Текст книги "Та, что гуляет сама по себе"

Автор книги: Ева Софман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Но это не стало благополучной развязкой – и самым жутким в этой истории тоже было другое. Когда рыдающие девчонки рассказали, что с ними произошло, утешений они не услышали. С обесчещенными девушками пастырь велел поступить просто: забить их камнями. И тогда – даже родители не стали противиться воли святого отца. Смыть свой позор для них оказалось важнее.

Слава Богине, спасший девчонок из лап "некромансера" чародей спас их и во второй раз: утерев нос пастырю, требовавшему смерти "нечистых" девиц, он увёл Кайю и Лайю из деревни. Те, кто пытались его задержать, ещё долго лечили многочисленные ожоги: мужики в буквальном смысле попали под горячую руку. Чародей не особо мелочился, щедро одаривая неожиданные живые препятствия пламенем боевых кьоров.

После той ночи Мариэль долго не выпускала дочь из дому – Таша легко могла оказаться на месте несчастных. Впрочем, у Кайи и Лайи не было такого маленького секрета, как наличие скрытой, когтистой и зубастой сущности…

Значит, старшие Фаргори скрыли, что их невестку "изнасиловали"? Но неужели они сами готовы были забыть об этом только ради золота и факта родни с "госпожой" – родни, которая всё равно не могла принести им никакой выгоды?

Впрочем, насколько знала Таша, пятнадцать, – даже с лишним, – лет назад их пастырь ещё не был таким фанатиком… Точнее, не так – фанатиком отец Дармиори был всегда, но пятнадцать лет назад он ещё не заражал своим фанатизмом односельчан.

Возможно, тогда для Тары и Гелберта это и не было смертельным грехом. Возможно, Тара действительно пожалела бедную, потерявшую всё девочку… Во всяком случае, Таше хотелось в это верить. Хотя бы в это. Однако то, что Фаргори скрыли от всех "прошлое" невестки, было очевидно: иначе бы добрые люди не давали спокойно жить Мариэль, а их не менее добрые дети – Таше и Лив.

Дальше… а дальше – не лучше. Скорее хуже.

Таша подозревала, конечно, что отношение Мариэль к Альмону – чувство, весьма далёкое от любви, но… Нет, после прочтения бесчисленного множества романтических баллад, легенд и сказок ей очень хотелось верить в любовь до гроба, да только кое-какие собственные умозаключения (в результате наблюдений за всеми знакомыми ей супругами) уже давно заставили её несколько приуныть. Таша, к своему глубокому разочарованию, поняла, что за годы совместной жизни любовь чаще всего уходит – и дай Богиня, чтобы её место заступило взаимное уважение, благодарность и другие положительные чувства. Чаще на место любви приходит раздражение… ну, во всяком случае, у крестьян. Ведь героями романтических легенд редко бывали крестьяне, которые так и остаются крестьянами – а не заделываются в финале принцами, получая руку принцессы и полкоролевства в придачу.

Но… обречь себя на жизнь с заведомо отвратительным тебе человеком…

Мерзкая, холодная, когтистая лапа стискивала сердце. Боль потери комом сидела где-то в груди, ощущаясь даже физически, сжимала горло до того, что трудно было дышать…

…и к боли потери примешивалась другая.

Таша чувствовала себя обманутой.

"Почему ты не сказала мне, мама?"

Таша не знала, каким был бы её взгляд на происходящее, на маму, папу… на мир – при знании правды. Но она узнала её только теперь, и теперь мир, ставший за эти годы таким родным и привычным, рухнул, рухнул, как карточный домик, разлетелся осколками, как зеркало, оставив скалящуюся зубьями, голую, неприглядную раму.

"Почему, почему, мам? Я бы поняла…"

"…а если нет? – возразил тоненький голос. – И всё, что она делала, она делала ради тебя…"

Нет. Не всё.

Не ради Таши Ленмариэль Бьорк спасала свою жизнь. Когда она хотела умереть рядом с любимым, она и не думала о будущем ребёнке. Только клятва Тариша заставила её жить.

Забавно: если бы не отец, которого Таша не знала – её сейчас не было бы на свете…

Какая… книжная история…

…трагедия, нелепая трагедия со слезливыми сюжетными вывертами!

Таша отшвырнула травинку, встала и быстро оделась.

– Пора, – седлая явно недовольную Звёздочку, тихо сказала Таша. – Мы и так задержались.

