Текст книги "Бульвар Постышева"

Автор книги: Эрик Бутаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Февральский ветер

Сегодня, когда задуют ветра и «оплавятся» сугробы, а солнце растянет тени деревьев по грязному снегу, ещё холодный, но уже с примесью весны воздух, напомнит, что кончается зима. Но ветер пронизывает, и на память приходит забытая фраза из детства: «Февральский ветер».

Кино! «Кто в этот мир попал – навеки счастлив стал!» Кино! Кино – это придел мечтаний.

Отстояв очередь в кассу, толкаясь и возмущаясь, ты наконец-то становишься счастливым обладателем и владельцем маленькой сине-зеленой бумажки с надписью вертикально по боку: «Контроль». Возможно, что тебе ещё предстоит потолкаться при входе в сам кинотеатр и в зал, но это естественное желание – скорее попасть в храм обмана и грёз. «Наиважнейшим и первым из искусств, для нас является кино!» Кто это сказал? Похоже – Ленин. Он-то гений-гаденыш знал, что говорит. Какие неограниченные возможности дает кино… для фальсификации, подделок, агитации, сведения с ума, влюбчивости, подвигов, соблазнения, оскорбления, провокации, разъяснения, доведения до самоубийства и прочее, прочее, прочее, всё что угодно можно придумать, чтобы заполучить зрителя, толпу, электорат, как сейчас говорят, и стать самому знаменитым.

Волшебный мир темного зала – всего несколько секунд, когда свет уже погас, а экран ещё не загорелся: притихают люди в своих неудобных зимних одеждах, кто-то несколько раз кашлянул, скрипнуло и хлопнуло сиденье, последние быстрые шаги по деревянным ступенькам вдоль деревянной стены в поисках места, семечки, «У нас что, два билета на одно место?», пустая (уже) бутылка упала и покатилась, девичий хохоток, задёргивание толстых бордовых штор перед входной дверью, захлопывание самой входной, …вдруг, трещит проектор, загорается квадрат экрана, знакомая скрипучая музыка – начался журнал «Восточная Сибирь». Все вылупились на экран. Жуют. С боку их лица смешно освещены и просто смешны – постоянно на лицах прыгают синие тени, а люди строят забавные рожи в зависимости от того, что показывают на экране. А ведь это ещё только журнал! А вот само кино!..

– Ты, хорош понтоваться! Расскажи нормально.

В наш город приехало Кино. Настоящее. С ящиками, чемоданами, круглыми коробками с надписью «Госкино», с треногами, с фонарями, с большими автобусами, с Михаилом Ульяновым, которого мы воспринимали исключительно, как Маршала Жукова, но так его никто и не увидел.

По телевизору и радио передали, что набирают желающих для участия в массовых съемках художественного фильма «Февральский ветер». Желающих было море, потому что слово «массовых» вообще не воспринималось – главное: «участие в съемках»!

Оказалось, что те, кто придут с паспортом ещё и получат за съемочный день Пять рублей (С домашними животными – Десять, с крупнорогатым скотом или лошадью – Пятнадцать), кто без паспорта – по Три рубля. Люди готовы были сниматься бесплатно, а паспорта тогда редко кто вообще носил с собой – смысла не было мять документ, поэтому многие на это не обратили внимание. Но мы пришли со свидетельствами о рождении, которые проканали за паспорта – не помню, откуда мы это вынюхали.

Собрали нас в Лисихе, в клубе каких-то строителей, и долго мурыжили, раздавая одежду-реквизит в замен нашей одежды. Зима была, февраль, одежды много – гардеробщицы не справлялись с потоком, поэтому съемки задерживались, что очень нервировало, потому что день короткий, а время ограничено. Особенно это нервировало массовку – хотелось быстрее отсняться, попасть в Кино, а ни то придется всё на завтра переносить, как случилось вчера – опять будет шум и недовольные. Говорят, так же, что завтра съемок не будет. Вот ничего себе! И те, кто вчера пролетел «по праву» решили, что должны первыми получить реквизит и нагло подгоняли «новеньких», за что чуть не получили в ухо. Но всё кое-как утряслось, и нас загрузили в автобусы.

