Текст книги "Вечные хлопоты. Книга 1"
Автор книги: Евгений Кутузов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА XIX
Готовились к свадьбе.
Как ни трудно жилось пока, как ни голодно, а свадьбу дочери Антипов решил справить широко и хлебосольно. У сына не было, пусть у Клавдии будет – за двоих сразу.
А она противилась, доказывала отцу, что это ни к чему, лишнее это – в такое время справлять большую свадьбу. Можно отметить скромно, говорила, в тесном семейном кругу – и достаточно. Ну, Кострикова, конечно, позвать. Его сестру и племянницу... Какая свадьба – жизнь дорогая, за кусок хлеба шальные деньги уплатить надо. Перед людьми стыдно...
Однако Антипов не слушал дочь, стоял на своем твердо. Один раз в жизни выходит дочка замуж. Не ко времени настоящая свадьба?.. Так, может, еще больше не ко времени и вообще женятся! А раз женятся все же, значит, и говорить, и спорить не о чем.
– Пускай люди на твоей свадьбе погуляют, – сказал Антипов дочери. – Заодно и за Михаила с Татьяной.
– Что толку, Миши нет, Тани нет...
– Михаил, дочка, и мертвый всегда с нами. Потому что мне он сын, а тебе брат. А Татьяна вернется.
– Лучше на эти деньги из одежды что-нибудь купить, – не сдавалась Клава. – У Толи ничего нет, кроме солдатского. И ты совсем обносился.
– Может, лучше бы нам с тобой на свет не родиться, – недовольно сказал Захар Михалыч. – А вот родились и живем! Твой Анатолий сам себе на одежду заработает. Будь хорошей хозяйкой, как мать была. Трать деньги по делу, тогда все у вас будет. И одежда, и другое...
– Я про то и говорю!
– А это без дела говоришь. Это получается экономия наоборот. И хватит толковать. Все.
Бесполезно спорить с отцом, и Клава отступилась, занялась приготовлениями. А вернее сказать, помогала Анне Тихоновне, потому что в основном-то хлопотала она. И радовалась, кажется, тоже больше всех, точно собственную дочь отдавала замуж за приятного ей человека. То ли характер у нее был такой – на радость настроенный, или впрямь по-настоящему полюбила антиповскую семью, кто ее разберет! Об этом не говорится громко, в душе хранится, как все подлинное, искреннее.
– Весенняя свадьба, – утверждала Анна Тихоновна, – хороший признак. Весной новая жизнь пробуждается, а замужество ведь тоже новая жизнь. Вот и гармония!
– Насчет гармонии потом поглядим, – ворчал Антипов.
– Потом будет суп с котом, – шутливо дразнила его Анна Тихоновна. – И не мешайтесь под ногами, ступайте из кухни! Ну, что вам здесь нужно?..
Пришлось – а куда денешься! – залезть Захару Михалычу в долги. В кассе взаимопомощи взял еще, зато и стол вышел, как в самые добрые довоенные времена. Вот была забота с посудой, он думал, где взять столько, но у Анны Тихоновны все нашлось: тарелки, вилки, ножи. А рюмки и фужеры – хрустальные, старинные – она подарила Клаве на свадьбу.
– Что вы, что вы! – отнекивалась Клава, боясь принять столь дорогой подарок. – Ведь это подумать надо, каких денег стоит!..
– В старину, Клавочка, люди говорили: «Дай бог дать, и не дай бог взять», – с обидой сказала Анна Тихоновна. – Это в том смысле, что дарить – бо́льшая радость, чем принимать подарки. Вот и выходит, что я себе приятное делаю.
Мебель из комнаты Антиповых вынесли, один стол оставили и стулья. Анна Тихоновна взяла на себя роль хозяйки дома. Побывала в парикмахерской, надела темно-зеленое бархатное платье с вышивкой ручной работы на груди и по рукавам, медальон на тоненькой – паутинка паутинкой – золотой цепочке, а на плечи, чтобы не зябнуть, набросила шаль: она принимала гостей в передней. Каждому кланялась в пояс и пела своим мягким, ласковым голосом:
– Милости просим, гости дорогие! Хлеб да соль вам, веселитесь на здоровье. А вот и жених с невестой, можете поздравить!..
