Текст книги "Тридцать ночей (ЛП)"
Автор книги: Эни Китинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
– К примеру, это, – произнес я. – Ваша линия шеи. Ваше горло. Ваша ключица, – мой палец странствовал по описываемой мной линии, но, не касаясь её тела. – У меня нет сомнений, мисс Сноу, что если вы снимете этот свитер и эти джинсы, я увижу тот самый изгиб талии, бедро и ногу, что и на моих картинах.
Я пристально смотрел ей в глаза, боясь, что вовсе потеряю контроль – особенно свою нерешительность – и прямо здесь, прямо сейчас, сорву с неё всю одежду. Её тело натянулось, напряглось как скрученная спираль, а в её глазах блеснуло нечто похожее на возбуждение и страх. Если бы в её зрачках был бы только страх, я бы отступил. Но это возбуждение – это зачарованное созерцание – что озарило лиловый оттенок её глаз, толкало меня вперёд.
– Я могу описать их, если пожелаете. У вас три тёмные родинки, расположенные в виде равностороннего треугольника справа над левым бедром. Они – единственные родинки на вашей коже. Я буду более чем счастлив, подтвердить все свои аргументы. Вы хотите, чтобы я сделал это, или капитулируете?
Мне хотелось получить лишь её признание, но от моих слов произошло нечто на клеточном уровне. Её дыхание стало прерывистым, её тело натянулось, будто противостояло стремительному потоку изнутри, а её бледно-розовый румянец сменился на густой тёмно-красный – цвет жизни, настолько полный энергии, что в кои-то веки затмил сияющие лиловые глубины её глаз. На любой другой женщине, это выглядело бы как... ну... откровенно говоря, как возбуждение. Но на ней, это... а что это? Словно где-то, в таинственном месте в её венах, кто-то подключил шнур, щёлкнул переключателем, или просто пробил брешь в её плотине, и теперь её живительная сила стремительным потоком нахлынула на неё, сильно и неумолимо.
Потрясенный развитием событий, я едва не упустил, как её тело слегка выпрямилось, как будто синапсис, наконец, заговорил с плотью. Её кожа наполнилась нежным сиянием, и впервые, грусть покинула её глаза. Возможно освободившись от груза, её ресницы мгновенно затрепетали, словно она пробуждалась ото сна. Лиловый цвет её глаз изменился. Голубоватый полутон превратился в индиго, и разгорался с огненной силой до тех пор, пока не остался лишь один оттенок, напоминающий тёмную сирень или орхидею, озаряемый изнутри. Она моргнула раз, потом ещё раз... и ещё раз.
Благодаря её порозовевшей коже и лиловым глазам, я, наконец, нашёл слово, чтобы описать то, что видел. Больше чем рассвет, больше чем жизнь. Пробуждение. Вот что это было. И по какой-то причине, вызвал это я.
Беспомощно я наблюдал за ней неизмеримый момент – потерявшись в своих собственных чувствах, равно как и в ней.
– Так что вы выбираете, мисс Сноу? – прошептал я. Из всех вариантов, теперь я очень страстно, очень болезненно жаждал третьего.
Она вновь моргнула, как будто вернулась из другого мира. Она улыбнулась от некой мысли, сглотнула и закрыла глаза, словно хотела задержать в том ином мире чуть дольше. Когда она их открыла, они всё также пылали.
– Капитулирую, – прошептала она.
Я понимал, что она под этим подразумевала, что она признается в том, что является женщиной с картины. Но эта маленькая победа почему-то значила гораздо больше. Это была не столь её капитуляция, сколько её решение позволить опустить как минимум одну защитную преграду. И это принадлежало мне. Равно как и этот жизненно-важный момент пробуждения. Но до того как я успел как следует поздравить себя, реальность просочилась внутрь меня и я осознал, что на самом деле это было всего лишь решение. Она решила не спорить, не позволить мне проникнуть внутрь. Это не было "да", Хейл. Это было "нет".
Подавленное настроение должно было оставить меня выдохшимся, но по крайне мере, я в этом разглядел луч надежды. Она решила не поднимать оружие. На мгновение, это было соблазнительным. Но в итоге, она пошла против этого. И это было хорошим решением.
