Текст книги "Осколки на снегу. Игра на выживание (СИ)"

Автор книги: Элина Птицына

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

Элина Птицына
Осколки на снегу. Игра на выживание

Глава 1

Утром, 1-го золотеня, в первый день нового года в вольном городе Межреченске, на окраине, возле заброшенного склада купцов Бахрушиных, у одноименного шоссе, случайным прохожим было обнаружено тело мужчины с признаками насильственной смерти. По непроверенным слухам, убиенный является бароном Винтеррайдером, служащим детского дома для беспризорных детей. Косвенно этот факт подтверждается тем, что на место происшествия выехал лично полицмейстер.

Столичный листок, вечерний выпуск, рубрика «Криминальные новости», первый день золотеня

В сводке криминальных новостей газеты «Столичный листок» была размещена информация о гражданине бароне Вольфраме Винтеррайдере, в коей его объявили убиенным. Обращаю ваше внимание, что указанное утверждение не соответствуют действительности. Следствие не располагает данными, позволяющими однозначно идентифицировать умершего.

Из срочного заявления полицмейстера вольного города Межреченск Прокопия Баранова, Столичный листок, утренний выпуск, второй день золотеня

Президиум совета вольного города Межреченска выражает искренние соболезнования родным и близким в связи с кончиной барона Вольфрама Винтеррайдера, безвременно ушедшего от нас из-за сердечного приступа. Светлая память об этом человеке навсегда останется в сердцах людей, которые его знали. Вместе с ними мы разделяем боль и горечь утраты…

Столичный листок, вечерний выпуск, третий день золотеня

… Стена была сера и уныла, а дверь желта и тоже как будто сера. Когда-то – лет сто назад – коридор этот тоскливый ровно красили серо-голубой краской и вкупе с белоснежными дверьми было здесь строго и благородно, как и положено быть в Присутственном месте. Ныне же Присутственное место не уважение к властям внушало, а бесконечную тоску. Да еще муха билась об пыльное стекло и жужжала уныло и назойливо: зря, зря, зря, все зря, зря, зря …

Волфганг моргнул. Он ли не Винтеррайдер? Признаться, спесь эту, когда-то привычную, давненько из него повыбили. Да и сейчас судейские чиновники смотрели сквозь него: барон Волфганг Винтеррайдер – брат убиенного Вольфрама Винтеррайдера? За дверью обождите, мы вас позовем.

Волфганг и сидел упорно под этими дверями, втайне жалея, что не работают старые батюшкины связи. Какое нелогичное чувство, однако. Но и судейские вели себя так, словно он, Ганг Винтеррайдер, снова пятнадцатилетний баронет, при виде которого знакомые переходят на другую сторону улицы.

Да, как батюшка впал в немилость при старом императоре, так все связи разом и оборвались. И ладно оборвались, но ведь нет, старые «друзья» дружно кинулись интриговать против прославленного воина и исследователя, так, как будто не ели и не пили на знаменитых балах и приемах в Третьем Замке, не занимали денег, забывая отдать, не жили в гостевых месяцами, как у себя дома.

В одночасье из богатого наследника, юного беззаботного студента, завидного жениха Ганг превратился в изгоя. Шепотки за спиной оказались еще хуже чужой лести, от которой когда-то и собственные губы казались липкими.

– Ты не привык еще, – посмеивался Вольфрам. Да, в тот год Ганг только начал вести светскую жизнь – первый сезон… Взволнованные дебютантки в нежных платьях, юные кавалеры в белых кителях, запах духов, тонкие перчатки, – как это было давно, как будто не с ним.

Втайне он мечтал быть самым блестящим кавалером на том, своем единственном, имперском балу. Вслух, горячась, доказывал Фраму, что хочет обычной жизнью жить, без лести и придворных обычаев, без золотой бляхи высокого рода, перед которой любой бы судейский стоял навытяжку и нынче.

Не стало золотой бляхи высокого рода. И, оказалось, что без бляхи да в опале жить в Империи никак невместно. А Ганг и не жил.

