Текст книги "Вечные хлопоты. Книга 2"
Автор книги: Евгений Кутузов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА XXVII
Старик Антипов увидел странный сон: как будто все они, Антиповы, живые и мертвые, собрались за праздничным столом в большой незнакомой комнате без окон и без дверей; Галина Ивановна, совсем-совсем молодая, в подвенечном наряде (он не сразу понял, что это их свадьба) сидела во главе стола, смущенная и вместе с тем радостная, как и положено невесте. Остальные – тут были и Михаил в военной форме, с орденами, и Татьяна, похожая на девочку-подростка, какой старик Антипов впервые увидел ее, и Клавдия со своим мужем, и Наталья (во сне же он еще и подумал, мол, как это дети и внуки могли быть на свадьбе?) – тянулись к Галине Ивановне своими бокалами с шипучим вином, но никто не мог дотянуться, потому что она как бы отодвигалась от стола вместе со стулом, делаясь меньше и незаметнее, и вот когда потянулся он, боясь раздавить хрупкий бокал или уронить что-нибудь на столе, Галина Ивановна, виновато ему улыбнувшись, исчезла вовсе, но последняя ее улыбка осталась в комнате, а он чувствовал рукой образовавшуюся пустоту...
Это было странно и, пожалуй, страшно – улыбка без человека, без лица, и старик Антипов проснулся, слыша, как часто колотится сердце.
В комнате было темно и прохладно. Печка давно остыла. Значит, время шло к утру.
Никогда старик Антипов не верил всяким басням, будто бы бывают вещие сны. Ерунда это, бабьи сказки. А если и бывают, думал он, так это просто-напросто людям очень хочется, чтобы сны сбывались, и они ищут в жизни того, что вроде бы должно произойти. Однако сейчас он чувствовал, что сон, который ему приснился, не был случаен: есть в нем какой-то смысл...
Он вспоминал рассказы людей о том, что, дескать, мертвые иногда являются во сне живым, чтобы позвать близкого человека к себе, и это в общем-то нелепое объяснение не показалось старику Антипову невозможным.
Может быть, приблизился его час.
Он отдернул на окне занавеску. Небо было яркое, звездное, а от луны исходило туманное свечение. «Похоже, на дворе сильный мороз... Надо бы протопить все печки, а то промерзнет дом, сырость заведется...» Думая об этом, старик Антипов знал, что печек топить не станет: ему совершенно безразлично, промерзнет ли дом и заведется ли в нем сырость.
Он встал, аккуратно прибрал кровать, открыл форточку, чтобы проветрить после ночи комнату, умылся, вскипятил чайник, позавтракал и с удовольствием закурил первую папиросу.
На душе было неспокойно, как если бы он должен был сделать что-то важное, обязательное, но не помнил, что́ именно...
Он бродил из комнаты в комнату, останавливался время от времени, прислушиваясь к пустой тишине, которая заполняла дом, и всякий нечаянный звук был тревожно долог, протяжен, как мерзкий осенний ветер, задувающий в тонкую, невидимую глазу щель.
Слух его был напряжен в неясном ожидании, улавливал малейший шорох, движение – даже тихое, едва угадываемое шуршание снега на крыше, и в голове мимолетно, не задевая сознания, не оседая в нем, мелькали, сменяя друг друга, разные мысли: о том, что надо бы перебрать полы – когда строили дом, не очень-то приходилось выбирать, и настилали доски, какие удавалось достать; о том, что совсем прохудилась крыша, весной, пожалуй, зальет большую комнату; что заваливается забор, подгнили столбы; дымит плита; оставлена с осени не проконопаченная лодка, а еще неплохо бы вычистить погреб – оттуда стало пахнуть...
Но все это – стороной, мимо... Все эти каждодневные хлопоты, которые были важными, обязательными вчера, неделю, месяц назад, которые прежде определяли если и не смысл, то ритм жизни, вдруг сделались именно вчерашними хлопотами...
Старик Антипов стоял в кухне, оглядывал пыльное запустение, грязную посуду, сваленную в раковине под рукомойником, неприбранный стол, и было ему безразлично это, но чего-то и недоставало среди беспорядка. Он долго не мог понять – чего? И это усиливало тревожное ожидание, покуда взгляд, скользнув по стене, не задержался на «ходиках»: гиря висела низко над полом, замер без движения маятник, и не было слышно привычного, размеренного «тик-так», «тик-так».
