Текст книги "Бульвар Постышева"

Автор книги: Эрик Бутаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

– В бегах я, дядя. Жить мне негде, вот и мотаюсь по поездам – мож кто накормит, напоит – как-то жить-то надо. Время сейчас не спокойное, темное время…

– Ты из себя бедняжку Изольду Изауру-то не строй, жить ему негде. Знаем мы вас.

– Ну, а коль знаешь, так чего доеба… простите товарищи, лся? Давай, лучше, выпьем, Димка, и ты нам на ночь какую-нибудь ментовскую сказку расскажешь.

– Вот, ты совсем не меняешься. Как был…

– Ты из себя бедняжку Изольду Изауру-то не строй, наливай, – перебил его Архип.

Так продолжался путь. Люди в проходе стали появляться с голым торсом. Это были молодые туристы из детско-юношеской школы, которым пить не разрешалось, поэтому они пили только пиво, но много, и ходили курить в тамбур, где всё перегораживал горный велосипед, хлопали стальные двери, на окнах появлялись «следы» ног, было холодно, одиноко и пахло углём. Иногда проходили симпатичные женщины во влажных красных футболках на голое тело. Их отлично развитые груди говорили о их полноценном здоровье. Они специально, видимо, это подчеркивали. Делать-то нечего, вот и смотришь. А им это нравится, они чувствуют это, вот и ходят по вагону взад-вперед. В вагоне, стоит в него залезть, сразу создается ощущение, что нормальная, теплая, светлая, чистая жизнь, с батареями, ваннами, кухнями, диванами, свежим бельём, вдруг разом исчезла. Вместо неё появилась потная, душная, куда-то, непонятно зачем, бегущая дорога, тоска, прощание на веки и только прикидываешь по времени, что там сейчас твои делают. И такая одинокость! Если едешь один, идешь, от нечего делать, в морозный тамбур курить, там ещё раз всё вспоминаешь, мысленно говоришь со своими близкими, используя для беседы собственное отражение в темном стекле, потом бросаешь окурок куда-то в щель между вагонов, громко хлопаешь дверьми и заходишь, на всякий случай, в туалет, если он не занят. Обязательно смотришься в зеркало: «Ну, и рожа у тебя, Шарапов!» Проступает каждая точка, каждая пора на лице от такого освещения, как в вагонном туалете. Но если ты не один, опасайся навязчивых тем разговора с соседями, могут достать и поспать не придется.

Николай-напртив вдруг выкрикнул:

– О! Подкаменная! Я сюда машину ставлю!

– И что? Каждый день за ней ездишь? – тут же спросил Архип.

– Нет, ты чё? Это когда мы на Байкал спускаемся, я сюда её ставлю.

– Ну, слава Богу, а то я было подумал… – Архип на этом и закончил.

Олег из вежливости сдержал смех. Димка не понял. Николай Андреевич был занят поглощение пищи. Всё шло свои чередом.

Стоянка. Слюдянка. (Или наоборот). Купили в Слюдянке омуль, который приносят прямо к вагонам. Был повод подышать, а после – продолжить. Продолжили. Но, кажется, уже было лишне. Да, так и было. Ну, и что?

К часу ночи все прилично набрались, разложились кто куда покимарить, чтобы подкопить силы. Архип вытащил упаковку активированного угля, порвал её пополам по вдоль, половину протянул Олегу.

– Съешь, доктор, – завтра утром будет легче.

Доктор намек понял, съел, запил чаем, и они с Архипом водку больше не пили.

Пришли надсмотрщицы в красных ветровках, поквакали по поводу, как же можно столько пить, да ещё при детях. Их посылать не стали – не было сил спорить и желания ссориться, всё равно уже почти все выпито, и больше пить не хотелось. Им просто сказали: «Простите, мы больше не будем», и не наврали. Угомонились. Утро расставит всё по своим местам.

Пять утра. Подъем. Танхой. Вагоны стоят на запасном пути недалеко от туалета. Надо сходить в туалет, заодно, проверить погоду. В туалет из душного, пропотевшего вагона, все ходят в одних пуховиках без головных уборов. Это помогает понять насколько мерзко на улице. И сразу падает настроение. Зато морозец бодрит, раз туды его в качель!