* * *

Судейский – легок на помине – встал перед надоедливым посетителем, и, задумчиво разглядывая муху, сказал:

– Бумаги будут готовы только завтра. Начальства нет, подписывать некому.

– Вчера, помнится, тоже никого не было, – Ганг поднялся легко и судейский с досадой подумал, что он в эти же годы такой легкостью в движениях похвастаться не может. Вслух же сказал:

– Начальство нам не докладывает. Завтра приходите.

Барон Винтеррайдер смотрел на судейского сверху и вряд ли узнавал студента нижней группы. Ну да, золотая молодежь, где ж им помнить простых смертных. Выдержав паузу, судейский выдохнул с неприязнью, которую не пытался скрыть:

– Вечером приходите. Не надо здесь сидеть весь день.

– Бумага, как понимаю, будет об отказе, – медленно произнес барон.

Чиновник пожал плечами и выразительно посмотрел в сторону выхода.

* * *

Солнце светило так, что, если бы не редкие желтые листья на еще зеленых кленах, Волфганг решил бы, что в империю пришла весна. Но нет, налетевший ветерок царапнул шею и Винтеррайдер поднял воротник куртки – хорошей дорогой куртки неприметного болотного цвета. Судейский тоскливо подумал, что ему такую мягкую текучую замшу никогда не носить и, зло дернув уголком рта, вернулся в кабинет.

Взгляд – зудящий, завистливый – пропал и барон оглянулся: длинное, облупленное здание присутствия снаружи было еще хуже, чем внутри.

– Они меня ненавидят, – устало подумал Ганг. – Как Фрам вообще жил с этими людьми?

* * *

В ту ночь, последнюю ночь Ганга в Империи, они не ложились. Казначейские в большой зале описывали богатства Летнего дворца, офицеры стражи толкались там же… то ли не могли своему любопытству отказать, то ли приказ был не строгий. Никто не тревожит баронов Винтеррайдеров, что взлетели высоко, а упали так низко. Впрочем, нет, вернулись туда, откуда взлетели, что было своего рода везением.

Император милостиво оставил семье родовой замок на севере Империи. Хотя… родовой замок Винтеррайдеров – Оплот – возвышался на границе Империи за тысячу лет до старого императора. Винтеррайдеры – хранители севера. Ледяные Лорды договор заключали с именно с первым известным истории Винтеррайдером. Оплот тронуть не посмели. Его объявили тюрьмой для бывшего «друга короля» Винзенза Винтеррайдера.

Летний дворец же изымался в казну, как, впрочем, и все остальное: города, банковские счета, дома в столицах, рудники, корабли, знаменитый Третий замок, наконец.

Они же – отец и два сына – в ту ночь собрались в уже пустой спальне покойной матушки и Винзенз снял с шеи простое, даже грубое кольцо, что носил на веревочке, кажется, всю его, Гангову, жизнь.

– Милый сын, – сказал батюшка и Ганг вздрогнул, ибо первый раз услышал такое обращение.

– Милый сын, – повторил он. – Тебе надобно уехать на Острова. Вольфрам останется здесь. Он – наследник и Хранитель, и не может уехать без разрешения императора. Тебе же, как младшему сыну простого барона, такое разрешение сейчас не нужно.

Был бы, как прежде, вторым наследником Высокого рода, вряд ли бы уехал, а так… в новых бумагах про младшего ничего не говорилось. Безземельным баронетом, который сам должен заботиться о своём пропитании, быть оказалось куда вольнее: никаких тебе высочайших указаний.

Той ночью Ганг последний раз видел отца. Выполняя его волю, он отправился в порт. А барон Винтеррайдер, бывший третий герцог, отбыл в изгнание вместе с семьей, кою составлял лишь сын его Вольфрам.

Ганг даже радовался, когда, приехав на Острова, обнаружил, что там абсолютно всем плевать Винтеррайдер он или нет? Волфганг или Вольфрам? Старший или младший? Сын самого Винзенза или сын того опального Винзенза, потерявшего разом и благосклонность Императора, и своё богатство?

