Текст книги "Вечные хлопоты. Книга 2"
Автор книги: Евгений Кутузов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА XIII
От кого-то слышал или где-то прочитал старый Антипов, что нет большей злости, чем злость на самого себя. И не то чтобы он не верил этому, сомневался в точности, а просто не думал как-то об этом, не приходилось, однако мысль эта задержалась в его памяти, осела там, как оседают многие другие мысли, которые, бывает, и не понадобятся никогда, а бывает, и пригодятся к случаю.
Эта пригодилась.
После долгих сомнений и колебаний и после отъезда зятя старый Антипов все-таки исполнил просьбу Данилова Прохора, написал в Верховный Совет письмо, в котором испрашивал разрешения Прохору вернуться на жительство в Ленинград, объяснил, что приходится ему дальним родственником со стороны жены, а поскольку Данилов Прохор человек уже преклонных лет и больной, готов принять его к себе в дом.
Скорее всего, сделал он это в надежде, что, если дочь с детьми уедет к мужу, Прохор как-никак скрасит его одиночество – живой человек, собеседник, но себя-то уверял, что поступил так единственно из жалости и сострадания. В ожидании ответа – Захар Михалыч с полным основанием полагал, что ответ будет положительный, – он и комнату наверху приготовил, оборудовал ее для жилья.
И вот спустя два месяца пришел ответ.
Оказалось, не зря сомневался старый Антипов. Не возводил, оказалось, на Прохора напраслину, когда думал о нем, что он – враг. Из ответа он узнал, что Данилов Прохор еще трижды был судим после отбытия первого срока за тяжкие преступления, в том числе – во время войны – за дезертирство.
– Сукин сын, прохвост! – возмущался Захар Михалыч, злясь на себя, на свою пусть крохотную, но надежду, что Прохор доживет оставшиеся дни человеком. – Нюни распустил, поверил!..
Говорил он это вслух, и Клавдия Захаровна, догадавшись, в чем дело, спросила:
– Не разрешили?
– Не разрешили! Грабитель он и дезертир к тому же! И меня осрамил! А так и надо мне, так и надо!.. – Он снова взял бумагу, хотел скомкать ее и бросить в печку, но вдруг взгляд задержался на слове «скончался», и он стал читать дальше.
А дальше из Верховного Совета сообщали, что Прохор Данилов скончался в больнице около месяца тому назад.
– Умер, – сказал старый Антипов.
– Он? – переспросила Клавдия Захаровна.
– Кто же еще! – на минутку к нему вновь явилась жалость. – Жил не по-людски и умер одиноким зверем, – сказал с раздражением.
– Не надо, отец. О мертвых плохо не говорят.
– Смотря о каких мертвых.
– Вообще о всех...
– Ладно учить меня! – вспылил Захар Михалыч. И тут заметил, что у Клавдии Захаровны из кармана передника торчит уголок конверта, и догадался, что пришло письмо от зятя и что дочь по каким-то своим соображениям не хочет говорить об этом. В другой бы раз и он промолчал, но сейчас, злясь на себя, на свою доверчивость и жалость к Прохору, чего тот не заслуживал, смолчать не сумел. – Что у тебя в кармане?
– Письмо, – смутилась Клавдия Захаровна, запихивая конверт поглубже в карман.
– От кого еще?
– От Анатолия.
– Что он пишет?
– Ничего особенного, как обычно. Привет всем.
– А обычно что пишет? – старый Антипов никогда не читал писем, адресованных не ему. Тем более не читал писем от зятя к дочери.
– Тоже ничего особенного...
– Заладила! Секреты, что ли, завелись?..
– Да нет, какие секреты... – Она поставила перед ним тарелку с борщом. – Пишет, что скучает сильно, что все в порядке. Работы много. Завод впервые за много лет выполнил квартальный план, Анатолию дали премию и отметили в приказе по министерству...
– А говоришь – ничего особенного!
– Забыла про это.
– А это – главное для него! – сказал Захар Михалыч.
