Текст книги "Осколки на снегу. Игра на выживание (СИ)"

Автор книги: Элина Птицына

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

Глава 12

Ныне дорога каждого уважающего себя человека ориентирована на путь Имберийского развития. Путь этот дан не каждому, он динамичен и насыщен изменениями. Многие бы хотели по нему пойти, но – увы. Из всех стран разве только Острова смогли частично повторить его…

Из статьи Лаки Лэрда, написанной под

псевдонимом К. П. для Островного Еженедельника

Имберийский путь направлен на рациональный подход к осмыслению действительности. А человек духовен, он не может жить только рацио! Любой, кто, образно говоря, смотрит не только под ноги, а хотя бы изредка поднимает глаза к Небу, ощущает ограниченность такого способа жизни. И я с уверенностью оппонирую вашему автору, этому неуважаемому мной К.П. …

Из письма читателя Островного Еженедельника в журнал

Музыка Древнего Шиная является уникальным культурно-историческим феноменом. Это, если угодно, альтернатива рационального способа постижения действительности. Уверяю тебя, шинайцы знали какой-то секрет гармонизации и регуляции личности. К сожалению, они не спешат им делиться добровольно…

Из частного письма посланника Королевы лира Лортни

Выше государственных дел посланник Королевы лир Лортни ценил только собственный комфорт и удобство. Нет, он не был праздным человеком, любящим роскошь лишь потому, что только так можно почувствовать свою значимость. Лир был настоящим трудягой, а значит точно знал, когда давать себе отдых и какой именно.

По расписанию дня посланника можно было сверять часы.

В назначенное время слуги без напоминания готовили ванну. Личный массажист разогревал камни и воскурял ароматы, а музыканты садились за ширму – их кхэ*начинали издавать тихие тягучие звуки задолго до того, как господин входил терму.

Взыскательный взгляд королевы, знай она о такой манере отдыха «милого друга графа», нашел бы этот досуг избыточно шинайским, и посланник, который приобрел свои привычки в далекой молодости во время службы в посольстве, скорее всего, покаялся бы перед Ее величеством за столь варварские обычаи, но не изменил бы им. Он искренне полагал, что Имберия должна забирать себе все лучшее, что есть в мире, даже, если пока ее Королева не в состоянии этого оценить.

Куда бы посланника не забросила воля Ее Величества, ритуал отдыха оставался неизменным: имбериец был весьма консервативным человеком в некоторых вопросах, касающихся лично его. Одни и те же слуги-шинайцы сопровождали графа во всех путешествиях. Они знали, как угодить господину, да и жили за его спиной весьма неплохо. Лир Лортни всегда был с ними щедр и милостив и пребывал в уверенности, что его мастера шинайских манер довольны своей жизнью, а что до того, что когда-то им пришлось отрезать языки, так это издержки профессии их господина – слишком много тайн в его доме.

После всех процедур посланник два часа полулежал на кушетке, попивая особый настой из семи трав горного Шиная, что сначала даруют умиротворение, а затем бодрость ума и крепость сил. И в эти два часа никто не имел права тревожить его покой. Он не подозревал, что тем самым значительно облегчил задачу по собственному устранению. До сей поры в любой точке мира его защищал дипломатический статус и, конечно, несколько отрядов гвардейцев экспедиционного корпуса. Лортни попросту привык, что его никто не смеет тронуть. Гвардейцы всегда были при нем. Они сейчас стояли на страже.

Настой, сделанный мастером Нианзу для господина, ныне отличался особой крепостью. Лир подумал об этом, когда увидел перед собой пуму. Совершенно игнорируя тот факт, что в северной Империи пумы не водятся, животное сидело смирно, обившись хвостом как добропорядочная домашняя кошка.

Посланник Имберии распахнул глаза.

Пума никуда не исчезла.

Сейчас лир Лортни ясно увидел, что его гостья значительно крупнее большинства своих товарок, имеет более темный, с отливом в красное золото, окрас и почему-то синие глаза.

«И в огне родилась она и вышла из глубины священного вулкана и поселилась на острове, чьи берега купаются в водах Великого Южного океана, потому шкура ее горит золотом, а глаза синее самых синих волн», – сами собой всплыли строчки древних легенд в голове имберийца.