Сюжет фильма предполагал какую-то замуту по поводу февральской революции в Питере. Чего-то там должны были отличиться лицеисты. Точнее один лицеист, которого с нами в автобусе не было – главный герой. Поэтому нам выдали тонкие черные шинельки с пуговицами о двуглавых орлах (очень хорошие пуговицы – хиппари на барахолке за них могут дать пакет или жуваки), фуражки с кокардами, жалкое подобие башлыка, а сигареты почти все оставили в своих вещах, сданных в гардероб, поэтому предстояло померзнуть. Вот только Покуль с Кадачем были одеты в тулупы, валенки и огромные шапки. Их роль – купцы-торговцы. Им было тепло. Как-то ведь они сориентировались.

Действо (по сценарию этого дня) должно было происходить на ярмарке, типа, на масленице. Лицеисты, когда у них кончаются занятия, с криком, свистом несутся на ярмарку – это понятно. Там они бесцельно слоняются по торговым рядам в своих тонких шинелях и шныряют везде, где только можно, лишь бы попасть в кадр. Бабы – продавщицы из ближайшей кулинарии – должны что-то продавать из местного ассортимента. Тут – полезное с приятным, плюс деньги за съемочный день. Дети должны кататься на коньках на катке – так всегда на ярмарках. Костры не жечь!

Съёмочная площадка находилась за плотиной на берегу Иркутского водохранилища. Довольно живописное место. Настроили там торговых рядов, расчистили лед для катка, развешали разноцветных флажков и всякое такое. Пока всё это готовили, нас поместили в Дом Пионеров. Холодно там было, и мы мерзли, но терпели, потому что это был последний съемочный день в нашем городе. Только Покуль с Кадачем не мерзли. Они развалились в своих тулупах на красных дерматиновых креслах, вытянули ноги, укутались в воротники и покрикивали на тех, кто проходил мимо: «Куда прёшь, челядь?!»

Наконец-то начались съемки.

Всех «гимназистов», а их было человек сорок, наверное, загнали на пригорок и сказали: «По команде, все вниз. Изображаем радость. Уроки кончились. Вы должны радостно, с криками, свистом бежать вниз на ярмарку. В кадр не лезть. Просто бегите к прилавкам. Всех снимем, все попадете на экран. Понятно?» Куда там! Только раздалась команда «Пошли!» – каждый ломанулся на камеру. «Стоп!» Ещё раз! Опять: «Стоп!» Ещё раз! И так до посинения, пока нам самим не надоело взбираться на скользкий пригорок. Потом, когда надоело, мы сбежали правильно. «Молодцы! Хорошо!» – сказал режиссер (или кто там такой был?): «А теперь гуляем по ярмарке».

На прилавках чего только не было: ярко-алая клюква и брусника, грибочки в бочонках, рыба в лотках, окорока, колбасы, конфетки, баранки связками, пельмени, блины, красная икра, кипящие самовары. Но всё это, к сожалению, – бутафория. Клюква в огромных ситах лежала только в один слой – остальное бумага, но ощущение, что сито переполнено с горкой. Колбасы – вообще картон, как и окорока. Баранки, правда и самовар настоящие. Но это бабы из кулинарии продавали по-настоящему, чтобы мы согрелись. Бабы эти были в ярких сарафанах, в красных платках, в обшитых бисером валенках – всё то, что они действительно одевают на масленицу, когда приходит пора торговать на улице в праздник. И реквизит им не понадобился. Подрумянили сильно им щеки, и всё.

Главный герой – гимназист ходил между прилавков, как дурак – медленно и вальяжно, будто специально рисовался. Хотелось ему в морду дать. Но режиссеру (или, как его там) нравилось, и он его хвалил. Мы бы лучше сыграли! Его, правда, тоже несколько раз снимали. Потому что все вокруг него вились, чтобы ещё раз и крупным планом в камеру попасть. Нас отгоняли. Но мы не сдавались. Вот только Покуль с Кадачем тут не крутились. Они зачем-то ушли на каток и бегали по нему в валенках, пиная маленьких детей на коньках. Забава их была безобидной, поэтому дети громко смеялись и кричали, привлекли внимание съемочноё группы, и каток отсняли. Так и было на экране: маленькие дети в красных современных коньках «Экстра» на катке убегают от двух взрослых здоровых дядек в тулупах, которые норовят их отпинать. Весело. И тепло!

Когда пришло время заканчивать и уезжать в клуб за одеждой, я уже сидел в автобусе с гримерами и что-то им втирал про наш город. А вообще-то, я грелся.

Когда сдавали реквизит, то в общей суете не заметили, что пуговиц на шинелях очень мало. И кокарды не на всех фуражках. Усы из гримерки нам тоже потом пригодились.

