Текст книги "Северин Морозов. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 49 страниц)

– И что же дальше? – спросила мама.

– Ну, с докладом она все же, как нам обеим представляется, выступила, хотя сама она определенно этого не помнит. Так или иначе, в анналах Вхилугского Компендиума ее имя присутствует, я проверяла. В установленный срок она вернулась домой, к любимой своей химии, чегото там еще открыла… А спустя девять месяцев на свет появилась я.

– Вот прекрасно! – воскликнула мама. – И это вся история?!

– Я предупреждала, – кротко сказала тетя Оля.

– Но обстоятельства, предшествующие твоему рождению, при всей своей рассеянности, твоя матушка Майя Артуровна все же должна помнить! – не унималась мама.

– Должна, – кивнула тетя Оля. – И наверняка помнит. Но смутно.

– Вхилуг, – сказал дядя Костя и усмехнулся.

– Ну, Вхилуг, – нетерпеливо проговорил я. – И что с того?

– Это, братец ты мой, сумасшедший дом размером с самый большой город, какой только поместится в твоем воображении…

Я немедля попытался вообразить эту картинку. Необозримая плоская равнина, от горизонта до горизонта покрытая маленькими домиками, чьи крыши размалеваны в несочетаемые цвета, вроде зеленого с красным или красного с синим; по аллеям разгуливают, скачут на четвереньках или ползают на пузе люди в полосатых халатах с завязанными в узел рукавами (видел я такое в одном старом фильме); а в небесах там и сям недвижно парят воздушные шары, отчегото в форме розовых слонов.

– И всетаки… – начала мама недоверчиво.

– Да нет же, – сказала тетя Оля. – Не надо преувеличивать. Коечего мне от мамы все же удалось добиться. Был короткий и феерический роман с какимто молодым человеком из службы эскорта. Они там все по определению довольно смазливые, но мама говорила примерно следующее: «Он был такуой… такуой… не такуой, как все…»

– Понятно, – сказала моя мама, саркастически усмехаясь.

– Звали моего отца, если верить маме, Антон Готтсхалк. Когда родилась я, мама пыталась разыскать его, чтобы поделиться с ним радостью, – продолжала тетя Оля.

– Но не нашла, – покачал головой дядя Костя.

– Непохоже, Консул, что ты слишком удивлен, – повторила тетя Оля вчерашнюю мамину фразу.

– Пташки мои, только не ждите от меня возгласов изумления! – промолвил дядя Костя с лёгким раздражением. – Вы забываете, кто я по профессии. Чегото я могу не знать, потому что не занимался специально тематикой «Эхайны на Земле». Но могу дополнить любую из ваших историй тем, чего уж точно не знаете вы.

– Отлично, я дам тебе такой шанс, – пообещала тетя Оля. – Так вот, я родилась и росла прелестным ребенком, ничем не выделяясь среди прочих прелестных детей моего возраста. У меня даже глаза, изволите видеть, не янтарные, а голубые. И волосы не рыжие, не соломенные, а такие, как есть. Но в двенадцать лет я сделалась выше и тяжелее всех ровесников, всех педагогов, всех взрослых, кто меня окружал, и, к ужасу мамы и педиатров, продолжала расти. Поскольку в ту пору эхайнский генотип широкой медицинской общественности был недоступен, было принято решение считать мой случай неким отклонением от нормы, на общем состоянии моего здоровья пагубно не отражающимся. Тем более что в остальном я действительно была совершенно нормальна.

– Только, наверное, мальчиками не интересовалась, – буркнул дядя Костя.

– А вот и не угадал! – захохотала тетя Оля. – Интересовалась! Это они меня обходили по синусоиде, потому что в свои четырнадцатьпятнадцать я была здоровущей дылдой, самой сильной в колледже, и выглядела на все двадцать! Поэтому первым моим мальчиком был тренер по фенестре, а тренером по фенестре у нас в колледже, чтоб вы знали, трудился Богумил Аккерман из «Реала».

Дядя Костя пожал плечами и бросил на меня короткий красноречивый взгляд: дескать, я тебя предупреждал, у этой дамы есть прошлое, и не просто прошлое, а весьма и весьма бурное, и началось оно задолго до твоего рождения.

