Текст книги "Бульвар Постышева"

Автор книги: Эрик Бутаков

Если я появлялся поздно, то старался не шуметь, чтобы не разбудить родственников. Тихо открывал дверь своими ключами, разувался и неслышно проходил на кухню. Слева от входа на кухню стоял большой холодильник «Мир». Если я был в нормальном состоянии, он пропускал меня, но стоило мне хоть чуть-чуть выпить, я обязательно задевал его плечом, и он, гад, с шумом начинал тарахтеть. Просыпались все. И ничего я с этим поделать не мог. Ладно, будем считать, что здесь ключевое слово «холодильник», потому что я оборотик интересный придумал и хочу с вами им поделиться: «Есть тетка – всё нормально! Это голод – не тетка, а Тетка – это не Голод!»

О, как складно получилось! А?

У меня две тетки, но всегда опекала меня тётя Галя. Почему? Сам удивляюсь. Точнее, чему тут удивляться. С малолетства, с дошкольных времен, если у матери проблемы, в больницу попадет или ещё что – я у тети Гали. Все же как рассуждали: кандидат медицинских наук, квартира большая, деньги есть – не даст пропасть племяннику. Никто даже и не подумал, что старшая сестра и без того воспитала, как собственную дочь племянницу Татьяну, что у неё есть свой сын, своя семья, свои проблемы, в конце-то концов – без проблем же не бывает в жизни. Но все решили, что так и надо.

Большой, мудак, к тебе обращаюсь! Если ты официально усыновил парнишку, который, кстати, даже отчество носил твоё (в комсомольском билете отчество осталось «Владимирович»), так ты и в ответе за него. Как будто, так и надо – сам запалился с бабой – всё, крути педали к тетке, пасынок.

Моя добрая тетя даже спорить не стала с этим Козлом, носившим одноименную фамилию, а надо бы. Я-то тогда ещё что понимал? Выгнали – пойду к тетке – точно знал, что она не выгонит, даже мысли другой не было. На поверку вышло – все это знали. Ох, Большой, Большой! Но и сука же ты! Козёл! – одно слово! Тетке моей – в подметки не годишься. Надеюсь, ты это понял. Хотя, куда тебе – ты даже талоны на мясо, сахар и мыло за меня получал, а мне сказал, когда я пришел к тебе за талонами: «Живи мужиком, не мелочись!» А твоя сожительница из коридора моей квартиры крикнула мне, стоящему на площадке: «Да отдай ты ему, Вова, талоны, чтобы он сюда больше не таскался!» И ты отдал, что осталось неотоваренным. Всё-таки надо было тебя захлестнуть – сестру было жалко – у неё-то тетки – не как у меня – пришлось бы ей в детский дом идти, пока бы мы срока мотали. Видишь, урод, я даже щенком понимал жизнь лучше, чем ты – онанист с зелёным телевизором. Да Бог тебе судья – прощаю!

Хорошо, что паспорт получали позже комсомольского.

Тётигалина семья (я так назову – это не ошибка в написании) эталон для живущих семьями. Судите сами:

Дядя Юра – её муж – участник Второй Мировой, человек молчаливый, практичный и очень серьезный. Всегда чем-то занят. Мурлычет себе что-то под нос и мастерит. Меня всегда поражала его способность доделывать начатое. Не спеша, скрупулезно, разложив всё «по полочкам», дядя Юра делал любую работу – будь то склеивание с сыном модели пластмассового самолета, ремонт квартиры или обустройство дачного участка, – надежно и прочно. Ещё у него есть огромная и шикарная библиотека. Дядя Юра каждый вечер читает книги, тихо сидя в кресле под бра.