– Ну, как там? – спросил Николай-наротив, когда Архип, фыркая и ёжась, приземлился на свою лавку.

– Говно полное! Ветер, темень, снег и мороз.

– Может, ну его нафиг, – откуда-то появился Коля Крюков, – не пойдем.

– Пойдем, – сказал, проходящий мимо за кипятком со своей цветной пластиковой фляжкой, Дмитрий – милиционер.

– Пойду, тоже кипятку налью, – сказал Олегу Архип, взял термос и пошел к титану.

У титана Димка пытался удержать выскальзывающую из двух его корявых рук фляжку. Кипяток её переполнил и стал поливать его пальцы. Дима терпел, чтобы не уронить скользкий сосуд. Архип успел повернуть кран и закрыть воду.

– Так лучше? – спросил Архип.

– Спасибо, – сказал, морщась от боли, Димка. Уперся коленом в дно фляжки, перехватил её поудобней и подняв глаза на Архипа, ещё раз сказал. – Благодарю.

– Да, ладно, Дима. Не обжегся?

– Есть немного. Ничего – не очень. Коньяк будешь.

Архип улыбнулся, хмыкнул и промолчал.

Димка понял, что – нет.

В шесть тридцать – какое-то построение. «Все на улицу! – кричала рыжая в красной ветровке. – Не забывайте свои вещи!»

– Во, покомандовать любит! – оценил её старания Архип и, обратившись к попавшемуся под руку Димке, спросил: – Скажи, Пиночет.

– Точно.

– У неё видимо мужика нет, – подытожил доктор, – раз она здесь на детей орет, а ни дома с семьёй.

– Вполне возможно, – согласились все. На том и порешили, натягивая на себя в тесноте и неудобстве всю свою долбанную многочисленную и многофункциональную одежу. Достали лыжи, достали палки, навьючили рюкзаки. Со столика убирать не стали – неохота, сами уберут.

Стали выбираться на воздух.

Что может быть хуже раннего холодного утра, ветра, снега, тусклых привокзальных фонарей дремучего полустанка, перегара во рту, необходимости сейчас выходить на лед и тащиться под пятьдесят километров (с учетом изгибов тропы) куда-то в темноте, освещая путь фонариками, прикрученными к бестолковым головам? Ничего, кроме Германской войны. Давайте, хотя бы, сфотографируемся на прощанье!

Вереница участников марафона уже растянулась по льду. Фонарики мерцали длинной змеёй, уходящей в долговечность торосов. Кое-где, но довольно часто, вспыхивали фотовспышки. Светало, как не странно. Шесть сорок. Наша команда, одна из последних шагнула на лед.

– Ну, всё – поперли! С Богом! – сказал Архип Олегу, потому что, только Олег оказался рядом. И незаметно перекрестился.

Они не договариваясь, решили идти вместе. Коля со своим выводком, с Димкой и другими своими знакомыми, прошел, не заметив их, вперед, думая, как после выяснилось, что Архип и доктор идут где-то впереди. Ну и ладно, вдвоем, так вдвоем. Давай, ещё сфотографируемся на память, все же самое начало пути. Сфотографировались, опасаясь, что цапнет какая-то черная собака, невесть откуда появившаяся, лаявшая и обнюхавшая всех. Да, если цапнет – идти будет плохо. Но стоило зачехлить аппарат, и собака исчезла. Что за напасть? Пошли потихоньку. Тише едешь – больше командировочных. И они пошли вдвоем, но каждый в своем темпе, но так, чтобы видеть друг друга.