Помнится, та самая легендарная золотая пума, которой по какой-то причин не сиделось в вулкане спокойно, влюбилась в островитянина, обернулась прекрасной девой, и основала династию царей островного Шиная, ныне стараниями соотечественников лира Лортни канувшую в небытие. Но то ли нынешняя пума об этом не знала, то ли в настойке было не семь трав, а что-то другое, забористое и дурманещее.

Хм, на фресках Острова, помнится, царица пума была в короне, а у этой ее нет.

Не сводя глаз с животного, граф потянулся к колокольчику. Того не оказалось на месте. Похоже, ему пора менять слуг.

Лир Лортни медленно, очень медленно, сел. Дикая кошка не пошевелилась. С одной стороны, это хорошо. Статичные галлюцинации… Да, наверное, бывают. С другой, в планы лира не входила скорая отставка по причине собственного сумасшествия. Может, колокольчик упал? Лортни скосил глаза на пол. Нет, не видно.

А э т о точно ему привидилось? Он снова посмотрел на животное. В ответ кошка ухмыльнулась. Граф потряс головой. Пума встала и потянулась – ну, точно, как домашняя: глаза прищурены от удовольствия – какого, интересно? – хвост трубой, когти выпущены – огромные когти, просто ножи!

Когда зверь вдруг мгновенно поменял позу и мягко прыгнул к графу, Лортни заорал, не думая о собственном достоинстве, да вот только из горла вырвался слабый писк. Ему точно что-то подмешали в настойку, что-то от чего голосовые связки перестали повиноваться хозяину. И, забыв, что после массажа не стоит делать резких движений, лир рванулся с кушетки, но и тело подвело его: запутавшись в покрывале, он упал лицом вперед, расшибив лоб.

Мастер Нианзу выступил из-за занавески и простерся ниц перед пумой.

– Приветствую тебя, Искуснейший! – услышал он над собой женский голос несколько мгновений спустя. – Делай то, что должен.

Тонкая игла, направленная умелой рукой мастера, вошла в затылок посланника, лежащего без сознания.

– Он точно будет парализован и не сможет говорить? – спросила женщина. Не поднимая век, Нианзу согласно качнул головой.

– Посмотри на меня, Искуснейший, – приказали ему. Старый Нианзу поднял глаза на Надежду Острова и по его безмолвному лицу заструились слезы. Изящная ладонь легла лоб старика.

– Не плачь, Нианзу, по прошлому – его не вернуть. Но не стесняйся слез перед теми, Нианзу, кто вскоре придет в этот дом, пусть думают, что ты жалеешь его, – брезгливость прозвучала в женском голосе горькой ноткой и сразу же исчезла. – Передай нашим братьям, Мастер Нианзу, что общий путь становится короче…, клянусь тебе, Искуснейший, мы вернем свободу нашей Родине!

* * *

Мей опять пропала в старых архивах Дворца, и Майкл снова заскучал, как, впрочем, всегда во время ее отлучек.

Он отпустил всех советников – в конце концов уже вечер – и заперся в своих покоях, распорядившись не беспокоить свое Величество. Сам же поднялся во Владычную башню, благо потайной ход с узкой винтовой лестницей вел туда прямо из императорского крыла.

Ему рассказывали, что его предшественник Александр Державин любил отдыхать в горних покоях Владычной, и Майкл его прекрасно понимал: отсюда, с самой высокой точки столицы, было удобно наблюдать за всеми прилегающими улицами. Когда-то из этих окон можно было обозреть весь Подол, но века шли, княжий городок рос и вырос до огромного города, и теперь Император видел только центральные улицы: верхний посад – прибежище знати.

Здесь чинно и благородно, вот только ветер треплет ветки редких деревьев и, не обращая внимания на благообразие, гоняет сорванные листья по каменным мостовым. Вот и дождик брызнул, ударив по стеклам, вгоняя Майкла в меланхолию. У Мей получилось бы его развеселить, но императорскому обществу она предпочла темные залы с вековыми залежами пыльных документов.