Вскочив в седло, Таша окинула взглядом гладь озера, брызжущую солнечными искрами, накинула капюшон и направила лошадку обратно к Тракту.

Следующая остановка планировалась лишь в Равнинной Провинции.

Когда Тракт уткнулся в дубовые ворота с расползавшимся в обе стороны от них высоким частоколом – ночь уже успела накрыть небо звёздной пылью.

– Приехали, – Таша осадила Звёздочку. Спрыгнув наземь, чуть не упала, – затекшие ноги подкашивались, словно наспех слепленные из теста, – морщась, доковыляла до ворот и постучалась.

Смотровое окошко распахнулось почти мгновенно. На Ташу, щурясь, уставилось светлоглазое, востроносое и краснощёкое до пунцовости мальчишеское личико. Следом высунулась длинная рукоять правдометра.

– Кто, куда, откуда? – ломким баском вопросил привратник.

– В Равнинную, вестимо, – откликнулась Таша, послушно сжав рукоять в пальцах. – Тариша Альмон… Морли, из Прадмунта, что у границы Озёрной и Окраинной. А сейчас – переночевать бы где-нибудь.

В конце концов, она ведь не соврала – просто назвала родовое имя отца. А чуточку скрытности в таком деле проявить совсем нелишне.

Правдометр утвердительно звякнул, рукоять засунулась обратно в окошко, и мальчишка без лишних слов распахнул ворота.

– Трактир прямо перед вами, – широко зевнул привратничек, забрасывая правдометр в будку.

Правдометр представлял собой нечто вроде серебряного молотка, только с двумя ручками и циферблатом, и заменял телепатов там, куда этим самым телепатам было недосуг заглядывать. Стрелка циферблата педантично покачивалась между делениями "правда", "ложь" и "что-то здесь нечисто". Прибор, через касание проверяемого к деревянной ручке определяющий, что у того на уме, вызывал у простого люда суеверный ужас, но Его Величество Шейлиреар, отдавая указ ввести правдометр в повсеместное употребление на границах и в судилищах, был неумолим. Мол, удостоверения личности и улики можно подделать, но допрос-то расставит все галочки над "и".

Теоретически правдометр могли обмануть маги, и на такой случай рядом с правдометром положено было держать чудометр, фиксирующий изменения магического поля – но чудометры не в пример часто ломались, а чинить их, чего уж греха таить, торопились не всегда…

– Всего хорошего, – плечом заряженного арбалета поправляя шляпу, успевшую за время сладкого сна съехать на глаза, пожелал привратничек, – и приятного пребывания в Пограничном… и в Равнинной… и вообще.

Таша, кивнув, свистом подозвала Звёздочку и повела кобылку к трёхэтажному светлому зданьицу, увитому плющом, выглядывавшему из-за высокого плетня. Трактир расположился прямо у дороги – весьма симпатичный, надо сказать.

Такие вот Приграничные Поселения были на каждой из четырёх границ, пересекаемой Трактом. Не могли же трактиры стоять на оживлённом пути в гордом одиночестве – вот и обросли рыночками да парой-тройкой десятков жилых домов. Когда-то в этих самых домах жили военные из Приграничного гарнизона (в былые времена на трактиры часто совершались разбойничьи набеги), теперь же их занимали сплошь предприимчивые дельцы-торгаши: соединяя пять из шести Провинций, Четырёхграничный был самым оживлённым путём Королевства, и ясное дело, что на неиссякаемом потоке путников можно было заработать неплохие деньги.

Во дворе было тихо и темно – лишь лужицы оранжевого света из окон расплывались на брусчатке. Окна второго-третьего этажей смотрели в ночь чёрными впадинами: постояльцы уже видели десятые сны. Тихо поскрипывала на ветру вывеска с намалёванным на ней ядовито-жёлтым крылатым змеем, логично гласившая "Золотой Дракон". Немного в отдалении от светлокаменного здания трактира расположилась маленькая бревенчатая таверна – из раскрытых окон доносился звон кружек, обрывки разговоров и пьяный смех, запах стряпни и хмеля.

Таша затворила ворота, тихо брякнувшие подвешенным колокольчиком. Откуда-то из темноты немедля вынырнул долговязый паренёк лет четырнадцати, в мешковатой рубахе и продранных на коленках штанах.

– Добрый вечер, – радостно, хоть и немного сонно, улыбнулся он, заправляя под рубаху выбившийся серебряный крестик на грубой бечёве. – Идите, а я вашу лошадь в конюшню отведу.

