Текст книги "Вечные хлопоты. Книга 1"
Автор книги: Евгений Кутузов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА II
Бараки поставлены в два ряда – по четырнадцать в каждом. Пройтись по этой улице даже приятно. Крыльцо к крыльцу, с легкими перилками, Между бараками сосны шумят на ветру, а хозяйство все – сараюхи, помойки, поленницы с дровами – позади бараков, их не видно. Покрасить бы наличники на окнах и рамы в какой-нибудь веселый цвет, в голубой хотя бы, – получился бы дачный загородный поселок, и только.
В общем, правду писала Клавдия отцу: устроились они вполне прилично. Комнатка, конечно, маленькая – шесть шагов от двери до окна и четыре от стенки до стенки, но дело не в том. Была бы крыша над головой, было бы где переспать от работы до работы и согреться. Остальное, говорил Антипов, так или иначе образуется. Верно, что крыша крыше рознь, иная и от дождя людей не прятала, однако им-то повезло: никого не стеснили, сами хозяева в своей клетушке и крыша над ними не дырявая оказалась. И как раз посреди барака. Пять комнат – по левую сторону и пять по правую. Теплее зимой, и мимо двери никто не шастает, тихо.
– Дворец прямо! – посмеялся Антипов, когда приехал к семье.
– Господи, – в ответ повторяла Галина Ивановна. – Не надеялись мы увидеть тебя. Изболелась душа. Думали, одни остались, а ты вот и приехал, слава тебе господи!.. Комнату-то там хорошо закрыл, никто не влезет?
– Хорошо, мать. Хорошо.
Не собирались, похоже, надолго задерживаться на Урале и жили, свежим глазом заметил Антипов, все как-то по-вокзальному. Даже узлы, которые побольше, не развязывали, чтобы лишний раз не возиться. По вечерам жильцы барака собирались на тесной кухне, обсуждали скорое возвращение в Ленинград, и мало кто всерьез готовился к зиме. Антипов понимал, что пустыми надеждами тешат себя женщины, но молчал. Пусть. Время покажет, что к чему...
Немецкие дивизии неотвратимо двигались на восток, а впереди – совсем немного впереди – тащились длинные эшелоны с эвакуированными. И плыла, плыла над огромной Родиной вроде и припоздавшая, но по-прежнему, как и в предвоенные годы, поднимающая дух песня: «Если завтра война, если завтра в поход...»
И война, затянувшаяся на целых четыре года, всколыхнула, растревожила и сняла с насиженных, обжитых мест миллионы людей.
Барачный поселок под названием Новостройка жил шумно, суетливо и суматошно. Одни успели к зиме как-то обустроиться, наладить какой-никакой семейный быт, другие только прибывали. Это были уже и не эвакуированные, а беженцы, едва успевшие уехать, чтоб не остаться на оккупированной врагом территории. Слово «оккупация», до того мало кому известное, вдруг сделалось обиходным и оттого особенно страшным.
Шептались. Плакали. Охали.
Слишком все это оказалось неожиданным. Топтали чужие кованые сапоги земли Белоруссии, Украины, Прибалтики. Враг стоял у стен Ленинграда, вплотную подошел к Москве. Это ошеломляло, угнетало людей, не укладывалось в сознание. Солдат там, на фронте, возможно, и понимал всю жестокую необходимость отступления, а как объяснишь это женщине – жене, матери?..
И каждого, кто приезжал оттуда, расспрашивали с пристрастием. Опрошен был и Антипов, а только что он мог рассказать! Про свой большой страх, пережитый за те немногие дни, что провел в окопах в виду своего завода, своего дома? Про то, как острой, невыносимой болью сжималось сердце?.. Про свои сомнения?.. Ведь все было сделано правильно, верно было сделано до войны, ведь готовились же, готовились! Но почему тогда враг у главных ворот его, Антипова, завода, через которые он более четверти века ходил на работу?.. Нет, этого никому не расскажешь, невозможно. И он отмалчивался. Не велика радость, ох как невелика, видеть ее, войну, а тревоги и забот хватало и здесь, в глубоком тылу.