Кино, как вы понимаете, привлекало нас всегда. Если бы у нас была камера, – рассуждали мы, – мы бы такого наснимали. Вот Сальвадор Дали с Бонюэлем отсняли «Андалусского пса» и навеки попали в историю кинематографа. Будь у нас камера, мы бы попали ещё лучше! Но камеры не было. Только сюжеты, ненаписанные сценарии, сумбурные темы и выдумки. Чтобы все это придумать, достаточно было оглянуться вокруг. Сюрреализм – это наша действительность. Немного фантазии, и сюжет готов. Смешной сюжет. Наш земляк товарищ Гайдай – яркий тому пример. Если другие прославляли Трактористов, Свинарок и Пастухов, Стахановцев, Танкистов и Летчиков – людей мужественных и сильных, то Леонид втиснул на экран Бывалого, Труса и Балбеса, и вся страна узнала себя. А как иначе объяснить их популярность? Три отморозка занимаются всякой хернёй, которая на ум нормальному человеку и не придет, а все смеются, цитируют и подражают. Встречался я как-то с Вициным в Театре Эстрады в Москве в конце девяностых. Смеялся до слез, когда он выступал, а в антракте сфотографировался с ним на «Поляроид» за пятьдесят рублей, и стало его жалко. Вот он, герой наших экранов, которого мы знали с детства, который казался таким родным и знакомым, оказывается, даже не подозревал о моём существовании, а теперь выживает тем, что мой полтинник за фотографию приносит ему хоть какой-то доход. Рядом в фойе продавал свои компакт диски со своими автографами обладатель платиновых пластинок, голос которого присутствовала почти в каждом мультфильме, в том числе и шлягеры «Бременских музыкантов», Олег Анофриев. Жалко мне было этих стариков. Эх, страна моя родная! Где сейчас Фарада, Дуров, а что стало с Брундуковым? Про женщин – я вообще молчу. Это Вам не Голливуд – это Мосфильм, чтоб он процветал!

Конечно, я злюсь! А как же не злиться? Столько экспериментов пропало. Мы за бесплатно готовы были гореть, взрываться, падать в пропасть, летать на руле по проводам, да всё, что угодно! Но не было камеры.

Однако, спокойный как индеец, Витя Кадач после съемок, сдавая тулуп, сказал так: «Теперь малышня будет писать наши имена на заборах!»

Ткача

Вы знаете, что такое «Стадное чувство» или, ещё по-другому, «Бараний инстинкт»? Социализм – вот что такое «Стадное чувство» и «Бараний инстинкт». Основной девиз, постулат, формула, идея, лозунг Социализма – «От каждого по способностям, каждому по труду!» Этот долбанный лозунг алел всегда перед глазами. Куда не сунься – везде алел, везде на красной тряпке этот лозунг. На красной тряпке! Растянут поперек дороги, прибит к стене, над сценой, отпечатан в учебнике, в официальном документе в правом верхнем углу, в заключительной речи главного агронома совхоза имени «Девятнадцатой партконференции РСДРП» на собрании комсомольского актива группы СХ-73 выпускников профессионально-технического училища № 386 посёлка городского типа Энергопласт-Михеевка. (Под общие, бурные аплодисменты). И по труду – тебе грамота, диплом и другая отметина. А за дело – поделом тебе, не будешь из себя делового строить! Инициатива наказуема. Общественное мнение, общественная жизнь, большинство так решило, коллегиальный орган, общественная собственность на средства производства и всё остальное, общественно-полезный труд, общежитие, общение с молодежью и ветеранами, общаг. Общаг – нет. Общаг – это у них раньше было, когда лидеры и основатели сидели за бандитизм, бузу и провокации на производстве, за распространение венерических заболевание и запрещенной порнографической литературы с идеологическими вставками текстов для верности потребления народными массами. Начнешь читать, писать и вспоминать эту труху из названий, выражений, заклинаний, заговоров, обращений и цитат – черепок треснет, но нихрена не поймешь. В том-то и суть – сказано много, но понимает лишь тот, кто текст написал, и совсем необязательно тот, громко который читает его – это прививают ещё в детском саду, о чем я поведаю ниже.