Клава с Анатолием стояли подальше, у входа в комнату.
А гостей набралось порядочно. Захар Михалыч не скупился приглашать, говорил, что хороший гость – лучший подарок для молодых.
Костриковы всей семьей пришли, а как же без них! Иващенко с женой. Василий, подручный Антипова. Надя Смирнова с молодым человеком («А будто и женихов нет!» – подумал, радуясь за Надю, Захар Михалыч). Клава двух подружек пригласила с работы. Веремеев пожаловал, соседи пришли. И Сивов не обманул, что особенно приятно было. Не то чтобы Антипов возгордился таким гостем или в друзья-приятели набивался парторгу, нет. Антиповы никогда ни к кому не набивались, не навязывались, знали цену себе и людям, а приятно оттого было, что понимал Захар Михалыч: не к каждому парторг на свадьбу пойдет. Не к лицу ему это.
А тут еще одна приятная неожиданность – на минутку, поздравить молодых и самого Антипова, забежал и директор завода.
– Забыли позвать? – посетовал он. – Теперь принимайте незваного гостя, который хуже татарина!
– Пользуйся моментом, – шепнул Иващенко Захару Михалычу. – Такая возможность, не упусти!
– Ты о чем это?
– Комнату для молодых проси.
– Ну и дурак же ты, Борис Петрович! – рассердился Антипов. – Со стороны если посмотреть, вроде ничего – в себе человек, а выходит – дурак. Кто же такими моментами пользуется?.. Разве что последний сукин сын!
– Тесно же вам в одной комнате...
– Зато волку в лесу просторно.
Подошел Костриков, полюбопытствовал:
– О чем разговор?
– Да вот, – заикнулся Антипов, хмурясь.
– Не надо, Михалыч! – Иващенко покраснел. – Я ведь пошутил, а ты сразу в бутылку лезешь...
– Шутка шутке рознь, – пробурчал Захар Михалыч, чувствуя облегчение: не хотелось плохо думать о человеке. – Давайте к столу. Все, кажется, собрались.
– А что, Пал Палыча ты приглашал или нет?.. – оглядываясь и не находя среди гостей начальника цеха, спросил Костриков. – Что-то не видно его...
– Не видно, значит, не пожелал прийти. А зван был. Давайте, давайте, рассаживайтесь.
– Никак он за тот случай на тебя еще сердится? – удивился Григорий Пантелеич.
– Не знаю, кто и на что сердится, – отрезал Антипов.
А знал. История с нормировшиком Бондаревым всплыла на собрании – Федька Гурьев все честь по чести рассказал, – и Пал Палычу сильно досталось. Критиковали его за плохую организацию труда в цехе, за неполадки в нормировании, за безобразия на заготовительном участке. Словом, к случаю припомнили все, что наболело. Соловьев критику признал правильной, справедливой – да и как не признаешь, если люди говорят сущую правду, – но посчитал себя обиженным и обвинил в этом Антипова, потому что, дескать, если бы Захар Михалыч не вылез на партбюро со своим признанием, собрание не получилось бы таким бурным. Он после и укорил Антипова мимоходом, а теперь вот не пришел на свадьбу.
Ладно, это его личное дело. Насильно мил не будешь. И все же обидно было Захару Михалычу. Не за себя, нет!.. За него же, Соловьева. Умный и дельный человек не станет выносить за проходную то, что касается работы. Вообще личные отношения тут ни при чем, и разве он, Антипов, не уважал начальника цеха, разве не почитал за человека опытного и знающего?.. Когда Пал Палыча ставили начальником, в парткоме сомнения были: водился за ним грешок – не всегда умел поладить с людьми: случалось, и голос повышал, и свое «я» на передний план выпячивал. Однако Захар Михалыч первый вступился за него. А кто у нас без недостатков, доказывал он на заседании парткома. Нужно подумать, прикинуть, что в человеке перевешивает, что в нем главное – плохое или хорошее? Специалист Соловьев отличный, каких поискать, прошел все ступеньки от подручного кузнеца до старшего мастера. Учился, работал, от трудностей не прятался, за чужими спинами не укрывался. А есть руководители, которые норовят на старом багаже далеко уехать...
