из родичей умершего, прежде чем выпить, проливал несколько капель на лицо его... Окончив трапезу погребальную, женщины принялись рыдать с завываниями и причитаниями. Они громко спрашивали мертвеца:
– Зачем ты ушёл от нас? Разве мы заслужили такое пренебрежение от тебя? Чего недоставало тебе в жизни с нами? Разве мы плохо служили тебе? Зачем ты оставил нас одних в этой горькой жизни, переполненной несчастьями?!..
Затем хоронили ещё нескольких умерших; женщину с двумя маленькими сыновьями, и ещё другую – с двумя дочерьми и сыном. Они были положены в гробы в своих лучших одеждах, головы их были украшены цветами и ветками базилика... Осман пристально вглядывался в лица мёртвых. Он видел, что их тела не вздулись, а лица не черны... «Стало быть, болезнь не так страшна!» – подумал Осман. Но говорить это вслух не стал, чтобы не нарушать чужой ему погребальный обряд...
Женщины окружили открытые гробы, сидели на земле и стояли; плакали и пели жалобные песни; одна запевала, за ней подхватывала другая, за ней – третья... Осман расслышал, что сербское наречие походит на болгарские говоры; и потому он разбирал, понимал много слов... Женщины очень горевали, били себя ладонями в грудь, рвали волосы на голове, царапали себе щёки так глубоко, что капли крови падали на умерших. Женщины наклонялись и целовали лица и руки мертвецов... И при этих похоронах ели, пили и как бы кормили и поили покойников...
Затем пришёл священник и перекрестил гробы. Он был одет попросту, как обычный крестьянин; только длинные волосы и особенная шапка выдавали в нём духовное лицо...
На кладбище многие могилы украшены были резными деревянными фигурами серн. В этих могилах погребены были женщины. На вопрос Османа, что это за украшения, ему отвечали, что эти украшения должны означать ловкость женщин, какую они проявляли при жизни своей в полевых и домашних трудах. Мужские могилы украшались длинными женскими волосами; эти волосы срезали с голов своих в знак печали по умершим отцам, сыновьям и братьям их жены, дочери и сёстры...
Когда погребли всех, понесли на кладбище простую местную еду и вино в кувшинах. Пили и ели. Осман и Михал также поели хлеба и пригубили виноградного сока... Меж тем селяне, и в их числе и родичи покойников, только что горевавшие отчаянно, пустились петь и плясать, заведя хороводы...
Да знаjеш, моме, мори, да знаjеш,
каква jе жалба за младост,
на порта би ме чекала,
од коньа би ме скинула
у собу би ме унела,
у уста би ме льубила...
«Всё так, – думал Михал Гази, – всё правда! Горько стариться, горько терять молодость!..» И Михалу представляется эта самая его молодость в обличье простой сельской девицы... вот она ждёт, дожидается у ворот, а он соскакивает лихо с коня своего... а она вводит его в горницу и целует в губы...
Тут явился старый певец с инструментом, наподобающим большую лютню. И наигрывая, завёл длинные песни... Тут и пляски прервались, и все, усевшись на траву, на землю, а кто и на могильные холмики, стали слушать... Осман также навострил уши и много дивился тому, что прозвучало... И вот какая была первая песня:
Две кумы отправилися к куму,
Две кумы ко Гречичу Манойлу:
Первая – то стройная гречанка,
А другая – белая влашанка.
Был малютка мальчик у влашанки,
У гречанки девочка родилась.
Вместе кумы к куму приезжали
И младенцев окрестили вместе.
На рассвете, при восходе солнца,
Говорила стройная гречанка:
«Дорогой мой Гречич, кум Манойло!
Ты возьми-ка моего ребёнка,
А отдай мне мальчика влашанки, -
Подложи ей девочку тихонько.
Я тебе за это дам – клянуся –
Вдвое больше золота, чем весит
Неразумный мальчик, сын влашанки».
Соблазнился он, суди Ты, Боже!
Подменил детей Манойло Гречич...
Две кумы отправились обратно.
