Текст книги "Вечные хлопоты. Книга 1"
Автор книги: Евгений Кутузов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)
– Люблю. Только мне все равно...
– Вот, вот! – огорченно молвил заведующий и вздохнул с сожалением. – Все любят историю по книжкам и по картинкам. А ее надо любить в натуре, дышать ею, ощущать постоянно и каждодневно... Ну, подскажите, чем вас прельстить еще?
– Нечем. У меня же дочка в Ленинграде...
– Дочка?.. Сколько ей?
– Четвертый год.
– Прекрасно, замечательно! – Заведующий вскочил бодро и заходил по тесному кабинету. – Немедленно берите отпуск, я сейчас подпишу заявление, поезжайте в этот туманный российский Альбион, забирайте дочку и... Как ее звать?
– Наташа.
– Забирайте Наташу и возвращайтесь сюда! Ребенок, понимаете, будет расти, развиваться на воздухе, постоянно общаться с природой, пить парное молоко...
– Спасибо вам, – сказала Татьяна грустно. – Большое спасибо! Честное слово, мне самой грустно уезжать, привыкла уже...
– В чем же дело?
– Как вам объяснить?.. Дочка живет у тестя...
– Как то есть у тестя? У свекра, может быть?..
– Ну да, у свекра. Муж мой погиб, и она выросла в их семье. Как я могу забрать ее?..
– Это серьезный аргумент... Черт бы побрал! А ваш свекор...
– Что вы! Он со своим заводом ни за что на свете не расстанется.
– Ну где, где мне взять человека на ваше место? Народ, понимаете, привык, что в Гореликах работает медпункт...
– Из столицы вызовете, – неловко пошутила Татьяна.
– А-а! – досадливо поморщился заведующий. – Сюда из столицы и самого захудалого врача на аркане не затащишь. Зажирели... – Он взял заявление, с тоской посмотрел на Татьяну и подписал: «Согласен». – Поезжайте, раз такое дело. Только одна просьба: поработайте несколько дней, пока найдем кого-нибудь. Закрыть медпункт легко – открыть будет трудно. Да и в райкоме меня не погладят по головке...
– Поработаю, – уступила Татьяна.
– Спасибо и на этом.
Действительно, через неделю в Большие Горелики на смену Татьяне приехала бывшая старшая медсестра из районной больницы. Можно было бы и уезжать, но тут заболела Полина Осиповна, и Татьяна не решилась оставить ее.
– Едь, едь, – уговаривала ее сама Полина Осиповна, – поправлюсь я, а тебя заждались, поди...
Но видно было, что страшно ей остаться больной без присмотра Татьяны, а чужому человеку не очень-то доверяет...
Так вот еще протянулись две недели.
А в день отъезда вся деревня от мала до велика вышла к околице провожать Татьяну. Из Заполья пришла и старушка Макаровна.
Матвеев, отворачивая лицо, сказал:
– Опять, дочка, расстаемся с тобой... Ты уж того, не забывай нас, письма пиши. А когда в отпуск там или как, приезжай с дочкой. Мы всегда рады. Грибочки-то не позабыла взять?
– Не забыла... Спасибо вам, Иван Матвеевич! И вам, Полина Осиповна!
– Борова забьем к ноябрьским праздникам, свининки пришлем...
– Ну что вы, не надо.
– Сами знаем, что надо, а что не надо. В Ленинграде-то, поди, голодно еще...
Сунула в телегу узелок с гостинцем и Макаровна. Да и другие клали, кто что имел.
Председатель колхоза произнес короткую речь:
– Мало ты у нас пожила-поработала, дорогая Татьяна Васильевна! Жаль нам с тобой прощаться сегодня... Но благословляем в путь и желаем счастья тебе и дочке твоей!.. Хорошую память о себе оставляешь, а это самое главное, чтоб память хорошую оставить! Труженикам Ленинграда кланяйся от колхозников Новгородчины нашей. Передай им, что не пожалеем сил, чтобы... В общем, все силы приложим! Не поминай лихом! – И он обнял Татьяну и поцеловал трижды. – Давай, Тимофей!
