Текст книги "Вечные хлопоты. Книга 1"
Автор книги: Евгений Кутузов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА III
Вдову Михайлы Антипова с маленьким Захаркой из казенной квартиры быстренько выселили и никакой пенсии завод не назначил – десять рублей на похороны дали. В главной конторе пообещали, что на работу возьмут, однако про обещание тут же и забыли. Судиться, учили люди вдову, можно с заводом, а поди-ка посудись – это сказать легко. А на деле себе дороже выйдет и жизни, пожалуй, не хватит.
Работала по людям: стирала, убиралась, с ребятишками чужими нянчилась, тем и перебивались. Еще и бога благодарила, что совсем не оставил в несчастье. Иногда, правда, и родные чем-нибудь помогали: то обувку Захарке справят вскладчину, то покормят его. Но все без ласки, не от доброты и чистого сердца, а от жалости и чтобы не осудили, что сирота всеми заброшен.
Лет с десяти Захар сам научился подрабатывать. Зимой с мальчишками забирались подальше в лес (объездчики казенные были злы, лупили, если попадешься, нещадно), дровишки – сучья, сухостой – воровали и на рынок тащили. Где пятак, где гривенник – все матери помощь. Отца Захар почти не помнил, потому и не мучился, что сиротой растет. Многих его сверстников не обошла безотцовщина после японской войны. Но когда подрос и стал понимать побольше, решил твердо: буду кузнецом. Как отец.
Мать часто рассказывала про Антиповых – то, что сама от мужа знала, и уж иначе быть не могло, не мог Захар нарушить семейную традицию, а можно сказать – родовую. Это все равно что завещание от отца, от деда и прадеда.
Пока на завод по малолетству не брали, он нет-нет и нырнет, точно в нору, под забор – поближе к паровой кузнице. Заляжет в густом бурьяне, что вдоль ограды разросся, и глядит в небо, и слушает, как дышит огромный цех из красного кирпича. Ухают тяжелые молоты, надсадно, с перебоями, словно человек на пределе сил, а для Захара нет приятней и краше музыки, чем та, которая другим и ненавистна бывает.
«Бум, а-ах, бум, а-ах!» – ударяет молот, даже дух захватывает. А после будто передышка: «У‑уы, у‑уы...» – с присвистом, и Захар догадывается, что, значит, холостой это ход у молота.
Здесь, в бурьяне, никто не мешал ему думать о будущем, в котором все сложится хорошо и удачно, лишь бы вырасти поскорее и пойти на завод. Стать мастеровым, сравняться с теми, кто по утрам шел к главным воротам. Так ли уж счастливы и довольны жизнью эти люди, Захар пока не задумывался. Да и подсказать было некому, мать тоже мечтала об одном: когда сын пойдет на завод. С заводом связаны были и ее надежды на лучшую долю и спокойную старость. Но до старости и она не дожила: в восемнадцатом году скончалась от тифа.
В тринадцать лет, после длительных хлопот, Захара приняли на завод. Не в кузницу, нет – малолеток еще, – так что разной работы пришлось испробовать в достатке. Но едва выдавалась свободная минута, Захар мчался в кузнечный цех. Его скоро приметили, припомнили, что он сын Михайлы Антипова, говорили, что «весь в отца вышел». Это правда: лицо в кости широкое, скуластое, черты крупные, брови густые, голос басовитый, как заводской гудок, а глаза серые, большие, но не скажешь, что добрые или ласковые, Скорее, взгляд суровый и цепкий, что раз увидено – на всю жизнь. И волосы с рыжей подсветкой, никуда не денешься от этого: все Антиповы были рыжеватыми. Русские, словом, мужики, не зря же новгородская вольная кровушка в жилах текла. На ногах Захар стоял уже крепко, уверенно, даром что подросток. Не мальчишка, а именно подросток, как дерево, пустившее корни в землю надолго, но не взявшее всей силы, какая отпущена природой. Еще соки, живительные, густые, вобравшие лучшее у земли, питают кровь, чтоб после, когда станет взрослым, не упал, не свалился от малого ветра, от первой невзгоды.