Он не совсем понимал ее тягу к архиву: что, в самом деле, она хотела там найти? Следы гипотетической наследницы императорского рода Державиных? Эта мифическая девушка порядком его раздражала: Майкл не хотел жениться ни на ком. Ни на ком, кроме той, что так увлеченно подыскивала ему невесту!

Но и правоту любимой женщины он тоже прекрасно понимал, их союз не примут: то, что уместно любовнице, не простительно жене принца, а тем более, жене Императора. И слухи про Мей, распускаемые в Темпе псами королевы, совсем не случайны – этим Мать отрезает ему дорогу к неугодному ей браку.

К неугодному никому браку.

Чернь, бросающаяся под колеса королевского экскорта, за тем, чтобы потом десятилетиями рассказывать, что они видели кого-то из правящей семьи – «вот прямо как тебя сейчас» – имела ревнивое попечение о браке правителя, едва ли не большее, чем он сам, словно от длины родословной какой-нибудь принцессы, похлебка в их котлах становилась гуще.

Вряд ли в Империи люди другие: они Мей в качестве его секретаря еле терпят.

Напыщенные глупые индюки. Во Дворце куча королевских псов, у причалов стоят имберийские военные корабли, а они бляхи высоких родов себе выторговывают, никак не успокоятся.

И это знать Империи?

Впрочем, он-то чем лучше? Не он ли привел псов?

Он думал, что ведет свое войско, а это была его стража.

– Вздор! Все вздор! – император вцепился в волосы и потянул их что было сил – вверх, забирая длинными пальцами богатую шевелюру. Под кожей сразу закололо, словно там забегали тысячи иголок. Это отвлекало от мыслей: кажется, он раньше никогда столько не думал, не рефлексировал, не вспоминал. Все-таки в Южных морях обстановка совсем другая.

Мей посеяла в его сердце смуту, и, хотя он в глубине души был уверен, что Мать никогда не отдаст последний приказ, все же грыз, зудел червячок сомнения, не давал покоя, заставляя перекатывать одни те же мысли: Мать – нет, а сестра?

Та уже сейчас уверенно дергает струны управления страной. Может быть, Матери кажется, что ее любимая девочка все еще учится, но окружающие точно помнят, что рано или поздно принцесса станет королевой, а потому слушают, спешат исполнять приказы, угождают, покрывают, хранят тайны…

Если королеве не докладывать, то она не видит, слишком много у нее забот вне страны, да и принцессе она всецело доверяет. Майклу ли не знать, как много тайн можно хранить во дворце, на виду у всех, главное, как в любом другом деле, иметь надежных союзников и красивую, отвлекающую легенду.

Но тайны самого Майкла в свое время были подростковыми… Каковы тайны сестры, которая уже сама мать и которая всегда, даже в детстве, смотрела на Майкла с раздражением, в ту пору скрываемом довольно плохо? Позже сестрица научилась держать лицо. А потом Майкл отбыл на Южные моря. И только сейчас он подумал, что, возможно, это спасло ему жизнь.

Корабли Майкла стояли уже под парусами, и сам он рвался туда – на острова, за приключениями, но долг и обязательства королевского сына были неумолимы: Наследница выходит замуж и у Майкла на этом всенародном празднике есть немаленькая роль любящего брата.

Карета с невестой медленно ползла к собору, толпа бесновалась, Майкл красиво гарцевал и, кажется, всей кожей ощущал, колючий холодный сквознячок, которым тянуло от сестры.

Королевские свадьбы длятся долго. На седьмой день Майкл поймал странный взгляд новоиспеченного зятя. Сам Майкл с подобным выражением, помнится, разглядывал неведомых науке островных пауков, которых потом Академия нарекла большими и королевскими – в честь принца. Как по Майклу, так пауки от этого приятнее не стали. Но тогда от взгляда герцога он мысленно отмахнулся. Он уходил не меньше, чем на год, а за год много воды утечет. Наивный дурень.