– Безопасное решение, – сказал я, игнорируя то, как изматывающе, ужасающе скрутило все мои внутренности.
Я разберусь с этим в одиночку. Но её разум, в конечном счете, одержал победу. Она была в безопасности от меня. Теперь мне надо было уйти. Позволить ей жить. Спокойно жить своей жизнью, которая только что началась. Заслужить степень доктора наук или, скорей всего, десяти наук. Изобрести таблетку, которая будет исцелять от рака одной дозой. Разработать расчетную модель, которая будет предотвращать войны. Приготовить какое-нибудь лекарство, которое утихомирит эйдетическую память. Или просто скажет "да" милому, рассудительному, подходящему ей, коллегиальному профессору, выйдет за него замуж, и родит так много детей, чтобы сделать вклад своего ДНК в мировой генофонд.
На незримый момент зверь не вызывал образы прошлого; он показывал будущее. Элиза Сноу – такая же, как была всего лишь мгновение назад, румянец от возбуждения густо окрашивает её щеки, глаза цвета аметиста, и трепещущие ресницы – одетая в белое. Медленно идёт по церковному проходу в сторону безликого мужчины. Почему же этот образ такой болезненный? Такой глубинный? Я не отличу эту девушку от Евы; она не моя. И именно поэтому. Потому что она не была моей. И никогда не сможет ею быть. Единственное место, где она должна принадлежать мне – это на картине.
Благородный план, Хейл. А теперь придерживайся его. Я сделал глоток воды и сосредоточил свой взгляд на ней.
– Остается лишь один вопрос, прежде чем мы перейдём к другой причине моего появления здесь сегодня, – сказал я, с некоторым удовлетворением отметив, что мой голос вновь стал бесстрастным. – Почему вы солгали об этом?
– Я не лгала, – сказала она в свою защиту.
– Неэтично подобранное слово, но вы не можете отрицать, что попытались скрыть правду. Так почему?
Она взглянула искоса – явно, привычка гениев. Затем она выпрямилась и расправила плечи.
– Потому что я работала незаконно, мистер Хейл. Моя студенческая виза не разрешает мне работать вне кампуса. Мои недолгие часы позирования дают небольшой, но очень необходимый доход, – её голос спокойный, едва ли не дерзкий.
Ясно! Так вот в чём проблема, не так ли? Она всего лишь преступила закон. Я был удивлен тому, насколько неизменной она осталась в моих глазах. Если это то, что ей необходимо, чтобы сносно существовать, мне глубоко плевать, сколько законов она нарушает.
– Понимаю, – ответил я, стараясь сохранить свой голос непринужденным. – Это объясняет, почему о вас так мало информации.
– Вы наводили обо мне справки?
Наводил справки? Это было преуменьшением.
– Как я уже говорил, я человек состоятельный, – ответил я. – Но я не смог найти о вас много информации, если не считать ваших впечатляющих достижений в учебе.
Она глубоко вдохнула, как будто это даровало ей облегчение.
– Да, это из-за CIS – Служба гражданства и иммиграции США. Они хранят записи об иностранных приезжих под грифом "строго секретно", – степенно объяснила она.
Ну, это объясняет ночной кошмар, каковым была вся прошлая неделя. Бенсон вздохнёт с облегчением. Мне казалось, что он уже начинал волноваться о том, что потерял свой склонный к розыску талант. По правде говоря, я тоже испытал облегчение. Такое простое объяснение. Она просто-напросто не гражданка Америки, вот и всё. Её документальный "след" принадлежит другой правительственной руке. Наиболее недоступной: национальной безопасности.
– Я должен отметить, что вы непредсказуемы, мисс Сноу. Я думал, что вы вольнонаёмный работник, а не подпольный. Но не переживайте, я не доложу на вас, – сказал я, на случай если это тревожило её. Я с трудом втянул воздух, готовясь к финальной части. Части, которая позволит мне сохранить её в том или ином виде: – Собственно, это подводит меня к следующему вопросу. Я бы хотел вас нанять.