Первый час прошёл не очень заметно. Пошел второй кое-как. Ветер, слава Богу, был попутный (и не северо-западный) и если задувал в левую щеку, то только на бесчисленных поворотах, непонятно почему так выстроенной тропы. В фиолетово-серой дымке справа неожиданно промелькнуло (проявилось на минуту и скрылось за густой пеленой, обозначаясь более ярким пятном в облаке), Солнце, но оно было настолько холодным и тусклым, что, скорее, испортило настроение признаками непогоды. Горы, оставшиеся за спиной, никак не удалялись, как будто назло прилепились к заснеженной трассе и передвигаются вместе с ней. Громко гудели за спиной паровозы. Поворачиваться и смотреть на них, пока, не было смыла – грохот составов однозначно давал понять, что пешеходы ещё, фактически, никуда и не ушли. Но как только стало более светло, то и видно отчетливо стало, что впереди ещё мама-мия сколько пути километров, а ветер задувает и холодно, а дымка опускается, размывая очертания дороги и возможно будет пурга, а пока что относительно тихо, – у всех, трехсот с лишним, участников перехода в голове проявилась одинаковая мысль: «Белое безмолвие». Ноги хрустели по заснеженному льду сами по себе, голова работала отдельно, высчитывая комбинации, скорость, возможность и необходимость привалов, опасалась, что поднимется буран, и строила планы, что тогда делать и как. Так прошло ещё полчаса и всего пять-шесть километров пути от старта, а, может быть, семь или восемь – точно никто не знал. Олег, ушедший немного вперед, и уже шагающий с какими-то лыжами в руках, неожиданно остановился около небольшой ярко-красочной группы каких-то людей, преимущественно женского пола. «О, уже успел себе подружку найти!» – решил Архип, полагая, что Олег остановился с девушками на привал и его заодно подождать. Через некоторое время Архип поравнялся с ними. Но это был далеко не привал. Точнее, привал, но вынужденный, не запланированный – на снегу сидела молодая женщина, бледная, как лед, и держалась за живот, повторяя часто и тревожно: «Мне плохо. Мне плохо. Ой, о-о-о. Мне плохо».

– Что случилось? – спросил Архип у Олега.

– Девушке плохо, – ответил тот. А что он ещё мог ответить?

Олег, как врач, пытался чем-то помочь девушке, но рядом с ней уже ворожил официальный врач перехода, тоже пытаясь помочь, но у них это плохо получалось. Единственное, что они сумели ей пока дать, это пару желтых таблеток, теплую куртку и горячий чай. Попытались поднять её и потихоньку пойти – только усугубили, ещё хуже ей стало. Её постоянное «Мне плохо» начинало нервировать всех, потому что никто не знал, что с ней делать здесь на льду, тем более, никто не хотел, чтобы она вырубилась или (не дай Бог!) чего хуже. Все смотрели на врача и ждали от него каких-то правильных действий. Где-то в дали носились два «Бурана» МЧСников, но они не замечали происходящего, были заняты какими-то своими делами – какие-то грузу куда-то везли. Официальный врач, посмотрев на Архипа и поняв его бесполезность в данной ситуации, сказал: «Передайте по цепи, что человеку плохо!» Это означало, что Архипу необходимо догнать эту самую цепь, потому как пока тут все кучковались, основная группа туристов уже давно и далеко вперед утопала, только спины видны небольшими овалами – не докричишься. «Понял!» – ответил Архип и побежал догонять крайних в цепи, несмотря на тяжёлый рюкзак. Хоть дело какое-то нашлось, а то так стоять столбом, слушать: «Ай», да «Ой – Мне плохо!» – мочи нет!

Как по заказу, заметив, что он бежит, к нему прилетел «Буран» с двумя прицепленными санями и ещё с какими-то личностями в них, вальяжно лежащими среди мешков и коробок. «Буран» остановился.

– Здорово, парни! – сказал Архип всем, кто приехал.

– Здорово, – ответили парни, сквозь маски на лицах и большие горнолыжные очки.

– Там девушке плохо, вырубается, – Архип показал на скопление народа на льду.

– Понятно, – «Буран» ни секунды не мешкая, умчался туда.

Было видно, что девушку погрузили на сани и повезли обратно в Танхой. Олег, с какими-то (где он их взял?) опять лыжами в руках, догонял Архипа. Архип пошел потихоньку, так, чтобы Олежка догнал. Надо же узнать, что за лыжи доктор надыбал, может, мародерствует, с «трупа», так сказать, снял – очень интересно, где и нафига они ему нужны, тащить их через весь Байкал?

Олег догнал.

– Что за лыжи? – первое, что спросил Архип. На счет девушки и так все ясно было, потом можно спросить.

– Нашел. Кто-то выкинул – крепление сломались, а я подобрал, хорошие, целые, – Олег показал сломанные крепления. – Мы же ходим, катаемся по выходным. Лыжи хорошие, целые, крепления сделаю, будут свои. А то там – на прокат только.

– Понятно.