На всякую силу, рассуждал Антипов, всегда найдется еще бо́льшая и грознейшая сила, а раз она есть – должна быть! – то именно в русском народе она, на русской же земле. И рождает эту непобедимую силу не страх, не жалость и слезы, но уверенность в правоте и справедливости. Работа, наконец. Труд.
Потому он и не противился, когда Клавдия сообщила, что поступает работать санитаркой в местный госпиталь.
– Правильно, дочка, – сказал он.
– Пятнадцать же лет ей всего, отец! – оспаривала Галина Ивановна. – Учиться надо.
– Доучится. После войны доучится. А теперь, мать, все, кто может, должны работать, фронту помогать. За ранеными ходить нужно?.. Вот Клавдии в самый раз эта работа. Если нашего Михаила ранят, за ним тоже кто-то ходить станет.
– Где-то он?.. – вздыхала горестно Галина Ивановна. – Сохрани его, господи.
– Оставь, мать, своего господа. О другом думай. А Михаил не пропадет, объявится. Даром, что ли, носит фамилию Антипов! Да и танкист он, а в танке вон какая броня!
– Вчера к нам в госпиталь танкиста привезли, – встряла в разговор Клавдия. – Обгоревший весь, живого места на нем нет. Умер ночью.
И всхлипнула.
– Помолчи, дура! – прикрикнул Антипов. – Нечего языком валандить. Окно вот надо заделать как следует. И спать пора.
Объявился Михаил, а радости много ли?..
* * *
Подходя к своему бараку, Антипов встретил соседку. Раскланялся с ней, не собираясь вступать в разговор, а она сказала, останавливаясь:
– Поздравляю вас, Захар Михайлович.
Сказала это обыкновенно, точно был праздник какой и она исполнила долг вежливости.
– С чем это? – удивился он.
– Как же, как же! Невестка ведь приехала!
– Какая невестка?..
Не понял Антипов, но уже догадался о чем-то смутно, тревожно.
– Ой! – воскликнула соседка, краснея. – Вы разве не знаете? Ваш сын жену привез. Красивая-то какая, Захар Михайлович!
«Ну да, Михаил собирался что-то сказать, а разговор оборвался», – тотчас вспомнил он.
С трудом Антипов сдержал себя, чтобы не прибавить шагу. Степенно, чувствуя на спине соседкин взгляд, дошел до крыльца, сбил с валенок снег, поднялся по ступенькам, прошел по сумрачному барачному коридору. Спокойно открыл дверь в комнату.
Жена застилала кровать. У окна, боком к двери, сидела девушка.
– Ну, здравствуйте, – сказал он и стал снимать пальто. – Гости у нас, мать?
Галина Ивановна вздрогнула от неожиданности. Не слышала она, когда вошел муж.
– Не гостья это, отец. Не гостья! – Она подошла к невестке, обняла ее за плечи. – Дочка наша.
– Доложили уже. – Он повесил пальто, подул на руки. – Крепкий сегодня мороз. Будем знакомиться или как? – Это он сказал невестке и посмотрел на нее внимательно, испытующе.
Была она худенькая, большеглазая и какая-то острая вся, как девочка-подросток, а вовсе не женщина. Коса через плечо на грудь переброшена. Но в самом деле красивая, отметил Антипов с удовлетворением. Лицо, главное, чистое, открытое и не злое. Что может быть хуже, чем злая женщина!
– Таня, – тихо молвила она и склонила голову, придерживая косу рукой. – Татьяна...
– Хорошее имя, – одобрил Антипов.
– Вы извините, пожалуйста. Я не хотела ехать, правда. Это Миша все. Я ведь понимаю, что вам и без меня трудно.
– О трудностях разговор особый, – сказал Антипов и, выставив на середину комнаты табуретку, сел.
Скрипнули половицы.
