Текст книги "Осколки на снегу. Игра на выживание (СИ)"

Автор книги: Элина Птицына

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

– Честь! – Ганг поднялся, пожал протянутую руку и кивнул на одно из кресел. – Как хозяин может помешать гостям? Мы обсуждаем почти семейные дела.

– Интервью виконтессы? Было бы что обсуждать. Обычная дура.

– Первая красавица Островов, – со смешком ответил барон.

– В отставке, – в тон ему продолжил Стойгнев. Ганг пожал плечами:

– Красота скоротечна.

Князь хмыкнул, но говорить о Дейран не стал. Перевел взгляд на Берти.

– У вас ведь была связь с Оплотом? – спросил вкрадчиво.

– Была, – скромно ответил Бертрам.

– Если это не тайны родовой сокровищницы, говори, – кивнул Ганг. И Берти отметил нехороший блеск в его глазах. Определенно с Гангом что-то происходило и Бертрам, привыкший оценивать человека с ходу с точки зрения доктора, внутренне поморщился: симптомы, каждый по отдельности были не хороши, а вместе не похожи ни на что. Одновременно, он был уверен, что Ганг здоров.

– В сокровищницу не пустишь, значит, – проворчал Стойгнев.

– Не поверишь, князь, но я там сам не был, – качнул головой барон.

– Ижаев, судя по всему, окончательно поправился, – перебил их Берти.

– Да это-то я знаю, – взмахнул рукой Стойгнев.

– В Оплоте всё, как всегда, кроме одного. Официальный начальник гарнизона выехал в Межреченск. Это Димитриуш Вторушинский, назначенный из столицы после воцарения Михаила. Медведев связывает отъезд с недавним визитом некоего Стаса Вольского, у которого, кстати, был императорский знак, а то Медведев бы еще подумал, впускать ли его в Оплот. Он приехал как простой гонец из Межреченска. Из некоторых данных Медведев понял, что Вольский и Вторушинский уже были знакомы, но они далеко не друзья. Однако, их основной разговор подслушать не удалось. Вторушинский все это время ходил чернее тучи. Съездил на объезд земель Панциря несколько раз. По словам, Медведева довольно-таки бесцельно.

– Насколько помню прежние доклады, – уточнил Ганг. – Командир в принципе предпочитал не выбираться из крепости?

– Да, верно. Но работу свою выполняет строго в рамках должностных обязанностей, настроение до визита имел хорошее. Он женился уже в Оплоте, и всегда торопился к супруге. Советовал Медведеву меньше изнурять людей тренировками. Сам отрабатывал только то, что положено по нормативу. Отчеты писал. По характеристике Медведева, может быть прекрасным начальником гарнизона где-нибудь в провинции, где из врагов только вороны летают, – Бертрам пожал плечами. – Не особо лестно, как видишь.

– У Медведева вороны будут летать с докладами, – усмехнулся Ганг. – И являться на перекличку по утрам. А что-то более конкретное он передавал?

– По Вторушинскому более ничего. Но есть вещь, которая его гораздо больше нервирует. В одном из хозяйственных помещений сработала глушилка-ловушка имберийского передатчика информации. Сработала, и тотчас замолчала.

– Вот, – крякнул Стойгнев. – Налил воды. А с этого и надо было начинать.

* * *

При всем желании Берти не мог рассказать больше, чем передал Медведев. И не мог ответить на вопрос Ганга, а в какой именно нежилой части это случилось? Угадывать из столицы, кто, какой доступ и куда именно имеет – это все равно что тыкать пальцем в небо.

– Ясно одно, – пожал Берти плечами. – Имберийцы смогли завербовать кого-то из замковых слуг. Возможно, это кто-то из гарнизона.

– Но это всегда считалось невозможным, – медленно выговорил Ганг.

– Древняя клятва крови, – кивнул Стойгнев. – Но прошла уже тысяча лет.

– Нет, – перебил Ганг. – Ты сам побывал в объятиях снежников.

– Побывал, – согласился князь. – Больше совсем не хочется. Однако, в Оплоте не снежники ходят по хозяйственным помещениям.

– Надо узнать, кто из посторонних появился в Замке за последнее время, – хмуро уточнил Ганг и взглянул на Берти.

– Медведев занимается, – пояснил он. – Однако, от себя замечу, посторонних там сейчас целый детский дом с преподавателями и воспитателями, если уж мы посчитаем воспитанников за детей, которые в таких делах не могут участвовать.