Нет, на островах важно было только одно – можно ли иметь с тобой дело, Волфганг? И, зарабатывая репутацию, решил Ганг, что неласковая Империя осталась в прошлом. Он, в конце концов, младший, второй, спрос с него невелик. Но – нет. В империи был родовой замок, где склеп с гробами предков и батюшкиным тож, а самое главное, брат – Вольфрам.

Фрам, дорогой Фрам – батюшкина гордость, старший наследник, блестящий офицер, настоящий энциклопедист, поэт и романтик… Фрам тогда вез батюшкино тело в Оплот.

Письмо о безвременной кончине отца догнало Ганга через три месяца после приезда. По всему выходило, что удар хватил старого Винзенза через неделю после отплытия Ганга, по дороге на север, в городишке, чье название ни о чем Гангу не говорило.

Он рванулся тогда на пристань, но, как оказалось, только посмотреть на далёкий парус последнего корабля, уходящего на материк. Время штормов надежно отрезало Острова от большой земли на пару месяцев. А после Ганг еще четыре недели плыл по ласковому спокойному океану, который нежной кошечкой ластился к бортам коробля, да еще несколько не мог спуститься на землю Империи: во время штормов случился бунт и Император распорядился никого сомнительного не пускать. И не выпускать. А младший Винтеррайдер оказался как раз таким – неблагонадежным.

После прямых намеков, что, если Гангу разрешат сойти на берег, то только для того, чтоб сопроводить в тюрьму для бунтовщиков, он снова отправился в плавание и с каким – то даже отвращением шагнул на сходни в островном порту. В конце концов, нужно было выполнять батюшкин наказ. А он был предельно прост – не дать угаснуть роду Винтеррайдеров. Если честно, то с этим Ганг как раз и не справился.

15–летний Ганг, отправляясь на Острова, что называется, в одном камзоле, догадывался, конечно, что батюшка что-то припас для младшего, но не ожидал счета в банке и собственного дома в колониальном стиле. Да и кольцо оказалось непростым, оно подтверждало неведомое досель островное гражданство – хорошее подспорье к ведению дел. Но на этом чудеса закончились. Привилегий на Островах не было, будь ты хоть трижды Винтеррайдер в Империи. Но Гангу и не надо было. Хотел жизни простого человека – так вот она.

А вести с Родины, между тем, не радовали. Император ввязался в ненужную войну, от которой Острова только выиграли, поскольку премудро держались нейтралитета и торговали со всеми воюющими сторонами. Ганг из чистого упрямства тогда не вёл дел с противниками империи, но…не прогорел, как многие предрекали. Младший Винтеррайдер оказался смекалистым юнцом.

За два года войны Острова словно налились золотым соком, а вот на материк обрушились невиданные политические катаклизмы, за которыми медленно и неотвратимо притащилась разруха, а потом – голод и эпидемии.

Результаты войны были убийственными для империй-участниц.

Восточная развалилась на множество мелких княжеств, которые сразу же вцепились друг в друга и до сих пор воевали меж собой.

Император вынужден был уступить кайзеру Новые южные земли, коими Империя всего – то полтораста лет пользовалась и выгоду имела немалую. Кайзер же, обретя юг, удержать его не смог: южане взбунтовались и откололись, уведя с собой большую часть кайзеровых земель. Трон его пошатнулся, но устоял.

Несколько месяцев казалось, что Империи повезло чуть больше, чем остальным. В газетах писали, что Император яростно ищет инакомыслие, приведшее к поражению: островные репортеры публиковали новости о массовых казнях в Империи с такой периодичностью, что Ганг боялся брать выпуски в руки, опасаясь рано или поздно увидеть имя брата. Бог миловал.

Однажды газеты протрубили о пропаже единственной дочери императора. 25-летнюю Наследницу утром просто не нашли в собственной спальне Великого Дворца. Все решили, что это козни последней Императрицы, которая единственная из всех жен родила Императору сына. Зачем нужна царственному Младенцу и его Матери соперница? Великая княжна Вера Александровна вероятно закончила свою жизнь в подземельях Царской тюрьмы, рассуждали в газетах.