Старик Антипов потянулся, чтобы поднять гирю и качнуть маятник, но рука опустилась безвольно, и он, вздохнув, подумал отрешенно: «Зачем?»
Вот и Жулик покинул его. Ласковый и умный, самозабвенно преданный пес. Он прожил по-собачьи долгую жизнь. Перед смертью, волоча парализованный зад, Жулик приполз в сарай, где старик Антипов, чтобы занять себя, укладывал дрова, поскулил, жалуясь на свою немощь и близкий конец, лизнул руку, отвечая на последнюю в жизни ласку, и залез под крыльцо, где прятался и раньше, с самого щенячьего детства, когда признавал за собой какую-нибудь вину или считал себя обиженным.
Под крыльцом немного пространства – темная нора, и когда старик Антипов понял, что Жулик не выползет оттуда, он не стал доставать его чем попало, но разобрал крыльцо и на руках, завернув окостенелый труп в половичок, на котором Жулик спал, отнес в глухой угол огорода, выдолбил в промерзшей земле могилу и захоронил.
У него еще хватило сил, чтобы положить на прежнее место оторванные доски, а прибивать их не стал.
Последние три дня, с тех пор как околел Жулик, старик Антипов бродил по двору, по пустому дому, временами забывался, присев где придется, но тотчас, едва смежив веки, вскакивал: то слышалось тихое поскуливание, то осторожное, виноватое поскребывание в дверь – так Жулик просился в дом, когда, случалось, надолго убегал по своим собачьим делам...
Старик Антипов остановился посреди большой, бывшей когда-то общей, комнаты. Какая-то новая, беспокоящая сознание мысль остановила его, и была эта мысль неожиданной, никак не связанной с теми, другими мыслями – о полах, о прохудившейся крыше, – и эта неожиданность, новизна и острота мысли, явившейся вдруг, точно озарение, оглушила его своею простотой и очевидностью.
Боже, как все просто и ясно, даже удивительно, почему он раньше не подумал об этом?! А может, он, не сознавая этого, все последние дни только и думал об этом?.. Может, думал и раньше, то есть до смерти Жулика, но боялся оставить больную собаку и ждал, когда она околеет?..
Старик Антипов быстро вошел в комнату, которая всегда была его комнатой, открыл шкаф, достал праздничный темно-синий костюм из бостона, какие носили давно, придирчиво осмотрел, не помяты ли после долгого висения брюки и лацканы на пиджаке, отыскал белую рубаху, переоделся, повязал галстук... Посмотрев на себя в зеркало, он обнаружил, что сильно зарос, досадливо поморщился, но все же взял бритву и старательно выбрился. Снял со шкафа маленький чемодан, с которым ходил в баню, сложил туда пару чистого белья, запасную рубашку и все необходимое для бритья, носки...
Он тщательно проверил, плотно ли закрыты окна, не оставлен ли где свет или открытый огонь, вышел на крыльцо, повесил на дверь замок и, подержав в руке ключ, словно раздумывая, что с ним делать, положил на обычное место – за наличник над дверью.
Через огород, проваливаясь в глубоком снегу, старик Антипов пошел к автобусной остановке. Теперь он знал, что должен делать, и оттого чувствовал в себе забытую уже бодрость...
* * *
На Новый год все Антиповы собирались у деда. Это был семейный праздник. Правда, последние три года не было с ними Михаила, однако в этот раз обещал приехать в отпуск и он. Прислал телеграмму, что будет 30 декабря. Клавдия Захаровна позвонила и Наталье, напомнила о традиции.
Первыми приехали Анатолий Модестович со своей семьей – так удачно сложилось, что у Татьяны было три выходных дня.
«Москвич», плавно качнувшись на рессорах, остановился у ворот антиповского дома.
– Прибыли, – объявила Татьяна, выключая зажигание.
Сам Анатолий Модестович не любил водить машину, быстро уставал за рулем и никогда бы не купил ее, если бы не уговорила Татьяна.
Она проворно выскочила на воздух, схватила горсть снега, скатала снежок и, запустив его в окно, закричала:
– Дедушка-а-а, встречай госте-е-ей!..