– Наверно. – Клавдия Захаровна вздохнула. – Кстати, отец, ты завтра никуда не собираешься? – спросила она как бы между прочим.
– А что завтра?
– Воскресенье.
– Это понятно, а что тебе-то нужно?
– По магазинам хочу походить, посмотреть Танечке на пальто или купить готовое. Если приличное попадется.
– Зимой не нужно было, а к весне понадобилось? – Он понимал, что между письмом от зятя и походом по магазинам есть какая-то связь, но какая именно, догадаться не мог.
– Я и хочу демисезонное.
– Сносилось уже?
– Выросла она из старого.
– Ну, если так... – неуверенно проговорил он. – Поезжай, раз надо, я буду дома. Заодно посмотри мне футляр для очков.
– Посмотрю.
Про пальто дочке Клавдия Захаровна придумала на ходу, вообще-то она пока не собиралась справлять Тане демисезонное, а дело было в том, что Анатолий Модестович просил ее приехать в город. Просил уже в третьем письме и каждый раз сообщал место, где будет ждать: всегда на Московском вокзале у почтового отделения. Решившись повидаться с мужем, Клавдия Захаровна не могла признаться в этом отцу, потому что тогда бы пришлось объяснять, почему они встречаются вне дома, а объяснить это, не раскрыв правды об отъезде Анатолия Модестовича, она не могла тоже. Кроме того, она считала, что приезжать мужу домой пока не нужно. Дети немного отвыкли от него, реже спрашивают, когда он вернется из командировки, и Клавдию Захаровну устраивало более или менее такое положение вещей, ибо для себя она не решила окончательно, должна ли простить мужа или им лучше расстаться навсегда. Может быть, рассуждала она, он и просит о свидании, чтобы сказать ей о разводе. Мало ли!.. В письме не напишешь всего, а вот Зинаида Алексеевна уволилась ведь с завода следом за мужем и, говорят, уехала куда-то, поменяла квартиру. А что, если к нему?.. Ходили, правда, слухи, что она вышла замуж за военного, но люди могут и напутать. Либо она же и сказала кому-нибудь, что выходит за военного, чтобы запутать следы.
Впрочем, о возможном разводе Клавдия Захаровна думала со страхом и ругала себя, что призналась муку в том, что знает о его отношениях с Зинаидой Алексеевной. Вернее, о его отношении к ней. Не призналась бы, никуда бы он не уехал, и жили бы они тихо и мирно, как живут в покое другие.
* * *
Анатолий Модестович ждал ее и не ждал, потому что не было у него уверенности, что она придет на этот раз, и встреча их оказалась как бы и неожиданной для него.
Они не бросились навстречу друг другу, стояли, разделенные пространством, заполненным толпой, точно два островка, обтекаемые живым течением, пока не схлынула толпа, и только тогда Анатолий Модестович, поборов волнение и стыд, подошел к жене.
– Здравствуй, Клава.
– Здравствуй. – Она присматривалась к нему, боясь обнаружить какие-то незнакомые, чужие черточки, приметы в лице, в одежде, в манерах.
– Как добралась?
– А что мне? – Она пожала плечами. – Ты-то как доехал?
– Нормально.
– Ты по делам здесь?
– И по делам тоже, – соврал он. – Как ребята?
– Здоровые.
– А Захар Михайлович?
– Тоже. Все носится, бегает по каким-то общественным делам, дома почти и не бывает совсем.
– Это на него похоже.
– Еще бы! – сказала она. – И умрет, наверное, весь в хлопотах и в делах.
– У тебя все в порядке?
– Все в порядке. Пойдем отсюда, неудобно стоять посреди вокзала.
Вроде и говорить им было больше не о чем, как всегда и бывает, если сказать нужно и хочется много и важного, а не знаешь, с чего начать, как подступиться.
Они вышли на площадь.
– У тебя какие-нибудь дела? – теперь спросил Анатолий Модестович.
– Надо бы посмотреть материал Тане на пальто и футляр отцу для очков.
– Тогда в «Гостиный» пойдем?