Лыжи, действительно, были хорошими и целыми. На них, даже, было написано «Быстрица», что говорило о принадлежности их к отечественному производителю. Но зачем они сейчас попались, чтобы их через Байкал тащить, было не понятно. Но хочет – пусть тащит, его дело. И Архип, закрыв тему, спросил о другом:

– Что с бабой?

– Перегрузилась.

– Не своим темпом пошла?

– Наверное. Их целая компания. Что-то её подрубило.

– Надо меньше пить перед стартом. Или Активированный уголь принимать.

– Точно, – вспомнил Олег. – А я иду, думаю, чего у меня голова не болит? Мы же вчера прилично выпили. Про уголь-то – совсем забыл. Точно. Ты здорово с углем придумал.

– Это меня Вовуня научил. Перед пьянкой полпачки, во время – полпачки и после, можно, полпачки-пачку. И все, – как огурчик утром. Мышцы, конечно, чувствуют некую причастность к алкоголю, зато, голова не понимает, что бухала вчера. Вова – спортивный врач, знает, как допинги укрывать, бедолага. А мы вчера с тобой всего по полпачки съели, зато эффект какой на свежем воздухе!

Архип с удовольствием подумал, что Доктору понравился его трюк с углем. Но чтобы не выказать это, он снова перевел тему:

– Давай, до без двадцати девять идем, – будет как раз два часа, – и привалимся, чайку попьем. Согласен?

– Давай, как скажешь.

– Всё, пошли. Своим темпом. Без двадцати тормози и жди меня.

– Хорошо.

Олег, с лыжами на перевес, пошел, удаляясь немного вперед, быстрее и чаще передвигая свои нижние конечности, под названием ноги.

Когда человек готовится к подобному переходу, набирает с собой фотоаппаратов, думая, что он отснимет там незабываемые кадры и их будет много и разных. Когда у него в кармане МП-3-Плеер, полный Кашина и «Эльдорадо», который даже доставать нет желания, потому что нужно расстегивать куртки, куда-то залазить в карман, потом его прицеплять на шею, втыкать в уши наушники, включать, да ещё и слушать всю дорогу (а другие тебя обогнали и ушли в точку). Когда человек все это уже набрал с собой в поход, это означает, что он слишком хорошо о себе думает, полагая, что у него на все это будет время и силы или желание. Или давно никуда не ходил. Нужно быть конкретным лосем и такие дистанции каждый день проходить, чтобы воспользоваться плеером или фотоаппаратом, как на прогулке. Щелк, щелк, «А ты, – ждешь меня! Я не допил ещё портвейн!»… Но, когда впервые идешь в переход, лучше этого не брать, чтобы лишнее не тащить, а потом не отвечать на идиотские вопросы родных: «А чего ты ничего не сфотографировал?» злым и обидным встречным вопросом, а то и двумя: «Ты всё спросила?» И: «Может, в следующий раз, сама пойдешь, поснимаешь и покажешь, чего наснимала? Деловая, бля, нашлась!» Поэтому, Граждане! Храните деньги в сберегательных кассах, а в поход берите, как можно меньше всего!

Архип достал термос китайский свой, как ни странно, с горячим прилично чаем, «Сникерс» каждому – себе и Олегу и фотоаппарат – всё равно что-то надо снимать, раз уж взял. Посидели на рюкзаках, попили горяченького, понадкусывали твердый, как стекло, потому что замерз собака, «сникерс» и пощелкали друг друга на цифровик. Полегчало, повеселели, отдохнули, погрелись, жизнь наладилась, солнышко взошло, ветер поутих – можно продолжить путь.

– Ну, что? Ещё пару часов идем, и снова завалимся, чайку попьем – ещё осталось немного. А уж потом до упора, до лагеря. Идет? – Архип почему-то решил, что он здесь чего-то решает.

– Давай, – согласился Олег, решив, почему-то, то же самое.

Ну, хорошо – решили, так решили, поступайте, как знаете. В путь, и ещё два часа хрустящей дороги, белого безмолвия, таскания драных рюкзаков на бестолковой спине, и разговорчики в строю, чтобы дорога стала короче. Лучше не расходиться, идти рядом и трещать без умолку, чтобы не соскучиться. Так и пошли.

– Тебе надо – эти лыжи тащить?

– Да, пусть – мне не мешают.

– Ну, тащи, тащи, лыжник.