– Мне это имя ничего не говорит, – сказал он.

– А мне говорит, – подал я голос, и все посмотрели на меня с уважением, а тетя Оля – можно сказать, с обожанием. Вернее, мне хотелось бы, чтобы это было так.

– Два восемнадцать, – пояснила она. – Рядом с ним я выглядела естественно – по крайней мере издали. А потом…

– Потом ты его переросла, – хмыкнул дядя Костя.

– Угу, – отозвалась великанша с наигранной удрученностью во взгляде. – Уж как он меня уговаривал посвятить свою жизнь спорту, уж какие сулил дары небес… Но я была равнодушна к публичным выступлениям и решила стать астронавтом. И стала.

– Наверное, нелегко было подобрать скафандр, – осторожно ввернул я.

– Были сложности, – согласилась тетя Оля. – Но чепуховые. В Корпусе Астронавтов крупные экземпляры – не редкость.

– Например, Йенс Роксен, – сказал дядя Костя, ухмыляясь, что твой Чеширский кот.

– Аа, дело прошлое, – отмахнулась она. – Рядом с ним я, по крайней мере, смотрелась естественно.

– Не помнишь, в каком году мы познакомились?

– В тридцать четвертом. Нет, кажется, позже…

– А когда ты узнала, что ты эхайнполукровка?

– Так ты сам же мне и сказал! И было это… мм… пять лет назад.

– Четыре, а не пять, – поправил дядя Костя. – Со мной связался один, скажем так, человек и сообщил следующее: Департамент оборонных проектов считает своим долгом поставить меня в известность о том, что среди моих знакомых есть по меньшей мере один эхайн, а если быть точнее, то половина эхайна. К моей чести, спустя положенных для изумления пять секунд я осведомился: уж не о субнавигаторе ли галактического стационара «Кракен» Оленьке Лескиной речь? После чего настал черед моего собеседника удивляться, и удивление это отняло у него существенно больше времени, нежели у меня. Опять же, к его чести, он не унизился до расспросов, каким образом я пришел к столь верному заключению. Это было очевидно: в моих знакомых числится только один человек безусловно эхайнских статей.

– Этого твоего собеседника звали, часом, не Иван Петрович Сидоров? – спросила мама, хмурясь. – Не Джон Джейсон Джонс?

– Нет, – возразил дядя Костя. – Его зовут Людвик Забродский. Во всяком случае, таково его подлинное имя, хотя не поручусь, что при определенных обстоятельствах он может называть себя иначе.

– И как же этот Забродский вычислил вражескую лазутчицу в наших рядах? – осведомилась мама.

– Очень просто. Эхайнский генотип в ту пору уже стал известен…

– …и очередное медицинское обследование наконецто дало ответ на старый вопрос о причинах Оленькиного замечательного роста, – закончила фразу мама.

– Зато поставило перед Департаментом оборонных проектов новые вопросы, – сказал дядя Костя. – На которые они не могут дать исчерпывающего ответа до сих пор. То есть, коечто им удалось установить. В службу эскорта представительства Федерации во Вхилуге был внедрен агент эхайнской разведки. Звали его действительно Антон Готтсхалк. Доклад, а скорее всего – само открытие доктора Лескиной представляло для эхайнов безусловный интерес, потому что их генотип, по понятным причинам, очень близок к нашему, а значит, биохимические процессы развиваются по тем же правилам. И, кстати, появление нашей Оленьки на свет божий – тому яркое свидетельство. Эхайнский агент легко сблизился с Майей Артуровной, наверняка получил доступ ко всей информации об открытии, после чего с легкой душой и приятным ощущением исполненного долга исчез навсегда.

– Подлец! – с театральными интонациями произнесла тетя Оля. – Обольстил бедную девушку… поматросил и бросил!

– Господи, Ольга! – вдруг всплеснула руками мама. – Это и в самом деле безнравственно! Они попросту провели над твоей матушкой генетический эксперимент…

– Не думаю, – сказал дядя Костя. – И вот почему. По сведениям все того же Департамента, эхайны не проявляли к судьбе маленькой Оленьки никакого интереса. Они вообще о ней не знали! И эти сведения достоверны. Согласись, что так генетические эксперименты не ставятся. Думаю, что эхайнразведчик просто использовал близость с доктором Лескиной как формальный прием для извлечения информации. Либо же… если Майя Артуровна в ту пору была голубоглаза и светловолоса, как и Ольга, то он серьезно увлекся ею и наверняка впоследствии сожалел о мимолетности этого романа.