– Все равно.
Шли они рядом, и Анатолий Модестович все собирался взять жену под руку, но никак не осмеливался сделать это. А когда переходили Лиговку, Клавдия Захаровна сама подхватила его – она всегда боялась переходить большие улицы, терялась, – и дальше уже так и пошли, и он приноравливался, сбиваясь с привычного шага, к ее мелкой и частой походке. А ему было это неудобно, мешала нога.
В первой же попавшейся аптеке они купили футляр.
– Сядем на троллейбус? – предложил Анатолий Модестович.
– Ой, опять переходить проспект! Лучше пешком.
И он подумал вдруг, что они никогда прежде не гуляли просто так по Ленинграду. Все годы, прожитые вместе, скользнули незаметно, в постоянной спешке и суете, а если и выбирались из дому, выкраивая свободный вечер, опять же спешили – в кино, чтобы не опоздать на сеанс, в гости, чтобы не являться последними... Редко в театр. Казалось, что так и должно, иначе не бывает, нельзя. Анатолий Модестович раньше с удивлением смотрел на супружеские пары – как правило, это были пожилые люди, – которые праздно прогуливались, смотрел и думал, что, наверное, им нечего делать. Неожиданно понял сейчас, что можно рука об руку идти по улице и молчать, но при этом испытывать удовольствие, явственно ощущая всю огромную полноту и красивость жизни. «Как мало человеку нужно, чтобы он почувствовал себя счастливым!» – подумал он, и тотчас явилось возражение: «Разве это так уж мало?..»
Людно и тесно было на Невском. В другой раз Анатолия Модестовича раздражала бы толпа и теснота, в которой приходится лавировать, чтобы не толкнуть нерасторопную медлительную старушку, не сбить с ног зазевавшегося ребенка, мамаша которого, повстречав знакомую, заболталась с нею, удерживая ее за пуговицу... Сейчас он не испытывал ни раздражения, ни неприязни к людям.
Ему было хорошо.
– Хочешь мороженое? – увидав лоточницу, спросил он.
– Хочу!
И снова Анатолий Модестович поймал себя на мысли, что никогда не покупал жене мороженое.
Они долго и бестолково бродили по галереям «Гостиного двора». Клавдия Захаровна нашла материал. Анатолий Модестович расстегнул плащ, чтобы вынуть деньги, и тут она обратила внимание, что у него сильно заношена рубашка. На складке воротника топорщилась бахрома.
– Бреешься редко, – укоризненно сказала она.
– Через день, как всегда.
– Знаю я твое через день! Не заставишь – не побреешься. – И было ей радостно сознавать, что никто не напоминает ему о бритье. Значит, некому...
Теперь они искали рубашку. Анатолий Модестович доказывал, что это совершенно излишне – покупать рубашку, что у него есть несколько штук, но Клавдия Захаровна стояла на своем.
– Не спорь, я знаю, что делаю!
В ее голосе звучало недовольство, какое бывало каждый раз, когда она настаивала на чем-то, а он не соглашался. Обычно это злило его. Казалось, что жена упрямствует из самолюбия, лишь бы настоять, но сегодня и ее настойчивость была приятна ему.
Клавдия Захаровна выбрала голубую рубашку и сама заплатила за нее.
– Я хочу есть, – сказала она, когда они наконец вышли на улицу. – Зайдем в пирожковую.
– В ресторан! – заявил Анатолий Модестович.
– Ты сошел с ума! Там страшно все дорого и два часа будешь ждать, пока подадут.
– Все равно! Только в ресторан.
Поистине это был день больших и маленьких открытий – в ресторане они тоже никогда не были вдвоем.
Анатолий Модестович заказал цыплят табака, икру, коньяк и шампанское. Клавдия Захаровна потянулась рукой, чтобы заглянуть в меню.
– Неудобно, люди кругом, – остановил он.
– Сколько же это стоит? – шепотом спросила она.
– Не дороже денег. – Анатолий Модестович подумал, что на обратную дорогу у него хватит, а на месте (именно «на месте», не дома!) можно перезанять до получки.