– Им всем закрыт вход в определённую часть Оплота, – качнул Ганг головой. – Во всяком случае, Фрам говорил об этом. Да и побор людей он вел сам. Поверь, там мало посторонних и все они уже давно живут в Замке. Это может быть кто-то из новых лиц у кого, например, высокий допуск или не наложен запрет.

Они посмотрели друг на друга. Высокий доступ мог быть у Димитриуша и его жены. Но Димитриуш уехал. Жена?

– Фрам к жене Димитриуша испытывал какое-то удивительное доверие, – задумчиво выговорил Ганг. – Меня, помнится, это удивило, ее же навязали из Столицы. Сторонние взрослые люди – всегда были проблемой для Оплота. Но мы – увы – общались тогда через переговорник. Расстояние большое. Можно не так понять или ошибиться. Есть развернутая информация на эту женщину?

– Не хитра там информация, – вмешался Стойгнев. – Анна Николаевна Старостина, бывшая беспризорница, воспитанница Образцового детского дома столицы. Демонстрировала отличные успехи в учебе – получила красное свидетельство, была принята у университет без вступительных испытаний. На третий год обучения и до конца получила студенческое звание кандидата университета и больше его не теряла. Диплом 1 степени. Вышла замуж за воспитанника того же детского дома. Имела двоих дочерей. Семья погибла на Чижиковке.

– Значит, Фрам просто жалел ее, – задумчиво прокомментировал Ганг. – Он был чувствителен к такому горю.

– Возможно. Но на самом деле здесь есть тонкий момент. Когда бомбили Чижиковку, Анна была в заключении.

– За что ее задержали?

– За шпионаж, – весело хмыкнул Стойгнев, с ехидцей разглядывая вытянувшиеся лица Ганга и Берти.

– Имберийская шпионка? – медленно переспросил барон.

– Нет, анонимный доносчик обвинил ее в шпионаже на кайзера. Доводы и доказательства были изложены весьма убедительно. Однако, она оказалась чиста как слеза младенца. Ее выпустили. Как раз к этому времени разбомбили Чижиковку.

– Вывод прост, – Берти хмуро смотрел перед собой. – Либо она не виновна, либо организатор той бомбежки вывел своего агента из-под удара.

– Ценой жизни семьи? – не поверил Ганг.

– Вполне в логике имберийских псов, – рассеянно ответил князь вместо Берти. – Может быть, семья мешала очередным задачам. У имберийцев так принято, они смотрят на мелких агентов как на обусловленные р а с х о д н и к и. Если раньше это правило у них работало и по горизонтали, и по вертикали, то сейчас, скажем так, пирамида этой структура закостенела, и верхушка находится как бы над-, полагая себя недосягаемой и неподсудной. Однако, для мелких агентов ничего не изменилось. Разумеется, их об этом никто не информирует. Так что… К тому же она жена Вторушинского – и слишком быстро вышла за него замуж, ну, для скорбящей-то вдовы и матери…

Ганг и Берти переглянулись.

– А у вас, князь, – осторожно спросил Ганг. – Есть какая-то еще информация о Вторушинском?

– Есть, – кивнул Стойгнев. – Неуловимой батареей, которая разгромила Чижиковку, начав якобы Гражданскую войну против Узурпатора в осажденном городе, командовал Вторушинский. Мы получили косвенное свидетельство об этом некоторое время назад. И, кстати, не случись нашей встречи в Межреченске, которая изменила все планы, я бы до него добрался, хотя на тот момент у нас не было полной уверенности. Всегда лично хотел заглянуть в глаза тому, кто бомбил Чижиковку. А буквально только что мы получили подтверждение. Источник, конечно, гнилой, но – хм – излагает достоверно.

– Как это может быть? Гнилой, но достоверный? – поинтересовался Берти.

– Задержали двух верхушников. Ловили их по другому делу, но… Сироты, солдатские дети. Их отцы были в Неуловимой. И хорошо, что открыто болтали дома о рабочих делах.

– Это, правда, странный источник, князь. А если вам эту информацию просто подкидывают? – Берти смотрел вопросительно.