«Неужели ошибся в человеке? – с горечью и обидой думал Захар Михалыч, прислушиваясь, не прозвенит ли в прихожей звонок – надеялся, что Пал Палыч просто запаздывает. – Это же получается, что лет пятнадцать знал человека, а так и не узнал!..»
Гости шумно и весело рассаживались по местам. Молодые придумали (Антипов не одобрял этого) разложить под тарелки бумажки с номерами и такие же бумажки тянули из шапки: кто какой номер вытащил, тот туда и садился. И еще под тарелками же были подложены шутейные записки с разными пожеланиями – это-то более всего и не нравилось Захару Михалычу.
Жене Иващенки попалась записка с таким советом: «Гляди в оба!» Она, может, и не приняла этого всерьез, смеялась со всеми вместе и шутя грозила мужу, а кто работал с ним, те знали, что Борис Петрович – большой дока по части женского пола. Уж никакой смазливой бабенки мимо себя не пропустит, непременно подкатится со своими прибаутками. Смешное пожелание досталось и Анне Тихоновне – «Пей, да дело разумей!», а она и в рот не брала ни вина, ни водки. Директор завода тянул номерок последним, и в записке под его тарелкой было написано: «Что посеешь, то и пожнешь».
– Поистине! – громко смеялся он. – Не в бровь, а в глаз!.. Неделю тому назад я посеял свое несогласие с мнением заместителя наркома, а вчера, товарищи, пожал строгий выговор!
– Будем надеяться, что не последний, – под общий хохот сказал Иващенко.
– Где там! – ответил директор весело. – Последний, наверно, объявят за то, что умру в конце квартала!..
– Большой ты оптимист, Геннадий Федорович, – заметил Сивов.
– А что делать, Андрей Павлович? По последним данным, оптимисты живут в среднем на семь с половиной лет дольше пессимистов.
– Тогда я вступаю в оптимисты! – Сивов поднял руку и, обращаясь к Анне Тихоновне, сказал: – Поскольку вы сегодня взвалили на себя тяжкое бремя хозяйки этого дома, просим первый тост!
Все захлопали дружно, Анна Тихоновна смущенно поднялась.
– Что говорить, дорогие гости?.. – Она взяла рюмку. – Людям всегда, во все времена не хватало счастья. Пусть нашим молодым достанется его хоть капельку больше, чем приходится в среднем на одного человека...
Опять все захлопали и кто-то даже выкрикнул «браво!».
– За счастье молодых, за их прекрасное будущее! – высоко поднимая рюмку, сказала Анна Тихоновна. – Живите, дети, в любви и согласии, побольше детей рожайте, потому что – поверьте мне – без них жизнь не в жизнь и радость не в радость!
Молодые покраснели оба.
– Горько! – сказал директор.
– Горько!.. Горько!.. – закричали гости со всех сторон.
Радостно сделалось Антипову, приятно ему было смотреть на дочь, какая она красивая и счастливая, но и грустно тоже, – нет за свадебным, праздничным столом ни матери, ни Михаила, который тоже порадовался бы за сестренку, как и положено старшему брату... И про невестку не забыл Захар Михалыч, и ее он хотел бы видеть здесь, среди веселья, шумных тостов и поздравлений молодым. Вдвоем, что ли, они остались с Клавдией?.. Нет, еще есть внучка-несмышленыш. И грешно, нехорошо подумалось вдруг, что пусть, может, вовсе не возвращается Татьяна. Пусть живет себе, как ей хочется, а их не трогает и Наташку не отнимает. Зачем она ей?.. Внучка и не вспоминает мать, только когда к разговору придется...
Однако и ругал себя Антипов за неподобающие, чуждые доброте и состраданию мысли, гнал прочь, потому что не имел права даже в мыслях чужой жизнью распоряжаться. У каждого должна быть личная жизнь, и слава богу, если Татьяна нашла порядочного человека. Не зря говорится: живым – жить.
Встал Костриков.