Её рот приоткрылся, а лицо приобрело одно из тех редких, незащищённых ею проявлений.
– Нанять меня? – взвизгнула она, как будто никогда такого не ожидала.
– Да, именно. И да, я осознаю, что нарушаю закон. По всей видимости, меня это не заботит, – я лишь хочу тебя в одном единственном виде, в котором должен обладать тобой.
– Но сначала я должна закончить работу над добавкой, – она запнулась – абсолютно всё обладание было растеряно.
Такая наивная и невинная. Дело всегда в её добавке.
– Я говорю не о вашей добавке. Я говорю о картине. Я хотел бы вас нанять в качестве модели для картины только для моих глаз.
Её глаза широко распахнулись, не говоря уже о приоткрытом рте, в идеальной форме под стать букве "О". Но её глаза искрились неким внутренним озорством.
– Какого рода картина? Я не позирую обнажённой.
Хорошо! Я уже было довёл себя до безумия от отравляющей ненависти, полагая, что Фейн видел её обнаженной. Это маленькое открытие подарило мне необычайное успокоение и мгновенно избавило от боли, вызванной её преждевременным отказом. Я улыбнулся.
– Что заставило вас подумать, что я хочу, чтобы вы позировали обнажённой?
Её кожа вновь вспыхнула густым румянцем.
– Я сожалею, я предположила, что это то, чего вы хотите из-за характера картин, которые уже купили. Моя оплошность.
Она всё также удерживала свой взгляд опущенным на чашку с горячем – или возможно уже холодным – шоколадом, выглядя при этом так, словно умоляла землю поглотить её.
– Ваше предположение было верно, но в тоже время и нет. Если бы я был художником, ваше нежелание обнажать тело, конечно, было бы проблемой. Но так как я не художник, и вы будете позировать перед другим мужчиной, у меня нет намерений заказывать картину в стиле ню. Это рассеивает ваши сомнения?
Она несколько раз моргнула, пока я паниковал, полагая, что она ответит мне отказом и оставит меня вовсе без единой частички себя – оставит ни с чем, кроме как с моей неожиданно ставшей несовершенной памятью.
– Почему вас волнует, что другой мужчина увидит меня обнаженной? – вместо этого поинтересовалась она.
Ладно, это уже не "нет". Но это был ещё один вопрос, который рассказывал слишком много обо мне и не достаточно много открывал в ней.
– Я и сам задумывался над этим вопросом. На данный момент давайте просто скажем, что мне нравится, когда мои произведения искусства... единственные в своём роде. Более того, я собираюсь заплатить мистеру Фейну достаточно приличную сумму за то, что он никогда снова не будет вас рисовать.
Это была чистая правда. Её маленький ротик вновь приоткрылся в форме полной, идеальной буквы "О". Этот образ очень сильно отвлекал, приводил в исступление, так что я начал добиваться своего до того, как совершу нечто иное с этим прекрасным "О".
– Я сожалею, что вы из-за этого потеряете работу, в которой так отчаянно нуждаетесь. Я компенсирую вам это по справедливой цене, включая долю прибыли, которую вы должны получать за свою работу.
Она резко закрыла рот. Слава Богу.
– Это очень мило с вашей стороны, мистер Хейл, – произнесла она надменно, выпятив вперед подбородок. – Но вам нет необходимости платить мне. У меня всё ещё есть работа в лаборатории, да и в ближайшее время истекает срок действия моей студенческой визы.
Зачем мне лишать её того, в чём она действительно нуждается? И почему она решительно настроена бороться с каждым сделанным мной шагом в этом направлении? Ярость вновь начала покалывать, испытывая меня, поэтому я выпалил своё первое оправдание. Громко произнеся его.
– Кажется, вы неправильно истолковали мои слова и считаете, что это переговоры, мисс Сноу, но это не так. Я хочу заплатить вам, поскольку стану причиной того, что вы никогда ни для кого не будете позировать снова. И здесь больше нечего обсуждать.