– Такого нельзя исключать, – согласился князь. – Ту батарею потому и прозвали Неуловимой, что за ней тщательно зачищены все следы. Документальные в первую очередь. Мы не могли найти списки, командира. Вроде как герои из народа вышли, сказали свое слово и благородно ушли снова в народ. Бесследно. Это, согласитесь, странно. Но все затянулось, как понимаете, официально расследование мы проводить не могли. А на массовую гибель одной группы солдат в те дни как-то никто не обратил внимание. В живых остался только сам Вторушинский, но он – их командир, и с ними его не было.

– Знаешь… Мне уже хочется вздернуть этого командира на рее, – негромко сказал Ганг и добавил, обращаясь к Берти. – Свяжись с Медведевым, пусть глаз не спускает с этой… его жены.

Глава 45

И в огне родилась она и вышла из глубины священного вулкана и поселилась на острове, чьи берега купаются в водах Великого Южного океана, потому шкура ее горит золотом, а глаза синее самых синих волн. Она – прекрасная женщина, она – Богиня, она – Золотая кошка, она – Великая Пума, она простерла милость свою на простого смертного и сделала его царем. Она ведает богатство и удачу, Она идет путем успеха, Она отгоняет зло. Она ведает верхнее и нижнее, Она владеет мудростью и знаниями, Она смотрит в будущее, Она благословляет землю и матерей народа. Она сильна и гибка, и чрево Ее наполнено и обильно. Дочери Ее подобны Ей цветом волос, Ее сыновья синеглазы, и небо завидует синеве их очей. Они цари народа, они мудры и велики, как дети Богини…

Легенда о Золотой Кошке, Древний Шинай

Когда шпион противника приходит следить за тобой, ты должен об этом знать заранее. Рассмотри его внимательно, подумай, как заставить его выполнять твои собственные поручения или притворись, дай ему ложные сведения и отпусти его, не выдавая себя. Так ты приобретешь еще одного шпиона, но кормить его будет твой противник.

Из древнего шинайского трактата

Если рыба клюет на наживку, то ей не стоит обвинять рыбака.

Шинайская поговорка

Мей сидела на постели, кутаясь в теплый императорский халат с вышитыми вензелями. Волосы вольными прядями рассыпались по спине. Михаил потянулся и погладил одну, потом вторую, перебирая пальцами легкий шелк волос. Она вздохнула прерывисто, словно жалуясь на что-то, но не решаясь сказать о том вслух.

– Не грусти, золотая моя, – ласково промолвил он. – Мы вернем твои кинжалы. Ты же из-за них расстраиваешься?

Она повернулась, ткнулась лбом ему в плечо, и тихо ответила, дохнув теплом, так что по коже побежали мурашки:

– Да.

И тут же завозилась, устраиваясь удобнее у него на плече, подтягивая колени к животу, сворачиваясь калачиком.

– Ты отдохнула? – нежно спросил он.

– Не знаю, что сказать, – после паузы отозвалась она. – Какое-то странное чувство. В Шинае бы удивились… Или нет. Моя мать все же имберийка. Для шинайцев это многое объясняет. Знаешь, там говорят: «Убей врага в бою, и забудь о нем». А я помню всех…

– Милая, прости, что тебе пришлось снова это сделать, – Михаил прижался губами к ее макушке. – Я полагаю, что мы имеем дело с досадным совпадением, мы знали, что так может быть на улицах ночного города. И не думай. Не было выбора. Я не видел лица этого человека, но отчего-то даже на расстоянии, он вызвал чувство омерзения, гадливости и… Вот с чем я могу сравнить эти эмоции? Знаешь, что-то похожее я испытывал, когда мы сошли на берег Желтого острова – помнишь? – и обнаружили там полчища скорпионов. Правда, скорпионы были при свете дня и давали себя разглядеть во всем своем безобразии. А нападавший сразу нацелился на тебя. Должно быть, принял за парнишку и посчитал легкой добычей.

– Или понял, что я – женщина, – ответила Мей куда-то в царственную подмышку.

– Щекотно, – сообщил Император макушке.

Она хмыкнула, снова дохнув теплом, и приподнялась, заглядывая ему в лицо.

– Значит, ты тоже его так почувствовал. Я на тебя влияю, Майки, чем дальше, тем больше.

– Надеюсь, хорошо? А то, знаешь, вопрос кто кого больше испортил не может иметь однозначного ответа.

Мей слабо улыбнулась и вдруг спросила невпопад:

– А почему ты вдруг запретил истопнику заходить?