Однако, когда столкнулся взглядом с начальником охраны зятя, за шиворот будто пригоршню молотого льда сунули. Человек этот, бесцветный, с прозрачными рыбьими глазами, был больше известен как наставник будущего консорта. Не отводя взгляда от Майкла, который лишь усилием воли не сбился с ноги, он посторонился, чуть шагнув за колонну, и – все. Поклоном его высочество не удостоили. После того настроение отчего-то было паршивым.

Но что такого узнал от его сестры королевский зять? Что такого он узнал, что поспешил поделился с наставником? И тот счел Майкла у ж е сброшенной с доски фигурой. Или что?

Впрочем, спустя несколько лет и сестра, и зять скупо улыбались Майклу, а наставник с рыбьими глазами, как оказалось, умеет учтиво кланяться и не смотреть Его Высочеству в глаза.

Королева устроила празднества в честь сына – сорванец Майкл привел под ее руку Жемчужные острова. Жемчуга были к лицу сестре, за них она могла бы изобразить и большую радость. Но Наследница ограничилась протоколом. Майкла это вполне устроило.

Вернувшись в Имберию, он с удивлением обнаружил, что не соскучился по сестрам. Но племянника на руках подержал – народ должен получить красивые открытки: еще одно ненавязчивое свидетельство незыблемости королевской семьи.

– Рада, что ты стал полезным, – обронила сестра, забирая сына, и тут же, поворачиваясь от брата, ослепительно улыбнулась журналистам, чуть склонив красивую голову. Снимок в газетах вышел – на загляденье, настоящая королевская идиллия.

Майкл, если на то пошло, сейчас полезен еще больше. Пока полезен. Но сколько это продлится вряд ли кто доподлинно знает. Мей – смешная. Да хоть на трижды Державиной женится Майкл, удавят ее, когда время придет и не поморщатся. Пока у него нет своей армии неважно на ком он женится, важно сколько ему осталось. Дворцовая гвардия имперцев – клубок интриг, и его концы цепко держит преданный матери Карл, а все остальные солдаты в столице – подданные Королевы.

Майкл – заложник, и это сестре прекрасно известно, а значит, на данном этапе Майкла трогать не будут. Сестрица хочет себе совсем другой трон. И вот, когда она на него взойдет, тогда «недоразумению Майклу» придется понервничать. Отчего она его так не любит? Теперь он ясно понимал, что корни ее неприязни лежат гораздо глубже детской шалости, когда малыш Майкл, преисполненный рыцарских чувств, стремился порадовать сестру, а получилось…

Ничего хорошего не получилось.

– Сразу же рассказал мамочке. Я так и знала, что на таких как ты, нельзя положиться, – девочка с оторванной лентой улыбнулась неприятной улыбкой и погруженный в свои воспоминания Майкл поразился – до чего эта гримаса исказила нежное детское личико: злость и ненависть, ненависть и злость. Маленький принц вздрогнул, а взрослый Майкл удивился: чей ядовитый побег пророс в ее сердце? Где его корень?

А ведь та девочка, став королевой, действительно может отдать последний приказ и жизнь королевского сына перестанет быть ценной.

Интересно, жертвенный козел раздумывает над тем, когда он свернул на тропку, которая привела его к пылающему костру алтаря?

А! Нет, вряд ли.

Майкл немало видел языческих жертвоприношений. Богам дикарей всегда требовалась физическая жертва, теряющая жизнь под крики толпы.

Травийцы верили, что упавшая на землю кровь оскверняет ее и поэтому во время своих обрядов аккуратно сворачивали головы голубям.

Лавайцы резали горло козлам, а тобайцы– баранам. Полуголые руицы знали, что их боги не брезгуют ничем и закалывали тех, кто подвернулся под руку, но самой роскошной жертвой считался молодой бык.

Майкл и сейчас передернул плечами, вспомнив как обреченно ревел тот, рыжий, которого волокли на площадку, пропахшую кровью: безнадежное «почему» звучало в его трубном вопле и, закидывая башку с маленькими рожками к небу, бык, казалось, молил о пощаде не людей, а того, кто над людьми, молил о чуде, которое для него не свершилось.

Майкл, почетным гостем наблюдавший все это действо, помнится сказал первому помощнику: «Будь я Богом, я бы сбежал от этих ненормальных».

