Текст книги "Северин Морозов. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 49 страниц)

«Метафизика, – сказал бы учитель Кальдерон. – Причем метафизика не лучшего сорта, с эдаким языческим душком. Все гораздо проще, Севито, скажу тебе это как мужчина мужчине. Никто не управляет нашими поступками свыше, кроме нас самих. Никто не предопределяет наши жизни заранее, да еще с математической строгостью. Я не верю в мойр с их нитями, и менее всего – в Лахесис, не верю в фатум, и тебе не следует верить. Я еще мог бы поверить в карму, не будь я добропорядочным католиком… Ты и только ты несешь всю полноту ответственности за свои поступки, и твои поступки – единственное, что определяет твою судьбу и, в конечном счете, будет предъявлено в качестве оправдания перед лицом Господа. Но поскольку ты атеист, твой удел еще горше – тебе не дана счастливая возможность исповедаться и получить отпущение грехов, все свои удачи и неудачи ты понесешь по жизни на своем горбу, и только люди, тебя окружающие, будут судить тебя или оправдывать, а судьи это пристрастные и не всегда праведные, увы…»

Как насчет Чучо? А никак – человек он, отдадим должное, серьезный, но моими душевными терзаниями вряд ли проникнется. Ну, брякнет чтонибудь вроде: «Ты чего, Севито, брат? Бананов объелся? Тебе же еще семнадцати нет, а рассуждаешь, будто завтра умирать намылился. Ты вот о предназначении рассуждаешь, а по истории тему не раскрыл, и реферат не приготовил. Так что ты вначале разберись с рефератом, потом закончи колледж, да не абы как, а чтобы учителям не краснеть, когда они с тобой на экзамене захотят побеседовать. И вообще, предназначение твое на ближайший семестр я вижу в одном – как бы „Панголинам“ вколотить побольше да от „Ламантинов“ огрести поменьше…»

Оставались, правда, еще Мурена с Барракудой. Уж от них сочувствия можно было получить сколько влезет! Они будут слушать тебя разинув рот и распахнув глазищи. В нужных местах они будут поддакивать и плескать руками. Они будут восклицать: «Да ты что!.. Здорово!.. Да они тебя не ценят!..» – или чтото в этом роде. Посмеются с тобой и всплакнут вместо тебя. А в финале со словами «Ах, какой ты замечательный!..», пихаясь локтями, полезут целоваться.

Антония… интересно, могла ли она меня выслушать хотя бы со слабой тенью внимания и все про меня объяснить мне же? Еще недавно я готов был делить с ней все, что было на душе. Но прошло не так много времени, и вот я уже испытывал тяжелые сомнения. Вспоминая наши бесконечные беседы, я все чаще склонялся к мысли, что она способна была глубоко вникать только в то, что касается ее самой. Все мои невзгоды просто разбились бы о неприступную крепостную стену ее иронии.

Но был еще один человек. Както он сказал мне: «В этом мире у тебя нет никого ближе по крови, чем я».

Тетя Оля Лескина. Дочь нобелевского лауреата и эхайнского шпиона.

16. Шантаж во всех видах

Со дня нашей встречи в Картахене прошло немало времени. Навигатор Лескина могла бы уже быть за сотни парсеков отсюда. Но мне повезло. Она все еще была на Земле. Что ее здесь задержало до моего звонка, одному богу было известно.

– Тетя Оляяа… – промурлыкал я.

– Что, милый? – мяукнула она в ответ.

– Ты что сейчас делаешь?

– Чай пью. С плюшками.

– Со вкусными?

– С отвратительными!

– А можно спросить?

– Конечно, мой сладкий.

И я задал заранее заготовленный вопрос.

Тетушка, к ее чести, не упала с кресла (а она действительно сидела в плетеном кресле на просторной веранде, за спиной ее расстилался бескрайний городской пейзаж с тающими в облаках башнями, вдали разноцветные гравитры порхали и резвились на солнышке, неплохо заменяя собою птиц, а еще добрую четверть экрана заслоняли ее загорелые голые коленки). Она даже не выронила плюшку. Лишь с чрезмерной аккуратностью отставила чашку и приблизила лицо к видеалу, словно рассчитывая таким образом прочесть в моих глазах сокровенные мысли.