– Мама была именно такова, – кивнула тетя Оля. – Да она и сейчас хороша собой.

– Уж ято знаю, насколько эхайны влюбчивы и сентиментальны, – сказал дядя Костя. – Эхайны обожают блондинок. Голубоглазые блондинки могут вить из них веревки. Если бы у нас нашлось достаточное количество голубоглазых платиновых блондинок, обязательно натуральных – клонессы Мерилин Монро изволят не беспокоиться! – да еще, по возможности, с «доминантой Озмы», мы бы давно покончили с этим дурацким межрасовым конфликтом…

Похоже было, что все забыли о моем присутствии. А у меня на языке вертелось столько вопросов сразу, что я даже не знал, с каким встрять в разговор в первую очередь!

– Какие еще выводы воспоследовали из этой истории? – сам себя спросил дядя Костя. – Например, что этот загадочный агент, возможнее всего, этнически был Светлым Эхайном – потому что Светлые Эхайны всегда были максимально толерантны к человечеству и не раз предпринимали попытки сближения. В том числе и весьма удачные… я имею в виду Нигидмешта Нишортунна и Озму. Или, что менее вероятно, он мог быть Лиловым либо Желтым. Последнее предположение целиком выстроено на методе исключения – мы просто слишком мало знаем об этих расах и об их стереотипах восприятия человечества. Но вряд ли он был Красным Эхайном, поскольку те избегают любых соприкосновений с людьми по принципиальным соображениям, и определенно не Черным – эти людей попросту спинным мозгом ненавидят…

Он осекся.

Все взгляды сразу обратились в мою сторону. Я сидел, втянув голову в плечи, и не знал, что сказать.

– Похоже, я сморозил глупость, – наконец вымолвил дядя Костя. – Ты… Черный Эхайн… как, не обиделся?

– Да вроде бы нет, – ответил я. – Не такой уж я и Черный… так, серенький.

– Ну и ладно, – сказал дядя Костя. – Моя история тоже закончилась. Давайте, что ли, завтракать.

– Подожди, Консул, – сказала тетя Оля. – Но ято свою историю еще не закончила!

Дядя Костя недоумевающе приподнял бровь.

– Есть чтото, чего я не знаю? – спросил он.

– А вот я тебя и огорошила! – снова расхохоталась она. – С этим твоим вшивым Департаментом… Фокус в том, что доктор Майя Артуровна Лескина, уже после моего рождения, по меньшей мере трижды встречалась с моим отцом!

– Мыльная опера, – произнесла мама. – Целые горы мыльной пены.

Дядя же Костя безмолвствовал, хмуро уставившись в чашку остывшего кофе.

– Так, – наконец отверз он уста. – Фокус, конечно, нерядовой. Я понимаю, что не вправе задавать тебе, Ольга, какието вопросы, но…

– Мама не просила хранить это втайне, – сказала тетя Оля. – Но здесь есть тонкость: она не подозревает о том, что мой отец – эхайн. Она не знает, кто такие эхайны, и уж тем более слыхом не слыхивала про какието там межрасовые конфликты.

– Счастливейшая из женщин! – вздохнул дядя Костя.

– Она чистосердечно полагает, что он то ли датчанин, то ли титанид, работающий гдето в Галактике у черта на рогах и на Земле бывающий редкими напрыгами. К слову, мы даже с ним встречались – когда мне было полтора годика от роду…

– Всетаки эксперимент, – сказала мама.

– Ни фига, – упрямо возразил дядя Костя. – Когда в середине двадцать первого века лферры провели здесь один из своих несанкционированных экспериментов по межрасовой конвергенции, они установили над матерью с ребенком такой жесткий мониторинг, что в два счета засветились, что смешно, перед земными спецслужбами и вынуждены были спешно сворачивать всю деятельность, а затем, что не смешно, перед Советом тектонов, а уж те им прописали такую клизму с битым стеклом, что мало не показалось. Отчего, думаете, в конце двадцать первого века как бы по волшебству вдруг исчезли синдром приобретенного иммунодефицита и рак?