– Тебе поесть? – суетливо спросила жена.
– Посиди. Значит, женимся, замуж выходим, а родителям чтобы сообщить – дела нет... Так. Родители, они вроде как ни при чем, сами с усами.
– Отец, что ты такое говоришь! – укоризненно сказала Галина Ивановна и встала рядом с невесткой, точно хотела загородить ее.
– Помолчи, мать.
– Понимаете, мы только... – Татьяна закусила губу. – Когда Миша получил назначение в часть, он пришел и говорит...
– Про что и как говорят в таких случаях, это я знаю. А ты садись, садись, не вскакивай. Я тебе не начальство. Твои-то родители хоть знают?
Галина Ивановна делала ему какие-то знаки, однако он не замечал этого. Или не хотел замечать.
– У меня нет родителей.
– Как нет?! – Он растерялся немного, был обескуражен.
– Из детского дома она, отец. Пристанешь вечно со своими вопросами.
– Что ж, и спросить нельзя? – Он почувствовал себя виноватым и не знал, что тут можно сказать. Слова – все, какие были поближе, – могли оказаться сейчас обидными, лишними. А ведь и говорить что-то нужно. Не сидеть же молча теперь.
– Отца я совсем не помню, – заговорила Татьяна. – Он был военный и погиб в Средней Азии, от рук басмачей. А мама... – она вздохнула, – мама умерла, когда мне было шесть лет. Туберкулез легких... А с Мишей мы познакомились недавно. Они ходили к нам в училище на вечера. На танцы. Ну и познакомились там. Я в медицинском училась. Девчонки все смеялись надо мной, почему рыжего выбрала. А он хороший у вас, добрый. Лучше всех... – Застеснявшись, она опустила глаза. – Вы не подумайте, пожалуйста, это правда, что он меня уговорил...
– Да что же мы подумать-то можем, господи! – Галина Ивановна всплеснула руками. – Куда же тебе было и ехать, если не к нам, раз ты Антипова теперь, жена нашего сына! Что тесно у нас...
– В тесноте – не в обиде, – сказал Антипов.
– Проживем, – продолжала Галина Ивановна, поощряемая растерянностью мужа. – Вот война кончится, вернется Миша, и поедем все в Ленинград. В Ленинграде-то у нас большая комната.
– Верно, мать, говоришь. Образуется все. – Захар Михалыч поднялся. – Жить надо. А надо, так и будем.
– Спасибо вам, – сказала Татьяна.
– Чего спасибо! Устраивайся. Теперь это и твой дом. Наш, выходит. А я устал, мать. Поесть бы мне и спать. После договорим, что недоговорили. Михаил-то хотел мне сказать, да на линии что-то у них получилось, не сказал. Давай, мать, поесть.
– Сейчас, сейчас, – заспешила Галина Ивановна, довольная и радостная оттого, что все обошлось хорошо и по-доброму. А боялась она, боялась, что муж сурово, недружелюбно встретит невестку. С него станется. – Выпьешь маленько? Вот, Миша оставил. – Она достала из тумбочки бутылку водки. – И что это за работа, чтобы по две смены?!
– Об этом нечего, – строго сказал Антипов, хмурясь. – А бутылку спрячь до другого раза. Что у врача?
– Обещался скоро выписать на работу. Пойдем, дочка, – позвала она невестку. – Заодно и кухню посмотришь. Вместе теперь хозяйничать будем. Когда я сготовлю, когда Клавдия, а когда и ты. Всем-то вместе и легче еще.
Они вышли, и Антипов усмехнулся вслед им, прекрасно понимая, что боится жена, как бы он без нее не наговорил лишнего невестке.
Не очень-то он обрадовался ее появлению в доме: не в ней дело, а вообще не одобрял женитьбу сына. И не ко времени теперь, и по годам рановато.