– Увидал бы отец, как мы с тобой шикуем. Ох и влетело бы нам!
– А он знает, что мы сегодня вместе?..
– Что ты!
– И не догадывается?
– По-моему, нет. А здесь уютно.
– Почти как дома, только не дома, – невесело пошутил Анатолий Модестович.
– Не надо, Толя... – тихо сказала Клавдия Захаровна.
– Поедем со мной, Клава!
– Куда?..
– Ко мне.
– А жить где? – машинально спросила она.
– Я хоть завтра могу получить квартиру, – сказал он. – Мне уже предлагали, я отказался.
– Ох, Толя... А дети?
– Что дети? – не понял Анатолий Модестович.
– Где они будут жить?
– С нами, где же еще!
– Отец без ребят не сможет, – вздохнув, проговорила Клавдия Захаровна.
Живут же люди спокойно и мирно, грустно думала она, радуясь, что вот они сидят рядом с мужем, вместе сидят, но в то же время и зная, что она не имеет права на эту маленькую тайную радость, потому что дети-то не видят отца... Почему, почему ей так не повезло в жизни? Может быть, все дело в том, что она слишком легко и просто нашла свое счастье, когда вокруг были страдания и слезы, оттого оно и оказалось недолговечным, горьким?..
Но разве мужу нельзя вернуться домой, в семью? Она постарается забыть обо всем плохом, и они станут жить, как жили раньше, в согласии и мире...
«Как раньше»... А что было раньше, было ли счастье, которое она столь ревностно оберегала, была ли вообще любовь, а если была, не растворилась ли она давным-давно в повседневных заботах, без которых не проживешь, это так, но которые не должны заслонять чего-то более важного, значительного, того, что и делает людей счастливыми... Теперь ли случился разлад, как хотелось бы думать, или теперь лишь его продолжение, а началось все прежде, чем она обратила внимание?..
Но в чем причина его?
Конечно же, вынужденно признавалась Клавдия Захаровна, не в Зинаиде Алексеевне. На ее месте могла оказаться другая женщина, а то, что случилось, случилось бы все равно.
Она жила, старалась жить тихо и незаметно возле мужа, рядом с ним, время от времени предъявляя свои маленькие права на него, требуя внимания к себе, но ничего не сделала для того, чтобы быть не рядом, не возле, а вместе...
После ресторана они бродили по городу, говорили о чем-то, строили даже планы на будущее, в которых неизменно находилось место и старому Антипову, и каждый из них знал, что между ними и настоящим счастьем существует преграда, одолеть которую будет очень не просто.
Анатолий Модестович совсем не был уверен, что сумеет легко забыть Зинаиду Алексеевну, то есть забыть настолько, чтобы она не тревожила никогда его мыслей, не являлась, переодетая женой, перед ним, чтобы не возникала из ничего ее улыбка...
Клавдия Захаровна не знала, сумеет ли простить обиду, сумеет ли жить как-то иначе, чем жили они до этого...
Они вышли к Неве.
Из-под моста, точно из сказки с картинками, выплыл белый речной трамвай.
– Уже навигация открылась! – удивился Анатолий Модестович. – Давай прокатимся?
– Сумасброд, – сказала Клавдия Захаровна. – Мне домой пора. Отец волнуется, ты же знаешь, какой он.
* * *
Старый Антипов ждал возвращения дочери. Ему хотелось узнать, чем кончилось ее свидание с мужем, а что это было именно свидание – он уже не сомневался, хотя и не взял, не прочел письмо, оставленное Клавдией Захаровной в переднике.
Он нервничал, ожидая, может быть, слишком многого от этой встречи дочери и зятя, его нервозность передалась ребятам, и они тихо, незаметно улеглись спать, а он продолжал сидеть в кухне, прислушиваясь к уличным звукам, как будто мог услышать возвращение Клавдии Захаровны раньше Жулика, и так устал ждать и нервничать, что даже не укорил дочь за поздний приезд.