– Сплах… слап… спланхноспонгия ЗеликовичаБравермана, – осторожно предположила мама.

– Официальная версия для особо чувствительных натур, – возразил дядя Костя. – А на самом деле – репарации лферров человечеству. Асимметричное возмещение нанесенного ущерба по распоряжению Совета тектонов. Чтобы впредь было неповадно.

– Кто такие лферры?! – взмолился я, но не был услышан.

– А что стало с матерью и ребенком? – спросила мама, и была услышана.

– Все обошлось, – ответил дядя Костя. – На какоето время у них появилась новая бонна, очень заботливая и разносторонне образованная. Ребенок стал нормальным и вполне здоровым. Потом он вырос. Звали его Роберт Локкен.

– Что, тот самый? – спросила мама.

– Тот самый, – кивнул дядя Костя.

– Но у него было много детей.

– У него не было ни одного собственного ребенка. А те пятнадцать, которых ты имеешь в виду, все приемные… Но мы, кажется, отвлеклись. Так что там, Оленька, у твоей матушки было с твоим батюшкой?

– Три или четыре краткие встречи, – ответила тетя Оля. – Всегда в местах грандиозного скопления народа. Пляж Копакабана. Тауматека в РиодеЖанейро. Поволжский мегаполис. В подробности я не посвящена, потому что мама… ну, вы уже в курсе, как у нее насчет подробностей. Вот это платье, что на мне, его подарок. Как он объяснил маме: национальный костюм, символ созревающей красоты.

– Ага, – сказал дядя Костя. – Вот оно что! Тото я гляжу, уродство какое, эти мне эхайнские кутюрье…

– Да ладно, – смутилась тетя Оля. – Сейчас схожу переоденусь. И, между прочим, он Лиловый Эхайн!

– Это тебе Майя Артуровна сказала? – осведомился дядя Костя недоверчиво.

– Точно. А ей – мой отец. Он попросил ее передать мне эти слова в точности, будучи в полной уверенности, что она все равно не поймет, о чем речь. Так оно и вышло.

– И случилось это… – проговорил дядя Костя, чтото про себя соображая.

– В прошлом году. Когда я уже знала, что я эхайнская девушка, но в самых общих чертах.

– Мог бы и сам сообщить, – буркнул дядя Костя. – Никаких формальных препятствий к тому не существует.

– Мы ни разу не оказывались на одной и той же планете Земля в одно и то же время. Так уж сложилось… Я даже знаю, как его зовут.

– Теперь и я тоже, – сказал дядя Костя. – Гатаанн Калимехтар тантэ Гайрон. Я угадал?

– Ты угадал, – проворчала великанша.

– Ну и папуля у тебя, Оленька, надо поздравить. Антон, стало быть, Готтсхалк. Нуну… Так вот, значит, кто работал в нашей миссии во Вхилуге в сто четвертом году!

– Ничем тебя не проймешь, – промолвила тетя Оля разочарованно.

– Даже и не пытайся, – сказал дядя Костя назидательно. – Просто я поименно знаю всех эхайнов, что посещали наш мир за последние десять лет. К счастью, их было не так много.

– Это тебе Забродский помог? – спросила мама напряженно.

– Он самый, Леночка.

– А он не пытался всех этих эхайнов изловить и поместить в какиенибудь свои террариумы… для экспериментов?

– Перед ним и его Департаментом стоят иные задачи, – сказал дядя Костя с неохотой. – Вопервых, в прошлом году Гатаанн Гайрон прибыл к нам открыто и уже поэтому пользовался дипломатическим иммунитетом. А вовторых, он Лиловый Эхайн, а им нужен был Черный.

– Мой сын был им нужен, – сказала мама недобро.

– Успокойся же, Елена, – строго сказал дядя Костя. – Никто не отнимет у тебя этого балбеса. Никто и никогда. Я клянусь. Тебе что, мало моего слова? Оно коечто значит в этой Галактике, уж поверь.

Мама не ответила.