Помощник хохотнул.

Крик животного ввинчивался в уши.

Толпа орала.

Лавайцы таких безобразий не устраивали: они все делали вдумчиво. И будущее приношение отбирали среди множества новорожденных козлят, чтобы растить правильную жертву в неге и сытости. Перед козленком воскуряли благовония, у него были лучшие отборные корма и все лишь затем, чтобы потом откормленного, вымытого, расчесанного, с венком из цветов на рогах запустить в святилище. Дым кадильниц делал козла смирным и апатичным. Спокойно и уверенно брел он к жрецу, чтоб через несколько минут оросить своей кровью непотухающее пламя лавайского божества.

Вот и Майкл как тот козел, и ритуальная курильница уже дымится…

Избежать своей участи он сможет, если за ним будет армия. И он даже знает, у кого ее можно занять – гонщик Ганг, его морской полусоперник Винтерайдер, похоже, теперь был последней надеждой.

– А ведь я чего-то могу не знать, – проговорил император и закончил мысленно. – Последний приказ сестра может отдать и не дожидаясь кончины царственной Матери. Любому черномасочнику, почему нет? Но тогда… Тогда надо признать, что пока я гонялся за дикарями в Южных морях, сестрица выстроила огромный заговор.

Или так начинается паранойя? В юности Майкл кричал во время студенческих застолий, стуча кружкой об стол, что думать вредно, и трактир отвечал на его заявления дружным ревом. Почему бы не поддержать парня, который заплатил за всех? В пятнадцать лет Майкл еще не умел ценить деньги, а ночная жизнь столицы ему нравилась до безумия. Во Дворце такого не было! Когда он за месяц выгреб свое годовое содержание, и казначей ему отказал, Майкл очень удивился – деньги, оказывается, заканчиваются. Это как?

Точно, дурень – королевский.

– Думать вредно, а то можно до чего-нибудь додуматься! – его ночные приятели охотно ржали. И юный принц на самом деле думать не хотел. А додумался вот – логики в его умозаключениях ни на грош, есть только упрямая уверенность, что он прав в своих догадках.

Майкл прижался лбом к холодному стеклу и вгляделся в улицы: если Винтеррайдер его поддержит, игра пойдет совсем иначе. Однако, у него самого под боком лир Лортни со своими шпионами, а это проблема. Конечно, Мей права…

В конце центральной улицы кто-то мчался на хорошем коне в направлении Дворца – Майкл прищурился: камзол дипломатов Имберии? Он нашел глазами шпиль посольской миссии – от нее в сторону Дворца отъезжал мотор: что-то случилось? Но тогда лир Лортни поехал бы сам, а он предпочитает карету: ее же нет. Впрочем, дай Лортни волю, он бы и по улицам Темпа разъезжал на плечах бронзовых невольников.

Лир Посланник… Майкл вдруг широко улыбнулся. Уж не заболел ли он? Как же тебе удалось это провернуть, плутовка Мей?

Если бы винтовая лестница позволяла, Император сбежал бы по ней вприпрыжку.

___

*Кхэ, в современной транскрипции «сэ» – в «нашем мире» древний китайский инструмент и, что скорее всего, предок цинь (гуцинь), это своего рода лежачая продолговатая цитра, под струнами которой находится полый ящик. Инструмент имеет очень давнюю историю, и считается, что современную форму он приобрел еще в эпоху Хань. При этом сам инструмент упоминается в древних книгах, которые создавались в XI–VI вв. до н. э. При желании, послушать как звучит современный цинь не трудно: в рунете достаточно записей. Музыка может быть разной, порой весьма бодрящей. В тоже время под звуки цинь хорошо медитировать, думать и спать (ладно-ладно, автор шутит).

Глава 13

Заходит как-то купец в столичный кабак. У него сделка удачная случилась,

он отметить хочет. И орет, значит, как обычно, во всю глотку:

– Человек! Водки! Плачу сто золотых! На все! Неси!

Приносят ему несколько ящиков самой лучшей водки.

– И икры неси! Тоже на сто золотых, – кричит купец. – Угощаю.