Пятерка, звездочка, отряд октябрят – вот что такое прививка Стадного чувства. Пионерский слет, линейка, лагерь, «Зорница» – Стадное чувство, Бараний инстинкт. Комсомольский сектор, актив, комитет, собрание, конференция – магические сборы, заклинания, призывы к борьбе, к действию, осуждение других, не из нашего стада, отары, гурта. КПСС – страшный символ избранных, который писался нами, если мы были не довольны чем-то, вот так: КПSS то есть, эсесовский командный пункт, у которого были свои стражники и подвалы ЦК. Там вообще всё запутано и ясно лишь для принятых в члены и их кандидаты: бюро, съезд, пленум, расширенное заседание, мандат, организатор сектантских оргий – оргсектор и Интернетовсие уже тогда: Парт. com, Рай. com, Гор. com, Окруж. com, Об. com, Край. com, с их Первыми, Вторыми, Третьими и внештатными. Система, матрица, номенклатура, как паутина по всему земному шару сети Интернет и липкая как для ловли маленьких мух и жучков кровососами с толстым брюхом и цепкими волосатыми лапами. Кто попал, влип – застрял на всегда, не выпустят! «Пусть говно – но наше говно!» Возьмем на поруки, перевоспитаем, не выносите сор из избы, коллектив отстоит, сомкнем ряды, не потеряем нашего товарища, и еще раз возьмем – и на поруки! Но ползти туда надо, как мы отмечали, из детсада, встав на табуретку девятого мая с марлевой повязкой на голове, громко с выражением и четко сказать, не боясь: «Дымиась, оща под гоою, а вместе с ней гоел закат. Нас остаалась только тое из осемнацати эбят!» И если дяди и тети с открытками и гвоздиками в руках похлопают тебе, ты будешь выступать потом и всегда, и, возможно, попадешь в Стадо, а то и на Командный Пункт. Но для этого нужно родиться бараном! И блеять, как учит вожак.

Был ясный, солнечный теплый денёк. Мы вышли с Вовунькой из книжного магазина на улице Ленина и мимо памятника вождю пошли к переходу. Навстречу шла длинноногая, красивая девушка в плотно обтягивающих синих необычных брюках.

– Джинсы, – сказал Вовуня, – Шурик себе такие купил.

Шурик Неретин – это одноклассник и друг Вовунькиного брата. Забавный парень, в те годы один из первых, видимо, способен был примерять на себя веянья моды, как говорится. Где-то работал или учился, и денежки, судя по всему, были. Однажды на «Яве» в Солнечном он «молоковозке» со всего разгона в зад въехал. Она аж села на задницу. Задний мост – в дребезги, «Ява» – в куски, а он сидит на асфальте, ржет: «Типа, покатались!» Его любимое и коронное слово это было – «Типа». Примерно так: «Мы, типа, сидим, типа, курим. Смотрим, типа, бикса, типа, идет. Мы ей, типа, говорим: «Садись, типа, перекурим!» Она, типа, не против, присела, типа, к нам. Сидим, типа, уже, вместе с ней, типа, курим. Типа, чё делать будем? Ну, чё, типа, делать? Нечего делать. Давай, может, типа, пива возьмем. Попьем, типа. Ну, давай. Типа, взяли, попили. Так и день прошел. Типа, отдохнули». Он до сих пор говорит это «Типа».

– Славная попка! – оценил я в свои двенадцать лет, потому что джинсы так славно обтягивали такую славную попку такой славной девицы – этого нельзя было не отметить.

– Знаешь, сколько они стоят? – спросил Вова, не обращая внимания на мои слова – его мало это волновало, по крайней мере, он это не выражал, хотя «на джинсы» он первый обратил внимание.

– Сколько?

– Сто рублей.

– Сколько???!!!

– Сто рублей.

Сто рублей в семьдесят пятом году потратить на штаны мог себе позволить только тот, кто ворует или занимает огромную должность на продовольственной базе или базе промышленных товаров, равно как и в, единственном тогда на весь город и, наверное, область, автосервисе.

– Сто рублей! Это ж сколько можно купить штанов?

(Справка: стоимость средних приличных брюк составляла от семи до двенадцати рублей. Костюм «тройка» – порядка шестидесяти – восьмидесяти рублей, редко, но очень, очень приличный костюм – до ста.)

Вот так на перекрестке Карла Маркса и Ленина нам встретились рыночные, товарно-денежные отношения, плотно обтягивающие нечто такое, чего считается сегодня, что у нас не было тогда.

А через год джинсы стоили уже двести рублей.

А через два – три с половиною сотни.