– Более того, – продолжал дядя Костя. – Чтобы окончательно закрыть эту тему, мы сегодня выслушаем еще одну историю… но уж, как видно, после завтрака.

14. Ждем еще одну историю

Как дядю Костю ни пытали, ни ломали, своей тайны он не выдал, а отделывался только ухмылками да междометиями. Мама даже предположила, что вскорости сам Консул тоже сознается в своем эхайнском происхождении, и будет у нас окончательно не дом, а чертте что, какойто эхайнаггский квинквумвират в миниатюре. На что тот возразил, что, мол, до полного квинквумвирата, а потамошнему – «Георапренлукша», – не достает еще двух членов, так что было бы логично, что и сама Елена Прекрасная сей же час обнаружит в себе эхайнские корни, да еще, пожалуй, эта чертова кошка, в которой, если судить по градусу ее вредности и гнусному голосу, непременно должно булькать не меньше литра эхайнской крови, но если серьезно, то ему такие глупости, как эхайнский генезис, ни к чему, он и так уже эхайнский аристократ, дай бог всякому, и без того хлопот да забот по исполнению всяких там графских обязанностей перед подданными и императором Нишортунном выше самой высокой крыши… Тут тетя Оля взмолилась, чтоде у нее от всех этих эхайнов уже голова трещит, и она была бы признательна, чтобы до конца завтрака, а лучше – до конца дня никто не употреблял в ее присутствии слов, производных от корня «эхайн». С этим согласились все, кроме меня, но моего мнения за этим столом никто особенно и не спрашивал. Мы сидели, пили кофе с пирожными и болтали обо всякой ерунде, на веранде негромко звучала музыка – мой любимый Винченцо Галилей, изза стенки как умела услаждала наш слух демоническим мявом посаженная под замок Читралекха, а из подвала ей в контрапункте отвечал меланхолическим басом взятый на цепь Фенрис. Все было хорошо. Дядя Костя как бы невзначай обронил, что в Алегрии полным ходом идут приготовления к ежегодному Морскому карнавалу, и что было бы не худо ему выбраться туда со всем семейством на пару деньков. «Ах, Морской карнавал!» – воскликнула тетя Оля и мечтательно закатила глаза. Я тотчас же заныл. Мама сердито попыхтела с полминуты, а потом сказала, что она прекрасно понимает, к чему все клонят, но она еще не готова к тому, чтобы принимать какието решения. Дядя Костя неопределенно хмыкнул. «Что ты тут хмыкаешь?! – взъелась на него мама. – Приехал и хмыкает! А я снова должна все менять в своей жизни, которую так долго и старательно устраивала подальше от глаз всяких этих хмыкунов… хмыкецов… хмыкарей!..» Было совершенно ясно, что на самом деле она все давно уже для себя решила, а ерепенится скорее для поддержания реноме своенравной и несговорчивой дамы, чтобы никто, спасисохрани, не подумал, что сумел оказать на нее влияние… Тетя Оля, не обращая внимания на их препирательства, заинтересованно расспрашивала меня о местных водоемах, какая в них водится живность, нельзя ли порыбачить или искупаться. «Обожаю ловить рыбу! – восклицала она. – Особенно акул! Но их так мало осталось, что на всякую акулу приходится просить лицензию Департамента охраны природы! Или вот есть еще такая рыба – арапаима, но встречается еще реже… Хорошо, если бы здесь водились неучтенные акулы!» К моему стыду, все мои краеведческие познания были удручающе поверхностны. Я еще мог чтото рассказать о поселковой речке, хотя и не был уверен, что в ней обитала хоть какаято рыба. С другой стороны, отчего бы ей там и не обитать? Поэтому я, охваченный внезапным и вполне безумным наитием, чтото врал о двухсотлетнем соме, который якобы проживал между опорами деревянного моста и раз в году непременно утаскивал зазевавшуюся утку или даже собаку, об элитных голубых раках, каких в незапамятные времена короля Жигмонда завезли и поселили в ледяных ключах монахи католического монастыря, стены которого еще сохранились по ту сторону леса, о диковинной зеленой форели, поймать которую никому еще не удавалось, хотя видели многие, да практически все жители Чендешфалу… «А много ли здесь жителей?» – спросила тетя Оля, и я окончательно потерялся. Как ей объяснить, что вот уже неизвестно сколько времени мы единственные, кто здесь остался? Но меня выручил дядя Костя. Он посмотрел на свой браслет, сделал значительное лицо – ему не требовалось для этого много усилий – и объявил:

– Пожалуй, пора.