– Но-о! Пошла, родимая! – Троха взмахнул вожжами, и лошадь ленивой трусцой двинулась с места.
Татьяна все махала рукой – и ей махали провожающие, – покуда они не свернули в лес, откуда уже не видать деревни Большие Горелики.
– Когда до Руссы доедем? – спросила она Троху.
– Бог даст, к вечеру доберемся. Я знаю заброшенную дорогу, она покороче большака будет.
Колеса дробно стучали по гати. Оба молчали. Так, молча, и доехали до большака, где нужно было поворачивать на Старую Руссу. Здесь их нагнал грузовик. Татьяна хотела перебраться в машину, чтобы быстрее и не гонять зазря лошадь. Но Троха обиделся.
– Как знаешь сама, – сказал, поджавши губы. – Тпру-у! – остановил он лошадь.
– Давай быстренько! – поторопил шофер.
Татьяна посмотрела на угрюмое Трохино лицо и махнула рукой.
– Поезжайте! – сказала шоферу. – Куда мне спешить?..
ГЛАВА XXXII
Клава была на седьмом месяце беременности, и Захар Михалыч категорически запретил ей ходить с ними на строительство дома. Хоть она и не делала тяжелой работы, а все-таки!.. Мало ли что. Обычно и Наташка оставалась с нею, а тут, как нарочно, внучка упросила Антипова взять ее с собой. Он согласился, о чем после и пожалел, потому что, останься она с Клавой и в этот раз, ничего бы не случилось...
Когда они, уставшие, голодные, вернулись домой, оказалось, что не приготовлен обед.
– Как же это? – Антипов строго смотрел на дочь. – Дня тебе было мало?
– Я ездила на барахолку, – призналась она.
– За каким лешим тебя понесло туда?
И Клава рассказала, что продала чайный сервиз – за две с половиной тысячи, – чтобы купить Анатолию пальто. Он по-прежнему ходит в шинели.
– Какой сервиз?.. – удивился Захар Михалыч.
– Голубой, с золотым ободком.
– Да как ты посмела! – взвился он. – Кто тебе разрешил распоряжаться?!
– А что особенного? Сервиз нам не нужен, а Толе ходить совсем не в чем. Стыдно даже. Заместитель начальника цеха, а ходит в драной шинели...
– Стыдно?! А ты подумала, что́ продаешь?.. – Он был не на шутку взбешен.
– Господи, – сказала Клава, – подумаешь, какая важность! Если завещание оставлено Наташке...
– Замолчи! Не в том дело, говорят тебе, кому оставлено, а в том, что не нами нажито, не нами сбережено – не нам, значит, и торговать!
– По-твоему, пусть эти чашки с блюдцами стоят без толку, а Толя пусть носит рвань?
– Солдатская шинель не рвань! Ею гордиться надо! Не реви! Ишь моду взяла – чуть что, в слезы. Смотреть противно.
– Тебе на всех противно смотреть, – всхлипнула Клава. – Только о себе думаешь...
– Клава, ты с ума сошла! – крикнул Анатолий.
– А ты молчи! – Она схватила с комода пачку денег и швырнула на стол. – Подавитесь этими деньгами!..
– Истеричка! – поморщился Антипов. – Хуже последней базарной бабы!
– В самом деле, – сказал Анатолий. – Черт с ним с пальто. Получу премию за предложение, и купим. А не купим, тоже обойдусь. Возьми себя в руки, тебе нельзя волноваться...
Клава вскочила.
– Ах, волноваться мне нельзя?.. – Она смотрела на мужа полными гнева и презрения глазами. – Пожалел, да?.. Думаешь, я не знаю, где ты был в ту ночь?.. Все знаю!
– Что ты знаешь? – опешил Анатолий. – Я же объяснял, что ночевал на вокзале...