Мастеровые любили Захара, делили с ним обед, принесенный из дому, не прогоняли, когда надоедал с вопросами. А ему все знать надо: и какой это инструмент, и зачем он нужен, и как пользоваться им?..
Шестнадцати лет его наконец-то взяли в кузницу учеником.
Работал старательно, с усердием, талантом от предков был наделен, и потому пять-шесть лет спустя мало кто с ним мог бы сравниться в мастерстве. «Антиповская порода», – одни с уважением, а иные и с завистью говорили о нем. Из уважения же к его высокому мастерству родные Галины Даниловой согласились отдать ее за него замуж. Она была из состоятельной семьи.
Поженились они в двадцатом году, через год родился сын, Михаил. Семья снимала небольшой флигель: комната метров пятнадцать и кухонька, вход в которую прямо со двора.
Домой Антипов возвращался усталый, выжатый до основания. Иногда казалось, что до порога не доберется, свалится. Случалось, жена упрекала, зачем, дескать, себя изводишь – деньги не стоят ни шиша, а обеды в заводской столовой всем дают, независимо кто как работает.
Не был ласков он, уж таким уродился, поэтому на упреки жены либо не отвечал вовсе – только глазищами огромными зыркнет, либо сам выговаривал:
– Баба ты, мать. Отсюда и твое низкое сознание.
– Какое сознание, – вздохнет Галина Ивановна, – когда не знаешь, чем тебя накормить! И молоко у меня пропадает, ребенок голодный...
– Не в том дело. Должна бы понимать, раз есть ты жена пролетария, а не булочница Данилова! – Это Антипов напоминал о родственнике жены, который держал хлебную лавку. – Тьфу на того, кто за деньги работает и больше ничего не видит вокруг. Растоптать и растереть!
– Бог с тобой, отец. За что же люди работают?
– За совесть за рабочую. За гордость свою.
– Гордостью сыт не будешь, – тихо и неуверенно возражала жена, но особенно спорить не смела. Перекрестится отвернувшись, чтоб муж не видел, и примется за свои хозяйственные дела.
А сам Антипов, расходясь, долго еще рассуждал и совестил жену, покуда не запутывался в словах. Потом говорил в сердцах:
– Ну тебя! Задуряешь мне голову!
Но что жена, человек свой, близкий. Однако не всем нравилось усердие Антипова и на работе. Были двадцатые годы, нэп, почему и поминал Захар Михалыч булочника Данилова. Кое-кто также из мастеровых, кому и до семнадцатого года жилось сытно, надеялся на еще большие перемены, на возврат к прошлому. А тут Антипов как раз записался в ударники. Одним из первых на заводе.
– Гляди, свернешь шею, – припугивали его. – Даром что шея у тебя здоровая.
– А мы, Антиповы, не из пугливых, – отвечал он, посмеиваясь. – Да ведь и Советская власть не даст в обиду. Она для меня старается, а я для нее. Выдюжим.
– Ну, ну... На власть надейся, а сам, гляди, не плошай.
– Не сплошаем как-нибудь.
Родственники жены тоже были недовольны им. Молчали, правда, виду не подавали, а сторониться сторонились. Прежде и на пироги позовут, и сами нет-нет заглянут в гости, а тут как отрезали...
* * *
Как-то на общем собрании в цехе заговорили о сдельной оплате. Вышел к столу президиума и Антипов.
– Сказать хочу.
– Валяй, Захар! Смелее! – поощряли его.
Всем интересно было услышать, о чем он говорить станет. Никогда раньше не выступал Антипов на собраниях.
– Вот насчет сдельной оплаты кто-то голос подал... – Он оглядел помещение поверх голов, переступил с ноги на ногу. – Не дело у нас делается. Один работает по совести, социализм строит и наперекор мировому капиталу идет, а другой лишь бы день да вечер. А честь, получается, одинаковая всем и каждому?! Надо, чтоб по работе и миска с кашей, и честь по заслугам.