Вот идёт своим путём влашанка,
И её ребёнок раскричался.
Тут она как будто испугалась:
Становилась посреди дороги,
Раскрывала бережно пелёнки:
Перед нею девочка, не мальчик!
От досады бросила влашанка
На дорогу пыльную ребёнка
И пошла обратно, причитая...
В дом она Манойла приходила,
Речь такую говорила куму:
«Так ты продал крестника за деньги!
Накажи тебя Иван Креститель!»
Перед ней Манойло клялся лживо:
«Ничего, поверь, кума, не знаю!
(На руках держал тогда Манойло
Своего ребёнка.) Если лгу я,
Пусть вот этим мясом напитаюсь».
Со двора отправилась влашанка,
Понесла пустую колыбельку.
Оседлал коня Манойло Гречич
И поехал ко двору гречанки.
Та ему за мальчика платила,
И назад Манойло возвращался.
Вот он едет лесом и встречает
На дороге чёрного ягнёнка.
Он стрелу калёную пускает,
Убивает чёрного ягнёнка.
Разводил огонь он у дороги,
Мясо пек и вкусно им обедал;
А одно плечо в мешок свой спрятал
И к родному дому подвигался.
У ворот его жена встречала,
Обливаясь горькими слезами.
И её Манойло вопрошает:
«Что, жена, с тобою приключилось?»
И она всю правду рассказала:
«Выпрыгнул из рук моих ребёнок,
Обернулся в чёрного ягнёнка
И бежать пустился по дороге...»
Ей с тоскою говорил Манойло:
«Ах, жена, ягнёнка повстречал я...
Я стрелой убил его, изжарил
И такою пищей пообедал;
А одно плечо привёз с собою:
Посмотри в мешок мой, что привязан
У седла с овсом для вороного».
Опускала мать в мешок тот руку
И плечо оттуда вынимала,
Не плечо ягнёнка, руку сына!
Тут жена Манойлу говорила:
Ах, Манойло! погубил ты род свой!
За куму достойно ты наказан»[316]316
Сербские песни взяты из обширного собрания сербского филолога Вука Караджича (1787-1864). Перевод Н.М. Гальковского.
[Закрыть].
Слава Богу, это всё так было!..
Окончив песню, певец принялся подкрепляться мясом, хлебом и вином...
– Кто такие эти влахи? – тихо спросил Осман у Михала. Ведь это об их женщине поётся...
– Влахи, – отвечал Михал, – живут на берегах реки Дунай; греки зовут Дунай Истром...
– Греков не любят здесь, это я понял ясно. Но как же эти неверные обращаются со своими детьми! Готовы их убивать и продавать и даже и поедать... Разве маленькая девка и малец провинились перед Аллахом? Почему эти неверные выдумывают такие страшные мучения детям?! И отчего же не была наказана женщина, соблазнившая этого грека обменять детей?.. – Осман сделал быстрый жест рукой... – Да я знаю, что на эти вопросы нет ответа. Но я невольно вспоминаю слова Пророка, защитившего дочерей правоверных. Арабы-язычники засыпали песком новорождённых дочерей, когда рождалось их слишком много; однако Пророк повелел всех оставлять живыми. И для того, чтобы никто из женщин не оставался без защиты, Пророк дозволил каждому из правоверных иметь до четырёх жён! И даже если правоверный решится посягнуть на свою жизнь, женщины и дети получат прощение, и слабые получат прощение!.. Вспомни четвертую суру: «Тем, кого упокоят ангелы, причинившим несправедливость самим себе, они скажут: «В каком положении вы были?» И скажут они: «Мы были слабыми на земле». Они скажут: «Разве не была земля Аллаха обширной, чтобы вам переселиться в ней? » У этих убежище – геенна, и скверно это пристанище! – кроме слабых мужчин, женщин и детей, которые не могут ухитриться и не находят прямого пути. Этим, может быть, простит Аллах: ведь Аллах – извиняющий и прощающий!»[317]317
Сура «Женщины». Перевод И.Ю. Крачковского.
[Закрыть]...