– Устала, – выдохнула она, отворачивая лицо, чтобы отец не унюхал запаха вина.
– По магазинам лучше не ходить, – согласился старый Антипов, уверенный, что она и не была в магазинах. – Футляр купила? – спросил он и был удивлен, когда Клавдия Захаровна ответила, что купила.
– Вот твой футляр.
– Ну, спасибо! – поблагодарил он, точно она достала для него что-то необычное, из ряда вон выходящее. – Есть хочешь?
– Я перекусила на вокзале.
«Похоже, что перекусила, – подумал он, – от самой на три версты несет винищем».
– А материал нашла?
– Нашла. Очень хороший попался, прелесть. – Она полезла в сумку достать покупку и не заметила, что в сумке лежит почему-то два свертка. Вынула первый попавшийся, развернула, а это оказалась рубашка, купленная Анатолию Модестовичу.
Старый Антипов отвернулся.
Клавдия Захаровна растерялась и не знала, как объяснить, откуда взялась рубашка.
– Мне, что ли? – спросил он, выручая ее.
– Конечно, – нашлась она. – Красивая, верно? Примерь-ка.
Он приложил рубашку к груди, она была коротка ему, да и мала.
– Ворона! – сказал укоризненно. – Какой ты купила размер?
– Сорок первый...
– А я сорок третий ношу, пора бы знать. Вечно ты все забываешь! Идешь за хлебом – покупаешь мыло, а вместо картошки – керосин. Голова садовая. Рост-то какой, я не вижу?..
– Второй.
– Ну вот, а у меня третий. Жаль, правда красивая рубаха. Сколько стоит?
– Сто пятнадцать.
– С прибылью, выходит, тебя. – Он усмехнулся.
– Можно продать, – молвила виновато Клавдия Захаровна. И ведь весь день думала, что надо не забыть отдать рубашку мужу, и когда нужно было отдать, когда прощались на вокзале, тут и забыла.
– Зачем же продавать? – возразил старый Антипов. – Пусть лежит.
– Что зря-то лежать?
– Почему зря? Пригодится, глядишь. Вещь она вещь и есть. Михаил подрастет, сносит. Мало ли!.. Поставлю-ка я чаю. Выпьешь?
– Чаю выпью, во рту что-то сохнет.
«Известно от чего, – отметил старый Антипов, – от выпивки. Интересно, в гостях они у кого были или так?..»
– Как ты с ребятами управился? – спросила Клавдия Захаровна. – Не свели с ума?
– А что с ними управляться? Они сами с усами, большие уже. И ты поменьше бы с ними возилась, пусть к самостоятельности привыкают. У меня Наталья сегодня в магазин ходила, молодцом.
– Попадет когда-нибудь под машину, – сказала Клавдия Захаровна с неудовольствием.
– Ты еще что придумай.
– Двенадцать лет девчонке, а ты по магазинам ее посылаешь!
– Невеста! – сказал старый Антипов спокойно.
– Ну тебя! – махнула рукой Клавдия Захаровна. – Уроки они сделали?
– Говорят, что сделали.
– Ты их слушай больше, они наговорят. Нужно было проверить.
– Не нужно! Людям надо верить, а они тоже люди. Садись к столу, будем с тобой чаевничать.
ГЛАВА XIV
Зачастила Клавдия Захаровна по выходным куда-то: дежурство себе придумает или еще какую надобность – всю весну и все лето чуть ли не каждый выходной так...
Смотрел на нее старый Антипов и, по правде говоря, не знал, радоваться ли ему надо, а может, наоборот... То есть он понимал, что по всем законам жизни должен был радоваться за дочь и за внуков, что семья возвращается к нормальной жизни, но в их радости не было, чувствовал он, места ему, зять не захочет заново и как бы опять впервые приходить в дом, стыд не позволит или еще что – ведь здесь всякая мелочь будет напоминать им о случившемся, и вообще, также понимал старый Антипов, жить придется начинать по-новому, а раз так – лучше и на новом же месте, да и работа не последнее дело для зятя, скорее – первое, а там он уже привык, втянулся, и люди к нему привыкли...
