Текст книги "Вечные хлопоты. Книга 1"
Автор книги: Евгений Кутузов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
– А что вы делаете на вокзале? – подозрительно спросил милиционер.
Анатолий объяснил, что опоздал на последний поезд.
– Загулял, значит? – сказал милиционер, усмехаясь.
– Да, знаете, был в гостях, и вот...
– Ясно. Фронтовик?
– Фронтовик.
– Смотри, чтобы тебя не обчистили.
Милиционер вернул пропуск и отошел. Однако вскоре появился другой, и все повторилось сначала. И так повторялось несколько раз за ночь.
Утром, прежде чем идти на завод, Анатолий успел забежать домой.
Во рту было сухо, липко. Дрожали руки, трещала с похмелья и от бессонной ночи голова. Он был противен самому себе...
Клава сидела на кухне, укутавшись в старый шерстяной платок. По ее изможденному лицу и заплаканным глазам не трудно было догадаться, что и она не спала.
– Прости, пожалуйста... – останавливаясь в дверном проеме, тихо сказал Анатолий. Более ласковых, нежных слов он произнести не смел. – Все так неожиданно получилось...
– Что, что получилось-то? – Она смотрела на него, а по щекам текли слезы.
– Понимаешь, Николай Григорьевич и Ван Ваныч затащили, а я никак не мог предупредить...
– Разве в этом дело?.. Я тут чуть с ума не сошла, все передумала, а ты!.. – Она уронила голову на стол и зарыдала. Плечи ее вздрагивали.
– Хватит нюни распускать! – раздался голос Антипова.
Огромных усилий стоило Анатолию повернуться лицом к тестю. Но он повернулся и не отвел взгляда.
– Ну, здравствуй, зятек! – сказал Захар Михалыч.
– Простите, если можете.
– Насчет прощения ты свою совесть спроси. А ты, – обратился он к Клаве, – перестань реветь! Видишь, жив-здоров твой муженек.
– Это в первый и в последний раз, – сказал Анатолий.
– У нас таких разов не бывало ни первых, ни последних. Подумай об этом. Клавдия, накорми мужа и ложись спать.
– Сейчас... – Она поднялась, пошатываясь, с табуретки.
– Вы, наверно, подумали, что со мной что-нибудь случилось? – догадался спросить Анатолий.
– А что же, по-твоему, мы должны были подумать? – усмехнувшись, сказал Антипов.
– Я был вместе...
– Это никого не интересует, где ты был, с кем и что делал.
– Кашу с молоком будешь? – спросила Клава.
– Какая каша! – Захар Михалыч поморщился презрительно. – Стопку налей, человеку похмелиться надо.
– Нет, нет! – Анатолий отпрянул в сторону.
– Чего уж нет. Голова-то разламывается небось?.. Я припас, решил, что вместе, по-семейному отметим твое повышение по службе.
Антипов повернулся и вышел прочь.
Клава бросилась к мужу.
– Толенька, милый, как же ты мог?! Отец все милиции обзвонил, даже морги!..
– Сам не знаю.
– Радость такая, а ты... – всхлипывала она, – Дом отцу предложили строить...
– Дом?
– На берегу реки участок дают. И ссуду... Садись, накормлю. А то еще на работу опоздаешь. Ох, непутевый ты у меня!
Клава скоро забыла эту неприятную историю – в молодости, и особенно когда любишь, все быстро и легко забывается. А Захар Михалыч не забывал. Он не показывал вида, что оскорблен, нет. В конце концов, достаточно прожил на свете, многое повидал и понял, чтобы придавать слишком уж большое значение случайному эпизоду, – жизнь, бывает, преподносит сюрпризы похлеще, – однако в душе его зародилась неприязнь к зятю, настороженность, как если бы он ждал: что еще произойдет?
Не важно было для Антипова, в чем именно провинился Анатолий. А важно, что провинился вообще, не сумел уберечь чистоты и авторитета Антиповых.
Разумеется, на другой же день ему стало известно, у кого в гостях был зять. Об этом доложила ему нагревальщица тетя Маша, которая знала все и обо всех.
– Подумать только! – посочувствовала она Антипову. – Вот неприятность-то какая...
– Ты это про что?
– Про зятя твоего, про что же еще! Говорят, – она перешла на шепот, хотя никто их не слышал, – что он ночевал у какой-то бабы?..