В тот день Ганг напился. Княжну он знал хорошо: Фрам входил в близкий круг Наследницы.

Не улегся еще ажиотаж от пропажи Веры, как из Империи пришли свежие новости, страшнее прежних. Императора хватил удар, Императрица ушла в монастырь Госпожицы, их сын – Младенец – объявлен новым Императором.

Нет, кричали мальчишки-разносчики, распространяя очередной выпуск газет: Императрица просто больна. Но она, конечно же, рядом с сыном, не смотря ни на что.

Царственный Младенец правил месяц. Няньки ли не уберегли, несчастный ли случай был, халатность ли чья-то, умысел злой… Да только оборвалась царская колыбель и – насмерть придавило младенчика. Регент – князь Морозов – убедительно лил слезы, но ему не поверили. Морозов был следующим в порядке наследования и репутацию имел преотвратительнейшую. И бунт, которого так боялся старый Император, смел и Морозова, и самую империю, и последнюю Императрицу, которую регент успел посадить в тюрьму – за халатность, конечно же: не уберегла сыночка. Прямо в камере ее и застрелили во время первой волны бунта. За Наследницу. Веру любили в народе.

А власть перешла Директории. Бывшие первые министры Великого Двора полагали, что удержат бешеных имперских коней. И может быть удержали бы, но нашлись те, кто захотел Директорию заменить.

Чехарда во власти имперских земель диктовала громкие заголовки островным газетам. У Ганга от них рябило в глазах. Директория, народники, снова Директория, но уже с другим составом, ибо прежних постреляли в пылу сражений, Независимый Союз, народники и, наконец, Узурпатор, плоть от плоти народников, всему этому безобразию положивший конец. Страшное, смутное время… Революция в Империи, позже получившая название Великого Падения, превратилась в кровавую вакханалию, терзавшую несчастную страну едва ли не десять лет.

Зато Ганг смог вернуться… Узурпатор признал, что Винтеррайдеры перед Родиной не виноваты. Крестьянский сын Савва Иванович Косицын, объявивший себя Узурпатором, вообще оказался человеком умным, цепким, и быстренько обязал Ганга заключить с бывшей Империей несколько торговых договоров. Впрочем, Ганг стремился к этому сам и на условия Узурпатора пошел легко: ему требовалось увидеть брата, а деньги он еще заработает. Косицын же во главе страны показался Гангу далеко не худшим вариантом.

* * *

Замок, объявленный народным достоянием, шокировал грязью на парадной лестнице и кучей совершенно оборванных детей.

Дети оказались сиротами, а Фрам – инспектором детского дома. Жил он в покоях своего бывшего камердинера и, кажется, был совершенно счастлив. Занимался детьми, писал стихи и смотрел на младшего с обожанием. Замок он отдал добровольно. Все – народу, как учили народники, а за ними и Узурпатор. И многих маска доброго старого Фрама обманывала, но не Волфганга. Вольфрам же не был откровенен с младшим до конца. И этот тонкий лед Ганг пробить не смог.

Все к лучшему, полагал он, отправляя с Островов корабли с провиантом и одеждой для беспризорников, кои едва ли не из воздуха брались на просторах бывшей Великой Империи. Их исправно привозили в Оплот целыми партиями.

Южный барон замок отдавать не хотел. Повесили на воротах всю семью. И Твердыню Юга взорвали. Весело, с хохотком, писали в революционных газетах, что после взрыва ничего страшного не случилось – никакое зло с юга не пришло, ибо басни эти для устрашения писались, чтоб Южный мог на крови народной жировать…

Но, в отличии от многих Ганг знал условия и северного, и южного договоров и даже держал их в руках – мощный манускрипт Северной Пустыни, от которого, кажется, веяло холодом; и легкий – на тонкой шелковой бумаге – свиток Великой Степи, в шелесте которого слышалось пение стрел… От газетных шуточек Ганга оторопь брала. С другой стороны, страшного ничего и правда пока не случилось… Отторгнутый Юг ввязался в войну с восточными княжествами, которые возникали и исчезали так часто, что их названия уже никто не запоминал. Остальным землям империи это давало шанс на – на что? На то, что войны с Югом не будет? Или будет… когда-то потом? Когда?