Сказавши это, Антипов вернулся на свое место. Ему похлопали даже и проголосовали за то, чтобы просить администрацию завода перевести кузнецов на сдельную оплату труда. Кто, разумеется, голосовал искренне, по совести, а кто из боязни оказаться в меньшинстве.
Вечером, когда Антипов возвращался домой, на него напали трое мужиков. Он шел берегом речки, между водой и огородами, а здесь было безлюдно.
«Ну что ж, – сказал он себе, отступая к забору, чтобы не подпустить нападавших из-за спины, – вот пришло время не на словах, а на деле доказать, что не пугливы Антиповы. Держись, Захар!..»
Было уже темно. Небо заволокло густыми тучами. Собирался дождь. Под ногами мягко хлюпало: берег низкий, по весне его вовсе заливало.
– Что, гад партейный?! Читай последнюю молитву свому товарищу Ленину! – прошипел кто-то пьяным голосом, приближаясь. – Мало делов натворили, еще хочется? Получишь сичас...
А он подумал: «Хорошо, что пьяные. Легче будет». Рванул доску от забора, разбираться, кто тут первый, кто второй, – недосуг. Взвыл один. А дальше не помнит, что было. Бил доской направо и налево, а доска переломилась – пудовыми своими кулачищами, ногами, головой бодался. Били и его. И сквозь туман уже, который заволакивал сознание, показалось ему, что близко где-то свистят... Потом вроде выстрелили, и тогда почувствовал, как промеж ребер мягко и почти безболезненно вошел в бок нож...
Наутро Антипов пришел в сознание, чем удивил докторов: нож едва-едва не задел сердце и повредил левое легкое. Будь он послабее здоровьем, ни за что не выжил бы. Так считали доктора.
Отлеживаясь в больнице, в белой палатной тиши, он все думал, почему его назвали партийным. По ошибке?.. Вряд ли. Знали, сволочи, на кого и за что руку подымают. Значит, хоть он и беспартийный, а считают его большевиком. И тогда Антипов сказал себе, что пусть не зря считают.
Выписавшись из больницы, он принес секретарю партячейки заявление: «Прошу записать меня в партию Большевиков. Хочу быть солдатом Революции и строить Новый Мир на всей земле. Среди рабочих и крестьян всех стран. Захар Антипов, кузнец».
Бандитов поймали, и, к ужасу Галины Ивановны, один из них оказался ее двоюродным братом, сыном булочника Данилова. С тех самых пор и вовсе порвались всякие отношения с родными ее, и не знала она, радоваться ли, что муж из такой беды живым вышел и сын сиротой не остался, или горевать, что своих близких навек потеряла. Потому не находила покоя, мучилась страхами за мужа и, конечно уж, за себя с сыном. Ведь отомстить могут! Хулиганья разного, фармазонщиков развелось, хоть пруд пруди. Драки пьяные то и дело вспыхивают, даром что торговля вином запрещена. Какое там запрещение, если чуть ли не в открытую самогоном торгуют! Смутное, смутное времечко... Пронеси, господи, шептала молитвы Галина Ивановна, отведи беду от их дома, дай спокойно сына вырастить. И всякий раз пугалась шагов под окошком и стука в дверь: сам ли это вернулся домой или уж весть горькую, непоправимую о нем принесли?.. И сердце замирало, когда спрашивала тихо, с тревогой:
– Кто там?..
Антипов же сделался еще суровее, непримиримее. Чуть не по нему что, взглянет истинно волком, и Галина Ивановна понимала: случись с нею какой малый грех – не грех даже, навести она родителей, – зашибет Захар. Либо прогонит. Не посмотрит, что дите малое на руках.
Однажды пришел и сообщил, что записался в школу для взрослых.
– С ума ты сошел! На что тебе та школа сдалась? – А признаться, как боится по вечерам, ожидая его, не посмела. – Люди засмеют...
– Какие такие люди? – нахмурился Антипов и отложил ложку.
– Вообще, – сказал она.
– Настоящие люди, мать, сами учатся. А те, которые смеются, разве они люди?