– И ты с ним была? – насупился Антипов.
– Бог с тобой! – Она замахала руками.
– А если не была, какого лешего языком мелешь?!
– Люди же говорят.
– Мне плевать, что́ говорят люди! Ступай, ступай! – Он ждал, что зять сам расскажет ему обо всем, надеялся на это и обрадовался искренне, что не ошибся.
В выходной они отправились смотреть выделенный для строительства дома участок. Место было прекрасное: река здесь как раз делала резкий поворот, и потому участок омывался водой с двух сторон. Прежде здесь уже стоял дом, разрушенный в войну, – сохранился фундамент и кусты малины. Клава с Наташкой залезли в эти заросли малины, а Захар Михалыч с Анатолием вели деловой разговор.
– Что ж, парень, лучшего места, пожалуй, не найти. Поднимем, как ты располагаешь?
– Поднимем.
– Ну и ладно, раз так. Значит, будем строиться.
Вот здесь Анатолий и открылся тестю, рассказал все, как было. Не скрыл и того, что провожал сестру Артамоновой, почему и опоздал на последний поезд.
– Ладно, – сказал на это Захар Михалыч. – За откровенность – молодец. Знаю, что случайность... И все, точка!
– Спасибо.
– Забот нам теперь надолго хватит. До Нового года обещались никого не подселять в квартиру, так что надо успеть с домом. Фундамент, считаешь, годится?
– Вполне!
– Уже полдела.
– А раньше здесь чей дом был?
– Поповы жили, – вздохнул Антипов.
– А они где?
– Не осталось никого. Сам Иван Прокофьич на фронте погиб, Мария Авдеевна накануне воины померла...
– Это на ее могилу вы дощечку заказывали?
– На ее. Двое детишек у них было, тоже погибли, когда в тыл увозили. Крепкая семья была!..
Прибежали Клава с Наташкой, обе радостные, возбужденные. И не подумаешь, глядя на них, что одной едва четвертый годик пошел, а другая сама готовится стать матерью...
– Все облазили-осмотрели? Тогда двинулись, – позвал он.
– Лодку купим, отец? – спросила Клава.
– Можно и лодку.
ГЛАВА XXX
Самым узким местом в цехе было изготовление резцов, которые делали тысячами и для своего, и для других заводов. Особенно «зажимала» фрезеровка: работа простая, но муторная и низкооплачиваемая. Хорошего, опытного фрезеровщика не заставишь заниматься такой работой, а подростки не выполняли норм выработки. Волей-неволей в конце месяца приходилось организовывать авралы, чтобы не завалить программу.
После одного из очередных авралов к Анатолию и обратился Павел Иванович Серов.
– Мыслишка у меня есть, Модестович. Не дело это – дрыгаться с одним резцом. На установку заготовок и на холостой ход больше времени тратим, чем на работу.
– Что вы предлагаете?
– Зажимы надо бы какие-то приспособить, чтобы сразу несколько заготовок ставить.
Этим приспособлением – нужно было рассчитать все, выверить, заказать оснастку, а прежде выполнить чертежи – и занимались Анатолий с Серовым последние недели. Идея была проста, очевидна, как сказал бы конструктор, а потому сулила успех.
Когда все было готово, Павел Иванович вышел в ночную смену. Анатолий тоже пришел.
– Ну, ни пуха ни пера!..
– К черту, к черту! – улыбнулся Серов.
Для начала закрепили на станке шесть заготовок проходных резцов тридцать на тридцать: два ряда по три штуки. Фреза натужно вгрызлась в металл, и тотчас одна заготовка вылезла из своего ряда. Раздался дикий скрежет. Серов едва успел выключить станок...
– Не тянет, что ли? – Он разочарованно смотрел на Анатолия. – Может, перейти на другой?
– Дело не в этом... – Анатолий задумался на короткое время, потом схватил одну заготовку, вторую, третью и стал проверять размеры. – Так и есть! – сказал, вздохнув.
– Что такое?
– Неровные, Павел Иванович. А главное, косые – квадрат не выдержан. Вот и вылезают, когда мы зажимаем.
– Пожалуй, Модестович, ты прав...
С трудом из кучи заготовок они отобрали десятка три точных по размерам и с правильным квадратом. Установили опять шесть – получилось. Попробовали девять, двенадцать...