Приносят три тазика икры. Народ, прочюхав, начинает подтягиваться ближе.

Все пьют, едят. Купец, напившись, засыпает прямо

в одном из тазиков с икрой. И тут заходит мещанин откушать кабацкой еды.

А народу много, мест нет, все лавки заняты. Только рядом с купцом

есть край свободный. Делать нечего, присаживается новый гость

и ласково так подзывает полового. Говорит:

– Мне водочки 100 грамуличек и уточку, пожалте. Уточку запеченную…

И яблочко ей туда. Да. Прямо, значит, с яблочком… В афедрончике.

Половой, ошалев:

– Чего?!

Мещанин:

– Уточке яблочко в окорочка покладите, сударик.

Половой – удивленно:

– Куда уточке?

Мещанин как заорет:

– Я вам деньги плачу! В гузно! Утке!!! Яблок!!!

Купец просыпает, вскакивает:

– И мне яблок в гузно! Сто золотых плачу! Неси!

Из сборника анекдотов Северной Империи

Один князь поехал на воды, дабы поправить свое здоровье. Там он встретился с графом из Кайзеровых земель, который одно время служил министром у своего правителя. Поскольку оба, князь и граф, были людьми света, то вскоре сошлись на короткой ноге, а пуще всего полюбили играть в карты совместно, забыв, так сказать, все распри между странами. И так они хорошо общались и нравились друг другу, что как-то за картами князь, не чинясь, спросил графа:

– Скажите, чего, собственно, вы ищите в Империи,

то интригуя против нас, то откровенно пытаясь воевать из века в век?

В ответ граф вздохнул и, не отрываясь от игры, ответил:

– Это все наша страсть к путешествиям, мой друг. Страсть к путешествиям и любопытство: про свои земли мы все знаем, а с ваших дохода еще не получали.

Байка, рассказанная одной княгиней про своего папеньку и его жизненный опыт

Больше всего Стойгнева заинтересовал мещанин. Со всеми остальными было почти все понятно, а вот мещанин – кто таков? Ответы Стойгнев любил получать быстро, а потому познакомиться с этим недоразумением в подрезанных штанах решил немедленно и самолично.

Однако, тот оказался весьма расторопен и, покинув ресторацию, как в воду канул. Свернул за угол и – пропал. И улица пуста, и дверей никаких нет. Да, хорошо пропал, надежно – сканируюший экран в кольце Стойгнева никаких помех в пространстве не нащупывал, и новость эта была нехороша: у этого простеца совсем непростые штучки водятся, и они посильнее экипировки самого Стойгнева будут.

У разбогатевшего мещанина? Ну-ну. Артефакты такого уровня немалого состояния стоят. А главное, просто так их не купить.

Настроение от этого совсем испортилось. Ижаев предусмотрительно убрался с глаз высокого начальства, ибо Стойгнев изволил в дом вернуться с таким лицом, что, будь у него жена, она непременно бы слегла с мигренью, да дней так на пять – для надежности.

Но пока Госпожица щадила женщин Империи и от характера Руб-Мосаньского страдали только подчиненные.

Сергей вспомнил, что рассказывают про первую жену князя и совсем загрустил.

А что, если патрон никогда не женится? Империи нужны наследники.

– Волкова отследили? – хмуро спросил Стойгнев у секретаря, не подозревая, что тот мысленно примерил на голову начальника корону. – Доставить его ко мне сейчас же.

– А может не надо? – с тоской спросил Сергей, готовясь к вспышке начальственной ярости.

В ответ его молча просверлили глазами.

– Ну, объяснись, – разжал губы князь. – Или мне выпрашивать слова у тебя?

– Волков сейчас у сестрицы своей младшей. У нее дом тут недалеко, – Ижаев вздохнул. – Только чуется мне, что дом тот они не просто так используют. Сестрица с семейством постоянно живет за городом, а дом вроде как под присмотром братца. Но я уверен, что это легенда и, если мы вломимся, то настроим против себя свору барона.