– Что пора? – насторожилась мама.

– Встречать нашего гостя.

– Но я никого не жду.

– Я обещал вам еще одну историю. Но я не обещал, что расскажу ее сам.

– Интерееесно! – пропела тетя Оля. – Ну так поспешим! А где намечена встреча?

– Собственно, здесь, – сказал дядя Костя и выжидательно посмотрел на маму. Та молчала. – Мой гость в общих чертах представляет дорогу к дому, но человек он чрезвычайно занятой, а стоянки гравитра я здесь не заметил… и я бы хотел убедиться, что он не заплутает в здешних лесах.

– Что же, он сядет на окраине Чендешфалу? – удивилась мама.

– Нет, на берегу реки, по ту сторону моста. Не того, что деревянный, а того, что каменный. Он сам так пожелал.

– Странная прихоть, – сказала мама. – Ну что ж, пойдемте взглянем, кого ты нам приготовил для сюрприза…

И мы вчетвером отправились встречать гостя.

Впереди шагал дядя Костя, за ним топал я, ощущая на своем локте теплую ладонь тети Оли, слыша ее дыхание, впитывая ее запах. А позади всех, зябко кутаясь в махровую шаль, с самым несчастным видом плелась мама.

И мы сразу увидели гостя.

Его гравитр стоял на песчаной отмели, возле самой воды. Гость с самым озадаченным видом ходил вокруг машины, трогая ее за бока и толкая дверцу, которая всякий раз снова приоткрывалась. С гравитром явно было чтото неладно.

– Ну вот, – объявил дядя Костя, первым ступая на мост. – Прошу любить и жаловать. Директор отдела активного мониторинга Департамента оборонных проектов пан Людвик Забродский собственной персоной. И у него, как всегда, неприятности с земной техникой. Не любит его наша техника, не любит и не понимает. Эй, Людвик! – закричал он. – Что у нас дурного на сей раз?

– Это чертово насекомое… – раздосадованно откликнулся Забродский, несомненно имея в виду гравитр, и посмотрел в нашу сторону.

Не походил он на специалиста по обороне Земли от возможных угроз извне, хоть режьте меня. Маленький, лысоватый, бледный, в мягких помятых штанцах, в невзрачной курточке. Лица на расстоянии было не разобрать.

Но я за сотню шагов, что разделяли нас, почувствовал его взгляд. Как будто меня ткнули острой каленой спицей прямо в лоб.

Он глядел на меня, забыв о строптивом гравитре, забыв обо всем на свете. Больше в нашей компании никто его не интересовал.

Мне отчегото показалось, что мы давно с ним знакомы. Всю мою жизнь. Всегда он был гдето рядом.

И я даже понял, отчего мне так показалось.

Потому что, обернувшись, вдруг обнаружил, что мамы уже нет с нами.

– Где мама?!

– Только что была, – беспечно ответила тетя Оля. – Консул, ты не видел, куда пропала Титания?

Дядя Костя остановился и даже слегка попятился. Как будто его вдруг осенила внезапная и очень неприятная мысль.

– Людвик, сукин сын, – пробормотал он себе под нос. – Да ведь ты не все мне рассказал…

Забродский уже направлялся к нам по мосту, одергивая курточку и оглаживая ладошками лысину.

– Стой! – вдруг закричал дядя Костя. – Стой там! Нет, не стой! Лучше запрись в кабине!

– Консул, что происходит? – спросила тетя Оля, поводя крутым плечом с явным намерением заслонить меня.

– Это же он… – невнятно проговорил дядя Костя. – Иван Петрович… Сидор Иванович… Дьявол, от этих архаровцев всегда одни неприятности!

Его маленькие холодные глазки вдруг потемнели, а тяжелые челюсти намертво сомкнулись так, что лицо стало похоже на каменное изваяние. Он смотрел поверх моей головы, в сторону дома.

А оттуда, безмолвно и страшно, как два демона смерти, неслись Фенрис и Читралекха.