– Все в порядке! – радовался Анатолий. – Дело-то, оказывается, пустяковое!..
– Так-то оно так, – проговорил Серов, почесывая в затылке. – Но где взять идеальные заготовки? Если б прокат давали, а это протяжка...
– Потребуем, чтобы в кузнице не халтурили!
– Это значит идти к Соловьеву, а с ним, Модестович, разговаривать не приведи бог! Упрямый, как баран.
– Упрямый не упрямый, а брак принимать от них не будем.
– Николай Григорьевич к нему не пойдет, – сказал Серов. – Они старые друзья-приятели.
– А при чем тут приятели? Речь-то о работе!
Наутро Анатолий доложил Кузнецову о результатах испытаний. Тот выслушал его внимательно, заинтересованно.
– Двенадцать, говорите, можно устанавливать?
– Полагаю, что и пятнадцать.
– Заманчиво, действительно! Этак мы в два счета решим проблему!
– Я прикинул, – сказал Анатолий. – С приспособлением Серова на всю программу по резцам можно ставить четверых фрезеровщиков. А сейчас у нас десять-одиннадцать человек занято – и не справляются.
Кузнецов взял обработанную заготовку, придирчиво осмотрел ее.
– С богом, как говорится, Анатолий Модестович! Оформляйте в БРИЗе рацпредложение и заказывайте оснастку.
– Необходимо, Николай Григорьевич, чтобы из кузнечного поставляли протяжку лучшего качества. Вы бы позвонили Соловьеву...
– Звонками мы ничего не добьемся, – сказал Кузнецов. – Звонок к делу не подошьешь. Вы вот что. Вы ступайте-ка к нему сами. Я бы сходил, но дел по горло, Анатолий Модестович!.. Да и вам нужно привыкать, знакомиться с будущими своими коллегами. Чего удивляетесь?.. Я не вечно буду сидеть в этом кресле. Только обязательно возьмите с собой Орлова. Он мужик дошлый и знает всех...
Анатолий понял, что это просто дипломатический ход: не хочется Кузнецову ссориться с начальником кузнечного цеха. Старая дружба взяла верх. Но и отступать некуда, кто-то должен пойти.
И они отправились с Ван Ванычем.
* * *
Соловьев, предупрежденный по телефону, что к нему пошли представители инструментального цеха – зачем именно, он не знал, – встретил их радушно, точно они явились в гости и тем осчастливили его. Эта манера Соловьева была известна всему заводу, однако нет-нет кто-нибудь и попадался впросак. Придет человек требовать, ругаться, настроит себя вроде агрессивно, а уйдет ни с чем! Начальник кузнечного обескуражит, обезоружит своим наигранным радушием, простотой обхождения и, глядишь, уже сам жалуется на тяжкую долю свою. Получается, что не к нему пришли с требованиями, а он пригласил, чтобы выслушали его жалобы...
Ван Ваныч предупреждал:
– Ты, Модестович, дай ему выговориться, опростаться, потом уже сам говори. Пусть устанет.
– О! – поднимаясь из-за огромного стола, заваленного бумагами и образцами поковок, воскликнул Соловьев. – Какие гости к нам пожаловали!.. Глазам не верю.. Садитесь, садитесь... Могу угостить газировкой, благо у нас бесплатная. – Он хохотнул, подмигивая. Большего, увы, не имею и я!.. Да что там! Все, словно сговорились, так и норовят, так и норовят сделать из Соловьева козла отпущения, а я спрашиваю: хоть кто-нибудь, хоть один человек на заводе вник, каково приходится мне?! Все твердят: давай, давай, давай! Дал бы. Обеспечил бы. С большим нашим удовольствием, только работать некому и не на чем. – Он вздохнул глубоко и развел руками. – Проблема номер один! В цех спуститься не желаете?.. Не хотите. Никто не хочет, как будто вопросы обеспечения завода поковками решаются здесь, в моем кабинете. А они решаются там! – Он ткнул пальцем в пол. – У молотов и прессов. В частности, – Соловьев пронзительно смотрел на Анатолия, – руками и опытом вашего уважаемого тестя! Если б то у меня было три или пять таких кузнецов, как ваш тесть!.. Тогда бы Соловьев не знал никаких забот...
Задребезжал на столе один из многочисленных телефонов. Соловьев поспешно схватил трубку.