– Соседи вот...
– Отстань! Товарищ Ленин что говорил?.. То-то оно и есть. Грамотные все станем – скорее социализм построим, жить хорошо будем. Вот скажи: ты хочешь, чтоб социализм скорее был?
А хоть бы и не хотела она, разве могла заикнуться об этом! Не спрашивает же муж, утверждает. Потому поддакивала:
– Хочу, хочу.
– Вот. А то, может, не хочешь?.. – Он смотрел на жену прищурившись, собрав в один куст брови. – Может, даниловских хлебов сладких возжелала?.. Если так, мать, скатертью дорога! – И показал рукой на дверь. Дескать, тут тебе твой бог, а тут – порог.
– Что с тобой, Захар? – не на шутку испугалась она. Уж вместе нам до самой смерти.
Подумать было страшно, как бы это она жила без Захара. Любила его, а иначе не пошла бы на разрыв с родителями.
– Стало быть, и разговоры нечего разговаривать. Ты посмотри, посмотри, мать, какая жизнь идет!
– Вижу.
– Директором у нас нынче кто? Свой рабочий человек Кошелев Иван. Ванька Кошелев, вот кто!.. Много ли до меня на завод пришел, а уже – красный директор! Как оно повернулось.
– И ты надеешься? – неосторожно высказалась она и напугалась этих слов.
– Не надеюсь и не хочу. У меня свое хорошее дело в руках. По крайности, никто не упрекнет, что Захар Антипов что-то хуже других сделал. Да может, директором быть еще легче: у него помощников разных куча, спецов там, а я сам, один!
– Говоришь, будто в народных комиссарах ходишь, – осмелела Галина Ивановна, увидев, что муж не гневается больше, успокоился.
– Каждому свое, мать, – рассудительно сказал Антипов, шумно отхлебывая чай из огромной кружки. Любил побаловаться чайком. – Не в том дело, на каком месте человек находится, а в том, как свое дело справляет.
Об этом же он толковал и заграничному корреспонденту, когда давал первое в своей жизни интервью.
– Ты, Михалыч, не бойся, – напутствовал его секретарь партячейки. – Плевать, что корреспондент из-за рубежа явился! Что спрашивать будет, все рассказывай. Пусть знают наших, нечего.
– А если подлости станет спрашивать? – засомневался Антипов. – Сам знаешь, не горазд я на разговоры.
– Держи ухо востро, прислушивайся к своей большевистской и рабоче-крестьянской совести. Она подскажет, что и как. Газеты за рубежом читают не только империалисты, пролетарии тоже. А они должны быть в курсе.
– Может, вместе?..
– Нельзя. Корреспондент выразил желание побеседовать с тобой наедине.
* * *
Случилось это в тридцать втором году. Завод выполнил досрочно важнейший государственный заказ. Многие тогда были награждены орденами. Получил орден Трудового Красного Знамени и Антипов.
Любопытство зарубежной газеты было понятно: именно с одной из фирм страны, откуда приехал корреспондент, Советское правительство вело переговоры о размещении этого заказа. Однако фирма заломила такую баснословную цену, что переговоры закончились ничем. Решили испробовать сами. И справились, хотя никакого опыта не имели. Но мало ли в то время делалось у нас впервые. Известно: технический опыт – дело наживное, а набираясь его, люди учились еще и хозяйствовать.
Корреспондент был довольно молод, подвижен и бойко разговаривал по-русски, что удивило Антипова.
– Мой первый вопрос: что дала Советская власть лично вам и вашим товарищам, рабочим?
– Все дала.
– Как это все? Мне нужно конкретно, с примерами и фактами. Чтобы читатели моей газеты увидели...
– Пощупать чтобы могли?
– Вот, вот! – встрепенулся корреспондент и заулыбался довольный. – Пощупать – это хорошо. Это уже что-то вещественное. Читатели любят такое.
И все же, обратил внимание Антипов, хоть и чистый вроде бы, бойкий выговор у корреспондента, а сразу слышно, что человек-то он не русский.