– Я ему не нравлюсь, – не задумываясь ответил Михаил и засмеялся. – Кажется, я здесь стал излишне мнителен.

Он внимательно посмотрел на нее и медленно сказал:

– Наверное, так сходят с ума, – пауза была долгой, но он выговорил то, что хотел, скрывая серьезность слов за кривой усмешкой. – От страха, милая моя. Вот такой я не герой.

– Это не страх, – возразила Мей. – И чтобы не бурчали в этом Дворце, ты – герой. Ты мой герой – Майки.

Михаил поцеловал ее в ладонь и со смехом продолжил:

– Я как-то посмотрел на него и подумал, что подкинуть поленья в камин, я могу и сам, без недовольного сопения старика по ночам возле моего высокого ложа. Даже по его спине видны его мысли: «Не тот нынче император пошел, не тот».

– Ты ему не нравишься, – задумчиво ответила Мей, пристально разглядывая своего Майки. – Это верно.

– Ну, я же не Александр, снегом не умываюсь, бегая на самый верх башни, или в сад по утрам, – хмыкнул он в ответ.

– Так и снега нет, – улыбнулась Мей.

– Думаешь, если он выпадет, я изменюсь? Нет, спасибо.

– Истопника можно просто заменить, – Мей все также внимательно вглядывалась в любимое лицо. – Не обязательно закидывать поленья самому, когда есть люди, что занимаются этим всю жизнь.

– Дался он тебе, разве хуже получается закидывать дрова в камин у меня, крошка Мей? К тому же он исправно доносит их до покоев, сам я точно этим заниматься не буду. Я и не знаю, где он их берет. И потом ты говоришь: заменить. А куда пойдет этот старик? Он же долгожитель Дворца, местный раритет среди слуг, – Михаил замолчал и вдруг грустно усмехнулся. – Вот так, Мэй, Великий Дворец принадлежит Императорам Севера, а долгожительствует в нем слуга-истопник, переживший и императоров, и Смуту, и всю ту власть, которая здесь успела побывать. Где они все? А он как ходил, так ходит, делая свою маленькую работу: носит дрова строго по часам.

Мей погладила его по щеке и приложила палец губам, не давая сказать то, что и так угадала: «он и меня переживет».

Однако вид имела такой, словно была довольна ответом Михаила. И сказала с непонятным лукавством:

– Ты чувствуешь, твои сановники уже собираются…, – выжидательно заглядывая в любимые глаза.

– Нет, не чувствую, – искренне ответил Михаил. – В смысле, собираются? Уже?

– Еще нет, – засмеялась Мей. – Но скоро-скоро придут.

– Я все чаще думаю в последнее время, – серьезно ответил он, – Как я мог обменять нашу счастливую жизнь в морях вот на эту Империю? На этот трон? Зачем он нам был нужен, Мей?

Она грустно улыбнулась. Мей знала, что у него тоже не было другого выбора.

* * *

Стойгнев рассматривал кинжалы, оборвавшие жизнь Черепу.

Как странно всё в этом деле, словно совпали случайные вероятности и вывалили ему кучу информации, – как корзина с мотками разноцветных ниток по комнате раскатилась, только успевай теперь распутывать…

Вот верхушники, наболтавшие много разной ерунды, но вложившие конец важной ниточки прямо в руки Стойгнева, да не одной.

Вот Череп, оказавшийся неуловимым убийцей, разыскиваемый едва ли не с первого года Смуты. То время вынесло много человеческого мусора на поверхность. И ночные убийства припозднившихся женщин стали в Темпе едва ли не обыденностью. Какие только службы не искали злодея, а он постоянно был на глазах у всех – такой понятный мошенник, простой как грошик, готовый за малую мзду сливать городской страже то, что знает про своих сотоварищей.

Вот медальон второй личины, что был вшит под кожу Черепа. Древняя вещь, безумно дорогая, фамильная… Неожиданная.

Вот Мал Малыч и Гаврила Рябой, которые вдруг идеально вписались в его, Стойгнева, планы, пусть и сами об этом еще не знали.

И вот – два из четырех ритуальных кинжала царского дома Морского Владыки островного Шиная.

И неприятное чувство, что это не он разглядывает кинжалы, а они его. Точно, скрываясь за тусклой, в черную, чеканкой, за узким блеском отточенного лезвия, кто-то прикидывает: на потом его оставить или уж пусть сегодня отмучается, бедолажный.