– Слушаю. Да, я... Но у меня люди... Неудобно, Геннадий Федорович! – Прикрыв ладонью микрофон, он почмокал губами. Дескать, сам директор беспокоит, не обессудьте, товарищи. – Хорошо, хорошо, сделаю... Разумеется, вынужден буду приостановить... Помилуйте!.. Слушаюсь. – Он бросил трубку. – Прошу прощения, сам вызывает! – И поднялся.
– Ну и артист же ты, Пал Палыч! – покачав головой, сказал Орлов. – Вот его, Модестовича, ты, может, и обвел бы, а я-то тебя ого сколько годов знаю! Брось выламываться. Директор, между прочим, в седьмом цехе с какой-то комиссией. В шляпах все, на машинах.
– Да что ты говоришь?! – изображая крайнее удивление, воскликнул Соловьев. – Неужели опять меня разыгрывают?.. На днях, знаете, раздается звонок. Говорит мужской голос, очень похожий на главного. Приказывает уверенно так, сердито немедленно явиться к нему. Иду, докладываю. А главный смотрит на меня, как на сумасшедшего. Сук-кины дети! Интересно, кто этим безобразием занимается?.. Представляете, с какими глазами я бы заявился сейчас к Геннадию Федоровичу?! А он шуток не любит, нет...
– Зато ты большой любитель, – остановил его Ван Ваныч, посмеиваясь.
– В каком смысле?
– Но мы к тебе не за шутками и не речи твои певучие слушать. У нас дело.
– Что такое?.. Минутку, я выясню один вопросик и к вашим услугам. Сейчас. – Он опять потянулся к телефону.
Орлов задержал его руку:
– Хватит, а?..
– Послушай, Антипов, я ведь не поздравил тебя с назначением! – Соловьев привстал, поклонился. – Приносят, понимаешь, приказы...
– Спасибо, – сказал Анатолий.
– С тебя как бы приходится...
– Насчет «приходится» после, – сказал Ван Ваныч и в двух словах объяснил, зачем они пришли.
Соловьев слушал не перебивая. Время от времени кивал головой и даже поддакивал. Дескать, все очень верно, все правильно, деваться некуда. Тем более если речь идет о солидной экономии и повышении производительности...
Выслушав, он пригласил табельщицу и велел немедленно позвать начальника техбюро.
– И пусть, – крикнул ей вдогонку, – захватит с собой всю документацию по резцам! Какое дело, – сказал иронически. – В один миг все решим.
Явился технолог. Ван Ваныч повторил все, что только что говорил Соловьеву. Сам Пал Палыч при этом не обронил ни слова. Сидел. Слушал. Постукивал карандашом по столешнице.
– Понял, – сказал технолог. – Вы хотите, чтобы мы поставляли заготовки для резцов без припусков...
– Постой, постой, егоза! – сказал Ван Ваныч. – Не без припусков, а согласно размерам.
– Это почти одно и то же! Здесь кузница, а не лекальный цех. У нас, как известно, кроме припусков, имеются законные допуски. В данном конкретном случае плюс-минус два миллиметра. Мы вкладываемся в эти размеры. – И стал разворачивать на столе чертежи.
– Не надо, лишнее, – остановил его Соловьев. – А то наши уважаемые гости решат, что тут сидят буквоеды. Если у них есть претензии по размерам, накажу начальника ОТК...
– По размерам мы претензий не имеем, – сказал Анатолий. – Хотя, конечно же, плюс-минус два это слишком много и расточительно.
– Простите, Анатолий Модестович, но в этом вопросе мой начальник техбюро прав. Вы там у себя можете ловить микроны, а в кузнице и сам Захар Михалыч не поймает! – Он усмехнулся злорадно.
– Мы не требуем от вас такой точности.
– Тогда я не понимаю...
– Заготовки сплошь и рядом перекошены по сечению, – сказал Анатолий и выложил на стол две штуки. – Взгляните сами.
Соловьев осторожно, словно боялся обжечься, взял одну заготовку, повертел в руках.
– Есть смещение, – согласился он.
– Видите!
– Но на то вы и инструментальщики, чтобы довести вещь до ума! – Он проверил штангенциркулем размеры. – Тридцать один на тридцать два. Окончательные размеры двадцать восемь на двадцать восемь?.. Все получается, товарищи!