– Зачем это тебе, малыш? – спросила тетя Оля.

– Нну…

– Не смей мычать, когда разговариваешь со мной.

– После той встречи в Картахене… ну, вы помните…

– Еще раз скажешь «ну», и я выключу видеал.

– Мне стало интересно. Я больше хочу знать об эхайнах. Хочу знать язык. Хочу…

– Что это с тобой? – недоверчиво прищурилась она.

– Допустим, это голос крови, – брякнул я.

Тетя Оля расхохоталась.

– Кто это тебя подучил? – отсмеявшись, поинтересовалась она.

– Никто, я сам.

– Верно, стряслось чтото экстраординарное, что в тебе вдруг пробудился… нет, не голос крови, эту мистику мы даже в расчет принимать не станем… нездоровый интерес к темам, о которых ты еще несколько дней назад… в той же Картахене… и не вспоминал?

– Ну, стряслось.

– И ты, разумеется, ничего не расскажешь любимой мамочке, зато все, как на духу, расскажешь любимой тетушке.

– С какой стати?

– А с такой, что иначе фиг дождешься от меня помощи. А если чего и дождешься, так это кляузы упоминавшейся уже мамочке, которая нынче же вечером обрушится на ваш островок, как дракон на средневековый замок, и не скажу, что сотрет его с лица земли, но урон причинит изрядный.

– Что такое «кляуза»?

– Будешь секретничать от меня – узнаешь, и не обрадуешься.

– Вообщето это шантаж, – сказал я.

– Что такое «шантаж»? – прикинулась тетя Оля.

– Ладно, проехали, – проворчал я и выключил видеал.

Расчет себя оправдал. Через минуту последовал вызов, да такой настойчивый, словно всем чертям вдруг стало тошно.

– Никогда так не делай! – рявкнула тетушка. – Ишь, взял моду… Мне что, прилететь и вздуть тебя?!

Я молчал, демонстрируя полное нежелание идти на компромиссы.

– В конце концов, я могу все выведать у Консула, – обещала тетя Оля.

– Нуну, – ухмыльнулся я.

Моя прекрасная великанша выглядела растерянной.

– Ты негодяй, Северин Морозов, – объявила она и сразу сделалась похожа на маму, когда та не знает, как со мной поступить. – Ты беззастенчиво используешь мое непонимание детской психики. Хотя какое уж ты дитё – вполне сложившийся и поднаторелый интриган…

– Ага, – сказал я с удовольствием.

– Но я ничем не могу помочь тебе. Я ничего не знаю об эхайнах. Ты не поверишь, но основную часть своих познаний я почерпнула на том дурацком диспуте. Пойми, Север: мне это неинтересно! В Галактике есть куда более увлекательные места, чем этот несносный Эхайнор.

Я терпеливо ждал, пока она сама сообразит. Ждать пришлось недолго.

– Впрочем… – сказала она без большой охоты. – С недавней поры я обзавелась коекакими связями в интересующих тебя кругах. Ты меня понимаешь?

– Еще как, – ответил я.

17. Лечу в Ирландию

Мы договорились встретиться через три дня. Я сгоряча предложил было устроить все на Исла Инфантиль дель Эсте, но тетушка резонно заметила, что это не лучшая из моих идей. Она вообще относилась к моей затее критически. Да я и сам уже был не рад собственному рвению. Лишь нежелание прослыть законченным оболтусом удерживало меня от немедленной ретирады. И в самой глубине души я надеялся услышать от нее: мол, извини, малыш, ничего не выйдет, дело оказалось куда более сложным, нежели представлялось вначале, так что… ну, ты сам все понимаешь. И я, посетовав для видимости какоето время, со спокойной душой обо всем вскорости забыл бы. И вернулся бы к обычной жизни. К жизни болотной тины и пустынного саксаула. Но теперь это вряд ли было возможно. Учитывая тетушкину энергию и, до определенной степени, мое не угасшее вконец нежелание снова становиться саксаулом…

