Текст книги "Та, что гуляет сама по себе"

Автор книги: Ева Софман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Женщина кивнула – со странной улыбкой, вдруг мелькнувшей и на миг словно солнышком озарившей её лицо.

– Таль, постели девочке в детской, – к сыну госпожа Габриэль обернулась уже без всякой улыбки. – Джеми, я сейчас же лично провожу вас к лекарю.

– Мам, а сейчас же рано… Илька же наверняка…

– Ничего, проснётся.

"…не прошло и двух часов…"

Таша, смежив веки, со спокойной душой провалилась во тьму бессознательности.

…кап…

…кап.

Темно. Холодно.

Она одна во тьме, сидит на краю обрыва в никуда, и с кончиков её пальцев капает вода, слезами срываясь во мглу.

Кап…

…я же не вижу дна, я не могу слышать удар…

Кап.

Где-то внизу ударяясь о воздух, вода разбивается с мелодичным звоном.

…откуда она? Ведь нет дождя, нет воды…

…откуда?

Кап. Кап.

Она поднимает руку.

Она смотрит на свою ладонь.

Она смотрит сквозь свою кожу, обращённую льдом, сквозь прозрачную плоть и кости во вкрадчивый, всепоглощающий мрак – и лёд тает, тает…

Кончики пальцев уже исчезли, обращённые в водяную пыль. Где-то там, внизу, далеко…

– Таша!

…ты растаешь, девочка…

…и всё закончится…

– Таша, проснись!

…всё…

…навсегда…

…в черноте…

– НЕТ!

Таша рывком села, судорожно глотая губами воздух – и чуть не боднула лбом нос Джеми, с беспокойством нависшего над ней.

– Эй, тише-тише, – он, отшатнувшись, успокаивающе поднял руку с большой глиняной кружкой, исходящейся паром. – Спокойствие, только спокойствие. Сон плохой?

Каждое движение ни то что головы – глаз отзывалось тупой ноющей болью в затылке.

Таша моргнула. Почти неосознанно подняла руку. Взглянула.

И что-то…

"Да нет, что за?.. Это сон, всего лишь сон, кошмар…"

Таша оглядела маленькую комнатку в светлых тонах – кроватка с тюлевым балдахином, шкаф, стол. Раскладушка, на которой лежит она. Светильник цветного стекла поодаль на тумбочке, – почти такой же, как остался в комнате за посудным шкафчиком, там, на болоте.

– Таша, что с тобой? Что тебе снилось?

Не отвечая, она отвела руку чуть в сторону, так, чтобы свет был за её ладонью. Чуть опустила голову. Всмотрелась.

Зрачки её расширились в ошеломлении.

"К-с-а-ш…"

Она увидела разноцветные стёклышки, оплетённые бронзовой оправой – сквозь свою ладонь.

Не опуская руки, Таша медленно повернула голову. Она успела заметить взгляд Джеми, прежде чем тот отвёл глаза: затравленный взгляд провинившегося щенка.

– Грипп, значит, – очень тихо сказала девушка. – Грипп. С которым лучше не шутить. И больной человек, которого лучше не утруждать пустыми разговорами.

Джеми убито молчал, плотнее стискивая кружку в ладонях.

– А, может, всё-таки скажешь мне правду?

Он довольно-таки понуро вскинул голову:

– Ладно, ты же сама увидела и сама узнала. Значит, уже можно… – Джеми судорожно выдохнул. – Висп, как мы выяснили, относится к классу рейтов. Основная характеристика всех рейтов: в их крови, – а также когтях и клыках, если они есть, – содержится редкий, не имеющий аналогов и возможностей получения искусственным путём яд. С момента попадания в кровь жертвы до наступления развязки проходит не более семнадцати часов.

– А развязка – смерть?

– Нет… Хуже, – Джеми сглотнул. – Жертву затягивает… на ту сторону… и она становится… таким же рейтом, как и тварь, отравившая её.

"Висп?.."

Таша, не моргая, смотрела на него.

"Я… Нет… нет, нет! Что за бред?!"

– И я… стану?

– Нет, конечно, нет! – парень, видимо, ожидал более бурной реакции: во всяком случае, пока он впихивал ей в руки кружку, опаска в его взгляде сменялась явным облегчением. – Ведь я приготовил противоядие, я успел!

Таша вдохнула исходящий от напитка пар.

Рвотную потугу она сдержала с трудом.