– Не всех, кто сидит за этим хлебосольным столом, я знаю в лицо, – оглядевшись, сказал он. – Не все, значит, и меня знают. Ну, это не важно... Главное, что у Антиповых за столом худых людей не бывает. А хотел я обратиться со словом напутственным к нашему жениху... – Григорий Пантелеич повернулся к молодым. – Ты, сынок... Уж извини, что так называю тебя... Ты стал сегодня полноправным членом семьи особенной, всеми уважаемой, не побоюсь сказать – выдающейся семьи!.. О людях этих – о невесте твоей, о ее отце – ни друг, ни враг плохого не посмеет сказать. Помни это! Мы тоже не лыком шиты, толк в людях знаем и кто из себя что представляет. Прошу тебя: не положи и малого пятнышка на семью, в которую вошел, поддержи ее славу, авторитет, за то и тебе будет хвала и честь!..
Костриков, отерев пот со лба, сел, но тотчас вскочил Иващенко – он был хорошенько выпивши, благо жена оказалась на другом конце стола и некому было одернуть.
– Целиком и полностью присоединяю свое мнение к словам Григория Пантелеевича. Он, как говорится, выразил мысли всех, кто знает Антиповых. А их знает весь завод!.. Я предлагаю выпить за нашего дорогого Захара Михайловича и его жену Галину Ивановну, которой, к глубокому сожалению, сегодня нет среди нас... – Он вздохнул. – И еще предлагаю почтить память этой замечательной женщины, матери...
В молчании гости постояли с минуту, в молчании же и выпили за родителей невесты.
Не очень-то Антипов любил выслушивать речи в свой адрес, но был благодарен искренне Иващенке за его слова и почувствовал, как по щеке скатилась слеза. Слава богу еще, что хоть никто не обратил на это внимания...
Поднялся Анатолий. Клава снизу вверх смотрела на него, не скрывая своей любви к нему и радости.
– Спасибо вам, Григорий Пантелеич, и вам, Борис Петрович, за пожелания. Всем спасибо, что пришли на нашу свадьбу! Это я и от имени невесты говорю... – Клава кивнула, а он поклонился. – Обещаю, что буду достойным членом этой семьи.
Директор постучал пальцем по циферблату наручных часов, показывая Захару Михалычу, что у него нет времени, прижал руки к сердцу и тихонько ушел. А вот парторг оставался на свадьбе до самого конца, был весел, непринужден, много и охотно танцевал, пел со всеми вместе. В общем, ничем не выделялся среди других гостей, разве что своею веселостью и умением тонко, своевременно пошутить, и это было тем более приятно, что поначалу – заметил Антипов – гости вроде стеснялись Сивова. Его даже больше, чем директора...
* * *
Кажется, все были довольны свадьбой. И тихо все обошлось, спокойно. А главное, что радовало Антипова, так это то, что зять пришелся ко двору на заводе. Хоть и в разных цехах они работали, а все ему было известно про Анатолия. И не спрашивал специально никого – не нужно. Само собою все узнается. Кто мимолетно похвалит зятя – «Он ничего парень, Михалыч!..», – кто позавидует по-хорошему – это в основном женщины, – а кто и поворчит невзначай как бы, словно не замечая Захара Михалыча, скажет кому-нибудь, что, дескать, «этот молодой Антипов, который в инструментальном объявился, зануда и придира, каких свет не родит...». Однако ворчание это не вызывало беспокойства Антипова-старшего, потому что на каждого не угодишь, а иной раз ругань и недовольство, если от худого человека или лодыря исходят, все равно что благодарность в приказе по заводу!
Нет, не было причин быть недовольным замужеством дочери, а что инвалид зять – пустяки, не страшно. Его хромота – не требующая жалости, сострадания, – человек воевал, защищал Родину и других людей, в том числе и его, Антипова, и Клавдию...
Хуже, что Анатолий не очень-то удался характером. Слишком, пожалуй, мягкий он, податливый, а у мужчины характер все-таки должен быть сильный, стойкий, а когда надо – и жесткий. Не для того, чтобы перед женой фертом выхаживать и перед людьми хвалиться, но чтобы за себя, за жену постоять и за дело свое. На работе вовсе, раз ты руководитель, ни в какую нельзя показывать свою податливость – мигом найдутся такие, которые твоей слабинкой воспользоваться захотят и воспользуются. А это плохо.
И надеялся Захар Михалыч, что, может статься, со временем переменится у зятя характер. Молодой ведь еще, все впереди...
Наутро после свадьбы, чуть свет, явился похмелиться Григорий Пантелеич.