Таша, однако, повода из рук не выпустила:

– Я сама её отведу. И распрягу сама.

– Да не бойтесь, – хмыкнул мальчишка, – я конюший здешний. Не умыкнёт никто вашу красавицу.

Глаза у него были ярко-зелёными, чуть раскосыми. Кошачьими по форме и чистоте цвета.

– Я не за лошадь боюсь. Звёздочка очень не любит чужие руки.

– Бросьте, я с любой слажу, – мальчишка решительно взял у неё повод. – Красивая у вас лошадка!

– Не стану возражать.

– Вся в хозяйку, видать… У лошадей такой нежный нос, просто удивительно, – задумчиво протянул руку к Звёздочкиной морде. – Красивая девочка, хорошая девочкаАА!

– Я же говорила: она не любит чужие руки, – пожала плечами Таша, отбирая у мальчишки повод и ведя Звёздочку к конюшне.

Парень, нянча укушенный палец, пробормотал пару крайне нелестных для Звёздочки слов и поплёлся за ними.

– Остальное сам сделаешь, – сказала Таша, когда кобылка была благополучно расседлана. – Тебя как зовут?

– Шероном кличут, – помедлив, буркнул паренёк.

– Шерон… Могу я задать тебе один вопрос?

– Смотря какой.

– У вас не останавливалось сегодня трое мужчин с девочкой лет девяти? В тёмных плащах, один на белой лошади, двое на серых в яблоко.

Шерон покосился на неё. Бормотнул:

– Запрещено мне сведения о постояльцах давать…

Таша запустила руку в сумку, извлекла из кошеля серебряную монетку и задумчиво покрутила её в тонких пальцах.

Мальчишка вздохнул:

– Какое вам до них дело?

– Та девочка – моя сестра, – после секундного колебания честно ответила Таша. – Они…

– Украли её, да? – Шерон мрачно кивнул. – Я сразу понял, что с девчонкой что-то неладно. Бледная, как простыня… Как чистая простыня. Глаза неживые… Тот мужик её за руку ведёт, а она перед собой уставилась и ноги так переставляет… Словно кто-то за ниточки дёргает.

"И Лив покорно шла с ним? Ой, магией тут явной попахивает… Подчиняющие чары, может?"

– Тот мужчина – со светлыми волосами, водянистыми глазами и шрамом на щеке?

– Он самый, – парень рассеянно взъерошил волосы, цветом и жёсткостью напоминавшие солому. – Он и не прятался особо. Даже капюшон не натянул. Я, видно, как-то не так на него посмотрел, когда лошадь брал – он как зыркнет на меня… душа в пятки ушла. Нехорошие у него глаза, ой нехорошие…

"Что верно, то верно".

– Они тронулись часа четыре назад. Ишь, не боятся по темноте шастать! Дальше по Тракту поехали. И я слышал, как они друг с другом переговаривались… прикидывали, когда будут в приграничном трактире Заречной.

"Почти нагнала!"

– Спасибо, – Таша протянула ему монету, но Шерон помотал головой:

– Уберите.

– Тебе не нужны деньги?

– Нужны, но я просто помочь хочу. Ненавижу работорговцев… Вот что: у вас лошадка быстрая?

– Очень.

– Они не больно-то спешили. И поехали по Тракту, я видел. А вы можете срезать путь через Пустошь.

При одном слове по коже пробежались колкие холодные лапки мурашек.

В Долине было много пустошей. Но Пустошь – одна.

– Я нарисую, как, – продолжил Шерон. – Если не будете здесь особо задерживаться, завтра их нагоните. Есть на чём рисовать?

– Нет…

"…но, раз другой альтернативы не наблюдается, – резонно подсказал внутренний голосок, – в конце концов, ты с собой особого зла не несёшь, верно?"

– Ладно, идите, а я попрошу у Риикона, что нужно… Ну, у хозяина нашего. Вам с ним ещё предстоит знакомство, – добавил Шерон. – А как будете отправляться, я вам карту отдам.

Таша улыбнулась:

– И как прикажешь тебя благодарить, если деньги тебе не нужны?

– Человек человеку друг, – изрёк Шерон. – Лучшей наградой будет, если на обратном пути заглянете с сестрёнкой.

Уловив какой-то шелест позади, Таша обернулась. Настороженно замерла.

Через открытую дверь ей был отлично виден двор – и хромавший по нему человек в чёрном.

– Кто это?