Тетя Галя – та вечно в движении, полная противоположность дяде Юре. У неё тысяча дел: убраться в квартире, накормить семью, приготовить дяде Юре отдельный диетический обед, потому что он с Войны и до настоящего времени ест все отдельно – желудка и поджелудочной железы практически не осталось в его теле. Далее, «сбегать» на работу, то есть прочитать лекции студентам-медикам по гематологии, посетить больных или слетать на БАМ, собрать материал и провести обследование. Работка у неё, нужно сказать, неприятная. Точнее, если в палату попадает больной по профилю, который курирует и преподает тетя Галя, можно с огромной долей уверенности сказать, что этот больной из палаты не выйдет – рак крови. Так вот, вникая и жалея своих пациентов, она еще вечерами, ответив на множество телефонных звонков, накормив семью, садиться «делать уроки» на завтра. И так всю жизнь! А дома ни пылинки, ни соринки, обед готов. Двое детей.

Старший сын Александр закончил школу с золотой, музыкальную с отличием, университет с красным, ему двадцать с небольшим – пишет кандидатскую.

Извините, приемная дочь Татьяна – самостоятельная, хозяйственная, спортивная, славная девушка на выданье.

И тут ещё появляюсь я: «Здрасти! Не ждали?»

«Ждали, ждали», – вздохнув, можно ответить и развести руками. Но!

За неимением отца и родного старшего брата, двоюродный старший брат Саша на некоторое время заменил их. Саня не мудрил с воспитательной работой, он серьезно и спокойно сказал:

– Всё в жизни случается, брат. Но ты-то точно знаешь, и мы все знаем, что мать у тебя самая лучшая. Переживем этот период – потом вспоминать будем, как неприятный сон. Ничего, все вместе, как-нибудь справимся. Что у тебя в школе?

– Так-то вроде всё нормально.

– Если надо помочь – не стесняйся, говори, я всегда готов помочь.

И стал он меня учить по физике, химии и прочим предметам, которые я не догонял. Легко, спокойно и доступно. Иногда я слушал, как он играет на фортепиано, и жалел, что сам не получил подобные навыки. Его коллекция пластинок состояла из классной, современной музыки: так появились и полюбились «Абба», «Квин», «Спэйс», «Би Джис» и многое другое, отчего казалось, что небеса где-то рядом, нужно только закрыть глаза.

Как бы невзначай, без нравоучений, за завтраком при необходимости он произносил:

– Мне кажется, куда приятней пить чай из свежей кружки, чем из вчерашней, с засохшим на дне сахаром – вкус абсолютно другой.

Тут же, вспомнив чайную церемонию, которую показывали японцы в «Политехнике», я понимал, что он прав, и больше мои грязные кружки не толкались на столах.

Когда к нему приходили друзья (а он старше меня на восемь лет, что в том возрастном промежутке очень много), Саша никогда не «избегал» мою персону, то есть, я всегда вместе со всеми сидел за легким столиком с легкими винами, типа «Томянка».

– Вот, знакомьтесь – мой героический брат, – представлял меня Саша, – изучает каратэ.

Тогда «Каратэ» звучало, как нечто потустороннее, поэтому я был горд, что среди них я тоже не лыком шит, а чего-то там изучаю. Психолог Сарэла. Молодец, брат!

Летом после моего девятого класса он договорился со своими друзьями в университете, чтобы меня взяли в состав студенческого строительного отряда на БАМ, и меня взяли.

Вернувшись из ССО, я решил, что не стоит свою жизнь тратить впустую на всякие там поделки из плексигласа и бестолковую блевотину, типа:

Рассказ про то, как всё там было: «Ну, кто тогда с нами был: Я, Кенар, Руба, Бардас, Сорока старший, Сорока младший, Зевельд, Вилдан, Саяп, Зёга, Чёрик, ещё два пацана с нечётки. Ну, мы это – взяли там кой-чего и потом, это – пошли туда, к этим. А там уже того – эти ждут. Халявы, музон, макарошки по-флотски, Рыка пришёл. Ну, сидим, короче, весь вечер – кочумаем. Классно, короче. А утром потом ещё взяли и пошли к Бардасу. Там это, в общем, там тоже у него ….»

И так могло бы продолжаться до бесконечности!

Да уж! Не будь у меня такой Тётигалиной семьи – …… Ладно, – не будем о грустном.

И ещё пару слов про Татьяну – дочку тёти Гали.