День был тихий, морозный, и голос ее долго отзывался над застывшей рекой.
– Не ори, не в лесу, – одернула Клавдия Захаровна. – Совсем не умеешь прилично себя вести.
– Подумаешь! – фыркнула Татьяна и поджала губы.
– И не пререкайся, пожалуйста.
– Знаю, знаю! Я веду себя, как девчонка, и прочее, и прочее... Дедушка‑а! – опять позвала она.
Старик Антипов не выходил, не спешил встречать дорогих гостей.
– Спит он, что ли? – вслух подумала Клавдия Захаровна. И подошла к калитке.
Снег во дворе лежал нетронутый, не было видно никаких следов.
– Посигналь, папа! – сказала Татьяна.
Анатолий Модестович махнул рукой.
– Ну, что там? – спросил он жену, разминая затекшие ноги. Ему хотелось поскорее поставить машину, сбросить с себя дорожную тяжесть, недельную усталость, сесть с тестем за стол, выпить традиционную при встречах «маленькую», поговорить неторопливо, обстоятельно. Они не виделись уже месяца полтора. В конце года редко удается выкроить хотя бы для сна несколько свободных часов.
– Никого нет дома, – растерянно сказала Клавдия Захаровна. – Замок висит...
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – разочарованно проговорил Анатолий Модестович.
– Дед, наверно, пошел в магазин, – высказала предположение Татьяна.
– Наверно, – согласилась Клавдия Захаровна, а сама глядела с тревогой на чистый снег, понимая, что, если бы старик Антипов ушел в магазин, были бы его следы.
– Ключ-то хоть есть? – спросил Анатолий Модестович.
Клавдия Захаровна открыла калитку, прошла на крыльцо, протоптав дорожку, приподнялась на носках и нащупала над дверью ключ.
– Есть, – ответила она с облегчением.
– Значит, скоро придет.
Она отомкнула замок, ступила в просторные сумрачные сени, где было не теплее, чем на улице, и на нее пахнуло каким-то нежилым, застоявшимся воздухом, настороженной тишиной заброшенного помещения, и тут Клавдии Захаровне сделалось неуютно, появилась непонятная робость, похожая на страх, и она подумала, что и Жулик не встретил их...
– Жулик! Жулик! – окликнула она, и голос ее гулко, неестественно прозвучал в пустом доме.
Подошел Анатолий Модестович.
– Никого... – молвила Клавдия Захаровна, боясь пройти дальше сеней.
– М-да, ты права.
С улицы послышались возбужденные голоса.
– Кажется, пришел! – обрадовалась Клавдия Захаровна и вернулась из сеней на крыльцо.
Татьяна обнималась с Михаилом.
– Прибыл его благородие старшина сверхсрочной службы Михаил Антипов! – крикнула она, выпуская брата из объятий. – Докладывай родителям, как охраняешь мирный созидательный труд советского народа!
Он стоял подтянутый, стройный и снисходительно улыбался.
– Охраняем успешно, не волнуйся, трудись. Привет, маман! Здорово, отец! Все в сборе?..
– Почти, – сказала Татьяна. – Наталья приедет завтра утром, а дед исчез.
К ним подошли Анатолий Модестович и Клавдия Захаровна. Обнялись, расцеловались.
– Господи, сынок, ты совсем на себя не похож... – качая головой и едва удерживая слезы, приговаривала Клавдия Захаровна.
– Все нормально, маман!
– Все системы работают нормально, идем ко дну! – засмеялась Татьяна. – Граждане пассажиры, пристегните ремни.
– Когда ты повзрослеешь? – толкнув ее в бок, сказал Михаил.
– А зачем? Дети – цветы жизни!
– Цветы растут для того, чтобы их срывать и дарить...
– Я еще не распустилась!
Во двор вошла Надя Кострикова.
– Дядя Захар с вами приехал? – поздоровавшись, спросила она.
– Нет, – ответила Татьяна.
– А мы с Борисом так и решили, что он у вас. Борис заходил к нему позавчера, а его не было. Я потом тоже приходила, хотела жареной рыбой угостить, дядя Захар любит, чтобы в хрусточку...
– Постойте, Надя, – сказал Анатолий Модестович, нахмурившись. – Вы говорите, что его не было позавчера вечером?