Нет, все-таки Фрам был кругом прав. Оплот – гарантия Севера – стоял целый и даже практически не пострадавший. Что лестница? Её и помыть можно. А дети никому не мешают: живут, учатся, растут.

Косицын закончил, как многие, ему подобные. Голову его отрубленную видели все, кто в руки газеты брал. Втайне Ганг жалел о случившемся. Савва Иванович был далеко не худшим правителем. Его время было нелегким для многих, но при нем дети снова сели за парты, на полях заколосилась рожь и пшеница, торговый оборот страны вырос в десятки раз. Из деревень на городские рынки вновь повезли говядину, молоко, сметану.

Крестьянский сын Косицын, которому нравилось называть себя Узурпатором, был безжалостен к врагам, но обеспечил огромной стране мирную и почти сытую жизнь. Нормальную жизнь. И не заслужил такого конца, ведь даже в посмертии не давали ему покоя: в редкой газете не выходили пасквили на Узурпатора.

А о новом императоре Ганг был не лучшего мнения: сводила его судьба на Южных морях с младшим сыном Имберийской королевы.

Племянник последней императрицы Майкл, герцег Ментский, королевский принц, третий сын своей матери высадился с войском так удачно, что практически сразу взял Темп, столицу бывшей Империи, в кольцо. А уже через месяц перед ним открыли ворота и вручили голову Узурпатора.

Майкл, ныне ставший Михаилом, основал новую династию. Соперников у него уже не было. Выжившее мелкое дворянство на новую власть было готово молиться. Все, кто посмекалистей, ринулись к трону. Кому повезло, тот новой бляхой высокого рода обзавелся. Было в империи семь столпов, а стало три дюжины. Сила родовая? Какая сила? Церковь все бляхи освятила.

Признаться, Волфгангу порой казалось, что мольцы – настоятели освятят все, что угодно, а не только бляхи для дворян: главное, позвенеть мешочком с золотыми, но он благоразумно хранил свои догадки при себе.

На Островах влияние мольцов было невелико – соперников слишком много: религиозные течения там появлялись и пропадали так часто, что Ганг, когда судьба с ними сводила, только дивился разнообразию религиозного выбора. Но не один проповедник веса на Островах не имел. В Империи же после Великого падения они внезапно обрели большую силу.

И ныне хорошим тоном стало по молельням стоять, а особенно почетно под портретом императора. Вот тоже мода – портрет Михаила везде толкать и на стены церквей, и кабаков, и присутствий всех мастей. Видимо, чтоб подданные при случае не перепутали.

Богом не объявили, и ладно, пофыркивал Ганг про себя, когда с партнерами под портретом стоял. Впрочем, это было только один раз, все же постоянно он в Империи не жил.

Фрам на мольцов внимания не обращал. Последним это не нравилось. И молец, ставший вдруг обязательным лицом в детском доме при Оплоте, писал на Фрама откровенные доносы всем властям: и светским, и церковным. Ганг, обнаружив ситуацию, заткнул рот любителям земного под флером небесного: стал отчислять деньги от имени Фрама.

Он мог себе позволить любые траты. Из младшего Винтеррайдера получился на редкость удачливый торговец. Зюйд – каритская компания, основанная Гангом, процветала, и в этой компании была своя служба безопасности. Правда, в Империи они почти не работали, но…

Он, Ганг, слишком много задолжал Фраму, чтобы оставить смерть брата нераследованной и безнаказанной. Сердечный приступ – надо же…

А мольцу, помнится, святое начальство приказало заткнуться.