15. Атака пенатов

– Собаку я беру на себя, – быстро сказал дядя Костя. – Ольга, ты сможешь остановить кошку?

– Консул, ты спятил! – воскликнула великанша. – Ты что? Думаешь, они нападут на нас?!

– Не знаю… Не на нас… надеюсь…

Все остальное происходило сумбурно и бестолково, как в дурном сне, когда воздух становится вязким, словно кисель, а звук обрывается и тает в этом вязле, не достигая границ восприятия. Поэтому в памяти сохранились бессвязные отпечатки событий.

Дядя Костя отгреб всех за себя одним движением могучей ручищи и оказался, можно сказать, один на самом острие атаки пенатов.

Первым на мост влетел Фенрис, в такт прыжкам взмахивая слюнявыми брылами, ощерив чудовищные клыки, казалось – ставшие вдвое больше и острее обычного. Я как завороженный следил за тем, как он надвигается на нас – огромный черный зверь, жуткий, незнакомый… мышцы переливаются под лоснящейся шкурой, как шары…

– Сидеть! – бешено гаркнул на него дядя Костя, выставив ладонь. – Сидеть, скотина, я кому сказал?!

И Фенрис… трудно поверить, его послушал!

Он затормозил передними лапами так, что едва не накрылся собственным задом, и застыл в нескольких шагах от нас, припав к влажным камням. В самых недрах его необъятного чрева родилось и прорвалось на свободу глухое зловещее рычание, чем все и ограничилось. Конечно, он был собакой, очень большой и страховидной, но всего лишь собакой, и всегда понимал, кто в стае вожак.

Иное дело Читралекха.

Ее никто не мог остановить.

Разве только я…

Пришла моя очередь отпихнуть тетю Олю и попытаться отодвинуть Консула. Наверное, легче было потеснить вековой дуб.

– Читра! – завопил я, пытаясь перехватить этот убийственный снаряд на лету. – Киса, киса, это же я!..

Она отмахнулась от меня, будто от мухи.

Это было как ожог – внезапно и очень больно, а потом уже не так больно, как противно. Я не сразу и понял, что моя правая рука распорота от кисти до локтя. Тетя Оля с какимто звериным стоном попыталась прижать меня к себе, а ее платье вмиг усеялось темными брызгами. «Моя кровь, – подумал я безучастно. – Я ранен. Смертельно. Сейчас возьму и упаду. И делайте что хотите. Все равно никому не остановить эту лютую тварь».

В это время Консул оставил деморализованного Фенриса и попытался перехватить Читралекху. С тем же успехом можно было поймать солнечный зайчик… Огромная баскервильская кошка взбежала по нему, словно по стволу дерева, не позволив даже коснуться своей шубы, походя вспахала рукав куртки, разлиновала лицо, а затем спрыгнула с плеча, долго и красиво зависнув в воздухе… Консул взвыл и слепо шарахнулся, прижав к лицу ладони – между пальцев сочились алые струйки.

– В воду! – невнятно крикнул он. – В воду, Людвик!..

И тот с шумом ссыпался с моста в речку.

Ну и напрасно. Читралекха воды не боялась. Не любила – да, но не боялась. Она вообще не боялась ничего на свете, если видела цель.

Цель эта сейчас стояла по пояс в ледяном потоке под мостом, раскорячась, вскинув над головой сомкнутые руки. А Читралекха уже сидела на перилах, подобравши под себя лапы и балансируя распушенным хвостом – примеривалась, как бы точнее упасть сверху на голову жертвы. «Убить! Убить чужого!» – кричало ее тело.

Что там у Забродского поблескивает металлом в руках?..

– Нет! – заорал я.

Снова оттолкнул тетю Олю с неожиданной силой – она с размаху села. Я и сам едва не упал рядом с ней – ноги меня не держали.

– Людвик, не смей, курва мать! – проревел дядя Костя.

Тот чтото выкрикнул задушенным голосом, наводя на кошку свое оружие.

Это ее тоже не остановит.

Я схватил Читралекху за бока – она зарычала горловым рыком и попыталась вывернуться. Еще один хороший удар наотмашь лапой с изостренными когтями – и я труп…

Она не ударила.