– И это мне нужно выпить? – вдохнув ртом, выдавила Таша. – Если оно так пахнет…

– На вкус оно ещё хуже, чем на запах, – мрачно признался Джеми.

"…а чего ещё ты ожидала от пойла с входящим в состав пальцем мертвеца?"

"Богиня, меня и без того тошнит…"

Таша выдохнула, зажав двумя пальцами нос, поднесла кружку к губам и сделала глоток.

"О, ксаш!!!"

Торопливо проглоченная дрянь так и не дошла до желудка, миг спустя вернувшись в горло.

– Не смей!!! – Джеми с воплем зажал ей рот. – Глотай, живо!!! Ты должна выпить всё до капли, а не то…

Кривясь, Таша опять проглотила. На сей раз сдержала рвоту, убедилась, что пойло таки достигло пункта назначения, и только затем жадно вдохнула:

– Не пробовала, конечно, но почему-то кажется, что коровьи экскременты на вкус приятнее… – её передёрнуло. – Сплюнуть хоть можно?

– А толку-то? Ещё вон сколько, – философски заметил Джеми. – Мой совет: оставшееся постарайся выпить залпом.

– Очень дельный, нечего сказать…

Конечно, Таша понимала – кружка повинна лишь в том, что гончар сделал её довольно-таки большой. Но это не мешало ей смотреть на несчастное глиняное изделие с ненавистью.

"…гурманка, чтоб тебя! А ну живо пей!! Или мы такие нежные, что предпочтём умереть, но не глотать всякую бяку?"

"Хуже, чем умереть…"

– Пей, – решительно сказал Джеми, – потом сладеньким запить принесу.

И Таша выпила. В три присеста, ибо залпом такой объём можно было проглотить, лишь захлебнувшись. Давясь, сквозь невыносимую тошноту, костеря последними словами питьё, Джеми, виспа и всё на свете, но выпила. Когда девушка откинулась на подушки, дыша мерно и глубоко, – Богиня, только бы не стошнило, молила она, – Джеми торопливо выбежал из комнаты с пустой кружкой. Минуту спустя вернулся с полной, со словами "на сладенькое, как обещал" протянул её Таше – однако при взгляде на её трясущиеся пальцы вздохнул и предпочёл сам влить "сладенькое" девушке в рот.

– Теперь мы с тобой квиты… – Таша жадно сглотнула последние капли мятой отдающего напитка. Вкусный… – Что это?

– Да так… чай. С настойкой сон-травы.

Дурнота, поднявшаяся от желудка, будто расползалась по всему телу. Веки слипались.

– Зачем?.. – язык ворочался еле-еле.

– Следующие несколько часов будут не самыми приятными в твоей жизни, – Джеми заботливо поправил ей одеяло. – Будет лучше, если ты проведёшь их в бессознательном состоянии.

"Только проснулась ведь…"

Темнота.

…превращение уже входило в привычку. Надо было просто сосредоточиться. Труднее всего осадить зверя, который в первые мгновения особенно норовит захватить контроль – но и с этим она уже справлялась без особого труда. А неприятные ощущения… почти не замечались. Ну, щекотно слегка. В общем и в целом – как чихнуть, только всем телом.

Удостоверившись, что одежда надёжно спрятана под кроватью, – нельзя же просто оставлять в шкафу, мало ли, папа проверит, – вспрыгнуть в форточку, оттуда на карниз. Поразмыслить, маятником качнуть хвост.

А ещё после перекидки всегда сосало в желудке. Мама говорит, временно, в связи с большими затратами энергии, но, как бы там ни было…

Белая кошечка прыгнула на соседний подоконник и, юркнув в щель приоткрытого окна, скакнула на стол. Там дожидалась папу солонина, заботливо нарезанная Ташей ещё пару часов назад – но, думается, он не обессудит, если она возьмёт кусочек…

Дыхание она расслышала слишком поздно. Лишь за миг до того, как услышала шаги.

И этого мига было явно недостаточно.

Альмон, зачем-то застывший у порога, – наверное, через открытую дверь детской вглядывался в колыбель, – толкнул дверь; и на застывшую посреди стола кошку с куском солонины в пасти он среагировал куда быстрее, чем Таша могла ожидать.

Она почти добралась до подоконника – ей не хватило того самого мига. И поэтому её схватили за хвост, а потом перехватили за шкирку, дико тряхнув:

– Моё мясо воруешь, Мраково отродье? Моё мясо?! Я тебе покажу, как воровать, тварь! Ты у меня больше никогда по чужим кухням лазить не будешь!