К счастью, мне не оставалось времени на понемногу входящее в привычку самокопание. За эти три дня предстояло: поговорить с учителем Кальдероном о жизни; сдать реферат по морским млекопитающим (этот раздолбай Гитано, как назло, умотал кудато по своим цыганским делам – никогда его нет на месте, как только он становится действительно нужен! – и некого было порасспросить о повадках, обычаях и причудах средиземноморских афалин); сочинить литературное произведение в любом жанре и стиле, но на заданную тему (я выбрал тему «Скандинавская мифологема судьбы» в жанре саги, и один бог знает, зачем я это сделал, так что всю ночь в моем взбудораженном сознании норна Урд, подозрительно напоминающая собой Барракуду, лупила норну Верданди, внешне неотличимую от Мурены, дубиной, вырезанной из корня Иггдрасилля и разукрашенной рунами, а норна Скулль стояла в сторонке и пакостливо хихикала); поговорить с учителем Кальдероном о жизни; построить работающую модель солнечной системы до распада Фаэтона и ингрессии Мормолики, сыграть на чужом поле («Архелоны» против «Альбакоров» – и как только болельщики нас не путали?!) и по возможности не продуть (мы и не продули); нарисовать с натуры человеческую фигуру, да так, чтобы все сразу поняли, что это человек, а не баобаб (в модели изо всех сил набивалась Мурена, но я пригласил Неле Йонкере – та, по крайней мере, не строила мне глазки и не лезла с глупостями, а честно и смирно позировала в прикольном арлекиновом трико, попутно пересказывая своими словами историю исландского законника Ньяля и его беспутной родни, что было очень кстати и в тему); и, наконец, поговорить с учителем Кальдероном о жизни. Поскольку я не знал точно, сколько учебного времени пропущу в своих грядущих странствиях, то постарался минимизировать ущерб и утоптать недельный объем в три дня. Надо ли упоминать, что по истечении отведенного срока я походил на выжатый грейпфрут, а не на эхайна, готового к восприятию истории предков?!

Утром четвертого дня – это была суббота, – я погрузился в гравитр, с тем чтобы добраться до Валенсии. Поскольку утро было ранее, а ночь накануне – бурная, вся Алегрия дрыхла без задних ног. Единственным, кто вызвался меня проводить, был Чучо. Он даже попытался сгоряча залезть в гравитр, чтобы сопровождать меня на материк, но вовремя одумался. Не хватало еще мне возиться со спящим дружком посреди огромного города… Поэтому я летел один.

В другое время я бы непременно улучил часок и с удовольствием побродил по Валенсии. Мне нравился этот город, он не был шумным и устрашающе современным мегаполисом, как Барселона, или же ленивым курортомпереростком, вроде Аликанте; все в нем казалось соразмерным, уютным, а старинные здания, вроде знаменитого Катедраля, спокойно и бесконфликтно уживались с редкими вкраплениями модернистских строений последних лет, среди которых, конечно, выделялась Кампана – здание Института мировой культуры, известное своими беспрестанными поразительными экспозициями. В мой прошлый визит, в океанариум со всей оравой, здесь демонстрировалась «Атлантида – легенда и реальность». Нынче же со всех информационных табло любопытствующим предлагалось отведать «Ошеломляющей кулинарной феерии испаноязычного этноса». Кстати, и сам океанариум никуда не делся, и уж я не упустил бы пройтись по его этажам и закоулкам. Кто знает – быть может, это помогло бы мне окончательно избавиться от мыслей об Антонии, что следовали за мной неясными тенями, неохотно рассеиваясь при свете дня и вновь сгущаясь в моем изголовье с приходом сумерек…

Но сейчас мне нужно было спешить в аэропорт ВаленсияОриенте.

Я выписал петлю над колокольней СантаКаталина – последние пятьдесят лет там велись нескончаемые реставрационные работы, а с курантами, по слухам, и вовсе творилось неладное: каждую полночь малая стрелка словно по колдовству оказывалась на цифре «один», показывая тринадцатый час ночи… Миновал старинную биржу Ла Лонха на Рыночной площади. Сделал круг над дворцом маркиза де Дос Агуас – ну не мог я не сделать лишний круг, потому что любил глядеть на этот дворец с птичьего полета, пожалуй, даже сильнее, чем бывать в нем. Последний набор высоты – и спустя пять минут гравитр опустился на стоянке возле аэропорта ВаленсияОриенте. Отсюда во все концы света уходили большие пассажирские суда – неспешные «огры», основательные «конраны» и стремительные «симурги».