Глава 2

Величие «Оплота Севера» заставляет восхищаться его стенами невероятной толщины и сегодня. Замок построен на природной горе, к которой трудно подступиться даже в наше время беспрецедентного развития науки и техники. Оплот может очень долго держать оборону от врага. Непростая фортификационная архитектура и источники чистой воды позволяют крепости выдерживать любую по длительности осаду. В древности замок полностью перекрывал дорогу из Скучных земель в населенную часть Империи. Эта древняя крепость имеет огромную площадь и считается пограничной. При крепости постоянно находится военный гарнизон, который содержат бароны Винтеррайдеры.

Из дневника путешественника Изольда Карловича Мора

Народное правительство обеспокоено количеством безнадзорных сирот, кои сами вынуждены добывать себе пропитание, не смотря на малый возраст. Как нам стало известно, на днях будет подписан декрет, учреждающий специальную организацию, а именно «Совет по спасению детей». Перед «Советом» будет поставлена простая задача: в течение года создать несколько десятков детских приютов со школами при них, где дети будут получать необходимую еду, кров, одежду, а также приличествующее образование. Планируется, что в учреждениях, открытых «Советом», особое внимание будут уделять талантам каждого ребенка.

Столичный листок, 3-й год революции

Барон Винтеррайдер, владеющий огромным замком, известным как «Оплот Севера» обратился к Народному правительству с просьбой. Гражданин барон желает быть полезным своему народу и отдает «Оплот» под детский дом. Гражданин барон уверен, что он так же сможет быть учителем для юных жильцов замка: в свое время барон имел возможность, в отличии от многих, получить самое разностороннее образование. Он охотно поделится своими знаниями. Известно, что представители «Совета по спасению детей» уже выехали с предварительной инспекцией в замок.

Голос народа, 3-й год революции

– Госпожа Антонета Костова, – гаркнул следователь, подкравшись сзади, и Анна проснулась уже на ногах, впопыхах сбив стул с платьем. Грохот разбудил ее окончательно.

Муж неразборчиво выругался, перевернулся на другой бок и снова засопел. Димитриуш имел редкое и, пожалуй, ценное для Анны свойство: его не будили ее кошмары.

Анна нащупала стул, поставила его и оперлась на спинку: сна как не бывало. Хуже того, она знала, что теперь не заснет до утра. Три часа бессонницы даром не пройдут, голова будет тяжёлой и Анне придется снова много курить, прячась от учеников и наставников. Госпожа директор должна всем подавать пример, а за курение молец может и нажаловаться в консисторию… О, так он же уехал. Как хорошо-то!

Нет, все равно надо быть осторожной, а то доказывай потом, что ты не подшухарила. Анна усмехнулась: словечки из беспризорной жизни всплывали внезапно, словно намертво приклеились к ней вместе с дешевым запахом табака в черных страшных подворотнях.

Ах, бабушка бы ужаснулась. Анна прикрыла глаза. Наверно, графиня Паляницина и в страшном сне не могла представить какой будет жизнь единственной внучки.

Хотя порой Анне казалось, что она успела прожить четыре разных и так и не поняла, где настоящая. И кто она сама – Анна?

Но уж точно не Антонета Костова. Антонета нынешняя жила в столичном доме Анниных родителей и прекрасно себя чувствовала, а главное, она смогла доказать, что Антонета именно она.

Анна вздохнула и достала сигарету. Ей все равно не уснуть, и мужа будить не хочется. Сигаретный дым Димитриуш не переносил, Анне же курево помогало думать. Вот только дымить в их “доме” можно было только в одном месте.

Замковая зала, в которой она второй год жила мужней женой была бы велика даже для большой семьи, что же говорить про неё и Димитриуша? Три стрельчатых окна со створками, больше напоминающими ворота в хорошем доме, два камина, россыпь бойниц, потолок, теряющийся в высоте… Анна помнила, как оглядывалась здесь с недоумением, отмечая следы огня на стенах.

– Армейцы несколько – гм – переусердствовали, – сказал Фрам. – Ничего, мы это все уберем.

Он покачался с носка на пятку, разглядывая высокий потолок:

– Вам, дорогие, вполне можно сделать второй этаж, и будет у вас почти коттедж.