Пора, пора что-то решать. Пора кончать с неопределенностью. Поигрались, показали свои характеры, и будет. Слишком затянулась «командировка» зятя, а время идет, у времени свои правила – не ждать, покуда соберется нерадивый и примет решение нерешительный, и оба они – зять и дочь – не делаются моложе. Дети, похоже, начинают догадываться, что отец их ни в какой не в командировке. Или нашлись «жалельщцики», сказавшие правду.
Конечно, решать должен бы вроде и не он, однако и не хотелось, чтобы решали без него, а он имеет право как отец и просто как старший в семье взять бо́льшую часть ответственности на себя.
Кончался август, у старого Антипова был отпуск, и он объявил однажды, что хочет съездить за грибами.
– Ты что?.. – удивилась Клавдия Захаровна. – Никогда не ходил за грибами, а тут вдруг собрался ехать куда-то!
– Раньше не ходил, теперь буду, – сказал он. – Зовут. Говорят, грибов нынче много. Насушим на зиму, грибной суп хорошо!.. Заодно отдохну и подышу свежим воздухом.
– Ты надолго?
– Дня за три обернусь.
– Смотри, – согласилась Клавдия Захаровна, недоумевая и не догадываясь, что отец едет не за какими не за грибами, а к ее мужу.
Он предусмотрел все, чтобы не выдать обман. Нашел плащ с капюшоном, резиновые сапоги, взял большую бельевую корзину, с которой Клавдия Захаровна ходила полоскать белье на реку, нож, еды на три дня. Купил и поллитровку, иначе кто же поверит, что едет он в лес.
– Настоящий грибник! – смеялась Клавдия Захаровна. – Поганок только не набери.
– Уж как-нибудь, – храбрился почти всерьез он.
– Белый найдешь – лизни, – учила она. – Если горчит, значит, ложный.
– Не слепой, разберусь.
Он приехал к зятю под вечер. Дверь открыла Антонина Ивановна. Посмотрела на него удивленно, спросила:
– Вам кого?
– Мне бы Анатолия Модестовича, – ответил он, ревниво приглядываясь к женщине.
– Он на работе.
– Так поздно?
– Это для него не поздно, – сказала Антонина Ивановна. – А вы, извините, по делам к нему?
– Родственник я его, из Ленинграда приехал. За грибами. Слышал, что в этих местах много грибов.
– Много, много! – подхватила Антонина Ивановна. – Вот Анатолий Модестович обрадуется. Какая приятная неожиданность. Или он знает?..
– Нет, я не сообщал.
– Тем более. Он тут совсем один-одинешенек, боимся, что от скуки заболеет. А вы проходите, пожалуйста, проходите! – пригласила она. – Я его соседка, они вместе с моим мужем работают.
У старого Антипова отлегло от сердца, он вошел в прихожую.
– Я сейчас позвоню, Анатолий Модестович мигом придет, – сказала Антонина Ивановна.
– Не надо, пусть работает, я обожду, если вы не против.
– Заработался.
– Раз такая должность, ничего не поделаешь.
– И не говорите! Уж такой работящий Анатолий Модестович, такой старательный... До него никакого порядка на заводе не было, а сейчас наладилось, премии даже стали давать. Все и забыли, что это такое.
Старому Антипову приятна была эта похвала.
– В комнату-то к нему можно?
– Конечно! Вот его комната. – Антонина Ивановна указала на дверь. – Она открыта, мы вообще запираем только входную дверь. А завтра можете с моим мужем за грибами ехать, они компанией собираются. Он грибник!
– Спасибо, я с удовольствием.
– Анатолий-то Модестович не умеет собирать грибы. На прошлой неделе ходил с нами, смех один! Я за ним след в след иду и беру белые крепыши, а он мимо проходит, не видит. Всего три штуки нашел, да и то два с червоточинами. Ой, совсем забыла – меня зовут Антонина Ивановна.