– Если я «доставить» заменю на «пригласить», то вся свора барона не обидится? – ехидно вопросил Стойгнев. – Вот и пригласи. Скажи, купец наш Сергей Иванович дюже побеседовать за обедом желают с умным человеком во своем дому. А про некоего князя, к которому людей за шиворот в наручниках доставляют, ты, наверное, даже не слышал. Мало ли что в столицах делается… Так ведь? Вот и я о том же. Ступай уже. А, нет, постой. Следующий раз, Ижаев, соображай лучше и глупости мне не излагай. Это понятно?

Помощник кивнул, и Стойгнев махнул рукой. За дверью Сергей едва заметно поморщился: ну, можно сказать пронесло, хотя сам он тоже хорош. Да только волосы уже острижены, обратно не прирастут: слово вылетело, князь эту глупость помощнику запомнит.

Дел-то осталось совсем ничего: случайно столкнуться с Волковым на улице, не весь день же он будет в сестрицыном дому сидеть, да убедить его зайти к купцу первой гильдии, про которого Межреченске слышали многие, а видеть до сей поры мало кто видел.

Волков, конечно, почти свой, но не до такой же степени подставляться! А складывать дважды два Андрей Егорович умеет. Конечно, они выгодно сотрудничают друг с другом, обмениваясь той информацией, которую можно без опаски слить… Конечно, сам Ижаев уверен в Андрее почти полностью… Но Андрей не сам по себе, а что там за люди с ним работают, доподлинно неизвестно? И, если случится какая заварушка, то у него, Ижаева, слишком мало людей для охраны князя.

Сигнальный браслет на руке сдавил запястье и Сергей снова поспешил к Руб-Мосаньскому.

– С трезвых глаз гильдейский к мещанину не пойдет, – объявил тот. – Неси водку!

Муторно стало Ижаеву от идеи патрона. Но Стойгнев Данилович был чрезмерно упрям и помощника слушал вполуха.

– Пока мы вокруг этого торгоша кругами ходим, время идет. Что прикажешь делать, сидеть и думать от кого этот подарочек тут? – резко ответил он на сомнения Сергея. – Неизвестные фигуры нам сейчас не нужны. Неси водку!

– Думаете, кайзеров засланец? – Сергей умел угадывать невысказанные вслух мысли князя. Тот промолчал, но нахмурился еще больше и поданой водкой рот полоскал с каким-то остервенением.

А потом спросил ровно и как будто равнодушно:

– По слежке-то нового тебе ничего не доносят?

– Расползлись все по норам, затаились и не высовываются. Может, все-таки с Андреем пока поработаем? – Сергей протянул Руб-Мосаньскому раскрытую коробочку с тревожной сигналкой. Выглядела она совсем как конфета, и держать ее надо было во рту. Одноразовая штука, не очень удобная, да под клееной бородищей князя будет совершенно незаметна, а говорить чисто с посторонним предметом за щекой они все учились.

– Думаешь, не справлюсь? Боишься, что придется потом Родину в одиночку спасать? – двинул бровями князь.

Шутит.

– Думаю, Родина мне не простит, что не уберег вас, – в тон ответил Сергей. – Не отговорил, поперек не лег.

– Инстинкт самосохранения у тебя силен, потому и не лег. Ну, пошутили и будет. От Сидорова я, может, так же пьяным купцом обратно выйду, да спать пойду. А с Андреем работай пока так, как работаешь, без лишних там, – князь замодчал, нахмурившись, и продолжил. – Однако, если пойму, что нечисто дело с этм мещанином, на месте его попытаю.

Он достал пару запирающих перстеней и протянул один Ижаеву.

– Если сигналка сработает, вход в номер у тебя будет. Но в каком бы я виде не был, брать его живым. Труп не нужен, он мало что может рассказать, да и некогда на дохлых телесах опознавательные знаки кайзера искать. А ежели они все-таки поумнели и перестали на агентов, прости Госпожица, хитрое тавро свое лепить, так вообще ничего не поймем.

– Не верю я, что Андрей с кайзером спелся, – Сергей хмуро смотрел как князь душится водкой прямо как купеческая дочка дорогими духами – не в меру.