Второй ярус был весьма кстати, там всегда было теплее: все бойницы, кроме одной, Анна законопатила. Именно в неё сейчас дохнул северный ветер, унося дым дорогой сигареты, вывезенной с Островов. Фрам не курил, но этого добра у него было в избытке, на десять лет вперед.

Она, Анна, так долго мечтала открыться старику Фраму, что безнадежно опоздала. И теперь ко всем загадкам Анниной жизни добавилась ещё одна: кто и за что убил старика Винтеррайдера и почему власти упорно выдают убийство за сердечный приступ?

Старик Винтеррайдер. Конечно, Фрам прекрасно играл старика, но не был таковым ни по возрасту, ни по духу. Когда он сватал ей Димитриуша, Анна ловила себя на мысли, что при иных раскладах вполне могла стать невестой старшего Винтеррайдера. Два десятка лет разницы – в свете не препятствие. Кажется, у прабабушки так было.

И все же как самозванка доказала своё родство с Костовыми? Анна с тоской вспомнила газетную фотографию самозванки рядом с парадными портретами своих родителей. Да, даже какое-то сходство было. Газетчик взахлеб уверял, что фамильное… Могли ли быть у отца незаконнорожденные дети? Или … не у отца? Или это ее все так же ищут и просто выманивают? Эта мысль пришла в голову еще тогда, когда Анна ту газету в первый раз держала в руках. Даже Димитриуш обратил внимание, что она долго читает.

– Да просто очень сентиментальная история, – улыбнулась она мужу.

– Не замечал в тебе сентиментальности, – усмехнулся он.

Анна рассмеялась грудным переливчатым смехом. Димитриуша было не сложно отвлечь от того, что ему было не нужно знать.

Она так привыкла скрывать свое происхождение, что не призналась ни первому, ни второму мужу. Впрочем, Димитриушу она не рассказывала еще больше: он и не знал, что он – второй муж, что у Анны уже были дочки, что она потеряла всех в одночасье, что…. При мысли о погибших под веками закололо.

Проклят пусть будет следователь спецкомиссии, разрушивший третью Аннину жизнь и подаривший ей не нужную четвертую… Живой или мертвый он приходит в ее сны? Зачем ему госпожа директорка приюта для беспризорников? Она ведь так и не призналась тогда в том, что она Костова.

И что теперь будет? Чем для них всех обернется смерть Фрама? При мысли, что вместо Винтеррайдера появится новый инспектор, Анну мутило.

К тому же Оплот… Оплот не был простым замком, Анна могла в этом поклясться собственной жизнью, а её она весьма ценила.

Графиня Антонета Костова, ныне директор детского приюта в «Оплоте» Анна Вторушинская, в девичестве Старостина, жена начальника северного военного гарнизона, курила в чернильную темноту бойницы и клялась себе не оставлять смерть Фрама на милость властей… потому что … потому что Фрам не заслужил… потому что ей надоела ее четвертая жизнь.

Ретроспектива, городок Ополевск, детство Антонеты Костовой

… Когда в окно первого этажа влетел камень, старая графиня бросилась в детскую. Няньки у маленькой Антонеты уже не было. А родителей девочки графиня Паляницина мысленно похоронила еще год назад.

– Микола! – выскочив из детской, она вручила спящую внучку ординарцу покойного мужа. В ее возгласе было все: боль, страх, надежда, вера, мольба.

Когда в дальней половине дома старая женщина поворачивала рычаг тайного хода, в блестящий холл генеральского особняка уже ворвалась разгоряченная толпа.

Из темноты, со ступенек, ведущих вниз, Микола сверкнул глазами на графиню. Она лишь качнула головой:

– Им кто – нибудь да нужен. Я отвлеку. Что мне будет? Я старая женщина. Береги Нету. Жизнью твоей, спасенной моим мужем, заклинаю тебя – спаси его внучку. Потом придумаешь, как нам встретиться, – и повернула рычаг потайной двери.