– Не было.
– А где же в таком случае Жулик?
– Он же околел, – сказала Надя. – Уже с неделю. Дядя Захар похоронил его в малиннике. Переживал очень, сам не свой ходил. У него спросишь что-нибудь, а он словно не слышит...
– Господи! – воскликнула испуганно Клавдия Захаровна, закрывая руками лицо. – С отцом что-то случилось, я чувствую... Толя, Миша, почему вы стоите?! Надо немедленно узнать, заявить... Не стойте же вы!
– Не паникуй, – успокоил Анатолий Модестович. – Сначала нужно спокойно обсудить положение... Возможно, он у кого-нибудь из своих друзей, а мы бросаемся в крайности.
– Я тоже так думаю, – поддержала Татьяна отца. – Сидит с пенсионерами и решает мировые проблемы на высшем уровне.
– Помолчи ты ради бога! – сказала Клавдия Захаровна. – Отец очень редко не приходил домой ночевать, вы же знаете.
– Редко, – подтвердила Надя. – И он всегда предупреждал нас, если уходил надолго или уезжал.
– Делайте же что-нибудь! – опять потребовала Клавдия Захаровна. – Мы здесь гадаем, а он, может быть, лежит в больнице... – Она закусила губу, боясь произнести более страшные слова.
– Ну что, поедем в милицию, отец? – спросил Михаил.
Проводив глазами машину, Клавдия Захаровна беспомощно опустилась на заснеженное крыльцо. Глаза ее были пусты, неподвижны. Бог знает какие предположения строила она, одно другого нелепее и кошмарнее!.. То ей казалось, что старик Антипов попал под электричку, собираясь ехать к ним, и она явственно видела его истерзанное, окровавленное тело на операционном столе; или что у него на улице случился инфаркт и сейчас он лежит, бездыханный, опавший, в реанимационной палате, и вокруг него разговаривают только шепотом, как возле покойника...
– Какая дикость, боже, какая дикость... – шептала она.
Надя потихоньку ушла, понимая, что сейчас она лишняя здесь. Татьяна, присев на крыльце рядом с матерью, обняла ее:
– Успокойся, мамуля. Возьми себя в руки. Ведь ничего еще не случилось, а ты уже в панике...
– Я чувствую, чувствую недоброе!
– Между прочим, дед вполне мог уехать к Наталье, – сказала Татьяна и поняла, что именно этого не может быть, потому что мать как раз позавчера вечером, когда деда уже не было дома, разговаривала с Натальей по телефону.
А Клавдия Захаровна не подумала об этом.
– В самом деле, – ожила она. – От него всего можно ожидать. В последнее время он стал очень импульсивный, никогда не знаешь, что сделает через пять минут. Скоро ли вернутся они?.. Лучше бы я сама поехала, их только за смертью посылать... – Она испуганно замолчала, обронив это страшное слово.
Анатолий Модестович и Михаил вернулись примерно через час. Им удалось выяснить, что ни в больницах, ни в моргах старика Антипова не было и нет.
– А это точно? – недоверчиво переспросила Клавдия Захаровна.
– Разумеется, – сказал Анатолий Модестович. – Ты же прекрасно знаешь, что он не выходил из дому без документов. Следовательно, если бы что-то случилось...
– Папа, хоть сейчас-то не развивай тезисы, – остановила его Татьяна. – Всем и все ясно. Мы уже догадались, что дедушка уехал к Наталье. – Она выразительно посмотрела на отца, и он, поняв ее, кивнул.
* * *
Женщины ушли в дом, чтобы прибраться и приготовить ужин, а мужчины остались. Они залезли в машину, Анатолий Модестович включил обогреватель и достал из-под сиденья бутылку коньяку, складные пластмассовые стопки и лимон.
– Хорошо устроился! – сказал Михаил.
– Давай за здоровье деда, что ли.
Они выпили, пожевали лимон, Анатолий Модестович закурил.
– Ну, рассказывай.
– Собственно, рассказывать нечего.
– А все же!
Михаил молчал. Он старательно, точно был занят важным делом, обсасывал лимонную дольку. При этом морщился, едва сдерживаясь, чтобы не выплюнуть.
– Я жду, – напомнил Анатолий Модестович.