– Когда на станок устанавливается одна заготовка – да, – сказал Анатолий. – А вот Павел Иванович Серов предложил...
– Дальше не нужно! Рацпредложение, ясно. Но мы при чем?..
– Слушай, хватит тебе, честное слово! – взорвался Ван Ваныч. – Отлично знаешь, что сечение должно быть выдержано точно...
– На этот счет, товарищ Орлов, у нас имеется... – Технолог опять стал разворачивать свои бумаги.
– Знаю! Допустимо смещение полтора-два градуса, а у вас тут все десять, если не пятнадцать!
– Вы свободны, – недовольно сказал Соловьев технологу. И когда тот покинул кабинет, заговорил с пафосом, жестикулируя руками: – Товарищи, дорогие вы мои! Не могу я, не могу требовать от кузнецов такой ювелирной работы!.. Они действительно не лекальщики, а куз-не-цы!.. Я предлагал вам спуститься в цех, посмотреть, на каком оборудовании мы работаем. Его давно пора в металлолом сдавать. И вообще на протяжке заняты мальчишки, что с них спросить! Не поставлю же я на протяжку, чтобы угодить вам, Антипова-старшего!.. Скажи, – обратился он к Ван Ванычу, – почему бы тебе не заставить фрезеровать резцы того же Серова?
– Жирно получится.
– Вот, вот! Каждый видит свое, а в проблемы других цехов вникнуть не хочет. А мы же делаем одно общее дело!
– Понес!.. – Ван Ваныч поморщился. – Ты прибереги запас для торжественного собрания, а нас агитировать не надо. Мы к тебе не по личному делу, и требования наши законны. Не выполнишь – пойдем к главному. Пусть он принимает меры.
– Сдался тебе главный! Как будто без него нельзя решить...
– Решай.
Открылась дверь, вошел Иващенко.
– Ты-то здесь и нужен, Борис Петрович! – обрадовался Соловьев. – Инструментальщики жалуются на плохую работу. А почему мы плохо работаем? Потому что изношенное оборудование. Объясни, ради бога, товарищам.
– Здравствуйте, – спокойно сказал Иващенко. – Я встретил Дубова, он рассказал. Так вот: оборудование у нас действительно старое, изношенное...
– Слышите? – встрепенулся Соловьев.
– Но, Пал Палыч, я тысячу раз обращался к вам, чтобы отковали новые бойки. Хотя бы на мелкие молота. Со старых бойков сострогано все, что было можно. Дальше нельзя. Крышки сальников полетят.
– Это ладно, Борис Петрович. Людям без интереса слушать наши с тобой взаимные упреки. Потом поговорим.
– Но дело-то все в этом!
– Так уж и все! – Соловьев недовольно посмотрел на механика. – А опыт, по-твоему, ничего не значит?
– На протяжке много опыта не требуется, – возразил Иващенко.
– Ладно, – поднимаясь, сказал Ван Ваныч. – Мы с Модестовичем, пожалуй, пойдем. Надеюсь, к главному ходить не стоит?.. – Он усмехнулся.
– Репей ты! Ну и репей!
– Вот и хорошо, что договорились. Бывайте здоровы.
Когда они вышли из кузнечного цеха, Анатолий проговорил:
– Действительно артист! Все, как по нотам разыграл!
– Еще какой! Только и его понять нужно. В этом вся петрушка. Думаешь, он не хочет бойки ковать?
– Пусть кует, он же хозяин!
– Видимость, – сказал Ван Ваныч. – Одна видимость, что хозяин. А на деле!.. – И махнул рукой. – Бойки-то для себя, а потому их никто не зачтет в план. Плати за них из чего хочешь... И тонны с него спрашивают! Вы с Серовым повозились с приспособлением, сделаем еще три-четыре комплекта, так и производительность подымется, и себестоимость снизится – почет и слава! А он с новых бойков что поимеет?.. Качество. А где та графа, в которой про качество записано? То-то и оно, Модестович.
– Выходит, мы зря и ходили?
– Почему зря?.. Соловьева за глотку ухватить трудно, а если ухватил – сделает. В лепешку расшибется, а сделает. Поиграться любит, но дело знает.
Он не ошибся. К вечеру того же дня в инструментальный привезли партию поковок для резцов отличного качества. Явился и сам Соловьев поглядеть на приспособление и как оно работает. А может, он не поверил, что оно существует. Решил, может, что инструментальщики «с жиру бесятся».