На её свадьбе я почему-то не был. Не помню, почему, хотя должен был быть. Танька жила уже отдельно от тёти Гали – снимала квартиру. А чего ей – она девица боевая, упругая, сама себе на уме – хотелось самостоятельности, вот и сняла квартиру. К тому же, понимая, что в доме появился я, она оставила мне «свою» комнату и ушла на вольные хлеба. Помню, я как-то ночь, в легком подпитии, пошел к ней переночевать в Юбилейный. Иду, значит, такой по улице, ищу её дом, а навстречу мужик. Солидный такой, в костюме. Вдруг мужик останавливается, что-то ищет в карманах, что-то достает, а следом из кармана сыплются купюры. Да много!

– Мужик, – говорю, – деньгами соришь!

– Пошел ты! – отвечает мужик и продолжает движение.

Деньги на асфальте и в траве. Я собрал, конечно, и пошёл, как он советовал. На следующий день мы закатили пир у Татьяны дома.

Но я не об этом хотел рассказать. Про её мужа Олега Полунина. Олег – парень такой длинноволосый с тонким, очень тонким и горбатым носом, водила был отменный. Управлял огромными машинами, как на самокате ездил. Сняли они дом где-то у черта на рогах, когда поженились, и пригласили меня в гости. Я пришел. Олег говорит:

– Давай сначала машину на автобазу угоним, а потом к нам – отметим знакомство.

– Давай.

Мы поехали.

– Ты умеешь на машине ездить? – спрашивает Олег.

Я говорю:

– Однажды дали руль – лавочка и рябина восстановлению не подлежат.

– А машина? – интересуется он.

– Машина – нормально, – отвечаю.

– Вот и ништяк. Садись за руль, – останавливается у обочины.

Ладно, если он подмазаться к «шурину» хочет – черт с ним, сяду. Но потом не обижайся!

Ничего. Потихоньку, управляя многотонным монстром под его, как говорится, чутким руководством, я протянул несколько километров, всего лишь раздавив ведро с ранетками у бабушки, которая стояла слишком близко к проезжей части. Потом поменялись местами. И он сам загнал «телегу» с государственным номерным знаком «19–45 Ир…»? в гараж автобазы «1945».

Водки мы тогда с ним выжрали! Я на адреналине от вождения, он – просто так. На работу утром его Танька не пустила. Зря! Банкет продолжился, начиная с опохмелки. Хороший чувак!

Ещё есть сестра. Зовут её Лена. Она тети Оли дочь. У них я тоже бывал в те грустные годы частенько. Кормили, иногда ночевал. Ленка со мною вела литературные диспуты, потому что сама поэтесса. А с её папкой, моим дядькой Сеней мы иногда пропускали по рюмочке. Он говорил мне:

– Живи ты у нас!

– Спасибо, дядя Сеня, от вас далеко в школу ездить.

Ну, вот, вроде, всех не забыл.

Поступая в медицинский институт, на последнем экзамене по написанию сочинения на «вольную» тему «Подвиг советских врачей в современной советской литературе», я придумал две книги: «автор» первой был Александр Батыров (который в то время отбывал срок в Тайшете на двадцать первой), «автор» второй – Олег Полунин.

Погнали дальше.

«Литературная газета», на мой взгляд – одно из самых прогрессивных изданий того времени, и не потому, что я тут сижу и пишу, а потому, что это факт «Литературка» частенько публиковала статьи, которые в других изданиях не встретишь. Её выписывали в тетигалиной семье, поэтому я к ней «пристрастился». Помню, газета писала о творчестве Сальвадора Дали и вообще о нём самом, чего и близко не было в других газетах. Статейка, правда, была пакостная, говорила, что он козёл и буржуазный выродок. Что он пнул какого-то инвалида в коляске прямо на оживленную проезжую часть и наблюдал, как тот гибнет, чтобы потом рисовать свои «больные» произведения. Напечатали его портрет с «фирменными» его усами и несколько репродукций картин. Репродукции были черно-белыми, но всё-таки можно было кое-что разглядеть и понять, о чём они. Названия, типа «Сон, возбужденный полётом пчелы к цветку граната за секунду до пробуждения», особенно нам понравились. Разумеется, мы стали подражать творчеству Дали, называя сюрреализм по-своему: «Нереальное в реальной обстановке». И наши тетради наполнились рисунками в стиле «Сюр». Далее оказалось, что можно и в поэзии использовать этот опыт. К тому же, Дария Ефимовна сказала: «Тренируйся, пиши, что видишь», – а Высоцкий с экрана телевизора объяснил, что вся его блатная лирика – это лучшая тренировка находить нужные рифмы, острые обороты и неожиданные решения. Мы этим и занялись, выискивая неожиданные обороты и острые рифмы.