Для большинства людей, будь то мужчина или женщина, обычно было достаточно хладнокровного тона, чтобы вызвать ответную реакцию их естественного защитного механизма, с целью добиться их отступления ещё до того, как мой изъян, приобретённый на войне, спалит их дотла. Работало ли это таким же образом на Элизе? Конечно же, нет. Она резко выпрямилась, любезно склонила голову набок, и улыбнулась ангельской улыбкой, которая не коснулась её глаз.
– Мистер Хейл, похоже, вы, как и Фейн считаете, что иммигранты не имеют никаких прав в переговорах. К сожалению, вы правы, и вы загнали меня в угол, потому что знаете мою тайну. Так что у меня нет иного выбора, кроме как согласиться. Но не обольщайтесь по этому поводу, так как вплоть до вашего ультиматума, я собиралась принять ваше предложение с удовольствием. Теперь всё что вы получите – капитуляцию, как вы и хотели. Итак, давайте перейдём к делу?
Какого. Хрена. Ярость безжалостно наполнила мои вены. Моя кровь превратилась в горючее с металлическим копченым привкусом в горле. Тотчас мои мышцы застопорились в усилии предотвратить стремительную атаку. У меня оставалось всего две-три минуты. Я проиграл в голове «К Элизе», зацепившись взглядом за линию подбородка Элизы, горло, кожу, пытаясь парировать симптомы. Ещё пятнадцать секунд. Десять. Пять. Мне просто надо, чтобы копоть покинула моё горло. Медленно, она отступала на задворки моего разума, и я почувствовал, как моё горло расслабилось в достаточной мере, чтобы разглядеть мотив в её упрямстве. Чтобы сформулировать слова.
– Я не рассматриваю вас как гражданина второго сорта, мисс Сноу, – степенно произнёс я. – Но полагаю, что могу понять, почему моя подача может быть оскорбительной для кого-то в вашей жизненной ситуации. У меня не было намерений заставить вас почувствовать себя использованной. Примите мои извинения.
Она одарила меня лёгким кивком головы.
– Принято.
Я с трудом втянул воздух, как только моя кровь остыла так же безотлагательно, как и воспламенилась, и остатки пламени осели глубоко внутри меня. Я быстро вернулся к более необременительным темам разговора.
– Итак, приступим к условиям сделки. Я хочу, чтобы вы позировали в моём доме.
Да, мне она там нужна. Хотя бы раз. Всего лишь раз. Этого достаточно, чтобы слить это место воедино с её спокойствием. И может быть, этого будет достаточно для меня, чтобы выяснить, что преследует её и покончить с этим.
– Хорошо, – ответила она, выпивая последние капли горячего шоколада из чашки.
– И я не хочу лишь намёк на ваше тело. Я хочу его полностью, включая лицо.
Чашка задрожала в её руках, и она опустила её на стол.
– Я не знаю почему, но ладно.
Ах! Даже у Элизы есть уязвимые места. Это должно было заставить меня почувствовать себя лучше, словно я сидел рядом с обычной, постижимой человеку, девушкой, которую я мог бы расшифровать, которой мог бы помочь и затем позволить ей уйти. Но вместо этого, в моей груди поселилась какая-то странная, наподобие вызывающей расстройство желудка, боль.
– Вы не знаете почему? – поинтересовался я.
– Нет, не совсем. Но всё хорошо. Вам не надо произносить передо мной речь о том, какая я на самом деле красивая и совершенно себя недооцениваю.
Это было исключительным. По своему опыту я знал, что порядка 80% людей – мужчина или женщина – будут надавливать на проблему, в поисках подтверждения. Они произнесут такого рода фразы: "Посмотрите на меня", "Я не настолько интересна", "Нет, я не знаю почему". Элиза Сноу отбросила это полностью. Всё потому, что ничего её не убедит?
– Похоже, вы хорошо знакомы с этой речью, – я осторожно прощупал почву.
– Да, и, откровенно говоря, это никогда ни для кого не срабатывало. Было бы лучше, если бы наше время мы использовали продуктивно.
Да, конечно. Боже упаси, мы становились нерациональными. Но что если я действительно смогу избавить её от уязвимости? Что если я расскажу ей, как именно она заставляет меня чувствовать? Польстит ли ей это или запугает её? Надо полагать, внушит ужас.