– Чего?
– Ясности.
– А ее не будет, отец. Ибо... – Он разделался окончательно с лимоном, с удовольствием сплюнул остатки в открытую дверцу. – Ибо ее нет, не существует.
– Как прикажешь тебя понимать?
– В прямом смысле, отец. В самом прямом. Ясность вне нас. Она живет сама по себе. – Михаил усмехнулся. – Как истина в последней инстанции.
– Не остроумно, – недовольно сказал Анатолий Модестович.
– Я не конферансье, который обязан быть остроумным всегда. Тебе плеснуть?
– Капельку.
– Капелька по капельке родился океан. Видишь, начинаю изощряться. Ты думаешь, дед действительно у Натальи?
– Нет. Но дождемся ее приезда. Кстати, я давно собирался у тебя спросить...
– Стоп, отец! Красный свет. – Михаил вздохнул. – Все-таки удивительная у нас семейка, честное слово. Все все знают, во всем разбираются... Хорошо, я отвечу: не волнуйся, я постоянно, каждую минуту помню, что Наталья моя двоюродная сестра, то есть близкая родственница, и поэтому питаю к ней нежные братские чувства. Ты удовлетворен?
– Не вполне.
– Тем лучше! Потому что удовлетворение, как и умиротворение, противопоказано живому человеку. Где-то здесь граница, за которой, как думали древние, находится царство теней. Но мы-то с тобой пока не тени, верно?..
На крыльцо вышла Клавдия Захаровна. На ней был спортивный костюм, плотно облегающий фигуру, отчего издали и в сумерках она казалась, несмотря на свои сорок с лишним лет, девочкой-подростком, и Анатолий Модестович откровенно любовался женой.
– Мужчины, – позвала она, – ужинать!
– Сейчас, маман, – откликнулся Михаил. – А все-таки красивая у нас мать.
– Вы никак с бутылкой?! – В голосе ее не было гнева, она просто напускала на себя сердитость – положено, раз жена и мать.
– Всего по пятьдесят граммов, – вылезая из машины, виновато сказал Анатолий Модестович.
– Знаю я ваши пятьдесят! Быстро за стол. – Она вернулась в дом.
– Что ж, пошли, раз зовут... – проговорил Анатолий Модестович. – Жаль, что у нас не получилось разговора. Мы даже не знаем, кто твоя жена... Кстати, почему она не приехала с тобой?
– Работает воспитателем в детском саду. А не приехала... – Михаил поднял на отца глаза. – Тяжело ей.
– То есть?.. – не понял Анатолий Модестович.
– Ну... Словом, она беременная.
– Вот как?! – почему-то удивился Анатолий Модестович. – Скажи, сын: ты счастлив?
– Видишь ли, отец, счастья жаждут все, а оно всего одно! Пойдем.
– Надеюсь, ты вполне понимаешь, что взвалил на себя большие обязанности?
– Вполне.
– Я не знаю, на всех ли счастье одно, но что одно на двоих – это точно. От тебя прежде всего зависит, будут ли счастливы твоя жена и твой ребенок. Может быть, вы поспешили?..
– Не надо об этом, – попросил Михаил.
– Если даже ты поступил по принципу «клин вышибают клином», совесть твоя – слышишь? – должна остаться незапятнанной...
– Обещаю, что совесть моя будет такой же чистой, как при моем рождении. – Михаил обнял отца. – Скажу тебе по секрету: я люблю Ольгу, и мы оба хотели ребенка.
– Рад, очень рад. Но почему же ты остался служить? Разве нельзя было приехать с Ольгой сюда?
– У нее тяжело больна мать, она не захотела оставить ее. С работой в тех местах сложно, это не Ленинград, так что мне ничего не оставалось, как продолжать службу.
– Ну, если так... Возможно, ты прав... – Не очень-то Анатолий Модестович верил сыну, однако его объяснения могли успокоить мать, а этого пока было достаточно.
Тревожную ночь провели Антиповы. Вряд ли кто-нибудь из них спокойно спал, все лежали, прислушиваясь к тишине – не стукнет ли калитка, не скрипнет ли под ногами старика Антипова снег...
ГЛАВА XXVIII
Наталья собиралась в Ленинград. В самый разгар сборов в комнату к ней зашла хозяйка.