И молодежь, способная их достать и толкнуть, перестала быть экономически зависима от сдельно-премиальной оплаты труда.

Эти самые рыночные, товарно-денежные отношения, как метастазы, стали расползаться по тротуарам и проезжей части дороги и прилегающим проулкам, от типографии до ипподрома, предлагая джинсы, батники, колготки, помаду, пакеты, жвачку, Монгольские кожаные плащи, мохеровые шарфы, дубленки с БАМа, часы на платформе и туфли на ней же, короткие юбки, красивое женское бельё, перчатки из лайки, шампуни из Польши, плакаты ансамблей, вьетнамскую «Звездочку», «Marlboro», «Hi-Lite», японские куртки «Аляски», цветные заколки, значки с Микки Маусом, вместо «Ну, погоди!», складные зонты, журналы «Бурда» прошлого года, подпольно и из-под полы Порно журналы, секс-музыку, валюту и даже наркотики, от травки до порошков и ампул, но только для избранных и проверенных трижды и трижды подонков. И это называлось Фарцовкой. И КГБ их давило. А как же? Валюта, порнуха, наркотики, не дай, Бог, оружие. Как не давить? Давило! Давило! И будет давить! Но мало, наверно, давило. А может, сейчас мало давит – наркуши уже заебали! Одна эта сволочь за собой ещё дюжину тянет, а те за собою ещё. Ни мое это дело, но всё же злит, раздражает, коробит, и я матерюсь, а что ещё делать? И ещё, пока в теме, про секс. Не верьте, что не было секса в Советском Союзе. Был! Дети рождались гораздо чаще, чем ныне. Школьниц-то сколько рожало. Да, к двадцати годам у могих уже дети в садик ходили, если им родичи по блату выбивали места. А как же? Длинные волосы, джинсы, короткие юбки, даже школьная форма была гораздо выше колен, что мешало подниматься по лестницам и ездить в трамваях. Ниже – выгоняли домой переодеваться! – Не по форме. Плюс «ВВС», «Свобода» и что-то ещё, что трещало ночами на «ВЭФе». На Западе – сексуальная революция, свобода творчества, Рок-Оперы, «Греческая смоковница», Хиппи, живущие в замке Сальвадора Дали, сжигание лифчиков, нудистские пляжи, поцелуи влюбленных на улицах города, ветер странствий и перемен. И всё это тоже было у нас. Забыло (и не знало) Войну новое поколение – оно строит жизнь по-другому, по-своему. Стас Намин, Тухманов, Битлы в «Кругозоре». Кое-что прорвалось на экран. И даже Наши стали немного открытей. Отличный пример – мультфильм «Бременские Музыканты». Там принцесса, после свадьбы, на балу вытворяет такое движением тела и ног – эротика чистой воды. Не верите? Посмотрите внимательно – цензура прошляпила. А нам привили эстетику женского тела, если можно так объяснить их прокол. Ну, хватит об этом, продолжим рассказ.

Итак, метастазы торговой заразы расползались во все стороны света, пришлось колотить из зеленых досок на пустыре за Рабочим огромную торговую площадь и обносить её крепким забором, а заодно продавать билеты за вход покупателям и брать мзду с продавцов. Бороться стало невозможно с буржуазной «болезнью», пришлось извлекать из этого выгоду. Заодно, всех держать под контролем и оперативникам, и ОКО в выходные спать не давать.

Ткач был одиночка. Отчаянный, вольный и смелый Волк-одиночка, он мог задавить любую овцу. Таким он родился – с крепкими характером и зубами, резким от природы, сообразительным мгновенно. Количеством денег в кармане, яркой, дорогой, зарубежной одеждой, манерой общенья, острыми фразами, холодным, гипнотическим, прищуренным взглядом, глядя на мир с высоты, свысока и надменно, выделяясь из серой толпы, Женька постоянно был в центре и во главе. Ещё в школе, в свои шестнадцать лет, когда другие носили френч с нашивкой «Раскрытая книга и Солнце», Жека был в джинсах, яркой рубахе, галстук с голой бабой на обороте, длинные волосы, куртка из замши, кроссовки, не зашнурованные вечно, сумка через плечо желтая-желтая с рыцарем в шлеме, оправа «Джоконда», девки красивые рядом и друзья такие же точно, почти. И уже где-то, наверное, рос первый сын.

И вот ещё что не забыть бы, сказать: он был один из немногих в то время, кто был с малолетства крещен!