Ван Ваныч встал за станок и отфрезеровал за один проход восемнадцать заготовок.
– Ну, братцы-кролики! – восхитился искренне Соловьев. – Три шкуры спущу с механика, а заставлю привести в порядок бойки! Это какая же экономия у вас получается?
Экономия получалась солидная, а производительность, по самым скромным подсчетам, возрастала на триста-четыреста процентов.
– Ты вот что, – сказал Ван Ваныч, вытирая ветошью руки. – Ты новые бойки спиши на расходы по изготовлению этой оснастки.
– Но... Экономия получится поменьше... Опять же премия!..
– Чепуха! – успокоил его Анатолий. – Не будем считаться. Лишь бы дело не страдало.
– Ну, Антипов, спасибо тебе! – Соловьев сильно потряс его руку. – Выручил. Прямо как господь бог.
– Только не затевай под шумок ремонт цеха! – посмеялся Ван Ваныч.
– За кого вы меня принимаете, братцы?! Два... Нет, три бойка, и баста! Можно?
– Четыре можно, – раздобрился довольный Анатолий.
ГЛАВА XXXI
К середине октября дом подвели под крышу. Теперь уже Антипов не сомневался, что к Новому году можно будет переезжать. Если и останутся какие недоделки, не беда! А главное – переехать. Обживаются же дома годами.
Костриков клал печи, никого не подпуская к себе в помощники. Работал неторопливо, не суетился, приговаривая: «Хорошая печь делается навек! Надо, чтоб ни одна теплинка не пропадала зазря. А то, бывает, иной сложит печку, а все тепло прямым ходом в трубу вылетает вместе с дымом!»
Любил он прихвастнуть малость, лишний раз напомнить окружающим о своем мастерстве, но шло это не от бахвальства, не от излишней самоуверенности, но от гордости за свою профессию, которую, как всякий большой мастер, считал главной на земле и которая в последнее время становилась редкой, от сознания того, что и он, старик Костриков, списавший было себя в отставку, нужен еще людям и может что-то сделать. Ну и от характера, конечно, неуемного, живого, требующего постоянного общения, работы.
По правде говоря, Антипов иногда завидовал ему, чувствуя, что сам все более делается придирчивым к людям, и, может, не всегда по справедливости.
Вот Анатолия хотя бы взять. Ведь простил его, искренне, не кривя душой простил, – за честность и откровенность, а все же – ловил себя время от времени на этом – приглядывался к нему с какой-то тайной боязнью, точно не до конца верил в него и в то, что прочно и навсегда вошел зять в их семью, невольно сравнивая Анатолия с Михаилом... Понимал неправомерность сравнения, неравенство условий – Михаил-то сын! – но очень уж хотелось Антипову, чтоб зять не просто был членом семьи, мужем дочери, не просто своим человеком – родственником, но родным... И чтоб дом, который построят они, стал не только семейным обиталищем, где собираются после работы отдохнуть, выспаться, но родовым антиповским гнездом. А иначе, рассуждал он, к чему вся эта затея?..
В один из выходных неожиданно появился на стройке Сивов. Обошел все вокруг, осмотрел внимательно, придирчиво и сказал весело:
– На воскресник прибыл, Захар Михайлович! Распределяйте на работу.
Тут Костриков, отложив мастерок, предварительно обтерев его, спросил:
– А что вы делать умеете, Андрей Павлович?
– Умею лопатой, ломом... В общем, бери больше, кидай дальше.
Оно и правда, помощи большой от него не было – ни топора, ни молотка по-настоящему в руках держать не мог, – и все же приятно было Антипову видеть здесь парторга, и дело в тот день хорошо спорилось. Сивов как-то умел расшевелить всех, его непринужденность, жизнерадостность словно прибавляли сил.
– А место, место-то какое, Захар Михайлович! – расхваливал он, когда устроили перекур.
– Место хорошее, – согласился Антипов.
– Лодку заведете – не забудьте на рыбалку пригласить.
– Из него рыбак, – фыркнув презрительно, сказал Костриков, – что из конского хвоста мельница!
– Это он возле воды не жил. А на зорьке!.. – мечтательно проговорил Сивов. – Ух как люблю, когда плотва клюет! Точно как цыпленок... Дерг-дерг... Сидишь, затаившись, напряжешься весь и выжидаешь, когда подсечь... Рраз!