– Голова трещит, спасу нет! – пожаловался он.
Молодые спали еще. Устроились вдвоем в кухне, выпили по махонькой.
– Ишь ведь, – вернулся Костриков ко вчерашнему разговору, – не пришел-таки Соловьев! Обидчивый какой сделался, едва в начальники пробился!..
– Оставь ты его в покое.
– Я-то оставлю, что́ он мне?.. Ему же нам с тобой в глаза смотреть. Стыдно самому будет.
– Его дело.
– Как то есть его?! – вскипел Костриков. – Если бы мы не знали его, не работали с ним вместе, тогда и говорить бы было нечего! Не‑ет, Захар, тут ты не прав, я тебе скажу.
– Почему же?
– Что ты не обиделся на Пал Палыча или вид делаешь, что не обиделся, мне все равно. Но он-то и меня оскорбил, и Иващенку, всех оскорбил, показал свое неуважение, которое у него от зазнайства!
– Брось, Григорий Пантелеич! Зачем из мухи слона делать?
– А ты обратно сделай! Не заступайся никогда за то, что не достойно заступничества и не заслуживает оправдания. Сам прекрасно понимаешь, что по-свински он поступил, а выгораживаешь. Из мухи слона... Тоже мне! Человеческая сущность не только в большом проявляется; мелочи, они иногда глубже нутро открывают...
– Пусть себе, – сказал Антипов. – Нам с ним не детей крестить.
– Работать, Захар, работать! Это поважнее всяких там крестин и именин. Сегодня ты простишь по своей мягкотелости одно, завтра – другое, а он, смотришь, возомнит о себе черт знает что! Ладно, – снижая тон, проговорил Костриков, – я сам побеседую с ним. Был бы дерьмо какое, наплевать. Наш ведь человек, Захар.
– Это верно, что наш, – согласился Антипов и вздохнул. По правде сказать, он понимал, что Григорий Пантелеич прав в чем-то.
– Плесни-ка еще капельку, – попросил Костриков, подвигая стопку.
– А не хватит?
– Про то я сам знаю. А что же зять Николая Григорьевича не позвал на свадьбу?
– Не спрашивал. Неловко, наверно. Без года неделю работает, и начальство в гости приглашать.
– Думаешь?.. А Серова?
– Не спрашивал, говорят тебе.
– Ладно, ладно, не вскипай. Свадьба, я тебе скажу, была на все сто сорок восемь с половиной!
– Да, удалась вроде.
– Подарков много нанесли?
Тут в кухню пришла внучка, полезла на колени к Захару Михалычу. За нею следом явилась и Анна Тихоновна, так что вопрос Кострикова насчет подарков как бы повис в воздухе, чему и рад был Антипов.
Подарков он не считал.
Анна Тихоновна, поздоровавшись и неодобрительно взглянув на стол, строго сказала Наташке:
– Ты уже умывалась или нет?
Наташка сползла с колен деда и, виновато пряча глаза, пошлепала умываться...
ГЛАВА XX
Начальник инструментального цеха Николай Григорьевич Кузнецов встретил Анатолия настороженно. Может быть, втайне он побаивался конкуренции – директор уже не раз предупреждал, что заменит его, если цех и дальше не будет справляться с программой, – а может, это было обычное в общем-то недоверие к новому человеку, пришедшему со стороны. Хотя хватало и причин для беспокойства: цех не только не выполнял план, но неважно было и с производственной дисциплиной, много брака. Правда, на то имелись свои причины – старое, изношенное оборудование (что было получше, поновее, вывезли в сорок первом на восток), часть станков – выпуска прошлого столетия, нехватка опытных рабочих, мастеров... Но кого могли интересовать причины, когда заводу необходим инструмент, если в цехах работают самодельными резцами, а раздобыть обыкновенный молоток – проблема!
Скверное, очень скверное положение. И не видно покуда, как найти быстрый выход.
– Садитесь, – пригласил Кузнецов Анатолия, ревниво приглядываясь к нему. – Мне звонили, я ждал вас. Кстати, вы случайно не родственник Антипову из кузнечного?..
– Зять, – смущаясь, ответил Анатолий. Тогда он был еще женихом, но словом этим назваться не мог.
– Зять?! – удивился Кузнецов. – А как же...