Меня ждала трансевропейская «конрана», меня ждали новые знакомства и, хотелось верить, новые откровения.

Скорость воздушного судна этого класса – чтото около тысячи километров в час. Это немного по земным меркам. Те же «симурги» способны носиться в дватри раза быстрее, хотя вряд ли кому может понадобиться перемещаться по белу свету в таком темпе, кроме случаев какойто совершенно острой, фантастической нужды. Однако же такие любители есть. Но «симурги» применяются на длинных трансглобальных линиях, чтобы не тратить зря время на взлет и посадку. «Конрана» же специально предназначена для множественных промежуточных финишей. Можно сказать, что она движется прыжками.

Живет в Экваториальной Гвинее такая офигенных размеров лягушкаголиаф, почти полметра длиной и почти четыре килограмма весом. Прыгает себе и резвится в ледяных струях порожистых рек. И, ко всеобщему неудовольствию, неуклонно вымирает. «Конрана» – ее латинское название. Быть может, ктото из конструкторов летающих кораблей был родом из тех мест. Или принял близко к сердцу драму лягушиного племени. А может быть, ломалломал голову, как бы поименовать новое транспортное средство, а потом открыл словарь прыгающих видов и ткнул пальцем наугад.

В самом деле, «конрана» даже со стороны напоминала собой громадную лягву, присевшую перед прыжком на мускулистые лапы, которые лапами, однако, также не являлись, а были мощными атмосферными гравигенераторами. Вначале мы должны были покрыть шестьсот километров до Бордо, затем ожидались Брест и Лимерик. В Лимерике я выходил, а «конрана» должна была ускакать в Эдинбург и дальше по своим делам. Такой вот предполагался маршрут.

Я пересек поросшее короткой жесткой травкой поле, вошел в прозрачный стакан лифта и поднялся на верхнюю палубу. Гдето играла музыка, в атмосфере витали аппетитные ароматы из ресторана, а над головой, слегка притушенное прозрачной крышей, светило утреннее солнышко. Я нашел свободное кресло под сплетенными лианами, в которых копошились какието ручные и довольно наглые птицы. Устроился поудобнее, задумался…

В общем, большую часть пути я проспал. А когда открыл глаза, транспорт уже миновал хобот Корнуолла и бесшумно несся над серыми водами Кельтского моря.

Пока я зевал, потягивался и массировал лицо, «конрана» пробила тяжелые тучи и снизилась над Ирландией, которая сверху выглядела довольно мрачно. Металлической лужицей блеснула река Шэннон. Воздушный корабль неощутимо сбросил скорость и нырнул навстречу белым башням Лимерика.

После испанской жары здесь было довольно прохладно. В воздухе плясала мелкая морось. Я поднял воротник и ступил на влажные плиты аэропорта.

18. Тетя Оля в зеленом

Встречающих на посадочном поле было немного, от силы десятка полтора. Все в дождевиках, с надвинутыми капюшонами, некоторые даже с зонтиками. Тетя Оля, в просторном ядовитозеленом комбинезоне и со вспушенными платиновыми волосами, в этом блеклом окружении выглядела гигантским экзотическим одуванчиком.

– Приветик, – сказала она.

– Приветик, – ответил я.

– А поцеловать? – мурлыкнула тетя Оля.

Теперь мы были одного роста. Мне больше не нужно было привставать на цыпочки, чтобы дотянуться губами до ее щеки. На нас оглядывались, принимая за брата и сестру.

– Экий ты стал здоровущий, – сказала тетя Оля. – Скоро Консула с его бицепсами переплюнешь. Давай сюда сумку.

– Ни за что, – сказал я.

– У тебя там алмазные брульянты? – захихикала она и взяла меня под руку. – Пойдем, нас уже, наверное, заждались.

Голову мою немного кружило – не то от смены климатических поясов, не от близости ее плеча… Нас обогнал расписанный плетенкой из кельтских узоров роллобус.

– Почему мы не поехали со всеми?

– Это же туристы. Сейчас они направляются в ресторан «Мудрый лосось» на обед, а оттуда прямиком в НьюГрейндж.

– А там что?

– Древнейшие в Ирландии коридорные гробницы.

– Я бы тоже не отказался посмотреть.

– Ну, возможно, чуть позже.