– И пустой крючок! – под общий хохот сказал Григорий Пантелеич.
Сивов тоже смеялся весело, заразительно.
– Захар Михайлович, – спросил удивленно, – неужели вы никогда не рыбачили?
– Было в детстве...
И опять встрял Костриков:
– Поехал Захар рыбу ловить, булки с собой набрал. А покуда ждал, что рыбка на его наживку клюнет, всю булку и слопал!
Антипов посмотрел на него с укоризной:
– Взрослый же человек, Григорий Пантелеич, а несешь черт знает какую глупость!
– Это что! – улыбнулся Сивов. – Вот у меня до войны друг был. Однажды мы с ним на Волхов отправились порыбачить. А он, надо сказать, был большой любитель поесть! Поужинали мы, прилегли вздремнуть на берегу, чтобы зорьку не прозевать.. Друг мой ночью проснулся, есть ему захотелось. Шарил, шарил и нашарил котелок с мотылем. В темноте-то не разобрался, за вермишель мотыля принял...
Антипов с Костриковым заулыбались недоверчиво.
– Не верите?.. Честное слово даю! Сожрал мотыля подчистую и снова спать завалился. Так и пропала наша зорька. И хоть бы тебе что, даже понос не пробрал! А в блокаду от голода погиб, да...
Помолчали недолго, дымя папиросами.
– Довольны, Захар Михайлович, что послушались совета и взялись дом строить?
– Кто его знает! – ответил Антипов.
– Доволен, чего там! – заявил Костриков.
– Четыре комнаты, прямо помещиком заживете!
Захар Михалыч нахмурился, засопел...
– Ну, чего сопишь? – сказал Григорий Пантелеич. – Заслужил, чтобы жить просторно, и нечего брови свои сводить. Хватит, намыкались!..
– Не лезь, Григорий Пантелеич.
– Гляди, и я возьмусь Борьке дом строить. Рядом с тобой. Эх, мать честная, жаль, что твоя Клавдия замужем, а то бы сосватал ее!..
– Невест тебе мало?
– А много-то нам зачем? Одна нужна, но чтобы без ошибки.
– Вон невеста ходит, – сказал Сивов, показывая на Надю Смирнову. – Кровь с молоком и красавица писаная! – Он подмигнул Антипову. – Чем не жена вашему Борису?..
– И про все-то вы знаете, – покачивая головой, проговорил Костриков, любуясь Надей.
– Должность такая, чтобы знать. Свадьба скоро?
– Это у них спросить нужно, – уклонился Григорий Пантелеич. – Ладно разговоры разговаривать. Работать надо. Сегодня печку в большой комнате хочу закончить.
Поднялся и Сивов.
– Погоди, Андрей Павлович, – попросил Антипов смущенно. – Сомненья, понимаешь, есть у меня...
– Что такое?
– Да про дом все думаю... Хорошо ли затеяли?
– Опять двадцать пять! – сказал Сивов неодобрительно.
– Оно, конечно, с одной стороны, вроде и правильно все, а вот подумаю... Сам сказал, что помещиком жить стану.
– Пошутил же я, Захар Михайлович!
– Во всякой шутке своя правда есть.
Сивов присел рядом.
– Мы же выяснили все насчет ваших сомнений и частной собственности. Важно отношение человека...
– Ты, Андрей Павлович, извини меня. Не силен я в этих рассуждениях, грамотешки маловато, сам знаешь. Кажется мне, что люди осуждают...
– Недалекие, значит, люди. Подумайте: миллионы людей остались без крова, без крыши над головой. Так?
– Ну...
– Государство наше разорено войной и пока не в состоянии обеспечить этим людям элементарные условия жизни. А жить людям надо, согласны?..
– Ясное дело, надо...
– Решайте: как выйти из этого положения? Как справиться с проблемой? Учтите при этом, что нельзя сейчас все силы и средства бросить на строительство жилья! Победить мы победили, но война научила нас многому, и мы обязаны смотреть в будущее, быть готовыми ко всему...
– Это точно.
– И каково ваше решение?
– Что я?.. – сказал Антипов, пожимая плечами. – Есть люди, у которых голова посветлее моей.
– Не то, не то, Захар Михайлович! Партия видит одну из важнейших и коренных задач времени в том, чтобы дать народу возможность нормально жить, создать условия для этой жизни!..