– Совпадение. Мы однофамильцы.
– Ну да, ну да... – бормотал начальник, но, кажется, он не поверил в возможность такого совпадения. – Знаю вашего тестя, знаю. Это у него дочка уже взрослая? Идет время, идет!... А вы, следовательно, воевали? – Он смотрел на палочку.
– Пришлось.
– Это хорошо, фронтовики народ боевой, храбрый, а у нас без этого трудно. Весьма трудно! Сплошные девчонки и мальчишки... – Он махнул безнадежно рукой. – Надеюсь, вы-то найдете с ними общий язык. – Кузнецов намекал на молодость самого Анатолия.
– Постараюсь.
– Пожалуйста, Анатолий Модестович. Участок ваш хоть и называется заготовительным, но для цеха крайне важный. От него зависит очень многое.
Резко, требовательно задребезжал телефон.
– Минутку, – сказал Кузнецов, снимая трубку. – Да, слушаю. Добрый день, Геннадий Федорович... У меня, у меня, беседуем, знакомимся... Благодарю. А насчет штампов не знаю, Геннадий Федорович: запороли матрицу, сукины дети!.. Какие мастера, какие специалисты!.. Нет, наварить нельзя, не выдержит матрица... Соловьеву звонил, договорился: сегодня обещал отковать, так что, если не подведет... Хорошо... – Он бросил трубку. – Такова наша жизнь, а жить-то, как говорится, надо! С меня спрашивают, а мне спросить не с кого. Вы вообще-то знакомы с инструментальным производством?
– Только вообще, – признался Анатолий. – Я всего несколько месяцев после техникума работал на заводе. В отделе главного технолога.
– Понятно. – Кузнецов встал. – Бумажки, документация...
– В основном.
– Что ж, пойдемте знакомиться с местом событий. – Он улыбнулся и добавил: – С участком фронта, где вам придется продолжать войну.
Они спустились вниз по узкой витой лестнице – цеховая контора, как почти повсюду, располагалась на антресолях. Шли, обходя станки. Анатолий придерживал полы шинели, чтобы не зацепиться ненароком за что-нибудь в этой тесноте. Цех был старый, до отказа напичканный оборудованием.
Кузнецов попутно знакомил Анатолия с рабочими, каждого называя или просто по имени – кто помоложе, или по имени-отчеству – кто постарше. Чаще, правда, обходился без отчества...
Вдруг он остановился возле токарного станка.
– Вот, полюбуйтесь! – сказал досадливо и поморщился. – Одна тысяча восемьсот девяносто шестой год. Пожалуй, старше вашего тестя?..
– Ровесники, кажется.
– А план давай, качество давай, и никого – решительно никого! – не занимает вопрос, на чем работаем и кто работает! Советую вам сразу настроить себя на то, что никакие, хоть трижды объективные, причины не имеют на территории завода хождения и активами Государственного банка не обеспечиваются. В лучшем случае, обмениваются на взыскания. Что касается меня, даже слушать не стану.
– Сурово, – сказал Анатолий, пытаясь улыбнуться и чувствуя неприятную растерянность. А сам подумал: «Вдруг не справлюсь?.. Нет, не надо было соглашаться...» Но и не согласиться не посмел, когда директор, к которому привел его Захар Михалыч, даже не предложил, как можно было бы ожидать, а вроде поставил в известность о давно принятом решении: «Пойдете в инструментальный начальником заготовительного участка. Это у них самое узкое место».
– Заглянем-ка сюда, – позвал Кузнецов, открывая дверь в маленькое застекленное помещение.
Там у стола сидела молодая, лет двадцати пяти, женщина. Рядом стоял мужчина в синей спецовке и что-то яростно доказывал, тыча пальцем в расстеленный на столе чертеж.
– Отдохните, – сказал Кузнецов, обращаясь к ним. – Потом доспорите. Прошу знакомиться, товарищи. Это новый начальник заготовительного участка Анатолий Модестович Антипов... Вас, Зинаида Алексеевна, прошу учесть: он женат. К тому же – это на всякий случай – на дочери Антипова, который из кузнечного...
Женщина несколько жеманно передернула плечами и холодно, без интереса посмотрела на Анатолия.
– Артамонова.