Шерон поднял голову:

– А, это? Постоялец наш. Дэй.

…глухой звук, с каким лошади перетирают зубами сено…

…пьяный шум из окон таверны…

…далёкий шёпот листвы…

…шелест его одежд…

…но ни малейшего намёка на звук его шагов.

От напряжения Таша почти шевелила ушами.

Оборотень может услышать приближение человека, крадущегося на цыпочках, аршинов за тридцать.

– Не нравится он мне…

Незнакомец скрылся в здании трактира.

– Да бросьте, – Шерон уверенно коснулся крестика под рубашкой. – Уж дэя вы можете не бояться.

Ташу это совсем не успокоило. Скорее наоборот.

Дэев Таша не любила. Хотя единственным дэем, которого она знала, был их пастырь, но ей с детства втолковывали, что отец Дармиори является самым страшным человеком на всю кругу – как, впрочем, втолковывали все прадмунтцы своим ребятишкам. Пастыря не любили, за спиной клеймили последними словами, но боялись до такой степени, что ослушаться не осмеливались никогда. В итоге Таша выросла в твёрдом убеждении, что все дэи одинаковые, великие и ужасные воплощения власти Богини на земле – просто некоторые умело маскируются под добрых дядюшек.

– Он вчера ночью прибыл раненый, – продолжил Шерон, – на своих двоих. Сказал, напали волки на Тракте, загрызли его лошадь и чуть его самого не прикончили.

– Волки? На Тракте?? Летом???

– Ну да, согласен. Наверное, это были неправильные волки.

– А как же он спасся?

– Ну, судя по тому, что окровавленный меч он при мне чистил…

– Меч? У дэя?

– Знаете, когда путешествуешь, стоит учитывать: волкам и прочим тварям плевать, чем занимается их потенциальная еда. Священнослужители точно такие же люди из плоти и крови… ну, может, чуть постнее других.

Таша промолчала.

– Рана на ноге у него паршивая была, – Шерон чистил жевавшую сено Звёздочку, – еле дошёл. Но у него с собой кое-какие целебные мази нашлись, да и отлёживался сегодня весь день, так что сейчас вроде как нормально… Правда, всё равно хромает здорово. А денег на новую лошадь у него нет, кажется.

– Нет? И как же он дальше?

– Пешочком, как же ещё? Или к какому каравану привяжется… Ладно, вам спать пора – у вас и так времени немного, если пораньше хотите выйти.

– Да, ты прав, – Таша бросила монету на землю. – Если хочешь, оставь её валяться – но она твоя. Не знаю, что бы я без тебя делала. Спасибо, Шерон.

И вышла, не обернувшись.

– Добрый вечер, мне…

– Комнату на ночь. Я понял, – кивнул старик за стойкой "вахты". Впрочем, стариком его можно было назвать с натяжкой: пусть седовласый, но статный, глаза удивительно зоркие, лицо гладкое, безбородое, с благородными чертами аристократа, и выправка – явно бывшего военного. – Ужин?

– Да, пожалуй, – выложив на дубовую столешницу пяток серебрушек, Таша расписалась в гостевой книге внушительной толщины. – Это за ночь, но я уеду раньше.

– Как пожелаете… госпожа Морли, – заглянув в книгу, трактирщик совершил законный обмен монеток на ключ.

– Спасибо, – Таша направилась было к обшитой дубовыми панелями лестнице, но обернулась, – да, и… может служанка меня разбудить через три часа?

– Может.

– Ещё раз спасибо, – Таша шагнула на первую ступеньку – и обернулась вновь, – а… у вас настойки сон-травы не найдётся?

– Найдётся, – невозмутимо ответил старик, – служанка занесёт.

Третье "спасибо" Таша говорить не стала – кивнула и, вертя ключ в руке, поднялась на второй этаж.

Предназначенная ей комнатка оказалась небольшой, с высоким потолком, на удивление уютной: кровать с резным деревянным изголовьем, ночник на тумбочке, пёстрые ситцевые занавески на окнах и дружный строй горшочков с фиалками на подоконнике. Кинув сумку на пол, Таша прошествовала в ванную комнату, лёгким прикосновением к абажуру зажгла светильник на стене и крутанула помеченный алым крестом вентиль. Тихий звон сработавшей магии, – будто серебряный бубенец перекатнулся, – и об эмалированное дно раковины плеснулась струя подогретой воды.