– Значит, опять временное отступление, как при нэпе?..
– Это разные вещи! Качественно разные!.. Если хотите, государство кровно заинтересовано в том, чтобы устроить быт людей. Согласитесь, Захар Михайлович: устроен быт, имеет человек добротное жилье и кусок хлеба – он и работает лучше, производительнее...
– Получается, вроде как не мне государство идет навстречу, помогает, а я ему? – с сомнением спросил Антипов.
– Можно сказать и так, если учесть, что государство наше – это мы с вами, Костриков, машинистка ваша... Как ее?
– Надя.
– Надя, ваш зять, дочка!.. Народ, Захар Михайлович. Вообще это же прекрасно, когда человек строит дом! И нет, нет в этом никакого отступления, противоречия.
– Выходит, и при коммунизме останется личная собственность?
– Непременно! – сказал Сивов, улыбаясь. – Давно прошли времена, когда люди думали, что коммунизм – это общие жены, дети, кастрюли. Об этом, запугивая народ, болтали наши идейные враги, Захар Михайлович... Мы с вами как-нибудь побеседуем еще на эту тему. Да, когда невестка приезжает?..
– Ждем, – ответил Антипов. – С работы, наверно, сразу не отпускают. Она же фельдшером там.
* * *
Собираясь в райздрав, Татьяна чувствовала себя виноватой, словно обманула людей, доверившихся ей. Матвеев успокаивал ее, говоря, что никто не подумает такого, а спасибо скажут, и все же она робко, пряча от стыда глаза, положила на стол заведующему заявление об уходе.
– Уезжаете, значит, от нас?
– Уезжаю...
– В Ленинград?
Она кивнула молча.
– На что вам сдался этот Ленинград, Татьяна Васильевна?.. Шум, понимаете, грохот, дым, гарь.. Ужас, ужас! Ни тебе настоящего лета, ни тебе человеческой зимы – круглый год слякоть. А у нас прекрасный климат, тишина и раздолье. Благодать у нас! Признайтесь, ведь благодать?..
– Признаю, – сказала Татьяна.
– Видите, видите! – подхватил заведующий радостно. – И работа самостоятельная у вас, интересная. Да на такую работу, Татьяна Васильевна, я вам прямо скажу, любой опытный врач не только из Ленинграда, из самой Москвы с полным удовольствием к нам поедет, потому что здесь – богатейшая практика!
– Это верно. Только болеть никто не хочет. – Она улыбнулась.
– Потерпите, заболеют еще!
– Лучше не надо.
– Да, да!.. – И продолжал вдохновенно: – Разве в Ленинграде вы будете иметь такую возможность развернуться?.. Никогда! А скоро построим в Гореликах новое помещение для больницы, установим современное оборудование, оборудуем вам отдельную квартирку прямо при больнице и назначим главным врачом...
– И сколько же в больнице отделений намечается?
– Сколько отделений? – Заведующий смутился, но ненадолго. – А что вы думаете? Мы теперь все будем строить навечно, крепко и с размахом... Телефонную связь в ближайшее время проведем, автомашину выделим. В облздраве обещали фонды...
– Охотно верю, что когда-нибудь все именно так и будет, – сказала Татьяна искренне. – Но я должна уехать.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Ей, понимаешь, про Фому, а она про Ерему! – Заведующий присел рядом. – Давайте, Татьяна Васильевна, рассуждать здраво...
– Давайте.
– Вы собрались ехать в Ленинград.
– Да.
– И что хорошего в Ленинграде?.. Подождите, не перебивайте! Красивый город, музеи, достопримечательности?..
– Не в этом дело, – возразила Татьяна и призналась: – Между прочим, я никогда не была в Ленинграде.
– Тем более! Я понимаю: душа требует прекрасного. Но красотами и у нас можно любоваться сколько душе угодно! Куда ни повернешься – везде сплошная, можно сказать, красота. А если музеи – пожалуйста на экскурсию! Вот восстановим Новгород, Старую Руссу... Да они в тыщу раз красивее любого Ленинграда, уверяю вас! Ленинград, он что, немцы, голландцы и всякие там итальянцы его строили на свой лад. А Новгород, Татьяна Васильевна, а Старая Русса – это древнейшие русские города. Вы любите историю?