– Захар Михалыч, – представился он. – Антипов.
– Вы, наверное, дядя Анатолия Модестовича?
– Примерно...
– Я вас сейчас накормлю.
– Не стоит беспокоиться, я сыт.
– Это уж позвольте мне знать! Когда еще он придет. Вообще Анатолий Модестович питается в столовой, а дома все всухомятку. Так и язву недолго нажить, вы поругали бы его. Я бы могла и на него готовить, мне не трудно.
– Он у нас стеснительный, – сказал старый Антипов. – Не любит беспокоить людей.
– Что верно, то верно, – согласилась Антонина Ивановна.
А жилье зятя Захару Михалычу не понравилось. Казенно, неуютно в комнате, как в зале ожидания, хотя и чисто. Но и чистота какая-то вокзальная, только что опилок на полу нету. И окна вместо занавесок закрыты газетами. Однако и доволен он был, не найдя следов женщины. Выходит, живет одиноко и скромно. Хранит, выходит, верность жене, не разменивает душу на пустяки и случайные утехи, от которых бывает мало радости, одна только горечь и чувство вины.
В резиновых сапогах было жарко ногам. Старый Антипов осмотрелся, заглянул под кровать и нашел там шлепанцы. Переобулся, побродил по комнате, благо места хватало, и скоро почувствовал кислый запах застоявшегося табачного дыма. Открыл окно, взял с полки, прибитой над кроватью, какой-то журнал и стал читать. Но мысли его были слишком далеки от написанного в журнале, он не воспринимал того, что читает, к тому же одолевала сонливость – почти не спал прошлую ночь, волнуясь перед встречей с зятем, «репетируя» предстоящий разговор. «Хватит ломать комедию, – скажет он зятю. – Глупость это и потеха, когда муж и жена устраивают свидания бог знает где, как мальчик с девочкой...» Зять, конечно, удивится страшно и растеряется, а вот что ответит, проявит ли желание ехать домой, этого старый Антипов не знал.
Незаметно для себя, сморенный усталостью, бессонной ночью и пережитыми волнениями, а может, и непривычным воздухом, он задремал. Не слышал, как в комнату заглядывала Антонина Ивановна, чтобы позвать обедать, как звонила по телефону зятю.
Проснулся он, когда Анатолий Модестович открыл дверь.
– Ну, здравствуй, что ли! – стряхивая дремоту, сказал старый Антипов. – Не ждал?
– Не ждал. Здравствуйте. – Анатолий Модестович подошел и протянул руку.
– Слухи идут, что в ваших краях грибов много, а у меня отпуск... Вот и подумал: почему бы не съездить?
– Правильно сделали, что приехали.
– Видал, какую корзину Клавдия вручила? И сапоги резиновые! Ты как полагаешь, наберу полную? А то стыдно будет возвращаться с пустой.
– Наберете, поможем.
– Особенно ты! – старый Антипов засмеялся и обнял зятя. – Твои все здоровы, дети отдыхают, скоро в школу. Клавдия воюет с ними, а они шалят помаленьку, как им и положено. – Он достал папиросы. – Я окошко открыл, ничего?
– Все забываю, когда ухожу. Вы-то как?
– А что я?! Мое дело стариковское, день прожил – и ладно, к покою ближе. Мое позади осталось, теперь смотрю, как другие живут.
– Бросьте! – сказал Анатолий Модестович. – Вам только шестьдесят, а средняя продолжительность жизни знаете какая?..
– Не хочется в средних-то быть, не хочется, – сказал старый Антипов, улыбаясь лукаво. – Я так думаю: если есть средняя, стало быть, есть и низкая и высокая. Низкую пережили, буду до высокой тянуть.
– Это другой разговор. Вы побудьте пока один, я сбегаю в магазин, – сказал Анатолий Модестович. – Дома у меня ничего нет.
– А у меня все что надо есть. Колбаса, консервы, и поллитровка найдется! – Он подмигнул. – За грибами ехал.
– Мне все равно надо сходить.
– Ступай, раз надо. Денег хватит?