– Значит, решили навестить дедушку? – поинтересовалась она.
– Надо.
– Это правильно. А с собой все вещи, что ли, берете?..
Наталья и не заметила, что действительно собрала все свои вещи.
– Не знаю, что брать с собой... – смутившись, пробормотала она.
– Обратно-то когда?
– Второго на работу.
– Да как же вы обернетесь? Все праздники в дороге! Попросились бы у Зиновия Евграфовича на денек хоть еще, он человек добрый, не откажет.
– В самом деле, – сказала Наталья, – Только неудобно домой к нему идти...
– Эко делов! – взмахнула рукой хозяйка.
– Чуть не забыла – я же не уплатила вам за декабрь. – Она взяла сумочку.
– Приедешь и отдашь. Пригодятся деньги.
– Лучше сейчас, – сказала Наталья и отдала деньги.
Хозяйка приняла деньги, спрятала их куда-то под фартук, опять оглядела Натальины вещи и, пожав плечами, вышла. «Кажется, – догадалась Наталья, – она хотела что-то спросить... Ладно, приду от редактора и узнаю».
Дом, где жил Зиновий Евграфович, выделялся среди других, соседних с ним домов: он был как-то приятнее, чище. Забор выкрашен веселой светло-зеленой краской, наличники на окнах резные и тоже светло-зеленые, а перед домом – палисадник, заросший густо какими-то кустами и елками. Елками же обсажена дорожка, ведущая от калитки в глубину двора.
Наталья толкнула калитку. Где-то за домом залаяла собака. Из-за угла вышел Зиновий Евграфович. Был он в телогрейке, подпоясанной знакомым Наталье солдатским ремнем, с вилами в руках.
– А, Наталья Михайловна! – сказал он обрадованно и, прислонив вилы к стене, подошел ближе. – Проходите, очень рад, что зашли.
– Я боюсь собаки.
– Не бойтесь! Во-первых, Тери не умеет кусаться, во-вторых, вы со мной. – Маша! – громко позвал он.
Из дому вышла жена Зиновия Евграфовича. Полная, в ярком цветастом переднике, на плечах – шаль.
– Вот, Маша, – сказал Зиновий Евграфович, – это и есть Наталья Михайловна, с которой ты хотела познакомиться.
– Милости просим! – Хозяйка поклонилась. – Проходите в дом, а ты, отец, кончай со своим навозом, будут другие дни.
– Как прикажешь! – Зиновий Евграфович подмигнул Наталье.
– Спасибо, – виновато сказала она, – я на одну минутку забежала. Хотела попросить вас, Зиновий Евграфович, нельзя ли мне задержаться в Ленинграде на денек?
– Домой, значит, собрались... – Он почему-то нахмурился. – Задержитесь, почему же нельзя. Материал в номер сдали?
– Сдала.
– И ладно, – сказал он. – Пожелаю вам хорошо встретить Новый год.
– Спасибо... Тогда я пойду, пожалуй...
– Куда же вы спешите? – удивилась хозяйка. – Зашли бы, чайку выпьем.
– Собраться еще надо, – солгала Наталья. Не хотелось ей заходить в гости.
– До поезда еще долго.
– Мало ли у человека какие дела! – укоризненно сказал Зиновий Евграфович.
– У меня к вам маленькая просьба, Наталья Михайловна. Разумеется, если не затруднит...
– Ради бога!
– Вдруг увидите в Ленинграде словарь синонимов, купите экземпляра три-четыре. Сейчас я дам деньги.
– Я и так куплю, если увижу, – возразила Наталья. – Зиновий Евграфович, для редакции ничего не нужно?
Он посмотрел на нее пристально и покачал головой.
– У вас не будет времени. Впрочем, обождите минутку! – Он пошел в дом и вернулся вскорости с запечатанным конвертом. – Вот, – сказал, передавая Наталье конверт. – Прочтите в Ленинграде. Попытайтесь побороть любопытство и не вскрывайте раньше. Обещаете?
– Обещаю.
– Счастливого пути.
Закрывая за собой калитку, Наталья увидела, что Зиновий Евграфович, прихватив вилы, направился за дом.