Типичный пример наших изысканий в данном направлении – это наброски в тетради по физике (видимо, теперь уже в десятом классе, раз там присутствует «Галчонок»). «Поэма», с позволения сказать, так и называется: «Сюрреализм в поэзии». И вот что в ней творилось (перепечатываю, не исправляя):

 
Мне эта вся потеха надоела,
Я заикался здесь уже сидеть!
Здесь Галка уже в корень обурела…
Я шланг гофрированный оторвал себе.
 
 
Не ссы, гудок,
Гуди, не заикайся,
Здесь всё ништяк, а вот Шахмин в окне,
И Серж-Чумон шпацире-закаляйся.
А медный колокол уже давно на дне.
 
 
Колпак на ашхабадской остановке,
И дрель в шкафу под кофтою лежит.
Сломалась у Гордона установка,
Трипак с сифоном, как журавль, летит.
 
 
«А-ля мА фо!» – сказали мне Вадим, —
«Серёга утонул вчера на Кае».
Ну, что ж поделаешь? – гербарий продадим…
Баклан приехал к Вовке на «Урале».
 
 
Зеленый коврик у сосны валялся,
Там шифоньер у нас в углу стоял.
Вчера мой пудель Тоша обосрался.
Слесарный опыт Генка перенял.
 
 
Живее всех живых моя стамеска!
Лафа! – вчера я вылечил сифон.
А эта передача – интересна!
Урвал себе Австрийский телефон.
 
 
Мы на Сенюшку с бабами рванули,
Серега шпалу целую вогнал.
Вчера кому-то под живое пнули…
Трамвай речной на Ангаре пропал.
 
 
Он выход запасной у Бакалеи сделал,
Людовик восемнадцатые соснул.
Мы на «Ковровце» с Комиссаром следом.
Подводный снайпер в Гоби утонул.
 
 
Мне Юра с таксопарка говорил,
Что страус самый лучший альпинист.
Вчера на Жульку Тобик норовил…
Поддатый на эстраде гитарист.
 
 
Мы в кукурузе – я и моя Маша,
Ну, а в поселке Бамовском темно.
Серега в «кости» выиграл, а Наташа
На лошади с Егором за гумно.
 
 
Сегодня мне приснился дряблый гном.
Я мелочь нашакалил в туалете.
Кто видел нас вчера с большим ведром,
Паяльник бы засунул в жопу Свете.
 

Да, да! Согласен! Полное Говно! Покуль даже читать бы не стал! Но – не стоит давать рецензии школьнику из восьмидесятого года. Чем нас пичкали, то мы и писали. Хотя наш кругозор был совсем не узкий – это заметно даже в этом шуточном, предназначенном только для посвященных, наборе рифм. Ведь, откуда не возьмись, появляется и такое:

 
Я хотел бы признаться в любви,
Снова добрым стать, милым и нежным.
Но кому? – все куда-то ушли.
Вот, оставили, даже одежду…
 

Кроме «Литературной газеты», которую выписывали мои родственники, были ещё и журналы «Химия и жизнь» и «Наука и жизнь» («Охота и охотничье хозяйство», разумеется, тоже были, но к творчеству они имели косвенное отношение). В этих журналах новшества науки и техники нам особенно были интересны, потому что они, как правило, меньше всего забивались политикой, и, умея читать между строк, можно было черпать «потустороннюю» информацию. Согласитесь, что это немало! А дух саботажа, провокации и нетерпимости окружающего мира так характерны для Хиппи, так характерны и для подростков, познающих мир, так характерны для ребят нашего класса. «Чем хуже – тем лучше!» – говорили мы сами себе и шокировали своими выходками учителей и других лживых взрослых. Но!