– Хорошие лыжи. Придем, подлажу, буду ходить.

– Ходи, ходи.

– Там заешь, как на базе классно. Мы там так классно отдыхаем. Пробежишься, разомнешься, разогреешься – здоровою Пошли с нами в следующие выходные.

– Хорошо, вот только лыжи найду.

– Там на прокат дают – не дорого.

Олег понимал, что Архип шутит. Архип не понимал, что шутит Олег.

– На прокат – ни то, свои надо.

– Нет, там классно. Пошли – тебе понравится.

И ещё минут восемнадцать они жевали эту тему и незаметно прошли километр.

Что-то ударило снизу в лед и с грохотом пронеслось глубоко под ногами на всю ширь Озера.

– Блядь! Ещё землетрясения сейчас не хватало! – непроизвольно выругался Архип. – Это что, сейчас второй толчок будет?

Ноги сами стали аккуратно вставать на ненадежную твердь.

Но второго толчка не было. Успокоились. Решили, что показалось. Хотя, как такое решишь, когда находишься на льду? Архип оглянулся. Из-за ближних, темных холмов стали показываться вершины более дальних, заснеженных гор.

– Уже порядком от берега ушли, – констатировал он. – Вон, смотри, стало дальние сопки видать. Чем дальше будем уходить, тем больше горы будут вставать за спиной. Большое видится на расстоянии.

Олег тоже посмотрел на горы за спиной.

– Да, уже далеко ушли.

– Самое время землетрясению нас покачать.

– Не говори.

– У меня корефан есть, – Вадик Сосновский, – они в прошлом году, в конце декабря, ещё по тонкому льду на Малое Море на рыбалку поехали, так, говорит, там тоже, как землетрясение жахнуло, аж, говорит, страшно было оглянуться, посмотреть – джип на месте или уже провалился. Так и сидели, какое-то время, боялись оглянуться. Но, слава Богу! – всё обошлось, – и джип на месте и сами не провалились. Землетрясение на льду – радости мало.

– Не говори.

– Мы с ним как-то, идиоты, в апреле на рыбалку поехали. Вот уж, действительно, идиоты! Всё тает, а мы хариусков решили половить Вышли утром на лед втроем – там с нами ещё один парень был. Пока до своих лунок дошли, лед качался, мы прыгали со льдины на льдину через небольшие щели, добрались до места под скалой. Под скалой тень – лед более крепкий, не чувствуется, что тонкий. Буром провернули – где-то сантиметров сорок-тридцать толщина. Нормально. Давай рыбачить. Солнце взошло. Стало всё таить. Там, откуда мы заходили, оказалось всё в воде. И лед ни просто на льдины разошелся, хотя он и так разошелся, а стал таким игольчатым. Структура такая – наступишь, и нога проваливается вместе с иголками льда, как в грязь. То есть, идти – бесполезно. Что делать? Сидим под скалой. Там тень, лед потолще. Типа рыбачим. Просидели до темноты. Надеялись, что в темноте морозом его прихватит. Его прихватило. Но выбираться по темну – вообще кошмар какой-то! Идешь, под тобой все прогибается, того и гляди, лопнет и тогда – тю-тю! А нас трое, все в зимних одеждах – тяжёлые. Разошлись мы на небольшое расстояние друг от друга, чтобы меньше давить на лед и пробираемся с фонариком во лбу по тонкому льду. Я поклялся, что если доберусь – на рыбалку больше ни нагой. Как выяснилось позже, все тоже самое себе пообещали. Мы выбрались удачно, не провалились. Весь вечер ржали сами над собой, какие мы кретины, и как мы смешно, якобы, выбирались: что говорили, как матерились. Веселились, как дети, водки надравшись по самую маковку. А на следующее утро нас опять на рыбалку понесло! Идиоты! Нахера нам эти хариусы?! Но нет же: охота – пуще неволи! Ты был на подледной рыбалке?

– Никогда.

– Повезло. Хочешь, съездим на Малое Море?

– Посмотрим.

– Хорошо. Если дойдем.

– Дойдем! Куда мы денемся?

– Я тоже так думаю. Лишь бы снизу больше никто не колотил – дома нет нихто.

Пока они шли и беседовали, как на прогулке, люди их обгоняли. Если так дальше пойдет, то они станут последними в этом маршруте.