– На вокзале! – передразнила она. – У шлюхи ты ночевал, у сестры этой Артамоновой!.. Я молчала долго, теперь не буду, не буду!..
– Ты выйди-ка, оставь нас, – велел Захар Михалыч зятю и, когда Анатолий ушел, спросил: – Кто тебе сказал это?
– Люди, люди сказали!
– Не ори, я не глухой. Так, значит, люди сказали... Ну, а если эти самые люди тебе еще что-нибудь скажут?..
Клава, насупившись и всхлипывая, молчала.
– Ты кому больше веришь: болтунам с длинными языками или мужу, отцу твоего будущего ребенка?
– Но это же правда...
– Что правда, что?
– Ну... – Она подняла заплаканное лицо.
– Что он в гостях был? Да, был. И что же из того?.. Он не в лесу живет, а среди людей, в коллективе. Виноват, что не предупредил?.. Допустим, виноват. Так он и повинился.
– Из гостей-то он ушел не один...
– Ушел, пришел... Проводил женщину домой, и правильно сделал. На то он мужчина. Прилично разве бросить женщину ночью на улице?
– Говорят, он остался у нее...
– Говорят, говорят! Тьфу!.. Меньше слушай, что говорят. Как ты собираешься с человеком всю жизнь жить, если, не проживши года, уже сомневаешься в нем, не веришь?..
Тихонько приоткрылась дверь. Наташка просунула в комнату голову. Глазенки у нее были настороженные, испуганные.
– Дедушка, – сказала она, – вы ругаетесь или громко разговариваете?
– Разговариваем, – сказал Антипов. – А ты ступай, ступай к дяде Толе. Мы скоро.
– Не надо ругаться. – Она прикрыла дверь.
– Ты слышала когда-нибудь, – продолжал Захар Михалыч, расхаживая по комнате, – чтобы твоя мать меня упрекала в чем?
– Тебя не за что.
– Есть и было за что. Вот и ты не всегда довольна мной. И у твоей матери бывали причины выражать недовольство. И выражала, не думай! Только ни ты, ни Михаил не слыхали этого, потому что все неприятности между нами решались. Не ребенок уже, в матери готовишься, пора научиться сдерживать себя!.. Распускаться станешь – прямо говорю тебе – ничего хорошего не получится.
– Боюсь я, отец...
– Чего боишься?
– Вдруг Толя разлюбил меня.
– Дурочка! – ласково сказал он. – Если любил, так скоро не разлюбит... Любовь, дочка, не в том, чтобы во всем потакать друг дружке. И спорят люди, и ругаются, без этого не бывает живой жизни – это тебе не книжки и не кино. А вот зло на сердце держать – нельзя! – Захар Михалыч подошел к дочери, погладил ее. – Есть что сказать – скажи и забудь... Ну, ну! Приведи себя в порядок, и чтобы я больше никогда такого не слышал и не видел. Твой муж – порядочный человек...
– Правда? – с надеждой спросила Клава. – Ты не обманываешь меня?
– Какой мне смысл обманывать? А в следующий выходной поезжайте и купите пальто.
– Не надо.
– Не дури. Дело все равно не поправишь. Ты возьми в толк: не чашек жалко. Память это, дочка!..
– Я понимаю, отец, – вытирая слезы, сказала Клава виновато. – Не подумала, прости.
– Понимаешь, и хорошо.
– А может, поискать и купить точно такой же сервиз?
– Где же ты купишь, глупая? Анна Тихоновна говорила, что ему цены нет. Редкий он какой-то, особенный.
– А одна чашка была с трещиной.
– Ладно, ладно, – успокоил ее Захар Михалыч. – Если с трещиной, тогда ничего, может. А с мужем помирись.
– Я должна... извиниться? – Клава закусила губу.
– Откуда мне знать, – сказал Антипов с горечью. – Вы, женщины, лучше в этих делах разбираетесь.