Невзирая на жалобный мяв, её поволокли на улицу. Ай, больно-то как… пусть за шкирку, но кожа-то тянется, да и ногтями впился…

Куда её несут? Дурацкая ситуация… и перекинуться она не может – никто ведь не должен знать, даже папа, мама же ясно… О, знакомые запахи. Старое дерево, ржавое железо, разложившаяся в сарае солома, гнильё, разруха…

Изба старухи Шеры. Давно опустевшая, но ещё довольно крепкая – когда-то, наверное, опрятный чистенький домик с каменным колодцем рядом. И зачем, интересно, её сюда…

…колодец.

Нет, нет, неужели…

Дико брыкнуться, пытаясь оцарапать держащую её руку – но круглая деревянная крышка уже сдвинулась в сторону:

– Приятного аппетита!

Пальцы на её загривке разжались.

Она же не может лететь так долго, – всего-то аршинов семь, наверное, – но почему полёт затягивается в вечность, и эхо зеркалит кошачий крик, и темнота вокруг смыкается, и…

Её окутал холод – казалось, она рухнула в жидкий лёд.

Таша среагировала почти неосознанно.

…раз, два…

Тьма была повсюду. Тьма и ненормальный, дикий холод.

Девочка отчаянно царапала окружающие её со всех сторон стены. Где же поверхность, Богиня, где…

А потом, вспомнив что-то, она замерла – и позволила воде вытолкнуть её наверх.

Таша жадно вдохнула. Моргнула, позволив глазам привыкнуть к серости. Вскинула голову – свет… слабый контур круга над головой. Свет дня, прокрадывающийся в щель меж стенками и крышкой колодца. Будто во многих верстах от неё.

Узкая шахта колодца была куда глубже, чем можно было подумать. И дно было куда дальше.

Она рванулась к стене, пытаясь ухватиться за неё, но камень был склизким и гладким, слишком склизким, слишком гладким…

Холодно. Вода в бывшем ведьминском колодце не замерзала самыми суровыми зимами, – наложенные заклятия препятствовали, – но вот подогревать её Шера не собиралась.

Губы уже разомкнулись, чтобы крикнуть, позвать – но вдруг крик замер.

Если кто-то услышит…

…если кто-то найдёт её в колодце без одежды…

…если приведут домой, к папе…

Никто не должен знать. Никто. Мама ведь говорила.

Даже папа не должен знать, кто они на самом деле. Даже Лив.

С тихим плеском Таша барахталась в ледяной воде, широко открытыми глазами вглядываясь в недосягаемый свет.

Пожалуй, зря она решила прогуляться…

Из марева сна Таша вынырнула внезапно.

Что-то было не так. Что-то…

…изменилось.

Таша, не моргая, смотрела в потолок. Пыталась прислушаться, осмыслить, понять…

– А вы плоснулись, да?

Девушка скосила глаза – на стульчике, с книжкой сказок в руках сидела светловолосая девчушка в простом белом платьице. Лет шести, наверное. Бровки домиком, губки бантиком, носик пуговкой. Кукольно-круглые голубые глаза с любопытством её рассматривают.

– Ты… Кира? – почему-то вышел хриплый шёпот.

Девочка весело кивнула.

– Дядя Джеми велел мне следить, когда вы плоснётесь, – важно добавила она, не утруждая себя попытками выговорить букву "р". – Он сказал бусе, что вы весь день будете спать, а когда плоснётесь, то он надеялся, что святой папа уже плиедет. И вот весь день почти плошёл, и вы действительны плоснулись!

– Бусе?

– Моей бусе Габлиэль. А вы её не видели?

– Видела… Ты на неё похожа.

– Плавда? Вот и буся так говолит, – Кира радостно улыбнулась трогательной беззубой улыбкой. – А она у меня класивая, как кололевишна, да? – она расправила оборочки на юбке и вздохнула. – И муся класивая… Только не как кололевишна, а по-длугому.

– И ты ещё на кое-кого похожа… – Таша слабо улыбнулась, – у меня есть младшая сестра, вот когда ей шесть лет было…

"…сестра?"

Воспоминание о Лив всплыло будто бы неохотно. Будто сквозь туман, сквозь белёсую дымку…

…ни тоски, ни боли…

…никаких чувств… ничего.