У них был разговор на эту тему, когда Михаил приезжал на побывку еще в Ленинград. Сын рассказывал, будто кто-то в училище женился. Товарищ вроде его. Да, именно так и было, и Захар Михалыч тогда сказал, что, прежде чем жену в дом приводить, нужно дом иметь и на ногах крепко стоять. «А много ли у нас с тобой было? – возразила Галина Ивановна в тот раз. – А живем вот, и не хуже других, как посмотреть!»
Начиная от этих слов жены он все отлично помнит.
Они сидели за праздничным столом. Михаил был рассеянный какой-то, несобранный. И как же это можно было ему, дураку старому, не догадаться, не понять, что весь разговор затеян сыном про себя же?! А вот не догадался, не понял!..
«Семья, – говорил, точно по писаному, – дело не шутейное. Сто раз подумать надо, а потом резать! Что мужику забот втрое прибавится, его дело, мужицкое, но и у другого человека, с которым соединяешься, забот не убудет. Оно так оборачивается в жизни!..»
Михаил, поставив стопку, сказал, что он-то и не собирается покуда жениться, просто, дескать, к слову пришлось. Сказал неуверенно, неубедительно, пряча глаза.
Однако и тут Захар Михалыч не понял ничего, не заподозрил, хотя должен был все видеть, все понимать: такая уж родительская обязанность. Не внял Михаил. Не послушался.
А что случилось, то случилось. Нравится невестка или не нравится – никакого значения теперь не имеет. Антипова она, и этим все сказано. Это – главное! Своя, выходит. А если совсем честно, как на духу, так не очень-то он и укорял сына, потому что поступил Михаил, как задумал сам, как посчитал нужным, и этим еще раз утвердил свой антиповский характер.
* * *
Не ту судьбу, какую выбрал для себя Михаил, готовил ему Антипов. Смотрел он на подрастающего сына и радовался, что растет продолжатель дела его, и растет не как-нибудь – хорошо, славно! Если хвалили Михаила – знакомые ли, соседи или учителя, – приятно было Захару Михалычу. Приятнее, чем когда самого похвалят.
А задумано было так: после семилетки сын поступает в заводскую школу ФЗУ, чтобы учиться на кузнеца. С тем по вызову и к завучу обычной школы явился.
– Что вы, товарищ Антипов, – сказала завуч. Ваш сын непременно должен кончить десять классов.
– У молота кончит, – с достоинством возразил он.
– Какой молот?! Миша поступит в институт, инженером, ученым станет. Неужели вам не хочется этого?
– В нашем роду все мужчины кузнецами были.
– Но у него большие способности, уверяю вас!
– Говорите, будто в нашем деле способности не нужны, – обидчиво сказал Антипов. – Иной всю жизнь в молотобойцах ходит, а клещи в руки возьмет, чтоб вместо кузнеца попробовать, – не получается! Хоть ты убей его на этом месте, не получается, и все! Талант потому что нужен.
– Разумеется, – соглашалась завуч искренне. – Никто не спорит. Но у вашего сына призвание к науке, понимаете?
– Всякое дело наука. – Но и льстило ему, если по правде сказать, что такое о Михаиле говорят.
– К тому же, товарищ Антипов, стране именно сейчас необходимы свои инженерные и научные кадры пролетарского происхождения. И товарищ Киров совсем недавно выступал по этому вопросу.
– Киров?.. – усомнился Захар Михалыч.
– Ну да, Киров! А из вашего сына мог бы получиться замечательный инженер...
– Если Киров выступал... – Он задумался.
Было над чем поломать голову. А главное, что мучило Антипова, – будет ли изменой родовой традиции, если Михаил и впрямь пойдет учиться на инженера? С одной стороны – вроде измена родовому делу, а с другой... Нет, не будет измены, потому что кто-то должен инженером работать. Взять хотя бы их кузницу. Мало у них инженеров, раз-два и обчелся, а нужда есть большая. Так почему бы Михаилу не быть им? Ведь все равно в кузнице, рядом с делом, которое было определено сыну, когда он и не родился. Пожалуй, особенных возражений нет. Разве что ждать долго...