Она задолго до поезда приехала на вокзал и там встретила милиционера Костю, который устраивал ее в гостиницу, когда она прибыла в Белореченск. Он обрадовался этой встрече и тому, что Наталья узнала его.
– На праздники в Ленинград?
– Да.
– Правильно! – поощрил Костя. – По музеям походите, по театрам. – Наверное, он думал, что в Ленинграде люди больше ничем не занимаются. – Билет заказали?
– Нет, – ответила Наталья. – А разве с билетами трудно?
– Перед праздниками всегда трудно, – сказал Костя. – Вам какой: купейный или плацкартный?
– Купейный.
– Я возьму, а то народу у кассы полно. – Он вернулся через пять минут с билетом. – Порядок в танковых частях!
– Спасибо вам, – поблагодарила Наталья, чувствуя какую-то неловкость, словно она обманывала Костю.
– Ерунда. Они обычно минут за десять до прибытия поезда начинают продавать, порядочки! Им удобно, а люди волнуются. На днях одна старушка из-за этого отстала от поезда, а ей еще деньги не хотели возвращать полностью. Как вам это нравится?
– Не зря говорят, что там, где начинается железная дорога, кончается порядок, – пошутила Наталья.
– Именно! – подхватил Костя. В это время у входа в ресторан послышался крик, и он, извинившись, направился туда.
Наталью тронули за руку. Она обернулась. Рядом стоял Сергей. У него был обиженный, как у ребенка, вид.
– Почему вы не сказали, что уезжаете?
– А я должна была поставить вас в известность?
– Я бы проводил...
– Зачем? – Она пожала плечами и вдруг совсем некстати подумала, что все-таки у Сергея милая, приятная жена.
– Когда назад? – спросил он.
– Не знаю. – Наталья вздохнула. – А когда ваша жена собирается перебираться сюда?
– Пока не собирается.
– Может, она права?
– Все может быть. – Сергей отвернулся.
– Трудно быть уверенной даже в собственном поведении, а ведь мы часто пытаемся принимать решения за других...
– Это проще.
– И безопаснее?.. – Она усмехнулась.
Вернулся Костя.
– Пьяный лез в ресторан, добавить ему хотелось, а его не пустили, – объяснил он. – Вечная история.
– Наташа, привези хороших сигарет, – попросил Сергей, удивленно и недоброжелательно разглядывая Костю.
– Постараюсь. – Она поняла его иронию и то, что он показывает Косте, будто имеет на нее какие-то особые права.
Он достал записную книжку, написал что-то и, вырвав листок, протянул Наталье:
– Это мой ленинградский телефон. Может, и понадобится... Заодно позвони Ирине, поздравь от моего имени с Новым годом.
– Если вы этого хотите, Сергей Владимирович, я позвоню.
Он поморщился и потянулся, чтобы взять чемодан. Уже объявили по трансляции, что поезд прибывает.
– Простите я понесу! – решительно сказал Костя и, подхватив чемодан и саквояж, пошел на перрон.
Где-то далеко в ночи вспыхнул огонек. Он быстро рос, потом стал слышен шум приближающегося поезда.
– Ну!.. – Наталья протянула Сергею руку. У нее вдруг возникло чувство, что они никогда больше не увидятся.
– Нам надо вперед, седьмой вагон там, – сказал Костя.
Поезд уже тормозил у перрона станции Белореченск...
Все-таки Наталья не выдержала и, едва устроившись в купе, достала из сумочки конверт, который дал Зиновий Евграфович. Повертела в руках, точно взвешивая, хотела спрятать обратно, однако любопытство взяло верх.
Она вскрыла конверт и прочла:
«Н. М.! Если Вы решите не возвращаться, пусть это Вас не беспокоит. Поверьте, я все понимаю – вспомните наш первый разговор. Документы и деньги, которые Вам причитаются, вышлем, только сообщите адрес. С пропиской-выпиской, кажется, проблемы нет? Насколько я знаю, Вы в Белореченске не успели прописаться. Всего Вам доброго в жизни. ЗЕТ».
Первым побуждением Натальи было оскорбиться, потому что она вовсе не намеревалась оставаться дома. Значит, Зиновий Евграфович как бы намекает, что ей лучше не возвращаться?.. Но почему же он, человек откровенный, искренний, не сказал об этом прямо? Разве она не сумела бы понять? Ну, не подошла, не справилась, бывает... Однако думать так – означало думать плохо о редакторе, а этого Наталья не могла. Выходит, причина, заставившая Зиновия Евграфовича написать эту записку, в ней?..