Мысли путались, мельтешили, мешались…

– И я на вашу сестлу похожа, да? – девочка задумчиво смотрела на её лицо. – Тётя, а вы ведь не умлёте?

Таша вздрогнула:

– Почему… почему ты так говоришь?

– А дядя Джеми так сказал. Они с бусей лазговаливали, пока вы спали, и думали, что я тоже сплю, а я не спала, – Кира поболтала ножками. – Буся сплосила его, что с вами, а он сказал, что вы должны были стать кем-то, я забыла, кем, а тепель не станете, но плотивоядие помогает только от того, чтобы вы им не стали, а от смелти – нет!

Ничего не болело. Наоборот, во всём теле была какая-то необыкновенная лёгкость. Необыкновенная…

Ненормальная.

"Джеми, ты солгал…"

– Но я ему не велю. Вы ведь не умлёте. Всё будет холошо, плавда?

Не было ни страха, ни удивления. Лишь какая-то светлая туманная мгла.

– Арон…

"Где он?"

Мгла, мягко и вкрадчиво обволакивающая её осознание.

"Почему не здесь?"

Окутывающая, манящая…

Недобрая мгла.

– Арон!

Она падала куда-то, падала. Вверх или вниз – уже неважно. Скользила в белую мглу по золотому лучу, сплетающемуся со светом, лучащимся сквозь цветные стёклышки – в пустоту, завораживающую, затягивающую…

– Арон…

…закрой глаза, спи…

…спи, ведь так будет легче…

"Он не пришёл".

…спи, и ты забудешь о нём…

…просто закрой глаза…

…просто усни…

– Таша, нет, нет, только не уходи!

Кто-то окликнул её по имени – далёкий голос, очень далёкий, словно бы из прошлой жизни, из другого мира…

– Таша, смотри на меня, смотри на меня, слышишь?

…поздно…

…мгла не расстанется с ней…

…не отпустит её…

…никогда.

И стала тьма.

Где-то в маленькой детской тоненькая светловолосая девушка обмякла на руках мужчины в чёрных одеждах. Безжизненно откинула голову, разметав кончики волос по деревянному полу.

Свет лампадки разноцветьем разбился в тусклом серебре её неподвижных глаз.

…тьма.

Бархатисто-чёрная, беззвёздная, без разделений земли или неба. В них не было необходимости. Здесь не существовало пространства и не существовало времени.

Она стояла во тьме… и не боялась. В этой тьме ничего не таилось. Она не была зловещей – в ней не существовало зла или добра, она была выше этих понятий.

"…а ты когда-то боялась темноты?"

Она ничего не боялась. Здесь не было страхов. Здесь не было памяти.

Здесь был только покой.

А впереди сиял чистый, ослепительно белый свет. Не холодный, не тёплый. Не рассеивающий тьму, лишь струящийся мимо. Она видела его на своих руках, чувствовала, как он играет странными потусторонними бликами в её зрачках – и, сколько ни смотрела на этот свет, глаза к нему не привыкали.

Свет сиял в зеркале. Может, это было и не зеркало вовсе, но ей проще было думать, что это зеркало. Прямоугольное, чуть выше человеческого роста, как дверной проём.

"Свет в конце туннеля?"

Это место не могло быть реальным… но оно было таковым. Оно было куда более реальным, чем сама жизнь.

…иди ко мне…

"Кто здесь?"

…иди…

Голоса. Зовущие – из света.

…иди к нам…

…иди, и больше никогда не будет боли…

Множество голосов, сливающихся в один.

…никакой боли, никакой печали, никаких тревог…

Она не чувствовала, что двигается – но она двигалась. Вперёд. К свету.

…лишь покой, один лишь покой…

…навсегда…

Почти у самой грани, у самой черты тьмы и света…

И вдруг – чья-то ладонь, удержавшая её за руку.

– Таша, стой.

Голос – незнакомый…

– Таша, не надо. Не уходи. Останься.

Или забытый?

…не слушай его, не слушай…

…не его дело…

– Нет, моё.

Свет тянул её за рукава.

…какое тебе дело до неё и её жизни, человек?

– Я никому её не отдам. Даже тебе.

…она заслужила покой…

– Она видела слишком мало, чтобы уходить.

…но как ты можешь знать, что лучше для неё?

– Я знаю её лучше, чем ты думаешь.

…ей было бы легче уйти сейчас…

– Не всегда правильно то, что легко.