– Ну и что, – сказал Архип. – Мы же не на рекорд идем. Нам же главное сам факт – Озеро пересечь. А с какой скоростью – это наше дело. К тому же, скорость эскадры мерится по скорости самого тихого корабля. Будем этим кораблем – пусть мерятся по нам. Когда мы, вот так с приятелем, весенним, ярким, солнечным днем, ещё погуляем по Байкалу, по самой его середине? Никогда! Никогда такого в жизни уже больше, скорее всего, не будет! Так зачем нам спешить? Наслаждаемся и кайфуем. Согласен? А рекорды – это, вон, пусть молодежь рвется на рекорды. Мы себе уже все доказали – отдыхаем, начальник. К тому же, всё оплачено – иди, гутарь, любуйся природой. Вспоминай безделушки и дыши, дыши, дыши озоном – пригодиться. Придем на стоянку – накормят. Придем в Листвянку – дождутся, без нас не уедут. А то, что спасателей задерживаем – так это их проблема, они же спасатели, должны быть всегда на чеку. А мы чайники, идем и дойдем. А уж как мы это сделаем и за сколько по времени – кого ебает? Правильно? Так что, всё Олэ ридэ, Доктор. Согласен?

– Согласен.

– Ну, вот и ладушки!

И Архип запел: «Белеет мой парус тобой одинокий на фоне стальных кораблей!»

– Не такие песни надо петь! – сказала, откуда не возьмись, вынырнувшая из-за спины лыжница в красно-белом комбинезоне.

– Почему? – не понял Архип. – А какие надо?

Но лыжница ничего не ответила, ускользив быстро вперед.

– Что за день-то такой? – недоумевал Архип. – В поезде водку нельзя, курить нельзя, то не правильно, здесь не так. Ещё и песни не те пою! Почему все мною командуют? Я рыжий что ли?

Архип развел в стороны руки с лыжными палками на привязи, покачал удивленно головой, плюнул в сердцах на дорогу и крикнул в след убегающей дуре в красно-белом костюме:

– Какие хочу – такие пою! Тебя не спросил, лошадь семипроцентная!

Лыжница, скорее всего, услышала. Прибавила ходу.

– Не дают старику мне покоя, – уже улыбаясь, сказал Олегу Архип.

– А почему семипроцентная?

– А ты посмотри на неё – сколько сам-то процентов ей дашь? Больше семи – точно не катит! Максимум – семь с половиной. Ну, лошадь же. Видно же не вооруженным глазом.

Олег улыбался и не отвечал. Он, со свойственной ему природной деликатностью, с приобретенной профессиональной этикой, будучи от природы человеком культурным и интеллигентным, частенько, лучше молчал, чем возражал или спрашивал. А уж спорить, он вообще редко спорил. Привычка: выслушал пациента, составил свою картину, определил диагноз и назначил лечение. А что там говорит потерпевший – его не колышет. Пусть, что угодно говорит, а лечит-то его Доктор. А Доктора зовут Олег. Так же и в быту, и в жизни у Олега: вы говорите, но лечить меня не надо, я сам, кого хочешь, вылечу. Венеролог, одно слово.

Архип для Олега был интересным экспонатом. Его видение жизни, когда тот, как бы рассматривает фотографию на свет с обратной стороны, привлекало и забавляло Олега. Необычный типус. Сразу и заболевание-то не определишь. Вроде все правильно делает, а на жизнь смотрит, как сквозь ребристое стекло – всё переломано, наоборот и кверху пузом. Но любопытно. И не глупо. И говорить с ним, и слушать его – не соскучишься. Реагирует на всё моментально – не проведешь. Многое удивляет в его размышлениях, а многое настораживает, но всё равно всё, вроде, правильно определяется, если с его точки зрения смотреть. Забавно. Посмотрим, что дальше – пут долгий, есть с кем пообщаться. После можно поразмыслить и определить состояние пациента. Говори, говори, Архип, – ноги сами намотают километры.

– А ты когда-нибудь думал о смерти? – как бы межу прочим спросил Олег.

Архип прищуренным взглядом посмотрел на Олега.

– Карту составляете, доктор?

– Что-то вроде того, – улыбнувшись, сознался Доктор. – Интересна твоя интерпретация.