Она очень спешила – успеть, добежать до спальни… И никто в толпе, которая тащила вдову генерала из кровати, не понял, что графиня тяжело и неровно дышит. Испугалась старуха, чего уж там. Покончили с ней быстро, а тело повесили на площади у бывших присутственных мест – пусть все видят!

Ночью никто из толпы не обратил внимания на трех молодчиков, которые сразу прошли в детскую. Постояли над детской кроваткой и принялись молча и методично обыскивать покои в поисках девочки. По генеральскому особняку шныряли люди, со стен снимали картины, какая-то бабенка требовала взломать дверь графской гардеробной. Молодчики переглянулись. Нет, тряпки их не интересовали, но может быть девочка прячется там?

Потайную дверь нашли спустя несколько лет, совершенно случайно. Генеральский особняк к тому времени обрел новых хозяев: городской совет по спасению беспризорников чувствовал себя в этом доме вольготно. Проверить находку приехала народная милиция и – неожиданно – следователь спецкомиссии по особым делам. Именно он подобрал со ступенек детскую ленту и, глянув на милиционеров, сунул ее в карман. Те, впрочем, больше интересовались стенами хода. В конце концов, все знали, что генерал был страшно богат, а ведь никаких сокровищ до сих пор не нашли. Правда, простукивание стен подземелья тоже ни к чему не привело. А сам ход вывел прямо в технические помещения доходного дома, ближайшего к генеральскому особняку. Там было удручающе пусто и пыльно.

Если бы утром, после разгрома генеральского особняка, возле виселицы, где болталось в петле тело старой графини, встретились двое, то жизнь Неты сложилась бы совершенно иначе. Но чернявый парень в низко надвинутой кепке на площади не задержался. Уходя, он не поднимал головы и, наталкиваясь на людей, ни разу не ответил на оскорбление, которые щедко отсыпали ему зеваки. Не ответил даже тогда, когда в спину прилетел тяжелый кулак портового грузчика:

– Смотри куда прешь, шантрапа!

А на седого сгорбленного мужика в крестьянской одежде, который вместе с обывателями глазел на старухино тело, никто не обратил внимание. По толпе распространяли фотографию Антонеты – пятилетняя внучка старухи зачем – то была нужна новой власти.

– 100 золотых – хорошая цена, – сказал крестьянин, щелкнув грязными пальцами по фото. – Дай-ка, мил-человек, мне не одну, а больше. Я родне раздам, пусть ищут. Паренек в лихо заломленной кепке с революционной кокардой сунул ему в руки сразу штук 10. Микола, а это был он, все бы забрал, если б можно было: чем меньше изображений девочки болтается на столбах, тем лучше.

* * *

В скромном, но добротном домишке на окраине было сухо и тепло. Не один год Микола создавал в этом домике видимость жизни. Пригодилось. Не так, как думалось, но все же… Давно прикупил этот домик Микола на имя мещанина Говорова. Сорок лет назад жил Говоров и дурно жил, жаден был до денег и честных путей не искал. Из – за жадности своей и с жизнью расстался: думал, что контрабандистам помогает, хотя на деле работал на псов Имберской королевы. Тоже дурная была баба – жадная, завидущая, везде свои маленькие ручки тянула.

Эх, молод был Микола, и к словам командира отнесся сперва беззаботно:

– Смотри-ка, тоже Микола, только Говоров. Удобно, не надо к имени привыкать. Держи, пусть хоть документы его доброму делу послужат.

Так и остался Микола Говоров жить на просторах Империи, даром, что тело его в болото скинули. А для самого Миколы началась непростая школа вживления в говоровскую шкуру – и сколько их потом еще было! Но Говоров единственный, кто «долгожителем» скоро станет.

Надо, наверное, Неточку за правнучку выдавать, не за внучку. Или – за правнука? В это возрасте не каждый девочку от мальчика отличит. Эх, смуглявенькая она слишком, не перекрасить, а жаль. Хотя… ищут смуглую девочку с длинными кудрями, а не стриженного мальчика. Да, это хорошая мысль.