– Что бы вы хотели видеть на мне? – Элиза прервала мои мысли, конечно же, покраснев.
Ничего.
– Мою рубашку.
Ещё больше румянца, ещё глубже лиловый цвет её глаз.
– А что ещё?
Меня.
– Больше ничего. Только мою рубашку.
Её пустая чашка дребезжала в руках, и она в очередной раз поставила её на стол. Затем она вновь её подняла.
– Должна ли рубашка быть расстёгнута или застёгнута?
Ох, Элиза, твои мозги только что подвели тебя. На этот вопрос был лишь один-единственный ответ.
– Расстёгнута, – одними губами произнёс я, наслаждаясь её реакцией.
Она сильно сглотнула. В кои-то веки, за всю нашу историю, длиной в пять дней, у меня было немного больше контроля, чем у неё.
– Мм..., – начала она, её взгляд переместился на мой стакан с водой и затем вновь вернулся к её опустевшей чашке. – Похоже, это будет проблемой, учитывая правило "никакой-наготы", – ещё один взгляд украдкой на мою воду. – Я буду чувствовать себя более комфортно, если на мне будут трусики, – она окончательно склонила голову.
Я чуть не рассмеялся. Я едва не вырвал её из оранжевого бархатного кресла и не усадил себе на колени. Почти. Был очень близок к этому. Но я очень хорошо понимал, что случится, если я это сделаю; в конечном счете, я причиню ей боль. Не говоря уже о том, что её руки тряслись и ухватились за эту проклятую чашку так крепко, давая понять, что её нервы были на пределе, так что я сжалился над ней и ослабил давление на неё.
– Хорошо, трусики, – уступил я, но было такое чувство, что уже так много вложено, что нельзя было отступать, поэтому я прибавил к этому одно условие. – Но я сам буду их выбирать.
Она кивнула так пылко, что её чёрные волосы соскользнули на её лоб.
– Спасибо, – сказала она, словно я бросил ей спасательный плот, в то время как она была за бортом.
Мне хотелось подразнить её о том, какие трусики она предпочитает, какие на ней были надеты прямо сейчас, должны ли мы купить всю коллекцию белья "Agent Provocateur" или выбрать их вместе? За исключением того, что существовало три проблемы. Первая: мои собственные джинсы – вызывающий отвращение материал. Вторая: я искренне считал, что она не сможет этого выдержать. Если у этой девушки был секс с более чем одним или двумя мужчинами, я добровольно вызовусь на ещё одну дислокацию. Третья: ничего из этого никогда между нами не произойдёт.
– В принципе это всё, – смилостивился я. – Если только вы не хотите поговорить о цене.
Она вновь энергично покачала головой. Видимо, на этот раз она даже не могла заставить себя заговорить. Я воспользовался преимуществом и перешёл к следующим вопросам, для которых мне требовалось, чтобы она была неосмотрительна. Вопросы, которые, следует надеяться, дадут мне некоторые ответы. Истину, которая принадлежала исключительно ей, которая была складом характера Элизы.
– Итак, я хочу тот же цвет и стиль, что и на остальных картинах, но прежде чем я найму Фейна, я должен получить некую от вас информацию.
Щёки всё также залиты румянцем.
– Какого рода информацию?
Вопрос "Номер Один", который я не должен был задавать, но пошло всё к чёрту.
– Вы спите с Фейном?
Её глаза широко распахнулись, и румянец растёкся по её шее. Я не винил её за это – вопрос был невежественным.
– Нет, не сплю.
Отлично. Вопрос "Номер Два".
– Кстати говоря, вы состоите с кем-нибудь в отношениях?
Крошечная складка пролегла меж её бровей, но румянец сохранился.
– Нет.
Я расслабился и откинулся на спинку кресла, которое уже начинало ощущаться самую малость удобней.
– Тогда я обсужу с Фейном расписание и свяжусь с вами.
Её маленькая складка переросла в полноценное выражение неодобрения – очень милая, притягательная хмурость.