…она видела столько боли…

– Да.

…и по твоей вине тоже…

– Да.

…ты не мог её уберечь…

– Да.

…а сейчас или через несколько лет – итог ведь будет один, так не всё ли равно…

– Нет. Смерть есть плата. Наша плата за жизнь. Как и боль есть плата за право быть людьми, быть – живыми. Это сделка с тем, кто выше нас. Да, за смертью боли нет, и нет чувств, что ранят. Но там нет ничего.

…цена слишком высока…

– Нет. За наши слёзы и нашу боль нам сторицей воздаётся. Мы живём, порой страдая, но живём, и с радостью отдаём часть себя тем, кого любим. Отдаём любовью, и получаем в ответ любовь. И боль наша – от любви. Потому что теряем. И умирая, мы помним жизнь, которую прожили, и жизнь, которую подарили другим. Мы не всегда можем это понять, но, как бы дорога ни казалась цена – получаем мы всегда больше.

Голоса шумели взволнованным прибоем темноты.

…время…

– Делать выбор.

Он разжал пальцы.

…свет или тьма…

– Жизнь или смерть.

…или покой…

…выбирай…

– Выбирай, девочка.

Ослепительный свет плескался перед ней.

Она оглянулась. Совсем чуть-чуть – лишь чтобы увидеть, кто…

Тьма растворяла черноту его одежд, скрывала черты, размывала лицо. Лишь сияли небесной ясностью глаза… Отражённый свет? Должно быть. Не может ведь быть иначе…

– Ради того, что связывает нас, – тихие слова поднимались из тьмы, подобно пушинкам тёплого сияния, – останься. Идём со мной. Прошу.

Он стоял с опущенными руками и смотрел на неё. Ждал.

Время узнать, чего ты хочешь на самом деле…

Она отвела взгляд от человека за своей спиной и повернулась лицом к белому сиянию. Свет затягивал, как зыбучий песок, так близко, так заманчиво близко…

Она приняла решение. Она выбрала.

Ещё миг она смотрела на свет, впитывающийся в её зрачки.

А потом сделала шаг назад.

…всего шаг – но почему свет тут же отдалился, так быстро, так стремительно, превратившись в крошечную далёкую точку…

Исчезнув. Оставив их висеть в абсолютной тьме, в высшей степени тишины.

Она оказалась в кольце прохладных надёжных рук, прижавшись спиной к нему, широко распахнутыми глазами вглядываясь во мрак. Двигаться куда-то было бессмысленно: понятия "куда-то" просто не стало.

Сколько они висели так, в безпространстве и беззвучье – неизвестно. Но по прошествии этой неизвестности они услышали голос.

– О чём молить тебя, чего просить у тебя…

Не бесплотную и вкрадчивую часть многоголосья.

– Ты ведь всё видишь, знаешь сама…

Чуть дрожащий, ломкий.

– Посмотри мне в душу и дай ей то, что ей нужно…

Снизу?

– Ты, всё претерпевшая, премогшая – всё поймёшь…

Снизу. Из темноты, вдруг обернувшейся бездной.

– Ты одна знаешь всю высоту радости, весь гнёт горя…

Они стояли на краю воздуха.

– Услышь же меня, Пресветлая, в час нужды…

Но зато… появилось хоть какое-то направление, верно?

– Готова? – спросил он.

Она кивнула, поняв без слов – и шагнула вперёд.

И полетела вниз, вниз, не то падая, не то паря, теряя ощущение своего тела; не переворачиваясь, не кувыркаясь, не чувствуя биения ветра по лицу. Стоя, абсолютно вертикально – а он не выпускал её из спокойных, ненапряжённых рук.

А потом она поняла, что смотрит на виднеющийся впереди свет. Не белый, как от зеркала, а мягкий, золотистый, тёплый…

Свет, наполняющий солнечными лучами надежды.

Свет был совсем близко. Ещё мгновение – и они пролетят сквозь него…

Вот сейчас…

Свет вдруг дрогнул, мигнул, уменьшился в размерах, из всеобъемлющего став странной формы – слепяще-яркий квадрат с размытым вокруг разноцветным сиянием.

А потом Таша вдруг поняла, что уже никуда не летит, а лежит и смотрит на просачивающийся сквозь жёлтое стёклышко огонёк светильника на тумбочке.

Осознание, что ей не хватает воздуха, пришло малость с запозданием – заставив Ташу вдохнуть так глубоко и жадно, как никогда в жизни, наверное.