Поздно вечером Клаве стало плохо, вдруг начались предродовые схватки, хотя рожать она должна была в декабре. Анатолий вызвал «скорую», и ее увезли. Он тоже уговорил врача взять его с собой...
* * *
Антипов метался по квартире. Не очень-то он понимал, что случилось, но чувствовал – что-то серьезное и опасное. По озабоченному виду врача догадаться было нетрудно. Да и Клава, когда приехала «скорая», была без сознания...
За окнами к ночи разгулялась непогода. Ветер неистово раскачивал уличные фонари, комната то озарялась желтым, мертвенным светом, то погружалась в тревожную темноту. В стекла хлестал дождь.
Внучка, напуганная ссорой, а после и нашествием людей в белых халатах, спала неспокойно: ворочалась, вскакивала и бредила. Захар Михалыч боялся, как бы не заболела и она.
Но, кажется, обошлось: ближе к утру Наташка успокоилась, дышала ровно и глубоко, голова была не горячая, так что он смог отвести ее в детский садик. После пошел в проходную и позвонил оттуда в инструментальный цех.
– Анатолия Модестовича нет сегодня, – сказал табельщица. – А это не Захар Михайлович?
– Да.
– Анатолий Модестович звонил недавно, просил передать, что он находится в родильном доме в Ленинграде. Сейчас я скажу адрес...
Антипов поблагодарил, вышел из проходной и задумался. Нужно было решить: ехать ли прямо в роддом или сначала на вокзал, к прибытию поезда.
«Пожалуй, – подумал он, – можно на вокзал...»
Это была его тайна, которой он не делился ни с кем. В последнее время Захар Михалыч, если работал в ночь или во вторую смену, обязательно ездил на вокзал встречать Татьяну. Он понимал, что поступает глупо, наивно, потому что невестка наверняка заранее сообщит о своем приезде, но ничего не мог поделать с собой...
Не встретил он Татьяну и в этот раз.
А в роддом его не пропустили, и он остался ждать в помещении справочного.
– Шел бы ты себе, – говорила ему дежурная. – Без тебя родит твоя дочка.
– Ничего, ничего... – бормотал он.
В конце концов дежурная сжалилась над ним, оценила его упорство и вызвала из отделения врача.
– Это вы отец роженицы Антиповой? – спросила докторша. У нее был измученный, утомленный вид.
– Я. – Он встал. – Как с ней?..
– Тяжело, как же еще! Зять ваш там. Тоже не прогнать. Ох уж эти мужчины!..
– Скажите, это не опасно? – спросил Антипов.
– У вас не найдется закурить? – попросила докторша, ощупывая карманы халата. – Оставила на отделении...
– Пожалуйста! – Он протянул пачку «Норда».
Докторша закурила, затягиваясь жадно, глубоко.
– Опасно, – сказала вдруг. – Очень опасно. Преждевременные роды всегда таят в себе... Но вы не волнуйтесь. Сейчас ее состояние улучшилось. Вызвали профессора Воловика.
– Она...
– Будет, будет жить, дорогой! И ребенок будет. Ступайте-ка вы домой, отдохните. Хорошо, если бы вы смогли увести и зятя... Впрочем... – Она развела руками. – Я возьму еще одну папироску?
– Берите все, – сказал Антипов.
– Спасибо, у меня там есть. Внука ждете или внучку?
– Все равно, – ответил он, хотя конечно же хотел внука.
– Извините, я должна идти. До свидания.
Домой Антипов добрался только к трем часам дня. Подумал, не зайти ли к Кострикову, чтобы не сидеть одному в пустой квартире, но вспомнил, что Григорий Пантелеич на работе – он всегда работает в первую смену, – и пошел к себе.
На ступеньках лестницы, возле квартиры, сидел пожилой мужчина в сильно потертой шинели, в шапке-ушанке. Рядом с ним лежал вещевой мешок.
Он поднял голову и спросил:
– Простите, не вы будете Захар Михайлович Антипов?
Екнуло в предчувствии беды сердце...
– Я буду Антипов. А что?