Тренировка есть тренировка. Физическая ли, поэтическая ли – смешай их, и наряду со стишкам на потеху приятелям, проскользнут строки, в которых неоднозначно прочтутся серьезные пожелания настоящим друзьям. Хорошие строки – так я считаю. Пусть им далеко до настоящих стихов, зато лживыми их не назовешь, и сопли в них отсутствуют. А то каждый вечер по телеку песенка давит на мозги про «ёжика с дырочкой в правом боку». (А ведь баба-то с мужиком уже взрослые! – неужели это их самовыражение по жизни?!)

В том же десятом классе, на второй день после Нового года, мой друг получает письмо (снова, не исправляя):

«Моему другу, Вовуне!

 
Когда ты получишь защитную куртку,
Ботинки с шипами для гор,
Когда наколотишь железную руку
И пресс будет словно бугор,
Когда ты получишь железные нервы,
Когда будешь драться, как зверь,
Когда с парашюта – и на деревья,
Когда головою (чужою, конечно) сломаешь железную дверь,
Когда ты увидишь огонь пулемета,
Ножом подстригаться начнешь,
Когда в одиночку и через болото
Хоть в град, и хоть в снег, и хоть в дождь,
Когда по канатам – и через пропасть,
И в скалы – на пальцах одних,
Когда ты забудешь про всякую робость
И всякие черные дни,
Когда у мишеней не будет «десяток»,
И руки срастутся с рулем,
Когда, километры в воде бороздя,
Ты вспомнишь родительский дом…
И только тогда ты, лишь в эту секунду,
почувствуешь то, что ни разу никто не прочувствовал
и даже примерно не знал.
 
 
Будет что-то такое, счастливое, а может быть, грустное —
– Ты вроде всё видел и много узнал…
Вот здесь ты приди ко мне,
И я расскажу тебе всё, то, что сейчас не сказал!»
 

И подпись в соответствующем стиле, чтобы не казаться назойливым.

P.S.: «У меня сегодня лирическое настроение – видимо, с пахмару не отошел. Но ты в это перед сном вникни».

Вот, пожалуй, и всё, что я хотел поведать по этому поводу.

Вовунькин отец Анатолий Владимирович, случайно встретил меня у своего подъезда и сказал:

– Подымимся к нам.

Дома никого не было.

– Проходи, – сказал он, пока сам пошел в свою комнату, положить толстый кожаный портфель и переодеться в домашнее.

Выйдя из комнаты, он поставил чайник и предложил мне сесть на кухне за стол. Я сел.

– Сколько матери дали?

– Семь с половиной.

– Много! – задумчиво произнес он. – Что делать думаешь?

– Жить, – первое, что пришло в голову, ответил я.

– Правильно, – подтвердил он. – А на что?

Вопрос, разумеется, интересный. Как объяснить взрослым людям, которые честно проживают жизнь, на что живет подросток, у которого мать в тюрьме, отчим выгнал из дому, а закон не позволяет работать по несовершеннолетию? Разве мог я ему сказать, что мне с одной зоны присылают «Попугаев», чеканки (никому не нужные), ещё какую-то «кустарку», которые можно, якобы, продать, а с другой зоны присылают деньги за чай и водку. Плиточный чай стоил в магазине 97 копеек, на зоне он отлетал за 3 рубля, а по праздникам – за пять. Водка, стоимостью четыре двенадцать, уходила за червонец, по праздникам – за двадцать пять. Канал доставки и перевода материального в денежные знаки уже был поставлен – я не нуждался особо в деньгах. На мне были дорогие шмотки, и кое-что хрустело в карманах. Но как это объяснить уважаемому человеку? Но я взял и объяснил, как есть. Чего я буду ему мозги-то компостировать.

– Что у тебя по русскому? – после паузы спросил Анатолий Владимирович.

– Трояк будет.

– Нет! Тебе поступать надо. Я с Верой переговорю – она тебя подтянет.