– Он прежде всего служит барону. Я во Фраме, как в себе был уверен, а братец его – Савве он нравился, конечно, – Стойгнев снова нахмурился. – Непонятен мне до конца этот младшенький. Михаил на него даже ножкой не топнул, а он уже уплыл, как будто того и ждал. Андрей вроде дружок его, ты час говорил, что они в детстве не разлей вода были. Пока не проверим, никаких лишних движений.

– Барон уплыл, – согласился Ижаев. – Так, может, это его связник?

– Вот и посмотрю, – запустив обе руки в бороду, ответил князь. – Знаешь, что еще сделай? Пусть агентура твоя у Саватия прикинет, кто там ради брюха, а не духа. Кому пойти некуда, а уйти страстно хочется – подсадим на денежку этих невольников молитвенной жизни. Чую, пригодятся они нам. А сейчас, всё – я пошел.

На площадь с крыльца спустился уже пьяный купец Иванов. И гадать нечего было: надрался, пошел добавку искать. Когда он снес вазон у дверей гостиницы, на Ижаева словно ветром дохнуло: нагрянуло запоздалое предчувствие – они где-то ошиблись.

Где?!

* * *

Гангу было совершенно не до Майкла. И императорское приглашение, пришедшее так невовремя, ничего кроме раздражения, не вызывало. Получалось, что сейчас Гангу надо бросить расследование и возвращаться в столицу, явиться, так сказать, пред светлые очи Его Величества.

Зачем?

В детстве Гангу говорили, что нехорошими словами ругаться нельзя. Однако, ничего другого на ум не приходило.

Да и странно все это.

Очень странно.

Барону Винтеррайдеру запретили появляться, где бы то ни было в Империи, кроме столицы и то – ненадолго, по торговым делам: слава Богу и спасибо Узурпатору, торговые контракты Ганга были весьма весомы, чтобы новая власть могла просто так от них отмахнуться. Теперь же его зовут на аудиенцию. Впрочем, нет. Император приглашает на личную встречу, не очень внятно указывая, что готов вернуть все титулы, которых лишился батюшка указом еще Александра Державина.

А Михаил в курсе, что Винзенс Винтеррайдер носил титул Третьего герцога империи? А кто ныне Третий герцог? Ганг вынужден был признать, что таковых не припоминает, но вряд ли новая знать не бьется за это место. Забрав свое, Ганг приобретет десяток тайных врагов.

И бляху Высокого рода тоже.

Не так давно он о ней жалел. Зато преград в расследовании не будет. Однако, все это мечты, кто его знает, что там думает королевский сын, занявший северный престол? Если титул Третьего весьма номинален, то Ганга купят как дешевую матрешку.

Перепады настроения у Михаила не объяснимы. Нужно что-то? Что?

Так не было же печали. Императорам отказывают, когда хотят распрощаться с головой или с титулом. Дешевле всего отдать деньгами, да Королева не должна была поскупиться, отправляя сына на Север – шинайские сокровища еще не скоро закончатся и карманы Ее Величества глубоки. И сам Михаил отнюдь не беден.

Или Ганг чего-то не знает?

Или это ловушка?

Фрама же заманили на какую-то встречу.

И он пошел туда один. Почему?

Нет, Ганг возьмет с собой стаю.

Мог Фрам сделать так же?

Батюшка был предусмотрительным. Ганг в четырнадцать лет был введен в круг как сын Хранителя, и полноправный владелец младшей стаи. И стая его чует, и земля, принадлежащая роду древним кровным правом готова откликнуться, и он сам чувствует, что снега Панциря притихли. Вот и Андрей тоже сказал. Волковы – побратимы рода и временные хранители малой ладанки: мало ли, какая нужна предстанет? Андрей может выпускать и собирать стаю, а еще попросить вожака искать кого-то, кто служит барону и Оплоту, а повелевать и приказывать – ему прямо запрещено. Один только случай оговорен в тысячелетних правилах: когда сюзерену грозит опасность, побратим на краткий миг может стать владыкой, роняя слова древнего заклятья вместе со своей кровью. Спасая, уйти навсегда – стая примет кровь, стая станет сильнее, стая увеличится.