– Тогда я к вам. – Мужчина тяжело поднялся, держась за перила. – Матвеев моя фамилия. Иван Матвеевич. Из деревни Большие Горелики я...
– От Татьяны, что ли?!
– От нее... – Матвеев опустил голову.
– Проходите... – Антипов дрожащими руками открыл дверь, и они молча вошли в квартиру.
* * *
Сколько бы Захар Михалыч после ни возвращался памятью к этому дню, – а возвращался он много и часто, – все более убеждался, что видел на перроне в тесной вокзальной сутолоке именно Матвеева...
Они даже встретились глазами, как бы узнавая друг друга, но что-то помешало им сойтись там же.
Шел сильный дождь, Антипов укрылся под навесом, радуясь, что выбрал очень удачное место, – никто не пройдет с поезда, минуя его. А народ валил густо, все спешили, как это и бывает на вокзалах, Матвеев же, ковыляя на самодельном протезе, шел медленно, неуверенно, озирался по сторонам, и сразу можно было понять, что он впервые приехал в Ленинград. У Антипова мелькнула мысль подойти к нему, он подумал, что человек этот похож на того, о котором писала Татьяна, но покуда раздумывал, решаясь, Матвеев затерялся в толпе...
Все так и было. Ошибиться нельзя: и потертая шинель, и шапка-ушанка, на протезе и с вещевым мешком за плечами. А главное – глаза. Какие-то растерянные, пронзительные и печальные...
– Я вас тоже приметил, – сказал Матвеев.
Он скинул шинель, снял шапку, засунув ее в рукав, тщательно вытер сапоги, огляделся, точно искал увидеть что-то знакомое, потом наклонился и потер протез.
– Наслежу я вам... – сказал виновато.
– Ерунда.
– Полы красивые. В госпитале такие же были, только с узорами еще разными...
– Паркет, – сказал Антипов.
Он распахнул дверь в комнату, пропуская Матвеева вперед и надеясь втайне, что ничего не случилось худого, что тревога его напрасная...
Может, человек по своим делам приехал в Ленинград и зашел передать привет от невестки. Или ночевать негде!..
Иван Матвеевич остановился посреди комнаты:
– Так и не собрался отписать вам...
– Вы садитесь, садитесь, – предложил Антипов, выдвигая стул.
Матвеев сел, держа вещевой мешок на коленях.
– От Татьяны Васильевны было письмо?
– Было, было. Как она там? Скоро приедет?..
– Вот, значит... – Матвеев развязал тесемки у мешка. – Тут я привез кой-какие ейные вещички... – Он стал рыться в мешке. – Дай, думаю, сам съезжу. Письмо что!.. Не живой человек, да...
– С ней что?! – Антипов полез в карман за папиросами, да так и оставил там руку в страшном ожидании.
Матвеев выложил на стол коробку – довоенную – из-под печенья, в которой хранились письма Татьяны и фотокарточки.
– Здесь вот... – Мешок скользнул на пол, в нем звякнуло что-то. – Погибла Татьяна Васильевна. – По щекам катились крупные слезы. – Погибла... Неделя уже... Домой, стало быть, ехала, и вот... И сколько людей раньше их по этому проселку ездило – ничего, а тут!.. Наскочили.
– На мину, что ли? – спросил, не слыша своего голоса, Антипов.
– На противотанковую. Думали сначала, что злой умысел. Нет... Комиссия приезжала, и капитан Бурцев тоже... Папироски не найдется ли?
Антипов положил на стол пачку.
Матвеев закурил.
– Воронка огромная!.. – сказал он. – Всю войну прошел, а не видел воронок от противотанковых мин. В танк, должно, вся их сила уходит?
– Где ее... похоронили?
Матвеев медленно поднял голову, посмотрел на Захара Михалыча пустыми глазами.
– И могилы нет? – догадался Антипов.
– Собрали с того места землю, насыпали холмик... И телегу в щепки разнесло, все. – Иван Матвеевич открыл коробку.