Умывшись, отфыркавшись, оперевшись руками о края раковины – Таша посмотрела в висевшее на стене зеркало. Недостатком самокритичности она вроде никогда не страдала, но и особого недовольства собственная внешность у неё не вызывала. Хотя собой-маленькой она была довольна куда больше, но маленькие – все хорошенькие…

Со временем детская белокурость обратилась в бледно-золотистую копну волнистых волос, настолько пышную, что вполне способную уравновесить всю остальную Ташу – маленькую, хрупкую и на свои-то пятнадцать лет тянущую лишь при определённом освещении. Забрать эту копну куда-либо представляло собой определённую проблему: заколки ломались, не выдерживая напора, ленты неумолимо развязывались, а косы упорно расползались. Мама не уставала повторять, что для оборотня это нормально, но нужда постоянно находить консенсус с собственной шевелюрой, пусть даже вызывающей завистливые вздохи окружающих, не особо радовала. Лицо окружалось этими волосами, как ореолом, но вот лицо это не то чтобы не удалось – просто не являло собой идеала. Вот глаза, без всяких, хороши, – большие до истинной кукольности, сияющие серебром и в обрамлении ресниц столь длинных, что бросают тень на щёки, – а так… Вряд ли древние скульпторы вдохновенно ваяли из мрамора личики сердечком с губками бантиком, некоторой курносостью, широковато расставленными глазами и россыпью золотистых веснушек. Вот только всё это сочеталось столь гармонично, связываясь общей живостью, что никто не задавался вопросом, красиво ли это лицо. Главное, что на него хотелось смотреть и смотреть.

Веснушки Таша не выводила и даже не собиралась: они и летом-то не больно заметны, а зимой вовсе исчезали. И вообще о внешности своей пеклась не особо. Потому что оборотням об этом печься не стоило.

Оборотни, вампиры, альвы… нелюди – для людей они всегда были прекрасны. Даже если при взгляде на статичный портрет любой только сплюнет, встретив того же нелюдя в жизни – не сможет оторвать глаз. Это был их дар, привлекать людей. Ещё один. Притягивать, как пламя мотыльков. И они для этого ровным счётом ничего не делали. Они просто… были. Нечто внутреннее озаряло их лица, будто неким таинственным светом. А люди – такие любопытные существа: отказываются видеть то, что им не нравится, слышать то, что им неудобно, забывают то, что не хотят помнить, но при этом сознание их зачастую само выделывает до того забавные штуки…

Закрутив вентиль и промокнув лицо обмякшим полотенцем, Таша притушила светильник.

На столе уже дожидался поднос, вздымавший к потолку горячий ужинный дымок. Ужин включал в себя куриный бульон, гренки, кружку горячего травяного чая и овсяное печенье, и Таша с ним расправилась наскоро. Не раздеваясь, рухнула на кровать. Уставилась в потолок.

Таша не любила ночь. И пусть мама утверждала, что только ночью мыслям присуща особая артистическая лёгкость – потому что ночью сознание свободно от дневных сомнений и страхов. И пусть Лив говорила, что ночь ей нравится куда больше дня – лунный свет, в отличие от солнечного, не может ослепить или обжечь…

Нет, Таша ценила красоту ночи. Искры звёзд на чёрном бархате неба. Серебристые блики в зеркале тёмной воды. Сюрреалистичные, волшебные очертания, которые обретали в лунном свете самые знакомые и обыденные вещи.

Ночь – время зверей.

Но когда ты человек…

…днём, в бесконечных хлопотах и заботах, гораздо легче забывать то, что хотелось забыть. Просто… откинуть ненужные воспоминания… отмахнуться от них… с мыслью, что всегда успеешь подумать об этом потом.

А ночью, когда ты остаёшься одна, и нет ничего, кроме четырёх стен, тишины и темноты – всё, от чего ты так долго отмахивалась, разом возвращается…

…и наступает потом.

В дверь коротко стукнули.

– Ваша настойка, – хорошенькая темноволосая девушка-служанка поставила на тумбочку глиняную кружку. – Там три капли, на три часа, как просили.

Маленькими глотками опорожнив содержимое стакана, – настойка отдавала мятой и мелиссой, – Таша потянулась за кошельком. Девушка между тем собирала тарелки.

– Ужин был вкусный, – заметила Таша.

Служанка вздохнула:

– Вы бы это повару нашему сказали. Может, хоть это его настроение улучшит, а то день-деньской орёт благим – и не очень – матом…

– Комплексы?