– Ладно, – сказал Антипов, поднимаясь. – Пускай на инженера учится. На завод потом придет. – И, подумав, добавил: – Это не то, что раньше инженеры были, до которых рабочему человеку и шапкой не докинуть.
А все-таки не было, нет, полной уверенности, что сделал он правильно, согласившись с завучем. Казалось, поступился чем-то. Да и Михаил знать ничего не знает, гоняет себе после школы голубей, а за него другие решают. Не годится это, нельзя. Быстро можно привыкнуть, чтобы самому за себя не решать. Просто это и беззаботно. Вместе надо. Всем вместе, вот в чем дело.
В ближайший выходной, когда вся семья собралась за воскресным обедом с обязательными пирогами, Захар Михалыч объявил торжественно:
– Так, значит. Михаил будет кончать десятилетку. Конечно, если желание есть.
– И правильно, отец, – радостно молвила Галина Ивановна. Она-то всегда хотела этого.
– Постой, мать. Я не все сказал. Кончишь, – обратился он к сыну, – пойдешь учиться на инженера. Но чтобы по кузнечному делу. Чтоб как Бромберг был, только еще лучше!
Бромберг был заместителем начальника цеха, из поволжских немцев выходец.
– Я хочу поступить в военное училище, – сказал Михаил. И уточнил: – В бронетанковое.
– Что? – Антипов выкатил глаза.
– Побойся бога, сынок, – испуганно проговорила Галина Ивановна. – Военным быть – что же хорошего? Убьют еще.
– Насчет убьют, это ты брось, – сказал Захар Михалыч сурово. – Убивают на войне, а теперь мирное время. Но все равно училище это ты выбрось из головы!
Он смотрел на сына гневно, яростно, и Михаил промолчал, не стал или не осмелился спорить. К тому же и рано, время покажет...
А времечко, на которое он уповал, подкатилось скоро и незаметно. И пришла пора объявить родителям, что уже вызов получен из училища. Иначе, пожалуй, и быть не могло: тогда каждый мальчишка бредил мечтой стать танкистом. И песни слагались тоже про танкистов.
Случалось, и сам Антипов-старший прислушивался тайком, когда по радио громко и захватывающе пели: «Броня крепка, и танки наши быстры». Хорошая песня, мужественная. А вот услышав признание сына, побагровел весь, кровью налился и трахнул кулаком по столешнице с такой силой, что удивительно, почему стол не поломался.
– Значит, за моей спиной решил?! – сказал, сверкая на сына глазами. – Ну, так... – Поднялся, измерил комнату размашистыми шагами, задержался у окна, откуда открывалась панорама завода. Лучше всего отсюда, из комнаты, смотрелась именно паровая кузница.
Должно быть, в эти мгновения, покуда стоял он возле окна, Антипов вспомнил, как почти беспризорным мальчишкой – матери не до него было – лазил под забор, чтобы хотя бы подышать тем воздухом, послушать работу молотов, и как грезилось ему: вот идут они с Михаилом рано поутру, плечо к плечу – отец и сын Антиповы, идут в главные ворота (он всегда ходил в главные), вливаясь в общий густой поток таких же рабочих людей... И приятно и гордо ему сознавать было, что в том огромном деле, что и делом-то назвать мелко, есть немалая толика их, Антиповых, труда. И о том еще мечталось, что станет Михаил обязательно хорошим инженером и сделает для своего завода что-то важное, значительное, а раз для завода – значит, для всей страны, для всего народа.
Не оправдал сын надежд. Обманул его ожидания и мечты, и стали они как бы пустыми, а это больно ранило самолюбие и гордость Антипова. «Как же это могло случиться? – горестно думал он. – Проглядел, прошляпил!..»
– Ну, так!.. – повторил он, тяжело поворачивая голову.
– Ты же знаешь, отец, какое тревожное сейчас время. Ведь не прятаться иду от трудностей, а чтобы командиром Красной Армии быть.