Появилась барахолка, появились шальные, большие деньги. Её и их контролировали (а как без этого?) другие люди, значительно старше и со стажем не хилым. Но раз были деньги, барыги и лохи, то Ткач их бомбил по полной программе. Он не признавал авторитетов, он сам себе был авторитет, и шел на пролом, добиваясь цели, не глядя на ранги, чины, звания, положения. Решил – сделал. Отчаянный был. Я повторяюсь, но я утверждаю! Согласитесь, что ничто так не возбуждает, как возможность, что скоро получатся деньги. Сон, как рукой снимает. А Ткач мало спал, энергии было в нем за двоих, и планы по жизни были большие. Но характер, характер и безудержный пыл – он, как будто спешил жить, как будто летел по жизни, и в этом ему помогали машины.

Всем, что передвигалось быстрее него, он любил управлять. Поначалу менты за ним гонялись на «Уазике» по Постышеву, когда он уходил от них по кустам на каких-то бесконечных мотоциклах. Не знаю ни одного случая, чтобы его поймали. Видимо, на Постышево так заведено со скоростью и мотоциклами: Ткач, Зелик, Сорока Старший, Неческа Старший и масса других людей, в том числе и мы частенько, разгоняя визжащих прохожих, с дороги слетали на тротуар, а потом по кустам на Кирпичку по узким тропинкам – туда, где не пролезет «Уазик».

После школы, поступив в институт, но по како-то причине оставив учебу, Женька пошел на курсы водителей в ДОСААФ. Получил права и устроился нарабатывать стаж перед возможной Армией в «Горздравотдел». Оранжевый «Москвич» стал его домом, средством передвижения и причиной, способом и местом знакомства с новыми юными девами нашего старинного города. Стрелка спидометра натерпелась и погнулась – он летал, как угорелый, Шумахер отдыхает.

Я не умел управлять автомобилем до тринадцати лет – не было такой возможности научиться. Просто негде было. А тут как-то иду мимо его дома, смлтрю, Жека сидит в своем «Москвиче».

– Здорово.

– Здорово.

– На обед приехал?

– Да, уже обратно надо. Покурю и поеду. Садись, перекурим.

Я сел в машину, но тогда я ещё не курил – боксером был.

– Машину умеешь водить? – вдруг задает он вопрос.

– Нм разу не пробовал.

– Что так?

– А где?

– Хочешь?

– Хочу, но страшно, как-то.

– Садись. Когда-то же надо попробовать.

И мы поменялись местами.

Я сел, внутри всё колотит, страшно – что будет, как будет, как себя «зверь» поведет? Мотоцикл – другое, там как на велосипеде, всё ясно, руль другой и педали другие. А тут, с непривычки, да, просто, не зная, что делать, – нервишки играют, а отказаться сил нет – интересно… и поздно.

Женька объяснил, что и как делать, переключил передачу:

– Пошел!

Нужно было сразу войти в поворот. А машина, скотина, «неожиданно» дернулась. Нога влипла в пол вместе с педалью газа, руки вцепились в руль, всё куда-то помчалось и началось!..

Лавочка – вдребезги!

Рябинка – лохмотья!

Копосова еле смогла отскочить!

Бордюры искрили от тренья с железом!

А Женька смеется и давит на тормоз поверх моей лапы:

– Спокойно, братишка, рули, не волнуйся, сейчас остановимся, правее держи!

– Я не волнуюсь! Ой, бля, сука, нафик!

И мы тормознули в полуметре от тополя.

– Потом съездим в поле, там погоняем – там нечего бить. Поучимся ездить.

– Давай.

Выправив бампер, проверив колеса, оценив повреждение крыльев, Ткач улыбнулся и спокойно сказал:

– Нормально. Для первого раза – покатит.

– Вы что – одурели? – орала Маринка, которую я чуть не сшиб.

– Спокойно, Мариха, всё Олэ Ридэ.

Мы попрощались, и Жека поехал работать – лекарства развозить по аптекам.

Мы часто летали с ним по Плотине. Выдавливали из машины максимум скорости. Тогда было мало машин на дорогах, и знак на плотине стоял «Минимальная скорость 60 километров». Мы его соблюдали. С ним не было страшно, когда он рулил. Казалось, что всё обойдется. Не вру – отдыхает Шумахер. Но было однажды такое.