Узнала меня. Меня, свою самую любимую вещь в этом мире. Этой вещи ничто не угрожало, никто на нее не посягал. Я прижал Читралекху к себе, притиснул к щеке ее круглую шерстяную башку… Она позволила мне эту вольность. Я ощутил жесткое касание ее усов и взволнованное пыхтение в своем ухе. Ее ставшее невероятно тяжелым и твердым тело содрогалось от возбуждения. Потом она лизнула меня в лицо, словно здоровалась. И в самом деле, мы не виделись с самого утра.

Я попятился, унося ее подальше от перил.

Потом я упал…

Меня успели подхватить. Это была мама. До смерти перепуганная, зареванная, трясущаяся. Она повторяла одно и то же: «Господи, что же ты натворил, что ты натворил…»

Ничего такого я не натворил. Ну разве что спас этому… Ивану Петровичу СидоровуЗабродскому… его несчастную жизнь.

А вот что натворила она!

Вокруг меня происходило какоето движение, откудато издали, изза плотной пелены доносились приглушенные голоса. Сил у меня не оставалось вовсе, и я просто закрыл глаза.

Потом отобрали Читралекху – она уже успокоилась и размеренно рокотала у меня на груди. Наверное, это была мама, потому что никому другому эта бестия не покорилась бы. Меня подняли на руки – право слово, как младенца! – и понесли.

16. СидоровПетровДжонс, он же Забродский

Я сидел на веранде, держал в здоровой руке стакан сока, а больную, обработанную, с аккуратно заклеенной цапиной, прижимал к груди. Мне было больно и стыдно. Цапина зудела и ныла, голова немного кружилась. В общем, ничего страшного, отчего следовало бы лишаться чувств и позволять Консулу тащить себя, как младенца, на руках… На коленях у меня сидела умиротворенная Читралекха, жмурилась, урчала и нехотя вылизывала заднюю лапу. Ее безмятежность была обманчива: я чувствовал, как напрягалось ее тело всякий раз, когда ктото из чужих оказывался в пределах досягаемости когтей. К счастью, чужие это понимали и благоразумно держались на расстоянии. «Убить бы всех этих грызунов…» – мечтала гадкая кошара всем своим существом.

Фенрис маялся на цепи в подвале и тоже, судя по скулежу, не находил себе места от стыда. Для его собачьего самолюбия, наверное, невыносима была мысль о том, что он, большой и сильный пес, дал слабину и позволил себя остановить, а растленная глупая кошка, ничего не понимающая в охранном деле, выполнила свой долг до конца – загнала чужака в реку, пускай не убила, так хотя бы унизила!..

Случившееся выглядело бы комическим курьезом: надо же!.. взрослые люди испугались собаки и пострадали от кошки!.. но все знали, что никто не играл ни в какую игру, и два выпущенных на волю демона всерьез готовы были убивать. И тот, кто их выпустил, знал это и согласен был принять на себя грех.

Гости слонялись по веранде, словно потерянные, поглядывая на меня сочувственно и виновато. Мамы с ними не было: она заперлась в доме и никого не пускала.

– Что у тебя там было? – спросил дядя Костя у Забродского.

Его правая щека, расписанная следами кошачьих когтей, лоснилась от заживляющей эмульсии. Легко отделался: сочти Читралекха его своей добычей, мог бы остаться без глаз.

– Ничего особенного, – ответил Забродский. – «Вопилкатормозилка». Всегда ношу с собой, по привычке. Полезная игрушка. А ты что подумал?

– Да я уж и не знаю, что и думать.

– Не веришь?

– Не верю.

– Показать?

– Покажи.

Забродский достал из кармана куртки блестящую металлическую коробочку и отдал дяде Косте. Тот повертел ее в руках, зачемто потряс возле уха и со вздохом вернул.

– Однажды, это было в Нгоронгоро, на меня напала львица… – с некоторым оживлением стал объяснять Забродский, но дядя Костя выразительно промолвил:

– Понятно, – и тот сразу замолк.

– Почему ты не сказал мне, что это ты на Тайкуне налетел со своими ребятами на Климову? – спросил Консул.

– Видишь ли, Константин, я не думал, что это произведет на госпожу Климову такое тягостное впечатление…