– Смотря, что ты хочешь узнать. Я вот однажды девочку одну клеил. Хорошая девочка, красивая, молоденькая, сучка, но не хотела сразу давать. Пришлось ей рассказать страшную истории о том, что жизнь коротка, и что надо брать, пока есть возможность, всё, что она дает. Ну, как обычно – старая песня для юных особ, если они не согласны. Рассказал ей, как мы будем ощущать себя в гробу. Когда неструганные доски прямо перед глазами (и показал ладонью, как близко), когда пошевелиться невозможно – тесно, всё немеет и преет. Когда дышать нечем, когда сверху уже сыпется земля и давит на крышку. Потом начал жути нагонять, как набухнет и лопнет печень, легкие от недостатка кислорода порвутся, сердце перестанет качать кровь в мозги и появятся черные глюки. Потом приползут черви и начнут поедать самые нежные места вначале, внедряясь в тело между ног. Белые, скользкие, мерзкие. За ними прибегут черные, хрустящие, жуки и начнут откусывать кусочки кожи, мяса, жир. А изнутри свои амебы, начнут делиться, размножаться и хрумкать остатки внутренностей, кишков и мозгов, тоже, превращаясь в опарышей. Газы начнут выделяться, пойдет вонь невыносимая, наполняя гроб, в котором и так дышать нечем… «Перестань, перестань!» – запричитала она, прижалась ко мне, а потом, с облегчением отдалась. Тебе про это рассказать?

– Нет, конечно. Мне интересно, что ты думаешь о потустороннем мире. Как ты себе его представляешь? Наверняка же, ты про это думал.

– Думал, конечно. Но я человек верующий, в церковь, иногда, правда, редко, от чего самому стыдно, хожу. Православный я. Но, сознаюсь, своя точка зрения у меня на этот счет есть, да простит меня Библия. Размышления же никому не вредили, правда?

И Архип, на всякий случай, перекрестился.

– Рассуждать на эту тему, прогуливаясь по льду Байкала, когда до берега уже не добежишь – не очень-то правильно, я считаю. Мысль, она же, зараза, иногда материализуется. Начну тебе рассказывать про смерть, как жахнет землетрясение, а уж потом, на облаках придется доканчивать мысль. А с другой стороны, если я сорок лет шел к тому, чтобы вот здесь, на Байкале уйти под лед, вместе с ещё тремястами балбесами такими же, как я, и с тобой, в том числе, так чего же не поговорить и на эту тем? Не буду призывать старуху с косой, расскажу, что я думаю по поводу того, куда переселяются души людей, в моей, как ты говоришь, интерпретации, после их ухода из жизни. Без относительно. Так – потянет?

– Да.

– Тогда поехали. Вот, что такое Ад и Рай? Нам говорили: Ад под землей, там котлы, черти с вилами, серой пахнет, жуть, боль, ужас, и всё такое, от чего мучаются грешники, за то, что натворили при жизни. Примерно так, правильно?

– Да.

– Дальше. Что такое Рай? Сады, прогулки, музычка, красота, нега, удовольствие, расслабуха полная, отдыхэйшен на всю оставшуюся потустороннюю жизнь. Правильно?

– Да, примерно так.

– Учитывая то, куда сегодня залезла наука, я имею ввиду, космонавтику, микроскопы, электронику и всё такое, сегодня так просто уже не объяснишь, что Ад под землей, а рай – за облаками. Все эти галактики, молекулы и электроны, вихревые потоки, черные дыры, магнитные поля, значительно расширили рамки представления о том, что мелко, что бесконечно далеко и крупно. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, понимаю. Продолжай.

– Ну, вот, учитывая это, уже так просто не объяснишь, где находится Ад и Рай. Здесь нужно думать и что-то другое, пока ещё, может быть, совсем не понятное представить. Мозги свои закинуть дальше, за вселенную, или глубже – меньше чем электрон и какую-нибудь там вибрацию микрочастиц, фантомов каких-нибудь. Что-то такое. Хрен их знает – я в этом не специалист, а так, понаслышке. Ну, это не важно, важно, что границы со временем, благодаря науке, разошлись. И Бог стал более велик и огромен, раз он создал не только землю, но и галактики, вселенную и мелочь, вроде атомов и частиц. И химия ещё плеснула жару – биологически мы расщепляемся, то есть гнием и переходим в качественно новое состояние – навоз. Хотя об этом в Библии давно говорилось: из праха пришли, в прах и уйдем. Однако, что такое Ад и Рай. Куда-то же все равно наши души, наши биополя, говоря по научному, наши электроны, наши файлы накопленной информации прожитой жизни, должны подеваться. Не сгниют же они вместе с телом, на самом-то деле, – это, как минимум, не справедливо. Значит, нужно посмотреть с другой стороны.