Поезд шел сквозь зимний нарядный лес, и лес из окна казался ненастоящим, точно на многократно увеличенной рождественской открытке, какие еще иногда встречаются в старинных семейных альбомах. Спортивного сложения, неотличимые одна от другой, словно на физкультурном параде, пробегали ровные шеренги сосен; чуточку надменно, укутанные в снег, будто мудрые старцы в шубы, проплывали мимо окна ели...
«Красота-то какая!» – рассеянно думала Наталья. И еще она думала о том, что ежедневно тысячи людей, обремененных заботами, уставших от дел и от своей слишком ответственной миссии на земле, проезжая сквозь эту красоту, мечтают раствориться в ней, согласны променять на покойную благодать и теплые квартиры, и комфорт... А раствориться нельзя, как нельзя и обрести благодать вне жизни, которая не бывает без усталости и забот. Может быть, поэтому люди и не уходят искать покоя в леса, хотя много и часто, слишком даже много и часто, говорят об этом. А уходящие всегда возвращаются на круги своя...
В дверь купе постучали.
– Открыто, – сказала Наталья.
Заглянула женщина, заученно предложила:
– Пирожки, бутерброды с сыром, кефир. Не желаете?
– Спасибо. – Наталья отвернулась к окну.
Значит, ее возвращение тоже было предопределено и Зиновий Евграфович понимал это?..
Вспоминая Белореченск, Наталья и теперь искала причину бегства (а иначе как бегством это не назовешь) не в себе, хотя не могла не понимать: все, что было плохого там, что раздражало ее и угнетало, в действительности не было плохим, но всего лишь неприемлемым для нее. А если так, тогда нечего и незачем ей искать, надо просто жить, исполнять свой долг, ведь это совсем не мало – честно исполнить долг, прожив нужную людям жизнь, чтобы не образовалось бесполезной пустоты между теми, кто жил до тебя, и теми, кто придет после тебя. Не всякому дано сотворить великое, но каждый должен сделать то, что обязан...
Это было пугающе ясно и просто.
«А что хорошего сделала я? – строго спрашивала себя Наталья, и ей казалось, что спрашивает не она, спрашивают ее другие. – Кому стало радостно и светло от того, что я есть?..»
Она редко вспоминала мать, редко обращалась к ее памяти, потому что не знала ее, но, случалось, Наталья испытывала болезненно острое желание посоветоваться с матерью, спросить, как бы она поступила на ее месте... Она слышала и от старика Антипова, и от Клавдии Захаровны, что мать была человеком сильным, для которого святее и превыше всего долг перед людьми, но ведь это ее качества, ими не воспользуешься, ими можно и нужно гордиться, а решать-то надо самой и за себя.
Что же произошло? Почему вдруг явилось неудовлетворение собой? Собой?.. Но в том-то и дело, что не собой, а другими, и, живя среди этих других, Наталья как бы выделяла себя, соотнося не свои поступки с требованиями людей, а их поступки со своими требованиями. Значит, мир должен быть устроен так, как удобно мне. Но почему?.. Разве по этому принципу живут люди, которые для Натальи являются безусловным примером? Разве так жили ее отец и мать, и разве когда-нибудь старик Антипов думал о своем благополучии и покое?.. Нет, он жертвовал всем ради других. И ради нее тоже. А вот ей не хватило сил и на малое испытание, она не исполнила своего долга даже по отношению к самому близкому человеку... Дед возлагал на нее большие надежды – прежде всего на нее! – он был вправе рассчитывать на ее помощь и участие в старости. Она не оправдала его надежд, обманула их. Она поехала устраивать свою жизнь и, не устроив как того хотелось, бежит обратно искать приюта и участия у деда.
«Все-таки, – думала Наталья, – я еду исправлять первую ошибку или делаю вторую?..»
Она не успела разобраться: в купе вошли трое мужчин.
– У нас пополнение! – с наигранной радостью объявил один из них. – Вы в Белореченске сели?
– Да, – сказала Наталья.
– Говорят, прекрасный город, это правда?