Тети Олин гравитр стоял на общей стоянке. Почемуто я сразу понял, что это ее гравитр. Остальные машины в сравнении с ним выглядели игрушками. К тому же, он был одного с ее комбинезоном кислотного цвета.

– Зеленый, – констатировал я.

Тетя Оля покосилась на меня и объявила:

– Сейчас мы летим в город, в одну уютную кафешку под названием «Зеленая утка»…

– Зеленая! – фыркнул я.

– Не смей надо мной потешаться! – притворно возмутилась она. – Просто у меня сейчас зеленый период. Мне нравится все зеленое. Пройдет какоето время, и я плавно вступлю в какойнибудь другой период, например – в розовый. Как ты полагаешь, розовый будет мне к лицу? Только не вздумай врать, ты еще не умеешь.

– Вам любой цвет будет к лицу, – сказал я и снова прыснул.

Потому что она, со своим космическим загаром, в своем огородном прикиде, выглядела скорее мультяшным персонажем, нежели живым человеком.

– Негодяй, – сказала тетя Оля незлобиво.

Мы сели в гравитр – внутри него вполне могла расположиться половина команды «Архелонов», но стоило тетушке занять водительское кресло, и в кабине стало не повернуться. Я устроился позади нее с максимально возможным комфортом. Автопилот, разумеется, был отключен. Тетя Оля опустила руки на пульт, и гравитр почти вертикально взмыл в небо. «Знакомые штучки, – подумал я. – Все драйверы одинаковы…»

– Лимерик, чтоб ты знал, – сказала тетя Оля через плечо, – очень древний и уважаемый город. Ему больше тысячи лет.

– За что его еще уважают? – спросил я вежливо.

– За кружева, – ответила она. – Лимерик всегда был славен своими кружевами. За древнюю архитектуру. И, пожалуй, за прикольные пятистишия.

– Я чтото слышал. Кажется, они называются «танка». И, кажется, их обожает Консул.

– Не ляпни такое в его присутствии, – строго наказала тетя Оля. – То, о чем я говорила, называется «лимерики». А Консул балдеет от японской поэзии. И чем она древнее, тем сильнее его балдеж.

– Ага, – проговорил я не очень уверенно.

Тетушка прищурилась, напряглась и вдруг выдала:

Повстречалась я с Черным Эхайном,

Пареньком чрезвычайно нахальным.

«Я в поэзии спец!» –

Говорил мне наглец

И подмигивал глазом охальным!

– Блеск, – сказал я. – Это и есть лимерик?

– Именно, – подтвердила тетя Оля. – Пускай и не в самой канонической форме, но все же близко к образцам жанра.

– А зачем мы здесь? – спросил я наивно. – Вы живете в этой дыре?

– Дыра! – возмутилась она. – Лимерик – прекрасный город, с очаровательными старинными зданиями, с офигенными музеями. Здесь всегда море туристов…

– И всегда идет дождь, – ввернул я.

– Ну, допустим, не всегда. Хотя… мог бы идти и пореже. Так вот, мой милый: я не живу в Лимерике. К твоему сведению, постоянно я живу либо в Кондорфе, либо в Тонгерене, в зависимости от настроения.

– Что же мы делаем в этой… – Тетя Оля, не оборачиваясь, одними плечами выразила выжидательную угрозу, и я закончил: –… исторической местности?

– Здесь живет мой отец, – сказала она с непонятной интонацией. – Всякий раз, когда он появляется на Земле, то выбирает для жительства именно Лимерик. Отчегото меня это не удивляет.

Меня, напротив, это удивляло, и сильно, но уточнений я не потребовал.

Между тем, мы добрались до места. Гравитр опустился на стоянку, затиснутую между влажными кирпичными стенами старинных домов, Дождь, впрочем, прекратился. Мы выбрались из кабины, тетя Оля откинула капюшон, и ее сходство с одуванчиком многократно возросло.

– Уой! – воскликнула она чуточку более экзальтированно, чем требовалось. Должно быть, ее волнение лишь немного уступало моему. – Нас уже ждут.

– Где? – удивился я.

– Да вот же! – сказала она. – Как ты не видишь?

И я увидел.