– Почему вы не наняли бы Фейна, если бы я была в отношениях с ним или кем-то другим?
Чёрт, мы опять вернулись ко мне. Без вариантов. Она не одержит ещё одну победу. Я просто сломлю её.
– Я не хочу, чтобы вас что-то отвлекало, мисс Сноу. И я определенно не намерен вызывать раздражение у ревнивого дружка. Для него это добром не кончится.
Безусловно, не кончится.
– Полагаю в этом есть смысл, – пробормотала она, но уголки её глаз прищурились.
Я поспешил продолжить с вопросами до того, как она вновь уведёт тему разговора в сторону от самой себя.
– Вы часто ездите в Англию?
Она подняла взгляд, выглядя фактически напуганной.
– Нет.
– А что насчёт ваших родителей? Они в Англии?
Предполагалось, что это будет простой вопрос. Такой простой, что сможет сохранить её скрипичный голос неуверенным. Но достаточно было всего одного взгляда на неё, чтобы осознать свою собственную ошибку. Все мои ошибки в отношении неё. Я знал, каков будет её ответ ещё до того, как она его дала. Я понял это по тому, как распахнулись и стали рассеянными её глаза, точно также, как это бывает с моими, когда я вспоминаю Маршалла. По тому, как приоткрылся её рот, в попытке впустить воздух, потому что у неё не было сил вдохнуть его самостоятельно. По тому, как весь румянец побледнел и исчез с её лица. По тому, как её губы двигались, будто она считала.
На мгновение мне захотелось попросить её не отвечать на этот вопрос. Мне хотелось вернуться к началу всего этого утра и отменить процесс написания картины, даже отказаться от тех нескольких моментов умиротворения, которые она мне подарила. Лишь ради того, чтобы мне не пришлось наблюдать за этим выражением её лица. Но она заговорила до того, как я решился попросить её не отвечать.
– Мои родители погибли, мистер Хейл, – прошептала она, не сводя глаз с чашки уже давно остывшего шоколада.
Из-за её задыхающегося шепота это прозвучало даже ещё ужаснее. Что я мог ей сказать? Что я мог сделать? Каким же самонадеянным я был, считая, что смогу справиться со всем, что неотступно преследует её. Я ничего не смогу сделать, чтобы вычеркнуть это из её жизни. Ничто не вытеснит пустоту, которую она в себе несёт. Если я и был в чём-то полностью убеждён, так это в этом.
– Приношу свои соболезнования, – сказал я, сожалея, что не могу взять её за руку. Этих слов было недостаточно, поэтому я добавил: – И мне жаль, что я задал этот вопрос. Я и понятия не имел.
Я сожалел о большем, нежели только об этом... жалел, что вообще тут появился, а это уже немалый промах. Но то, что я втягивал себя ещё глубже в чью-то жизнь, кто не имел покровителей, вот это было воистину непростительно.
– Нет надобности извиняться, – ответила она, её голос начал приобретать немного силы. – В добром намерении вины не может быть.
Ох, да, ещё как может быть, Элиза. Поверь мне на слово: может быть.
– У вас есть родные братья и сестры?
Пожалуйста, ответь "да".
– Нет.
Она настолько одинока, насколько вообще такое возможно.
– Я сам единственный ребёнок в семье. Я сочувствую.
Она улыбнулась.
– Я прошла через стадию, когда рисовала брата и сестру. Мои родители были вынуждены терпеть нарисованного человечка за обеденным столом в течение нескольких месяцев.
Я тоже улыбнулся, поскольку было очевидно, что она в этом нуждалась.
– Надо было и мне такое попробовать. Возможно, это сделало бы меня менее эгоистичным.
– Я замечала, что большинство хороших людей думают о себе, как об эгоистах.
Я выдавил ещё одну улыбку, ломая себе голову в поисках способа исправить это. В поисках чего-то, что сможет улучшить её жизнь, даже, несмотря на то, что это никогда не восполнит пустоту. В поисках сил оставить её в покое. В поисках чего-нибудь...
– А что насчёт ваших родителей? – попыталась выяснить она.