– Командиром! Когда понадобится и когда позовет Родина, я тоже солдатом стану. А теперь там нужнее! – Он взмахнул широко рукой, показывая в окно, и тотчас, словно подтверждая его слова, делая их весомее, басовито и как бы стелясь по земле, прогудел заводской гудок.
– Ты не прав, отец, – сказал Михаил. – Прости, но не прав.
– Я-то прав! Только вам, молодым, кажется, что вы всегда правы, а родители – дураки!
– Папа, а чем плохо, если Миша танкистом будет? – спросила удивленно Клава.
Она прибирала перед зеркалом волосы.
– Не встревай, когда взрослые разговаривают! От горшка – два вершка, а тоже туда, в рассуждения! Молчать!
Клава вспыхнула и выбежала из комнаты. Тихая и молчаливая, она едва ли не впервые решилась возразить отцу.
– Комсомол дал мне рекомендацию в училище, – сказал Михаил. – Значит, нужно.
– А кто говорит, что не нужно? Только тебе-то иная была судьба.
– Судьба – это пустое, отец.
– И я про то! Когда начинают ломать то, что веками складывалось, хорошего не жди, нет. Всякие, говорю, люди есть. На другого в работе смотреть жалко и совестно, потому что не за свое взялся. В тебе же от дедов твоих талант к металлу даден, а ты!.. Всё. Решил, стало быть решил. Но помни: я тебя не благословлял, не напутствовал. Живи, как знаешь сам...
Галина Ивановна, закрыв лицо руками, всхлипнула.
– Или думаешь, – продолжал Антипов гневно, – что в армии все дорожки орденами завалены? Нагибайся, сынок, подбирай ордена и на грудь себе вешай, на грудь!
– Я не давал повода, отец...
– Слова по всякому случаю говорить научились, а только не в том мудрость человеческая, не в словах. В деле, в работе!
Он вздохнул тяжело и безнадежно, понимая, что разговоры эти поздние, что ничего уже переделать и передумать нельзя. Сел, положив на стол большие свои руки.
– Ладно уж, – сказала Галина Ивановна, нежно и тоскливо глядя на сына.
– Не надеялся, что так вот все обернется. Некому теперь мое дело подхватить и продолжить... А ничего, ничего! – вдруг ожил, встрепенулся он. – Ученики продолжат. Им и передам все, что сам знаю и умею. Пусть наследуют, если родной сын отвернулся.
– Да не отворачивался же я, отец! Сам всегда говорил, что не в том главное, чем занимается человек, а в том, как занимается.
– Ты мои слова не вставляй в свои мысли. Я знаю, что говорил. А ты забыл, забыл традицию нашу родовую, антиповскую. Не воспринял, не умножил. Не по вкусу, видно, пришлась. Валяй, командуй, скрипи ремнями перед женским полом. Они это любят, когда вокруг них командиры увиваются! – Он усмехнулся зло.
Так они и не договорились ни до чего. Проводы, правда, Захар Михалыч устроил как надо, хотя и сидел за столом сычом, мрачнее осенней тучи. И на вокзал не поехал...
Письма Михаил писал из училища не часто, но обстоятельные и деловые. Явно рассчитанные на отца. Матери-то что?.. Жив, здоров, скучает, и ладно. Подробности армейской службы ее мало интересовали. Ей бы лишний раз обращение к себе отыскать, просьбу какую-нибудь. Но Михаил ничего не просил.
А отец писем не читал. Во всяком случае, при жене и дочери. Но Галина Ивановна достаточно знала мужа: положит письмо на комод или просто на столе оставит, вроде как забыла убрать. Уверена была, что прочтет, когда будет один дома и гордыню свою уймет. Примечала, как именно положила письмо, либо ниточку в конверт прятала. Первые два-три письма Антипов все же не брал в руки, а после, сразу заметила Галина Ивановна, прочел. Прочел! Но ни словом, ни намеком не показала, что знает об этом. Дочке только шепнула. Вместе они и порадовались. А когда финская кампания началась, похоже стало, что и сам Антипов понял и принял сыновнюю правоту. Но крайней мере, смирился. Ведь вот она, война!