Мужчина тоже представился:
– Орлов Иван Иванович. Или Ван Ваныч, как вам больше понравится.
– Начальник станочного участка, – уточнил Кузнецов. – Именно с ним вам придется больше всего воевать. Он будет нападать, давить, а вы, естественно, обороняться... Как правило, я поддерживаю нападающую сторону.
– Ясно, – принимая шутливый тон Кузнецова, сказал Анатолий. – Выходит, двое на одного?.. Обычно это не принято.
– Почему двое? Вот Зинаида Алексеевна еще. Она начальник нашего техбюро. Пока в единственном числе. И начальник, и все бюро в целом. С ней необходимо наладить дружественные контакты, но ухо советую держать востро: женщина она весьма принципиальная... мужественная и, между прочим, очень опасная для мужского пола.
– Вы наговорите, Николай Григорьевич! – Артамонова вспыхнула. – А человек подумает обо мне бог знает что.
– Зачем думать, если он увидит собственными глазами? Ладно, продолжайте спорить, не будем мешать. А что, собственно, у вас? – Он низко склонился над столом.
– Зинаида Алексеевна настаивает, чтобы здесь... – Ван Ваныч провел по чертежу пальцем, – чтобы фаски снять, но это же лишняя работа!
– Работа, Иван Иванович, не бывает лишней, – спокойно, с достоинством возразила Артамонова. – Хватит уже на войну списывать. Всякая вещь красива и полезна не только своей целесообразностью.
– Вы меня когда-нибудь убьете! – берясь за голову, сказал Ван Ваныч.
– Вообще права Зинаида Алексеевна, – выпрямляясь, подвел итог Кузнецов. – Но в данном случае можно и поступиться. Дави, Орлов. А мы, Анатолий Модестович, двинемся дальше, по второму, так сказать, кругу.
* * *
Заготовительный участок занимал цеховую пристройку. Было здесь тоже тесно, а беспорядка больше, чем везде. К тому же и холодно. Стружка и опилки у циркулярной пилы не прибраны, заготовки разбросаны где и как попало. Того и гляди, наступишь и споткнешься.
Пол выложен деревянной брусчаткой, залит машинным маслом. Стекла в окнах повыбиты, ворота – нараспашку, потому что их не закрыть, и ветер привольно разгуливал по помещению.
Рабочих никого не видно. Только в дальнем углу, у окна, копошился разметчик.
Неуютная, безрадостная картина...
– Вот и ваше хозяйство, – сказал Кузнецов, обводя рукой вокруг. – Хозяйство не из выдающихся, прямо скажем. Развалено фундаментально, основательно, так что работенки вам хватит с избытком. Впрочем, всем хватает. Бывший начальник участка недавно умер. Блокаду пережил, а теперь умер... Нелепость! Или нам кажется, что раз блокада кончилась, то и смертей не будет?.. Жизнь, жизнь... Она существует, пока существует смерть... – Он вздохнул коротко. – Мастера, их у вас двое, слабенькие, еле-еле тянут. Хорошо еще, что умеют выписать наряды. Но других предложить не могу. А вот и один из них появился!
К ним спешила девушка лет двадцати, не старше.
– Здравствуйте, Николай Григорьевич! – еще издали закричала она. И с интересом посмотрела на Анатолия.
– Добрый день, Зоенька. Прошу любить и жаловать: твой непосредственный начальник, Анатолий Модестович. Подробности и прочее обсудите без меня, прошу извинить, некогда. – Он развел руками, как бы сожалея, что не имеет возможности задержаться.
И ушел.
– Меня зовут Зоя. Иногда Зоя Васильевна...
– Анатолий.
– Так неудобно, вы начальник. Но у вас смешное отчество – Модестович! Никогда не слыхала... – Она смутилась. – Показать вам участок?
– Если не трудно.
Зоя добросовестно исполняла роль гида. Провела Анатолия по всем закоулкам – видимым и скрытым, познакомила с рабочими – кого удалось найти, которые действительно были сплошь мальчишками, не доросшими до призывного возраста, и девчонками, тонюсенькими и звонкими, как на подбор...