– Смело пишите, – сказал он, тыча пальцем в блокнот, – что Советская власть дала мне и моим товарищам все. Рабочие люди поймут. Чего, значит, нет у них, у ваших рабочих, то есть у меня.
– Не так просто, господин Антипов.
– А что же здесь непростого?
– Например, у наших рабочих есть собственные автомобили. А у вас?
– Автомобиль-то?.. А на кой он мне?! Тут мой дом, тут моя работа. Пешком хожу.
– В автомобиле не только на работу ездят.
– Будут! – убежденно заявил Антипов. – Будут и у нас автомобили. А пока они нам не нужны, поважнее есть дела. Москва не сразу строилась. Слышали?
– Слышал, слышал.
– Ну вот. Или, может, у вас трамваев нет!
– Есть трамваи, господин Антипов. – Корреспондент улыбнулся снисходительно, но не зло. – Вы, пожалуйста, назовите что-нибудь такое, что имеете вы, но не имеют наши рабочие. Так вам, наверное, будет легче?
– Легкого-то мы не ищем, нет... – задумчиво проговорил Антипов. Вдруг он оживился. – Откуда же я знаю, чего нет у ваших рабочих? – Тут он подумал, что за границей живут капиталисты, которых пока что не уничтожили, и сказал: – Вашего рабочего капиталист может за ворота прогнать. А меня никто не может, потому что я сам и есть хозяин! Мы все вместе хозяева.
– И это не так просто, как вам кажется.
– Мне не кажется...
– Одну минутку! – перебил его корреспондент. – В нашей стране, как в любом цивилизованном государстве, функционируют профсоюзы, которые...
– Продажные насквозь эти ваши профсоюзы! Куда ветер из кабинетов капиталистов подует, туда и они поворачиваются.
– О, это уже пропаганда, господин Антипов! Профсоюзы организуют забастовки, защищают интересы и права рабочих. У них большая сила. Вы плохо информированы.
– Насчет силы не знаю, – согласился Антипов. – Только куда эту силу повернуть, вот в чем вопрос! Они там у вас организуют забастовки, а толку – с гулькин нос. А нам не надо бастовать. Пишите: не на‑до! Мы как забастовали в семнадцатом году, сразу все переменилось. Ваши забастовки по сравнению с нашей революцией – тьфу, курам на смех!..
– Оставим это, – сказал корреспондент. – Мы затрагиваем политические вопросы, вступаем в дискуссию. Пусть политикой занимаются другие.
– У нас все занимаются, – обиделся Антипов. – Каждый сознательный рабочий записался в кружок политграмоты.
– Хорошо, хорошо... У вас есть семья, дети?
– А как же! Жена и двое детей. Без семьи человек жить не может. Птица и та гнездо вьет.
– Сколько лет вашим детям?
– Сыну одиннадцать, а дочке шесть.
– Они посещают школу? – вкрадчиво поинтересовался корреспондент.
– Сын – школу, а дочка – очаг.
– Что такое очаг?
– Ну, детский сад. – Антипов усмехнулся непониманию корреспондента.
– Значит, вы не в состоянии содержать своих детей и поэтому отдали дочку в этот... очаг?
– Почему же не могу?! Еще как могу. Не только своих детей, а хоть бы и ваших. Пожалуйста.
– У меня их нет, к сожалению... Но вот вы посылаете свою родную дочь в государственное учреждение. А там ее воспитывают не так, как хотелось бы, скажем, вам, но так, как требуют интересы властей...
«Ах ты стервоза окаянная! – мысленно ругнулся Антипов и покачал головой. – Ишь, куда гнет, слизняк буржуйский...»
– Там ее воспитывают, господин хороший, именно так, как нужно, – веско сказал он. – У нас одни интересы: у меня и у властей, потому что власть наша народная.
Сейчас, как никогда прежде, он был доволен, что записался в кружок политграмоты и потому смог ответить на колючий, зловредный вопрос.