И Михаил ему понравился, когда приехал на побывку – за отличную учебу отпустили. В награду. Хоть и в военной форме, не в спецовке, в какой Антипов ходил на завод, а все равно можно угадать в нем силу и дух: плечи в разворот пошли, точно тесно им под гимнастеркой; лицо не гладкое – обветренное, шероховатое; глазами глядит прямо, не прячется, и слов лишних не говорит, а только по делу и коротко.
Нет, ничего этого не сказал Захар Михалыч сыну, при себе оставил, как зарубку на память. Но и не упрекал больше, захоронив разочарование глубоко-глубоко и втайне надеясь, что, бог даст, будут у него еще внуки-наследники, которым он успеет – из рук в руки – передать дело.
Ради этого стоит жить...
* * *
Жена вернулась с кухни одна. Оглядываясь на дверь, сказала шепотом:
– Ты, отец, поласковее будь с ней.
– Что это ты так заботишься?
Он вдруг подумал, что жена все знала, в заговоре как бы была с Михаилом, а от него скрывала. Но и на это он уже не серчал.
– Ребеночка она ждет.
– Беременная, что ли?
– В положении.
– Нашли время детей рожать! Выпороть бы обоих. Так одного не достанешь, а другую нельзя... – Он покачал головой. – Обвели вы, мать, меня. Вокруг пальца обвели. А я-то, дурак старый, э-эх!..
– Не шуми очень, отец, – еще попросила Галина Ивановна. – Поберечь ее надо.
– Ладно ты со своим заступничеством.
Напрасно беспокоилась жена. Был Антипов ровен, предупредителен с невесткой, ничем не давал понять, что вошла она в их семью в общем-то нежданной, и называл только дочкой, не иначе. И работать бы ее не посылал – раз такое дело, прокормились бы как-нибудь, – но тут уж Татьяна за себя решила: устроилась в госпиталь медсестрой. Ее не просто на работу взяли, как других вольнонаемных, а в армию – форму выдали, чему Клавдия очень завидовала. Они с матерью души в Татьяне не чаяли.
И Антипов скоро привык к ней, полюбил по-своему.
Галина Ивановна потихоньку из всякого старья, какое нашлось в доме, готовила для будущего внука – именно для внука! – пеленки, распашонки. Глядя на жену, Захар Михалыч тоже радовался, хотя не показывал своей радости, а думал о том, что вот пока Михаил воюет, бьет и давит танком фашистскую сволочь, Татьяна родит ему сына, которого обязательно назовут Захаром, как уж повелось у Антиповых. Тогда будет в семье сразу два Захара Михалыча – он сам и внук его. И чем ближе подходило время родов, тем заботливее становился он к невестке. Жене и дочери строго-настрого наказывал, чтобы освободили ее от домашней работы. Хватит того, что в госпитале работает. Если же Татьяна сама бралась сделать что-то – хотя бы обед приготовить, – ворчал.
– Ты, – говорил поучительно, – отвечаешь за две жизни. И перед Михаилом, и перед нами.
– Я же здоровая, молодая, – смущалась она.
– Молодость проходит, а здоровья тебе на двоих и надо. Есть кому воды принести или дров. А ты отдыхай, сил набирайся.
От Михаила регулярно приходили письма. Свои Татьяна складывала в коробку и, замечал Захар Михалыч, перечитывала по нескольку раз.
«Значит, крепко любит, по-настоящему, – удовлетворенно думал он. – А остальное образуется...»
Нет, не всегда получалось так, как он надеялся и мечтал. Далеко не всегда. Однако Антипов все равно не терял надежды на лучшее, никогда не посчитал себя обманутым судьбой.
Характер не позволял. Да ведь и что есть судьба? Человек сам ее делает...