– Они отправились в Тайланд на отдых и проведут там весь следующий месяц. Мой отец, Роберт, архитектор; моя мама, Стэлла, редактор, – в данный момент я не мог заигрывать с факторами, играющими роль спусковых механизмов. – Почему вы уехали из Англии?
Она пожала плечами.
– После гибели моих родителей в автокатастрофе, мне нужна была перезагрузка. Я всегда думала, что Штаты были дружелюбны к иммигрантам. Поэтому-то, я здесь.
Она отлично притворялась. Или, может быть, она действительно в это верила. Но, по крайней мере, она говорила. Возможно, это поможет?
– Должно быть, вам было очень трудно.
Кроткая улыбка коснулась её губ.
– У меня бывали такие времена. Хотя теперь гораздо лучше. Я скучаю по ним до сих пор, но сделала всё возможное, чтобы сохранить их дело живым. К примеру, пищевая добавка, которой мой папа был настолько увлечён. Большинство дней, я просто чувствую себя очень везучей в том, что была настолько безоговорочно любима, пусть даже и короткое время.
– Что же, учитывая то, что я видел, они бы действительно вами гордились.
Если и есть что-то, что она должна была бы знать, так это должно было быть этим.
– Спасибо. Мне бы хотелось в это верить, – прошептал она, опуская свои глаза и вновь сосредотачивая их на чашке. Я склонил голову, чтобы встретиться с ней взглядом, но она так и не подняла свой взор.
Она начала играть с браслетом часов – Сейко, 1970 года выпуска, с широким, круглым циферблатом и прочным, кожаным ремнём, несомненно, произведены для мужчины... Мужчины из 1970-х. Отец. От осознания этого, боль, сродни той, что вызывает нарушение пищеварения, опять начала назревать в моей груди.
– Да, они принадлежали моему папе, – добровольно пояснила она. Она, должно быть, заметила, что я их рассматривал: – Я знаю, что они мужские, но не могу представить на себе что-то иное, – её голос был тоскующим, а её глаза медленно переместились на мои собственные часы.
Гребанные "Одемар Пиге". И почему я должен их носить? Я как бы невзначай опустил руку на бедро.
– Нет необходимости прятать ваши часы Джеймса Бонда, мистер Хейл, – она улыбнулась – читая меня как открытую книгу. Конечно, я был не особо изощренным: – Поверьте мне, сироты не любят заставлять других чувствовать себя некомфортно. Совсем наоборот, я рада за вас, – её голос вновь стал пылким, неоспоримым.
В этом тоне я выявил ещё один уровень защиты Элизы Сноу. Она хорошая – доброжелательная. Самое недооцененное качество в людях, и оно в ней присутствовало. Другие люди могли чувствовать негодование от того, чем они не обладают, и становились неуступчивыми с другими. Она, казалось, извлекала подлинное счастье из того факта, что только ей приходится испытывать на себе уродливое бремя судьбы.
– Ваши родители тоже, должно быть, гордятся вами, – сказала она с ослепительной улыбкой на губах.
Безотлагательно. Образ изломанного, лежащего на полу, тела моей матери обрушился на моё видение. Её вывихнутые ноги, её правая рука выкручена из сустава, в то время как её другая рука слабо тянется к моему лицу. Мои руки – мои собственные, ожесточённые войной, полные ненависти руки – обхватывают её горло. И её шепот судорожно прорывается через артиллерийский огонь, ревущий в моих ушах: "Айден... это я... мама... я люблю тебя... твой папа любит... ты хороший... ты х-хо-хо-роший, с-с-сын... мы... л-л-любим тебя...".
Но затем мелодичный голос – гораздо громче, гораздо ближе – прорвался сквозь мольбы моей матери, едва ли не бессмысленно.
– Если я когда-нибудь продам свою добавку, я пошлю вам фотографию своих часов "Одемар".
Элиза говорила нерешительно, её слова были подобны мелодии, в честь которой должно быть её и назвали.