Михал, не пытаясь вступить в беседу со своим султаном, слушал его речь тихую... Но вот певец затянул новую песню, ещё более долгую, нежели первая. В этой новой песне говорилось о воеводе по имени Леко, имевшем красавицу сестру, которой имя было Роксанда или Роса. Эта красивая девушка, сестра богатого воеводы, очень гордилась своей красотой и никак не хотела избрать себе мужа. Однажды в богатое жилище её брата явились трое богатырей, их имена были: Марко, Реля и Милош. Они стали свататься за Роксанду; брат её нашёл слово похвалы для каждого из них. Однако сестра отвечала, что никогда не выйдет замуж, а хочет остаться девицей и всю свою жизнь плести девичью косу. О приехавших женихах отозвалась она дурно; одного из них назвала бродягой – наёмным воином, другого – безродным подкидышем, а третьего – сыном кобылы, по его прозванию – Кобилич... И вот что случилось далее с ними со всеми, и с девушкой в том числе:
...«Не пойду ни за кого я замуж», -
Так сказавши, вышла вон Роксанда.
От стыда богатыри краснеют,
Стало стыдно друг им перед другом.
Вспыхнул Марко, как живое пламя;
Поднимался он на легки ноги;
Со стены схвативши остру саблю,
Голову срубить он хочет Леко.
Но вскочил поспешно храбрый Милош
И за саблю ухватился Марка:
«Руки прочь, оставь ты саблю, Марко!
Если ты погубишь воеводу,
Кто нас принял с честью и почётом,
Из-за проклятой бранчливой девки,
Ты всю землю опечалишь Лека».
Не дал Милош возгореться ссоре.
Только догадался храбрый Марко,
Что не даст обратно Милош сабли;
На кинжал за поясом взглянувши,
Побежал он из хором высоких.
Как спустился он на двор широкий,
Весь мощённый камнем, тут увидел
Он пред домом девушку Роксанду.
Окружали девушку служанки,
Ей держали рукава и полы.
То увидя, крикнул Росе Марко:
«Ой, невеста, хвалёная Роса!
Прикажи служанкам расступиться
И лицом ко мне ты повернися:
Я в хоромах, Роса, застыдился,
Застыдился Лека воеводы,
Хорошо в лицо тебя не видел.
А когда домой я возвращуся
То сестра с расспросами пристанет:
«Какова же девушка Роксанда?..»
Обернись же, чтоб тебя я видел!»
Расступились девушки-служанки,
И лицо ему открыла Роса:
«Вот я, Марко; погляди на Росу».
Разлютился тотчас храбрый Марко:
Подскочил он к девушке Роксанде,
Ухватил её за праву руку,
Из-за пояса кинжал свой вынул,
До плеча отсек ей праву руку;
Праву руку в левую вложил он,
Вынимал кинжалом Росе очи
И в платок их шёлковый собравши,
Положил за пазуху Роксанде;
И промолвил ей при этом Марко:
«Выбирай же, девушка Роксанда,
Выбирай, кто всех тебе милее:
Или мил тебе наёмный воин,
Или мил тебе Кобилич-Милош,
Или, может быть, подкидыш Реля?..»
Закричала, запищала Роса,
Призывала воеводу Лека:
«Брат мой Леко! Или ты не видишь,
Что от рук я Марка погибаю? »
Это слышит Леко, но не может
Ни сказать он ничего, ни сделать:
Ведь и сам погибнуть может Леко.
Не пошёл назад в хоромы Марко,
Закричал своим он побратимам:
«Побратимы, из хором идите
И мою с собой несите саблю;
Нам в дорогу время отправляться».
Побратимы слушалися Марка:
Из хором на двор они спускались.
И несли с собою Марка саблю;
На коней своих они уселись
И широким полем путь держали.
Оставался Леко словно камень,
Поражённый тем, что видел-слышал;
А Роксанда о беде рыдала...[318]318
См. примечание 316.