– Допустим, – не стал возражать корреспондент. – Хотя, признаться, мне трудно представить, как это возможно совместить интересы государственной власти и отдельной личности... Но разве воспитать свою дочку не может ваша жена? Или она тоже должна работать, чтобы прокормиться и одеться?
Это уж был не вопрос – утверждение, и корреспондент, не дожидаясь, пока Антипов соберется с мыслями и ответит, стал быстро-быстро строчить в своем объемистом блокноте.
– Ты обожди, – остановил его Антипов, – не строчи. У нас в стране все, кто хочет, работают.
– Обязаны?
– Мужчины, само собой, обязаны. А женщины – если хотят. А вот правильно воспитать дочку и научить ее всему моя жена, правда, не может. Сама не ученая, потому как родилась и росла до революции и ее-то никто не учил! Раньше только богатые могли учиться. Вот это и запиши. Да не ври там.
– Вы и ваша жена неграмотные, я правильно понял?
– Теперь маленько грамотные, – горделиво ответил Антипов. – При Советской власти научились. Писать-читать умеем. А наши дети с малолетства учатся, и никто с нас денег за это не берет. Бесплатно учатся!
– Это очень хорошо, господин Антипов. Это действительно большое завоевание вашей революции, и я обязательно напишу об этом, не беспокойтесь...
– Я и не беспокоюсь.
– Вы ведь кузнец?
– В нашем роду все были кузнецами.
– Это называется семейственность?
– Это называется традиция!
– У вас тяжелая работа...
– Никакая работа, когда любишь ее, не бывает тяжелая, – возразил Антипов с достоинством. – А если не любить... – Он безнадежно махнул рукой. – Мне за работу орден дали. А раньше разве мог рабочий человек получить орден? Черта с два! Вот мой отец был самым знаменитым кузнецом и умер на заводе. Так нас с матерью из казенной квартиры в два счета выгнали и никакой пенсии не дали.
– Да, я знаю, что вас недавно наградили. Это, должно быть, приятно... Скажите, вы хотели бы стать директором завода? Как ваш директор господин Кошелев?
– Нет, – сказал Антипов и покачал еще головой. – Нет, – повторил он. – Зачем мне? И не получится из меня директор.
– Все хотят, – с сомнением проговорил корреспондент, внимательно вглядываясь в лицо Антипова. Возможно, он верил его искренности, но работа требовала другого ответа. – Я не встречал человека, который не хотел бы подняться выше...
– Так это потому, что вы не встречались с нашими.
– Русский полководец Суворов говорил, что плохой солдат, если не мечтает быть маршалом.
– Не знаю, что говорил Суворов, – признался Антипов, хмурясь. – У нас все равные, хоть директор, хоть рабочий. Зачем мне лезть в директора, когда я свое дело лучше директорского знаю?.. На своем месте, возле молота, я и есть маршал. А в списке награжденных моя фамилия первой стоит, раньше, чем фамилия Ваньки Кошелева. По ал-фа-ви-ту, понимать надо!
– Вы хотите сказать, что каждому свое?
Однако Антипов был настороже и не оплошал.
– Всем одно: сначала социализм, как учил нас товарищ Ленин, а после – коммунизм. Но при деле каждый должен быть при своем. Это верно. Вот басня есть такая, слыхали? Там хорошо и правильно говорится, что беда, дескать, коль сапоги начнет тачать пирожник, а пироги печи сапожник...
– Это Крылов, – вздохнул корреспондент. Было похоже, что он смирился с тем, что сенсационного интервью не выйдет. – А кем работает ваша жена?
– Машинисткой.
– Но вы говорили, что она малограмотная! А чтобы работать в конторе машинисткой...
– Какая контора! На паровом молоте она работает, вместе со мной.
– В кузнечном цехе?!
– А где же еще?.. Только не совсем, правда, со мной. С другим кузнецом, с Поповым. С ним бы вам поговорить. Он тоже орден получил и грамотнее меня.
– Возможно, поговорю... А я хочу спросить: как же вы, господин Антипов, послали жену на такую тяжелую и грязную работу? Я видел, я был в вашем цехе. Это она с рычагами, да?