19. Все эхайны Земли сразу

Думаю, со стороны мы выглядели очень необычно. Долговязый подросток, огромная женщина и пожилой гигант. Семейка фольклорных великанов, вздумавшая перекусить в ирландском кафе. И при этом сыграть в молчанку с гляделками. Я сидел как на еже, мысленно кляня себя за дурацкую блажь, перетащившую меня из тепла и солнца Алегрии в знобкую сырость Лимерика, и не знал, на чем задержать глаз. Тетя Оля мрачно сопела и переводила взгляд с меня на отца. И только Гатаанн Калимехтар тантэ Гайрон, Лиловый Эхайн, дипломатический представитель Лиловой Руки Эхайнора в метрополии Федерации, сидел неподвижно, словно камень, и сверлил меня гляделками.

– У меня такое ощущение, – наконец прорвала завесу молчания тетя Оля, – что я здесь лишняя. Пожалуй, я пойду, а вы уж…

– Останься, – лязгнул Гайрон.

И не разобрать было, просьба то или приказ.

– Но вы же не разговариваете, – сказала тетя Оля раздосадованно.

– Да, верно, – согласился эхайн. – Но мне нужно было убедиться.

«Ну, убедился?» – подумал я злобно, и сразу успокоился. Я даже стал разглядывать его с той же бесцеремонностью, что и он меня. В конце концов, это был второй настоящий эхайн, виденный мною в жизни. Тетя Оля, как полукровка, была не в счет. Ну, а первого эхайна я каждый день имел несказанное удовольствие лицезреть в зеркале.

Широченные покатые плечи, трудно скрываемые даже особенно просторным белым свитером. Точно такая же наклонность к мешковатым одеждам наблюдалась и у Консула – словно оба они, machos весьма мощного телосложения, несколько стыдились своих статей… Свитер украшен нехитрым узором из зеленых дубовых листьев в кельтском, надо думать, стиле. На столе весомо, как два булыжника, лежат тяжелые загорелые кулаки. Ну, и лицо…

Ничего особенного в его лице не было. Простое, даже простоватое. Лицо профессионального разведчика, для которого важно раствориться в толпе чужаков – если я чтото понимал в технике конспирации. (Дяде Косте, по его рассказам, довелось столкнуться с методом «от обратного»: инопланетный разведчик имел внешность супермена, вел себя соответственно, и не только не скрывал интереса к цели своей миссии, а вообще руководил всей деятельностью Федерации на этом направлении, так что никому и в голову не приходило, кто он такой на самом деле!) Не загорелое, как у всех в Испании, не бледноваторумяное, как у всех в этом кафе (за исключением, разумеется, нас троих), а, что называется, обветренное. Глубокие морщины и мешки под глазами. Короткие рыжеватые волосы. Редкие белесые брови. Небольшие, позвериному прижатые к черепу уши. Широкие скулы, крупный нос… Я невольно покосился на тетю Олю. Отец и дочь – безусловно, они были похожи. Во многом, почти во всем. Кроме глаз. У тети Оли они были синие, всегда сияющие весельем – даже сейчас в них метался озорной огонек, словно моя милая великанша воспринимала происходящее как азартную игру с крупными ставками, но не более того. У Гайрона же они были желтые, как у большого старого кота, взгляд их сообщал всему лицу некий зловещий контрапункт и был мне откровенно неприятен.

А так… что ж, лет тридцатьсорок назад Гайрон и вправду, должно быть, был недурен собой. Но сейчас это был просто очень большой и очень немолодой человек. Насколько мне было известно, эхайны старели быстрее людей.

И насколько я подозревал, это неприятное обстоятельство в полной мере относилось и ко мне.

То есть, если медики не придумают чегонибудь толкового, к восьмидесяти годам я буду выглядеть не так бодро, как мой дед Егор или тот же дядя Эрнст, а вот как этот эхайн, что сидел напротив. А что они над этим думают, я знал совершенно точно от того же дяди Кости.

– Что у тебя есть? – вдруг спросил Гайрон.

Меня как в локоть толкнуло. Я сунул руку в карман куртки и вытащил на свет овальный медальон – то единственное, что осталось мне от прежней жизни, которой я не помнил. Гайрон молча и чрезвычайно внимательно разглядывал его, не прикасаясь, будто к ядовитому насекомому. Но затем глубоко вздохнул, не дрогнув ни единым мускулом лица, взял его двумя пальцами и поднес поближе к глазам.