[Закрыть]
Осман покачивал головой, тихо-тихо приговаривал:
– Каковы эти неверные!.. Каковы!.. За что же терзать чужую сестру? Да ещё если брат её был им гостеприимным хозяином?! Убить сгоряча, такое случается! Но быть таким жестоким, как эти неверные!..
Михал слышал, посмотрел на Османа, но не произнёс ни слова. Взгляды их встретились, они поняли друг друга без слов... Затем Михал всё же заговорил:
– Существует жестокость случайная, существует жестокость вынужденная, и наконец – существует жестокость грубая, подлая, жестокость ради жестокости, такая, какая воспета в этих песнях!..
– Не таись от меня, – тихо проговорил Осман и, схватив руку Михала, быстро пожал. – Я знаю, о чём ты подумал, о чём вспомнил. Да, это так и есть! Мы с тобой совершили множество жестокостей случайных и много вынужденных, но таких жестокостей, как в этих песнях, таких жестокостей ради жестокости мы с тобой не совершали... Но я знаю, – Осман говорил с воодушевлением, тихим, но явственным, – я знаю, эти люди тоже будут нашими, их дети и внуки будут служить верно и преданно моим потомкам!.. Я это знаю!..
Кругом велись тихие и громкие беседные речи, раздавались внезапные громкие голоса. Несколько голосов молодых мужских вновь затянули песню:
Снова замолчали Осман и Михал, слушали новую песню, песню о прекрасных глазах красавицы Мирьяны; любовник страстный хочет пить глаза эти губами своими... Эх! Страшная жестокая любовь!..
Осман и Михал оставались в селении сербов ещё несколько дней. Болезнь не являлась более среди людей. Осман сказал сельчанам, что болезнь эта – не заразная:
– Тела умерших не раздулись, лица – не почернели. Эта болесть – не зараза...
Впрочем, в селе стали полагать, что именно присутствие Османа прекратило болезнь... В село прискакал посланный из поезда. Люди, сыновья Османа и Михала, не двигались в путь, ожидали возвращения своих отцов и повелителей. Осман сказал посланному, что спустя день выедет из села:
– А вы все отправляйтесь в дорогу. Мы с Михалом нагоним вас!..
И спустя день Осман и Михал покинули это село, провожаемые благословениями... Они ехали рядом, на хороших конях своих, как езжали множество раз в своей жизни. Вдали завиднелся поезд. Кто-то из поезда обернулся на близящийся топот копытный и, увидев Османа и Михала, издал радостный крик! Все тотчас остановились, ожидая... Но Осман и Михал, улыбающиеся, ехали, не поспешая...
Продолжали беседу о сербах.
– Конечно, эти люди обручнеют и сделаются верными и дельными нашими людьми, – говорил Михал. – Но когда это произойдёт?..
– Это произойдёт непременно, – отвечал Осман с обычным своим спокойствием. – Я знаю и верю, эти люди воспримут правую веру и будут в ней ревностны...
Они подъехали к поезду и весело присоединились к своим спутникам...
* * *
Возвратившись в Йенишехир, Осман собрал очередной совет. Он разглядывал сидевших перед ним... Давние его сподвижники ещё заплетали волосы в косы, носили войлочные шапки; но многие помоложе уже не имели кос и украшали головы тюрбанами затейливыми зелёного и алого шелка...
Осман вновь и вновь говорил о том, что следует строить крепости и ставить в крепостях новопостроенных гарнизоны...
– И смотрите, берегитесь моего гнева! Селян и ремесленников, болгар, греков и прочих неверных, не обижать! Мы должны быть разумны. Эти неверные должны знать нашу силу, но должны и сознавать ясно нашу справедливость! Нельзя допускать нам подлой жестокости. Справедливость – адалет – вот наше знамя, наш стяг!.. Если мы допускаем жестокие наказания, то наказываем лишь тех, кто заслужил подобное наказание!..
И на землях Османовых все узнали силу справедливости. Тех неверных, которые перешли на сторону Османа, никто не притеснял, никто из людей Османовых не звал «врагами правой веры»; никто не смел бросить в лицо неверному подданному оскорбление, сказать ему: «Ты – диндушман – враг правой веры!»... И все неверные приветствовали Османа и при виде его становились перед ним диван-чапраз – со скрещёнными руками – в готовности служить и услуживать ему...