– Детский сад, Анатолий Модестович, – комментировала Зоя, не замечая, должно быть, что сама недалеко ушла. И жаловалась: – Сил моих больше нет. Лучше бы отпустили обратно к станку. Я ведь токарь. Никто меня не слушается, каждый делает, что взбредет в голову, и еще издеваются...
– Как это издеваются? – удивился Анатолий. Он чувствовал себя неловко, препаршиво.
– Фамилия у меня... Тараканова...
– Фамилия как фамилия, – сказал Анатолий, сдерживаясь, чтобы не улыбнуться. На тонких сухих ножках, большеглазая, с длинными, загнутыми кверху ресницами и в наглухо застегнутом – под самый подбородок – халате, Зоя и впрямь чем-то походила на таракана.
– Особенно этот Гошка Мотяев, – продолжала она, – настоящий баламут, бандит! Как будто у самого фамилия лучше, фи!.. Он прямо проходу не дает, честное слово. Обязательно прицепится и какую-нибудь гадость скажет, если встретимся...
– Наверно, влюблен в вас?
– Да ему же всего семнадцать лет! И вообще... – Она покраснела. – Погодите, он и вам что-нибудь подстроит, он такой.
Гоша Мотяев, или, как называли его в цехе, «баламут», долго ждать себя не заставил. На другое же утро он появился в конторке и, изобразив на лице своем озабоченность, растерянность, срывающимся голосом сказал:
– Товарищ начальник, пила не работает.
– В чем же дело? – спросил Анатолий, догадываясь, что это и есть знаменитый Гоша и что он обслуживает циркулярную пилу.
– Не могу понять. Не режет, хоть тресни.
– Пойдем.
Пила действительно не резала, то есть не пилила металл, а скользила по болванке, оставляя лишь неглубокие царапины. Звук при этом получался жуткий – хуже, противнее, чем когда проводят стеклом по стеклу.
– Давно? – спросил Анатолий, вспоминая лихорадочно, что он знает о циркулярных пилах и на каком принципе основана их работа. Впрочем, основа простая, как у всех других пил.
– С утра все шло нормально, – невинно пожимая плечами, ответил Гоша и ухмыльнулся.
Анатолий не заметил этого.
– Может, затупилась? – высказал он предположение, понимая, что дело в чем-то другом.
– Диск совсем новый.
– Какую сталь режешь?
– Да сталь «пять»! Чепуха.
Анатолий полез искать неисправность, а Гоша, вставив руки в карманы, стоял рядом и посмеивался.
Пожалуй, этот спектакль, затеянный им, удался бы на славу, и можно было бы после долго смеяться в курилке над незадачливым начальством, которое «только и умеет, что командовать, а ни черта не понимает», но тут подошел Павел Иванович Серов, один из немногих старых рабочих. Он поздоровался с Анатолием и, не говоря больше ни слова, схватил Гошу за шиворот.
– Ты что, что?! – завопил Гоша, вырываясь.
– Не «ты», а «вы»! – сказал Серов спокойно. – Повтори.
– Ну, вы...
– Без «ну». Просто «вы».
– За рукоприкладство, – вопил Гоша, – можно под суд народный попасть!
– Быстренько установи правильно пилу, сукин сын! И смотри, пеняй на себя.
– Я же не нарочно, случайно...
– За нечаянно иногда бьют отчаянно, – сказал Серов, отпуская Гошу. – Усеки на всю жизнь: здесь производство, а не художественная самодеятельность.
– Подумаешь, пошутить стало нельзя. Работаешь, как эскадрон лошадей...
– Я вот тебе пошучу! – Серов погрозил Гоше кулаком, но незлобиво. Потом положил руку Анатолию на плечо. – Пойдемте, все в порядке. И не смущайтесь. Все когда-то начинали, никто не родился готовым специалистом.
– Спасибо.
Ему было стыдно, что не увидел, не разгадал такой простой вещи – диск был установлен наоборот! Он ругал себя последними словами за то, что не смог отказаться от этой хлопотной и ответственной должности, не имея ни достаточно знаний, ни опыта. Ну какой из него начальник участка, производственного участка, если попался на такой ерунде! Позор. Нет, нужно было проситься у директора, чтобы направили в отдел. Там, конечно, тоже ответственно, но руководить никем не надо, только собой. А теперь пойдут по цеху разговоры, смешки за спиной...