Так же мгновенно, как и началось, воспоминание быстро сбавило темп. Теперь оно было сродни фотоснимкам, а не перематываемому назад в ускоренном режиме фильму. Но я всё ещё слышал затрудненное дыхание и минометный огонь. Я до сих пор чувствовал запах моей мамы и дыма от взрыва самодельного взрывного устройства. Я принудил себя видеть исключительно лицо Элизы. Её радостная улыбка по-прежнему витала на её губах, но её красивые, цвета орхидеи, глаза потускнели, возможно, из-за беспокойства о том, какой ужас вырывался из моих собственных глаз. Артиллерийский огонь перестал реветь; мольбы мамы больше не было слышно. Мой взгляд зацепился за линию подбородка Элизы – одна из совершенных её черт, которую я первой увидел на картине. Уровень адреналина упал; мои мускулы начали освобождаться от оцепенения. Кровь остыла в моих венах. И наконец, воздух плавно наполнил мои лёгкие. Чистый влажный с едва уловимым запахом мыла и роз.
Элиза в очередной раз улыбнулась; её глаза неотрывно смотрели в мои глаза – не подозревая о шторме, который она только что заглушила, об утешении, которым она окутала меня, о мире, который она соткала.
Я выдавил улыбку и вновь застопорил свои мускулы. Но на этот раз не от воспоминаний, а потому что моё тело жаждало переместиться вперёд до тех пор, пока не смогу зарыться лицом в её волосах. Возможно, если я буду дышать только ею, я излечусь и ретроспективы, подобные этой, покинут меня навсегда. Может быть, если я положу к её ногам мир – мир позволит мне в нём существовать.
Она ждала пока я что-нибудь скажу – всего лишь несколько секунд прошло в её нормальном рассудке, в то время как мой пережил три временных периода и побывал в трех местах одновременно.
– Или, может быть, вы узнаете, что выиграли в лотерею, мисс Сноу.
Какими же пустыми прозвучали мои слова в ответ на то, что она действительно заслуживала. За что я на самом деле заплачу. Но как я могу сказать ей, что с радостью отдам ей всё – каждый заработанный мной пенни, каждый отведённый мне судьбой день в этой неживой моей жизни, в обмен на один день – нет, на один час – абсолютно свободный от разрушительного опустошения в моей голове?
Некоторое время она удерживала мой взгляд – не могло быть и речи, чтобы я отвёл взгляд в сторону от её глаз. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Пока я пристально смотрел на неё, я понял, что буду смотреть на эту девушку – единственную девушку во всём мире, которая умиротворяет меня – всю свою оставшуюся жизнь. Она продолжит свою жизнь после написания моих картин. Она отправиться в Гарвард, будет бороться с раком, спасать других людей. Она влюбится, выйдет замуж, родит детей. Она состарится, её разум замедлит свой ход, а её воспоминания поблекнут. Возможно, она вернется в Англию, чтобы провести там свои последние дни. И когда с её губ сорвётся последний вздох, это будет прекрасно. Именно так, как и должно быть, Элиза. Именно так, как и должно быть.
Возможно, пару раз она вспомнит, как позировала для написания картин по прихоти странного мужчины. Она, может даже, будет гадать, что он сделал с её картинами. Она никогда не расскажет об этом своему мужу, но поделиться этим со своей дочерью или подругой. Но с течением времени она забудет его имя, или, то как его взгляд цеплялся за неё, как будто она была единственным зрительным образом, представшим перед ним. В конце концов, она забудет его, так и не узнав, что её картины всегда будут висеть в его спальне. Что её образ будет первым и последним, что он будет видеть каждый прожитый им день. Что её лицо будет служить олицетворением, к которому он будет обращаться за помощью в борьбе с каждой ретроспективой, с каждой бездной. Что она будет его лекарством вплоть до самого его конца. Именно так, Элиза. Именно так.
Наконец, она заговорила голосом, напоминающим музыку ветра.
– Вы можете называть меня Элиза, мистер Хейл. Или Иза.
Я сглотнул, словно пытался очистить свой рот ради её имени. Ради имени, которое я хотел произнести вслух с того самого момента, как увидел её этим утром. Ради имени, которое, возможно, сорвётся с моих губ вместе с последним вдохом, если я хочу получить успокоение.