Греческие и болгарские крестьяне хотели быть воинами Османа. Все хотели видеть, лицезреть Османа. Однако же и его сын-первенец Орхан уже давно сделался известен как храбрый и искусный в деле воинском полководец; как разумный представитель своего отца, продолжающий его начинания; как человек мужественный, справедливый, творящий добро... Он предложил Осману собрать большой сход неверных:
– Пусть болгары, греки и прочие соберутся на большом лугу вблизи от Йенишехира. Пусть соберутся выборные от всех их деревень и городов... – И Орхан Гази рассказал отцу задуманное...
Осман одобрил его замысел:
– Аферим! Аферим! Хорошее ты задумал. Но объявишь это людям ты, а не я. Мой путь – уже ведёт меня прочь от жизни на земле; твой путь ведёт тебя в жизнь на земле, среди людей! И не говори, что тебя пугает моя смерть, не произноси излишних слов! Я знаю, что ты – мой самый верный подданный. Я люблю тебя во много раз больше, нежели остальных моих сыновей; но я говорю тебе это в первый и последний раз! Никогда не забывай о справедливости! Адалет – справедливость, правосудие – вот наше знамя, вот наш стяг!..
Орхан поклонился, поцеловал руку отца, уже старческую руку, жилистую старчески тыльную сторону смуглой ладони...
На сходе все дружно кричали, говорили, что хотят быть людьми Османа. Поднялся Осман на возвышение. Он опирался на посох, на простую деревянную палку. Последнее время он всё чаще слышал, чуял боль и слабость в ногах. Но голос его оставался зычным, громким:
– Вы все хотите быть моими людьми, – заговорил Осман. – И мне хорошо услышать это. Но я всего лишь человек, всего лишь простой смертный! Посмотрите на меня! Жизнь моя глядит на закат. Будете ли вы сохранять верность моим сыновьям и внукам?
Громчайшими криками все выражали своё согласие.
– Пусть теперь говорит мой сын! – И Осман отступил немного, давая место Орхану Гази.
Теперь заговорил Орхан:
– Мы все явились сюда людьми разных верований, разных языков; но ведь существует же нечто, единящее нас в единство! Это нечто – желание справедливости! Мы все хотим жить в государстве, где справедливость – султан превыше всех султанов! Я спрашиваю себя... – Орхан приподнял руки, согнутые в локтях, растопырил длинные пальцы, будто пытаясь охватить воздух... – Я спрашиваю себя, кто я? Я спрашиваю себя, кто мы все? Кто я? Кто вы?.. Я, вы слышите, говорю с вами на всех наречиях, по-тюркски, по-гречески, по-болгарски, по-сербски... Так кто же мы все, люди разных вер и разных языков, стремящиеся к единству, к единению? Кто мы?.. Как назвать, как называть нас? И я говорю себе, я отвечаю себе: я – осман! И я говорю себе, когда я – тюрок, я объединяюсь с тюрками; когда я – мусульманин, я в единстве с мусульманами; и так же и вы; когда вы – греки, болгары, сербы, вы – в единстве с греками, болгарами, сербами; когда вы – христиане, вы в единстве с христианами; но когда все мы здесь, вместе, люди разных вер и разных языков, и всё же в единстве друг с другом, кто мы тогда?!..
И вдруг раздались громкие крики, все кричали вместе, заодно:
– Мы – османы!.. Мы – османы!.. Мы – народ османов!..
Все приветствовали радостными, восторженными криками Османа и его сыновей. Он стоял, распрямившись горделиво, лицо его было суровым, но глаза выражали, излучали теплоту...
Орхан, Алаэддин и другие сыновья Османа, сыновья Михала и двое старших внуков Михала громко произнесли слова клятвы:
– Мы – османы! Справедливость – адалет – наш стяг, наше знамя. Мы стоим на защите слабых, мы движемся вперёд. Справедливость, честность, верность – наше достояние!..