Сверху лежала фотокарточка. На фоне стройного бора отчетливо была видна пирамидка со звездочкой («Как у Гали», – отрешенно подумал Антипов). На ней свободно читалось:
«Т. В. АНТИПОВА, 1921—1945 гг.
Т. Т. ПЕТРОВ, 1888—1945 гг.»
– Кто это, Петров?
– Троха. Мужик наш, Возницей у Татьяны Васильевны работал. Он вез ее в Руссу... А фотокарточку капитан Бурцев мне дал. Свези, говорит, родным, Матвеев. – Он вздохнул и потушил недокуренную папиросу. – Видишь ты, не могу папиросы курить, к самосаду привык. А на фронте махра была. – И стал сворачивать самокрутку. – Квартира у вас хорошая, справная...
– Дом строим, – сказал Антипов.
– Дом – это хорошо... А дочка ее где же?
– В детском садике.
– А-а!.. – Матвеев качнул головой. – Мать честная, чтоб ей сесть-то в машину... Шофер после докладывал капитану Бурцеву, что звал. Не захотела. Я так располагаю, чтобы Троху не обидеть. Душевная очень была.
– Вы, значит, вместе в госпитале лежали? – спросил Захар Михалыч.
– Вместе... Старуха вот моя убивается. На ее, на Татьяны-то Васильевны, беду, захворала моя старуха, вот она и задержалась. А так, может, и обошлось бы... Или уж судьба такая вышла?..
– Судьба, – отозвался Антипов. Он плохо соображал. Мысли о Татьяне путались с тревожными мыслями о Клавдии.
– Пойду я. – Матвеев встал.
– Куда же вы?
– Сегодня хочу назад уехать. Плоха старуха-то моя. Как узнала... – Он в сердцах махнул рукой.
– Что уж там! Сидите. Зять должен прийти.
– На службе?
– В родильном доме.
– Никак дочка рожает?
– Да, только вот роды преждевременные... Помянуть бы надо Татьяну, по русскому нашему обычаю, – проговорил Антипов. – Я сейчас сбегаю, тут у нас близко. Вы посидите...
– Мы у себя поминали, а как же? – сказал Матвеев. – Любили ее люди. А бегать не нужно. Я самогону привез, если не брезгуете. Хороший самогон, свой. Казенная-то водка дорогая больно. – Он полез в мешок.
– Можно и самогон, – согласился Антипов. – Я закусить поищу.
Руки и ноги не слушались его, а заплакать не мог. Знал, что надо заплакать, а не мог, и все.
– И закуска у меня есть. Грибочков старуха прислала соленых, рыжики. Сала тоже кусок... Вроде идет кто-то или мне послышалось? – Он насторожился.
В прихожей кто-то ходил.
– Зять, кажется, – сказал Захар Михалыч, чувствуя, что еще немного – и он не выдержит этого страшного напряжения, упадет.
Открылась дверь. Радостный, смеющийся, вошел Анатолий.
– Ну?! – спросил Антипов, и голое его дрогнул.
– Сын! – объявил Анатолий, опускаясь на стул.
– Родился, значит?.. – сказал Матвеев.
В руке он держал бутылку с мутноватой самогонкой.
– Родился! Три двести, богатырь!
– Михаил будет, – тихо молвил Антипов.
– Мишка! – сказал Анатолий, отирая со лба пот.
Он только теперь по-настоящему разглядел Матвеева и удивленно смотрел на него.
– От Татьяны, – объяснил Захар Михалыч.
– А она?..
– Погибла наша Татьяна. Нет больше ее.
– Как погибла?! – воскликнул Анатолий.
– На мину наскочили, – сказал Матвеев и поставил бутылку на стол.
– Ты это, ты посмотри, где там у нас посуда, – невнятно проговорил Антипов, отворачивая лицо. – Помянуть ее надо...
Он подошел к окну, прислонился лбом к холодному стеклу и, взявшись руками за голову, заплакал.