– Хватит.
– А ты лишнее не бодрись и не шустри много, – сказал старый Антипов. – Знаю, что больше половины зарплаты своей нам отсылаешь. Грибов-то здесь купить можно? Не люблю я их собирать, ну их к лешему.
– С пустой корзиной не поедете, – успокоил его Анатолий Модестович.
Вернулся он минут через двадцать. Принес коньяку бутылку, вина хорошего марочного, закуски полный портфель.
– Что за напиток? – спросил старый Антипов, пощелкав пальцем по бутылке с вином.
– Сухое.
– Это которое скулы сводит?
– Оно разное бывает.
– Коньяк уважаю. Правду говорят, что его врачи даже раковым больным рекомендуют пить?
– Понемножку.
– Мать когда умирала, не знали про это, – вздохнул Захар Михалыч. – А хоть бы и знали, война была, какой там коньяк. Мужики гидролизный спирт пили и за счастье считали. Слепли от него, а все равно пили!.. Вот какая это зараза, выпивка.
Антонина Ивановна нажарила им картошки, принесла малосольных огурцов, они просидели за разговорами до глубокой ночи, как сидели когда-то давно, в день приезда Анатолия Модестовича из госпиталя, с тощим вещевым мешком, с палочкой, в серой солдатской шинели...
Обо всем переговорили – о работе, о жизни в провинции и в больших городах, о международном положении, не без того, раз собрались за рюмкой мужчины, о футболе тоже, но избегали говорить о главном, ради чего и приехал к зятю старый Антипов...
Уже наполовину опустела бутылка с вином, давно были выпиты и коньяк, и водка, которую привез в корзине Захар Михалыч, а ничего не было сказано о том, собирается ли вернуться Анатолий Модестович домой или хочет забрать к себе семью.
– Тишина-то какая, – поднимаясь и подходя к окну, проговорил старый Антипов. – Спит город.
– Здесь рано ложатся, – сказал Анатолий Модестович. – Особенно осенью и зимой.
– В Ленинграде часто бываешь?
– Бываю.
– И не приходишь!
– Стыдно...
– Это хорошо, что стыдно. Хочу тебе сказать... Плесни-ка мне еще этой кислой водички. – Он выпил вино и поморщился. – Гадость. Домой тебе пора, парень...
Анатолий Модестович молчал.
– Слышишь?
– Слышу.
– И что?..
– Не знаю, Захар Михайлович.
– А кто за тебя знает?
– Может, лучше Клаве с ребятами переехать сюда?
Другого ответа старый Антипов и не ждал, надеялся, что будет другой ответ, но не ждал, и на мгновение он пожалел, что приехал к зятю, поторопил его с решением, которое отнимет у него внуков, лишит его радости, так необходимой ему под старость, однако тут же он и обругал себя за эгоизм, за то, что прежде всего подумал о собственном благе и удобстве, а не о Клавдии и внуках, которым муж и отец нужнее, необходимее, чем он... Обидно сознавать это, а никуда не денешься.
– Значит, такое твое решение...
Придется отпустить Клавдию, думал старый Антипов, уронив голову на стол. А что останется ему?.. Наталья останется, вот кто! Грустно, конечно, доживать век вдвоем с ней, но лучше уж так, чем смотреть, как страдает дочь, чем расти внукам без отца.
– Разлей-ка остатки, – попросил он. – Давай выпьем за все хорошее. А Клавдия что ж, она поедет.
– Спасибо вам, Захар Михайлович! За все спасибо.
– Пустое. Никто, кроме вас самих, не может поломать-исковеркать вашу жизнь. Но никто и не склеит ее заново! Все в ваших же собственных руках, и ты запомни это на всю жизнь. Живите с богом, и нас с Натальей не забывайте. – Старый Антипов поднял рюмку, но вдруг почувствовал страшную усталость, какой, может быть, не чувствовал никогда прежде, и колюче запершило в горле.
Он аккуратно поставил рюмку и отошел к окну, – глотнуть свежего воздуха.