– Похоже на то, – девушка хихикнула. Склонила голову, – доброй ночи, госпожа.

– И вам того же, – серебрушка скользнула из пальцев Таши в карман фартука. Служанка, расплывшись в улыбке, потянулась к свече на тумбочке.

– Нет, не надо!

– Оставить свет?

– Да!

– Как скажете, – она склонила голову и вышла.

Таша откинула голову на подушку, вглядываясь в огонёк свечки.

Время всех потом…

"…ты собираешься отобрать свою сестру у троих наёмников, – безжалостно зашептал тоненький голос, – наивная…"

"Хватит!"

"…кошкой…"

Таша закрыла слипающиеся глаза.

"…ты всего-навсего маленькая перепуганная девочка…

…а они…"

И наступила тьма.

Он шевельнул пальцами, будто перебирая невидимую паутину, и картинка полутёмной комнаты растворилась в светлом мареве. Когда в зеркальце осталось лишь отражение его лица – отложил серебристый круг в золотой оправе на стол и, положив подбородок на скрещённые пальцы, взглянул на огонь в камине. Умирающие угли подергивались тленной серостью.

Фигуры расставлены по местам. Игроки на позициях. Остался всего один ход.

И тут-то всё и начнётся.

Всё шло к этому. Всё до было лишь подготовкой. И она прошла безукоризненно, но дальше… дальше потребуется уже настоящая виртуозность.

Он знает, как всё будет. Он просчитал каждый ход. Он предугадал каждый поступок, каждое решение. И даже если что-то пойдёт не так, – ведь нельзя не допускать такой возможности, даже мастера имеют право на ошибку, – у него есть возможность это исправить. Нет, он вмешается совсем чуть-чуть, он не откажется от своего намерения руководить издалека… наблюдать. Просто наблюдать – до поры до времени. Но подкорректировать кое-что… самую капельку…

Это ведь не нарушит правил.

Тихо скрежетнула бронзовая дверная ручка.

– Входи, Альдрем, – не оборачиваясь, бросил он.

Старик осторожно вступил в комнату.

Вошедший являл собой идеальное воплощение доброжелательного дворецкого, всю жизнь проведшего в распахивании дверей, громогласном провозглашении имён и подношении овсянки. Во всяком случае, он был худым, как жердь, седым, как лунь, и морщинистым, как печёное яблоко – всё в лучших дворецких традициях. Из-под потрёпанного тёмного сюртука сверкали белизной кружевные манжеты и вычурный воротник рубашки. Единственное, что чуть выбивало его из образа, так это тёмные, слишком пронзительные глаза да чёрные перчатки без пальцев.

– Вы в порядке, хозяин? – в меру почтительно осведомился слуга. В меру, потому что в тоне его определённо читалась хорошо замаскированная фамильярность очень старого знакомого. – Вас целый день не было.

– Я же предупреждал, что придётся отлучиться. Больше я себе такого не позволю, не беспокойся. Для моего… досуга мне вполне хватит ночей. Как вёл себя мой морок?

– В точности подражая вам. И это без какого-либо ментального контроля с вашей стороны. Превосходная работа, как и следовало ожидать. Никто ничего не заподозрил.

– Ну, я облегчил ему работу. Всё-таки для окружающих у меня разыгралась мигрень, так что… особого общения ни с кем не требовалось.

Слуга приблизился. Его шагам, звонко отдававшимся от паркета, вторило эхо – просторная комната почти пустовала, а кое-какая имеющаяся обстановка была скромной почти до аскетизма.

– И как всё прошло? – спросил Альдрем.

Его господин улыбнулся:

– Как и ожидалось.

Он всегда всё рассказывал Альдрему. В конце концов, когда у тебя нет благодарного слушателя, которому можно всё рассказать – не получаешь должного удовольствия от того, что делаешь.

– Радостное известие, – невозмутимо откликнулся слуга. – Значит, следующий этап?

– Он почти начался. Осталось только одно маленькое событие.

– Я помню. И вы уверены?..

– Я знаю.

Альдрем склонил голову:

– Вам стоит отдохнуть.

– Да, ты прав. Скоро пойду.

– Что-нибудь нужно?

– Подкинь поленье-другое. И… бренди.

Слуга согнулся в поклоне. Медленно выпрямился и последовал к двери.

Он неподвижно смотрел в огонь. В то, что от него осталось.

Не подведи меня, девочка, думал он. Впрочем, всё должно быть в порядке. И вот тогда…

Всё пойдёт по плану.