– Это ты умеешь.

– Спасибо. Слушай, и пока я не осекся – не перебивай. Самое главное начинается. Вот ты – живешь скотиной. Ну, предположим, чтобы легче объяснить, без обид и не ты конкретно. Понятно это, да?

Олег кивнул, чтобы не перебивать. Архип это понял, оценил и улыбнулся.

– Ну, ладно – так-то не грузись, совсем-то молчать не надо. Я пошутил.

– Хорошо, – улыбнулся Олег в ответ. – Говори, как удобно, я на свой счет не принимаю и никаких обид. Я просто слушаю.

– Вот, это то, что надо. Продолжим, пока не остыл. И так, ты живешь, как скотина! Сволочь последняя! Гад, тварь, подонок! У тебя на уме только, где бы что спиздеть, напакостить, кого-нибудь подставить, предать, сделать человеку плохо и больно. Ты ублюдок, людей убиваешь, почем зря, ты – душегуб. В твоих мозгах одно только: кровь, кровища, кишки наружу, мозги по стене, вонь разложившихся трупов, слёзы матерей, причитание и мольбы о пощаде, а ты, всех мочишь, гасишь, рубишь, гноишь, сжигаешь, насилуешь, да просто – берешь и жрешь людскую плоть. Ты – животное, убийца, садюга, эсесовец. Возможно, ты больной, что, скорее всего, но это дело не меняет. Короче, ты понял, что человек может жить таким образом, и некоторые так и живут, к сожалению. Вопрос: что накопится в файлах его мозга? Ответ: вонь, грязь, кишки, кровища, трупы, слезы, ужас, стоны, крики, предсмертные судороги, кал, моча, блевотина, слизь, гной и прочее мерзость такого же плана и вида. После кончины такого субъекта, что сохранят его электроны души? Только это и сохранят! А раз другого не накопил – вечно с этим и живи – воняй, гний, барахтайся в говне и ползай среди трупов и криков вдов. Вот тебе и вечный Ад! Получи, что заслужил, что накопил за прожитую жизнь, что сохранил и приумножил. На страшном суде поместят тебя в твою же кашу микрочастиц, и варись в этом котле – чертей не надо, сам себя покусаешь, раз привык издеваться, а другого-то нет. Сам себе судья, режиссер и палач. Вот будет тебе кино на основе тобой же отснятых сюжетов – склеивай, как хочешь – всё равно ничего хорошего не получится! Но если жил ты правильно, хорошо, любил жизнь, людей, этот мир. Любовался солнцем, цветами, речкой, птицами, дышал полной грудью и помогал другим, за что тебя любили, благодарили и рады были тебе, тогда другое дело. Тогда твой «отснятый» материал содержит много хорошего, красивого, много приятных лиц и ситуаций, много добра и чистоты. Тогда, как ни склеивай эту пленку – все будет хорошо, чисто, прозрачно и мило. С таким фильмом можно прожить на том свете прекрасно. Но, к сожалению, у всех у нас есть черные картинки. Чего больше? Если больше волшебных восходов и зорь у костра с сынишкой на рыбалке, чем разборок с женой или козлами из соседнего ларька, то и кинуха будет поприятнее. Если больше гадил – ничего не поделаешь – придется вынюхивать. Так что, Олега, наслаждайся жизнью и не плюй в чужой колодец – напиваться все вместе, потом, будем. У меня всё, товарищ студент. Как мог – пояснил. Вопросов не надо – я не все ответы знаю. Да и устал. Не пора ли перекурить. Кстати, еще на льду не курил. И курить не охота – задохнусь, скажем так. Во – прикатило. Где Коля? Они так рванули! Он детишек загубит таким темпом! Но, да ладно – это их дело. Давай перекурим. Чего? Загрузился?