Молитвенный шёпот осёкся на полуслове:

– Вернулись!!! – вопль Джеми, заскакавшего вокруг них, Таша услышала где-то на краю слуха. Не вставая, она повернула голову – и, оставаясь в руках дэя, снизу вверх смотрела, как жизнь возвращается в его глаза.

Наконец он моргнул – раз, другой. Опущенный на неё взгляд стал осмысленным:

– Ты в порядке?

– Да.

– Точно? Всё хорошо? Ты можешь двигаться?

– Двигаться… – улыбка тронула её губы. Она была здесь, здесь, живая, и он тоже… Казалось, если бы она только захотела – могла бы полететь.

Какое-то время он, не моргая, всматривался в Ташины глаза.

А потом, прижав к себе, тихо коснулся губами её макушки:

– Ты вспомнила?..

– Нет.

Огонёк светильника мерцал, плыл в странном радужном мареве.

"…ну с чего, с чего ты радуешься и плачешь, как дура?"

– Тогда почему ты шагнула назад?

Таша сморгнула. Крепче обвила его шею руками и глубоко, судорожно вздохнула:

– Потому, – прошептала она, – что за таким, как ты, я бы пошла на край света.

Он бросил зеркальце на стол, и эхо исказило огласившие комнату звонкие хлопки.

– Браво, браво, – изрёк он, лениво аплодируя. – Право же, как трогательно. Я почти готов прослезиться.

– Это было очень рискованно, хозяин, – в голосе Альдрема слышался даже не намёк на осуждение – призрак намёка. – Она ведь действительно могла умереть. Она уже умерла.

– Ну извини, извини. Висп вышел экспромтом, но я бы не особо за неё волновался. Она же не одна… Кое-кто всегда готов прийти ей на помощь.

Альдрем, вздохнув, едва заметно шевельнул кистью, и к ещё не утихшим отзвукам эха примешался звон наливающегося бокала.

– Думаете, игра выгорит? – невзначай заметил слуга. – Ей же и шагу не дают без разрешения ступить…

– О, да. Всю её жизнь кто-то решал за неё. Ей не позволяли делать самостоятельных шагов. И она настолько к этому привыкла, что охотно позволяет себе быть ведомой, но… Но.

Пригубив бренди, он улыбнулся своим мыслям.

Он уже даже успел забыть, как это пьянит… игра. Помимо основных шагов, просчитанных и рассчитанных, костяка, так сказать, есть ещё и маленькие решения самих игрушек. И отношения между ними. И вот тут-то – азарт, непредсказуемость…

Сотни лет он определённо скучал по всему этому. Просто благополучно забыл. Вернее, не считал таким уж существенным.

И это удовольствие определённо оправдывает все средства.

– Интересно, как там моя наёмная четвёрка, – произнёс он вслух. – В компании мортов, конечно, не особо заскучаешь, но…

– Думаю, им не очень нравится безвылазно сидеть в съёмной квартирке в Пвилле, – закончил Альдрем.

– Они должны быть рядом, когда начнёт закручиваться финал. И наготове. Да и не так уж безвылазно они сидят – вылазки до таверны определённо несколько компенсируют моральный ущерб…

– Равно как и пятьдесят золотых авансом плюс сто по окончании дела. На такие деньги можно год каждодневно кутить… если бы они остались живы, чтобы их получить, конечно, – Альдрем почти нахмурился.

– Может, я их и не уберу, – он пожал плечами. – Посмотрю. По настроению.

– А неужели этот… кое-кто – не заметит, что они в городе?

– Конечно же, заметит. Но этой троице уже некуда бежать… во всяком случае, пока. Наш кое-кто прекрасно понимает, к чему приведёт побег – вернее, что за ним последует. И он будет тянуть до последнего. Забыв о том, что не он один может принимать решения.

Он отставил бокал. Протянул руку и снятой с подставки кочергой пощекотал угли.

– В конце концов она взбунтуется, Альдрем. И тогда, собственно, появлюсь я, – он смотрел, как от чугунных прикосновений головёшки заливаются золотистым румянцем. – Первый же самостоятельный шаг её погубит.

– И вы уверены, что она захочет бунтовать?

Он задумчиво крутанул кочергу в пальцах:

– Захочет. Уже хочет, просто не понимает. А когда будет готова понять… – его губы раздвинулись в мягкой улыбке, – что ж, я ей помогу.