Вера – Вера Александровна – Вовунина мать, учитель по русскому языку и литературе, но, к счастью, не в нашей школе.

– Спасибо, – отвечаю, ещё не понимая, как она меня подтянет.

– Договорились – каждый день приходишь к нам на дополнительные занятия. Вечером я с ней проговорю, и определимся, в какое время. Вова тебе скажет. Хорошо?

– Как скажете.

– Куда поступать-то думаешь?

– В мед.

– К тетке?

– У-гу.

– Правильно. На свете есть три профессии: учитель, военный и врач.

(Его старший сын Серега, Вовунин брат, был, кстати, военным врачом).

Мы выпили чаю с бутербродами, а потом он сказал:

– В пятницу в Голоустное едем на уток, собирайся – с нами поедешь. До воскресенья.

– Класс! – обрадовано ответил я.

Побывать с ним на охоте… да я только об этом и мечтал!

Вовунькин отец, как я уже упоминал, по национальности – немец. Не буду пересказывать его непростую судьбу, чтобы опять чего-нибудь не напутать, скажу только, что он воевал за Советский Союз, имел боевые ордена и медали и человеком был (царствие ему небесное!) настоящим! Но, как немец, он был настолько пунктуальным, практичным и дотошным в мелочах, что, несомненно, является национальной чертой. Если он покупал охотничье оружие, то это оружие было «вылизано» и подогнано, как полагается. Если он делал охотничий нож, то такому ножу позавидуют все. Если он шил себе охотничью одежду, то она была удобна и практична (не могу избавиться от этого слова, говоря про Анатолия Владимировича!), что до сих пор Вовунька чувствует себя в ней на охоте, как младенец в пеленках. Я, грешно сказать, очень люблю фильмы про немцев и книги, про Вермахт, особенно мне нравится их форма и оружие – несомненно, это пришло от Вовуниного отца. Не думаю, что это плохо – немцы умеют делать вещи. Он тоже умел. «Папа Гейц» – так звали его на охотоведческом факультете сельскохозяйственного института. Так он и остался «Папой Гейцем» – легендой факультета!

Речка Голоустная, прежде чем раствориться своими водами в Байкале, делала немыслимые виражи и спирали, превращая прибрежную зону в богатые дичью болота. По правую сторону от течения реки расположилось село «Большое Голоустное». Слева – сопки, покрытые сосновым лесом. Долина реки напоминала саванну – плоская, как поверхность стола, и желтая трава в человеческий рост местами.

Мы разбили лагерь на левом берегу – ближе к лесу. Палатка, мангал, брёвна, которых тут было в избытке, по непонятной причине, сложенных в штабеля. Накачали резиновую лодку и обустроили на ближайшем озерке засидку, среди тех же бревен и травы. Поставили чучела. Нас было четверо: Анатолий Владимирович, его сыновья Сергей и Володя и я. На первую вечернюю зорьку ушли они втроем, я остался охранять лагерь.

Солнце садилось в Байкал. С моря тянулись табуны уток. Вспышки выстрелов. Шум волн на Байкале и залпы выпушенных зарядов долетали до палатки и моего костра, на котором варился ужин. Наполненный запахом трав, байкальского прибоя и пены, свежестью соснового леса, воздух кружил голову. Огонь разбрасывал искры в вечернюю мглу. Бурлила похлебка. А утки всё тянули и тянули табунами из моря над нашим скрадком.

Вечером, у костра, потроша подстреленных крякв, мы говорили о природе, о Байкале, о жизни. Не хотелось спать – хотелось вот так сидеть с родными людьми и говорить, говорить, говорить!

На следующий день были бекасы, кряквы, чирки, чибисы, крохаль, туманы, сырость болот, мокрая лодка, резиновые сапоги, запах пороха из стреляных гильз, снова костер, звезды, травы, Байкал, разговоры, похлебка, настоящая мужская жизнь и дружба навеки отцов и детей! Эх, бляха! Жалко, у меня не было отца!!! Спасибо, Господи, что у меня есть Вовуня, его отец, брат и охотничьи просторы!!!