– С рычагами. А что тут особенного? Зато работа интересная и важная. Без хорошей машинистки кузнец как полчеловека. Ну, все у вас, что ли?.. Пойду я.
– Можно и все, – сказал корреспондент рассеянно, завинчивая колпачок на автоматической вставочке, которая ему почти и не понадобилась.
– Что это за штуковина такая? – спросил Антипов, протягивая руку. После уже он себя здорово казнил за любопытство.
– О, это обыкновенная автоматическая ручка, – охотно передавая ее Антипову, объяснил корреспондент. – Пожалуйста, я дарю вам на память. Вы никогда не видели?..
Понял Захар Михалыч, что дал маху. Но делать нечего, диковинную вставочку принял. Внимательно разглядел, встряхнул сильно – с пера слетела капля чернил.
– Нельзя так! – воскликнул корреспондент испуганно. – Сломать можете.
– А наши не ломаются, – сказал Антипов и положил ее на стол.
– У нас много разных моделей, эта не самая лучшая. Возьмите на память.
– Спасибо, – засовывая вставочку в карман, сказал Антипов. – Вот у меня с собой ничего нет...
– Пусть это вас не волнует. Мне было очень приятно познакомиться с вами. Верьте слову. Я всегда симпатизировал России.
– Какой России? – строго спросил Антипов.
– Вашей, Советской России. Я долго жил в Петербурге, теперь это Ленинград, что весьма символично... Если позволите, я еще хотел бы спросить вас про детей...
– Ладно.
– Кем они будут, ваши дети, когда вырастут? У вас, наверное, есть какая-то мечта?
– Есть. Сын, само собой, тоже в кузницу пойдет, чтоб не нарушать традиции. А дочка... Затрудняюсь сказать. Не знаю, кем она станет. Да не в том дело, кем! А главное, я так понимаю, чтобы дети выросли честными, трудолюбивыми. Остальное образуется.
– Из всего нашего разговора, господин Антипов, я вынес впечатление, что вы вполне счастливый человек...
– Ну, до полного счастья мы, пожалуй, еще не дошли. Это при коммунизме будет. А вообще пожаловаться грех. Сыты все, одеты-обуты, работу имеем, дети устроены. Возьмите прежде. Как жили?.. Рабочий люд ютился кое-как, одно слово – посад. Пьянки, драки. А нынче по-другому живем. Вот и нам недавно комнату дали большую, светлую. Удобства все, какие придумать можно. Хоть и в баню не ходи – тут тебе ванна кафелем обложена, по потолку узоры, полы из паркета. Разве отец мой посмел бы мечтать о таком?.. Никогда! А вы, господин... – Тут только Антипов спохватился, что корреспондент не представился ему.
– Белопольский... Да, именно Белопольский. Аркадий Петрович. Увы, такова судьба многих русских. – Он вздохнул с сожалением.
– Вы, стало быть, из тех, которые...
– Мне было четырнадцать лет, когда родители эмигрировали.
– Сбежали от революции? – уточнил Антипов.
– Если хотите, сбежали. – Он встал и, горько усмехнувшись, сказал: – Но это уже похоже на то, что вы интервьюируете меня, а не я вас.
Странное дело, однако Захару Михалычу почему-то стало жалко корреспондента. Он подумал, как это трудно и невыносимо жить вдали от Родины, от земли, где жили твои предки.
– А вы не поезжайте назад, – посоветовал он, не мудрствуя.
– Что значит «не поезжайте»?
– Оставайтесь здесь!
– Вы, я вижу, искренний и честный человек. Благодарю вас. Но это наивно, господин Антипов. Наивно и невозможно.
– Почему невозможно? Идите, куда там нужно пойти, объясните, что вас увезли мальчишкой. Скажите: так, мол, и так, желаю остаться на своей Родине...
– Нет у меня родины. Была – и нет. К тому же, за границей меня ждет старенькая мама. Каждому свое, как вы сказали. А вам я желаю всех благ и... полного счастья! Прощайте.