Летим по Байкальской, по мокрой дороге. На перекрестке с Третьей Советской, – там не было до того светофора, поставили сразу после этого случая, – вылез огромный фургон и заглох. Прямо перед нами заглох. Тормоза на мокрой дороге свою роль не сыграли. Боковина фургона, казалось, неслась прямо на нас, а не мы на неё. Удар! Машина в лохмотья. Руль с Женькой подняло до крыши. Мотор весь в салоне. Но я, к счастью, был на заднем сиденье и только нос расквасил о переднюю спинку.

– Дурак ты, папаша! – сказал Женька и повернулся ко мне. – Жив?

– Жив, – говорю, – только нос, вот, разбил.

– Хорошо, – говорит он. – Упади не сидение, сделай вид, что разбился – побольше крови и глаза закати. Сейчас мы с этого мудилы за твой нос получим по-полной, заплатит, сука, за всё!

Подходит к нам мужик грузового автомобиля, который перед нами вынырнул не по правилам и встал, смотрит: я весь в крови лежу в салоне, уже не дышу. Ткач ему говорит:

– Что, батя, допрыгался? У меня в салоне труп. Суши сухари.

Мужик побледнел от страха:

– Машина заглохла!

– Заглохла. Пиздец тебе, дядя, вызываем ментовку.

– Что делать-то теперь, парень? Что делать-то? А?

– Что делать? Есть деньги?

– Есть. Сколько надо?

– Все! Давай все, сколько есть. Попробую реанимацию вызвать. Может, поможет.

Мужик достает из кармана всё, что есть. Протягивает дрожащей рукою.

Ткач забирает, не считая, кладет их в карман. Подходит к машине, открывает со скрипом заднюю гнутую дверцу и мне говорит:

– Можешь просыпаться, братишка. Клиент не хотел тебя убивать. Он осознал, что не прав. Просто так получилось – машина заглохла. Ты уж его извини. Ему осталось лишь наладить нашу машину.

А мужику говорит:

– Видишь, какие чудеса бывают, когда деньги есть? За машину готовь. Есть чё курить?

Потом на мужика ещё и весь ремонт повесил.

Вот нервная система. Люди теряются после аварии, мечутся и паникуют, а этот сразу сообразил, что к чему, в свои-то восемнадцать лет. В этом и был весь Ткачук – чем хуже – тем лучше! Опасность для него, как наркотик. Как для парашютиста прыжки – опасно каждый раз, прыгать охота, идешь на рожон, потому что организм требует жути и адреналин очень просит.

По развитию и складу ума он отличался от сверстников. Ему можно было дать тогда лет эдак тридцать. Он много читал, когда было время, свободное от приключений. Разбирался в моторах и не боялся работы. От отца, наверное, это пошло. Его Отец пахал, как заводной. Я сам лично видел ордена «Трудовой Славы», медали и другие правительственные награды. Он, кстати, построил новый корпус Нархоза. Но батя – есть батя, а у Жеки своя голова на плечах.

– Его бы энергию, да в нужное русло! – как-то позже сказал Вовуня.

Но русла тогда такого не было, и рамки закона мешали. Ткач часто их нарушал. Но это не наше дело – он жил, как хотел, как умел, как случилось. А нам – пацанам и мне конкретно всегда помогал, впрягался, если надо было, и постоянно твердил:

– Поступать тебе надо. Высшее образование, любое, но высшее, ты обязательно должен закончить. Дебилов и так хватает – учись, потом пригодится. А дворовые авторитеты – это всё херня. «Стадное чувство»! Они не могут один на один, поэтому собираются в стадо. Думают, что так оно легче. Имей свою голову. Не трусь, не проси, не прощай. Сами дадут. Не дадут – заберешь. Пацан ты не глупый, главное – учись. Ольге нужен умный муж. Понял?

– Понял, конечно.

– Армия, конечно, хорошая школа, но лучше её пройти заочно. Время только терять. Чтобы правильно жить и красиво, нужны деньги. А деньги там – где власть. А власть без высшего образования не дадут. Врубился?

– Врубился.

– Ну, всё, полетели.

Он заводил мотор, и мы куда-нибудь снова летели.

Для родных и друзей, для меня он был своим и надежным. Но многие его опасались. И не напрасно. Но это же их проблемы. Для нас он был Ткача, Жека, Женька Ткачук, а другие, если им так охота, – пусть пасутся в ботве. Так мы рассуждали и были, наверное, правы.

Остальное – по ходу. Мы с ним встретимся, обязательно встретимся.