– Тиллантарн, – произнес он вслух мое родовое имя. – Ты догадываешься, что это означает?

– Ни о чем я не догадываюсь, – буркнул я.

– Быть может, и хорошо, что не догадываешься, – загадочно сказал он, разжал пальцы, и медальон вернулся в мою раскрытую ладонь. – Это следует носить на шее, – прибавил он.

Мы снова надолго замолчали.

– Ну, в общем… – снова не выдержала тетя Оля.

Но Гайрон в ту же секунду задал новый вопрос:

– Так ты хочешь знать эхойлан? Или тебя интересует эхрэ?

– Почему «эхойлан»? – спросил я. – И что такое «эхрэ»?

– Эхрэ – язык Черных Эхайнов, – пояснил Гайрон. – А на эхойлане разговаривают почти все эхайны этого мира. – Едва заметно усмехнувшись, он прибавил: – Кроме тебя и Аллгайр.

– Кто такой Аллгайр? – спросил я.

– Это я, – откликнулась тетя Оля. – Мое эхайнское имя – Аллгайр Тлилир тантэ Гайрон. Так я записана в родовых книгах. Я сама это узнала пару дней тому назад.

– Поздравляю, – сказал я.

– Сева у нас чрезвычайно любопытный мальчик, – промолвила тетя ОляАллгайр. Я насмешливо фыркнул. – Поэтому ничего нет удивительного, что он хочет поближе познакомиться со своими этническими корнями…

Нетрудно было заметить, что она избегает обращаться к отцу напрямую. И у меня язык не поворачивался ее в том упрекнуть. Я и сам не так давно оказался в ситуации, когда на мою голову из ниоткуда вдруг свалилась целая куча родственников.

Впрочем, и в поведении Гайрона не просматривалось излишней нежности.

– Кто такой Сева? – не церемонясь, оборвал он тетю Олю на полуслове.

Повидимому, он попытался пошутить, передразнить меня. Но никто не сумел оценить этой внезапной вспышки эхайнского юмора.

– Последние четырнадцать лет меня зовут Северин Морозов, – ответил я мрачно. – А еще среди людей в ходу ласкательноуменьшительные имена. Вас как называли в детстве?

– Меня всегда звали Гатаанн Калимехтар тантэ Гайрон, – отрубил эхайн.

– И ваша мама величала вас по полной программе? – ухмыльнулся я.

– Мне не было нужды менять свое имя…

– Даже тогда, во Вхилугском Компендиуме?

Тетя Оля побледнела.

– Прикуси язык, мальчик, – сказала она порусски. – Это мой отец. И это эхайн.

– Он ничего не сделает мне на моей планете, – ответил я. – И я эхайн не меньше, чем он.

– Ты прав лишь в одном, – сказал Гайрон порусски. – Я действительно не могу причинить тебе вреда. Но планета здесь ни при чем.

Теперь тетя Оля покраснела.

– Где ты успел выучить русский язык, папуля? – спросила она, мигом позабыв про свои комплексы. – Я думала, ты говоришь только на интерлинге.

– Во Вхилугском Компендиуме, – ответил он. – Моим первым учителем была твоя мама, Аллгайр. И я умею пользоваться ласкательными именами… Оленька.

– Никак я не привыкну к твоим играм, – сказала тетя Оля.

– Впереди у нас целая вечность, – проговорил эхайн. – Еще успеешь.

Затем он бережно, словно боясь раздавить, накрыл своей лопатообразной ладонью ее пальцы.

«Забавно», – подумал я.

– Я все еще жду ответа, Тиллантарн, – сказал Гайрон. – Итак, ты хочешь знать эхойлан, чтобы…

– Нет, – возразил я. – То есть, конечно, хочу… но это не главное, чего я хочу.

– Так что же главное?

Я зажмурился на один краткий миг. А после открыл глаза и произнес:

–  Айсллау г'цонкр иурра гъете Эхайн ра.

– Не «гьете», а «гъята», – машинально поправил Гайрон. – Ты знаешь эхойлан, но ты знаешь его недостаточно.

Лицо его даже не дрогнуло.

–  Айгриагг трэарш гъята – гъята! – ян'хатаа хала, – холодея от собственной наглости, продолжал я.

Вначале он вскинул одну бровь. Затем другую. Затем побагровел, сверля меня тигриными гляделками. «Сейчас набросится, – подумал я. – И порвет, как кошка тряпку. Только не отвести глаза. Говорят, такое помогает… против некоторых хищников…» Это было непросто. Я впервые понял значение метафоры «тяжелый взгляд». Так вот: взгляд этого эхайна весил не меньше полутонны.

– О чем это вы тут секретничаете? – возмутилась тетя Оля.

Мы молчали, целиком поглощенные этим странным поединком.

Внутри меня чтото происходило. Чтото, ранее мне совершенно не присущее. Как будто вдруг распахнулась дверь, о которой никто не подозревал, или не замечал, полагая, что за ней нет и не может быть ничего интересного, а оттуда ко всеобщему изумлению вдруг вылез, жмурясь от яркого света, потягиваясь и зевая, большой и никому не известный зверь. И теперь, с его появлением, все будет иначе. И я уже знал, что ни за что не отведу взгляд первым. Зверь не позволит.

–  Гъя хинно, – сказал эхайн, привычно пропуская ее слова мимо ушей.

«Я думаю».

– Вот только не надо этого! – забеспокоилась тетя Оля. – Не заставляйте меня жалеть о том, что я позволила вам встретиться…

– Да, – сказал Гайрон, первым опуская глаза. – Да. Прошу простить мою дерзость, янрирр Тиллантарн. Я совершенно забылся и допустил ошибку. Это более не повторится.

Тетя Оля шумно выдохнула воздух.

– Что происходит? – спросила она.

Я не знал, что ей ответить. Внезапная перемена в поведении Гайрона озадачила меня не меньше, чем ее. Но только не зверя внутри меня, который довольно ухмыльнулся, скребнул когтистой лапой пол и удалился за таинственную дверку досыпать в тишине и покое.

– Для меня будет величайшей честью преподать вам несколько уроков эхойлана или эхрэ, по вашему выбору, – пробормотал эхайн, смятенно возя пальцами по столешнице. Он тоже явно был не в своей тарелке. – Насколько хватит моих слабых знаний. И… я ваш покорный слуга… во всех ваших начинаниях.

20. Тетушка разбушевалась

Тетя Оля бушевала.

– Что за цирк ты устроил? – кричала она. – Ты знаешь, что такое взрослый эхайн? Это убийца со стажем! А мой отец – не просто взрослый, а старый эхайн! Он сам говорил мне, что трижды отстаивал родовой титул на какихто судах чести с оружием в руках. И раз уж он сидит за нашим столиком, это означает только одно: он трижды убивал соперников! Трижды! И это только те убийства, о которых я знаю…

– Но ведь не убил же он меня, – проворчал я.

– Ты думаешь, его могло чтото остановить?

– Но ведь остановило же…

Мы сидели на веранде ее апартаментов в ЭббиЛок, на окраине Лимерика, вернее – я сидел, а она нависала надо мной, как разгневанная богиня Скади над проштрафившимся шутником Локи, и метала громовые стрелы. Моросил неизменный дождик, на веранде было сыро, холодно и неуютно, в общем – все условия для воспитательной работы. Я меланхолично сосал из высокой кружки густую, горячую и не очень вкусную смесь, которую здесь называли «глинтвейном», а дед Егор, както соорудивший чтото похожее из вина, пива и меда с разнообразными сухофруктами, чтобы отогреть меня после похода на торфяник за клюквой, – «душепаркой». Я чувствовал себя расслабленным, сонным, выжатым, как безымянный цитрус из глинтвейна.

– Что ты ему сказал? – грозно вопросила тетя Оля.

– Нну…

– Не нукай, Северин Морозов! – рявкнула она и разом напомнила мне мою маму, когда та сердилась. Неужели все взрослые женщины одинаковы, когда им нужно отровнять строптивого подростка?! – И не юли, отвечай прямо, как подобает эхайну!

– Я попросил его быть со мной повежливее.

– Врешь!

– Не вру!

– Ты не просто попросил! Ты вогнал его в смущение, ткнул носом, запугал! Запугал моего отца, который ничего не боится! С какой бы тогда радости ему вдруг навеличивать тебя «янрирром»?!