Бред.

Но иррациональный холодок бежал и бежал по коже, а Стойгневу, казалось, с ним такого никогда уже не случится. Отбоялся. Ан нет.

Стойгнев набросил на кинжалы покровец из черного бархата с кистями. Закрывать их чем-то более простым показалось кощунственным.

А Мей, которую они все зовут Маргарита Сергеевна, определенно не та, за кого себя выдает.

Когда-то имберийцы радостно трубили, что полностью уничтожили отряд дев-воительниц, дев-кошек островного Шиная. Впрочем, те девы давно бы уже вышли из юного возраста.

После тридцати «кошки» вели жизнь вполне мирную, многие выходили замуж, рожали детей, становясь почтенными матронами.

Но никого это не спасло. На семьи бывших «золотых кошек» имберийцы открыли настоящую охоту. «Девы» давались им дорого, каждая стычка обходилась имберийской стороне в несколько потерянных воинов, но королевские псы все же одержали верх над островными «кошками». В Шинае не осталось никого из тех, кто когда-либо входил в элитный отряд, наперебой радовались в Имберийских газетах.

Стойгнев на месте имберийцев не был бы так уверен.

И вот – Мей. Чья-то выжившая дочь? Он покосился на покровец. Не сходится. Или он потерял какое-то звено, без которого эта цепочка не выглядит полной.

Десять лет она рядом с Майклом Вентским, что ныне как Император Севера Михаил, ждет его на официальную встречу. Милостью своей одаривать будет. И это хорошо. Это снимет многие препоны в их работе.

Десять лет, десять лет… Ей бы хватило не пример меньше, вздумай она перерезать горло принцу ненавистной шинайцам Имберии.

Другая цель? Но в королевский дворец она попала вместе с Майклом и, насколько Стойгнев знал, даже обжилась там. Что-то не получилось? В этом случае, ей логичнее было остаться в Имберии.

Нет, все-таки не сходится.

Да и на шинайку она не похожа.

Впрочем, по легенде, а теперь он был уверен, что вся известная часть ее биографии – легенда, она вполне себе имберийка.

Стойгнев остановился.

Имберийка.

Кинжалы царского дома.

Вспомнилась залитая солнцем площадь перед дворцом, напоенный зноем воздух, неподвижные силуэты пальм, бело-синяя полоса пролива, уходящая к горизонту, отгремевший парад в честь делегации Севера, шинайка в белом костюме, весело беседующая с отцом.

Совсем недавно она прошла по площади во главе Золотых кошек, отдавая честь царю – родному брату. А сейчас, подхватив Руб-Мосаньского под руку, увела его от столов, уставленных золотыми чашами с фруктами и запотевшими кувшинами с напитками, на балкон, выходящий в сад. Стойгнев пошел следом, удивляясь смелости шинайки, он уже знал, что это совсем не по протоколу.

Царь, беседующий с послом Севера, кольнул его внимательным взглядом и проводил сестру глазами.

– Класивый мальшик, – смеялась она на балконе, обернувшись на сына своего спутника, а потом потрепала Стойгнева по голове. – Вам такой шовшем не блиский путь-дорога, и хлаблый мальшик не ишпугался?

– Ему уже семь – пора привыкать к службе! – отец весело рокотнул голосом.

А сам Стойгнев тотчас обрадовался и загордился. Он был рад и словам отца, и вниманию шинайки, и этой поездке с посольским поездом через полмира, и морю, и дворцу… О! у него – море впечатлений, и они просто не вмещаются в его сердечко и голову. Однако, учтиво отвесив поклон, он, маленький, улыбается и молчит.

Сестра царя Кшиелонг Богоподобная снова треплет его по голове:

– Хоччешь пошмотлеть шинайские шокровища, мальшик?

– Ну, зачем же, – отвечает отец. – Он вас обременит.

Кшиелонг качает головой. Ее длинные узкие глаза загадочно мерцают. Ей надоел язык северян, к тому же она уже высказала почтение гостям, и она переходит на родной:

– Все мальчики любят кинжалы. А белые мальчики особенно. А еще более они любят ножны, в которые ложится кинжал и украшают их дивными драгоценностями, – Кшиелонг щурится на отца, и Стойгневу почему-то делается неловко от ее прищура.

– Хорошие ножны даже лучше кинжала, – отвечает отец на шинайском и быстро взглядывает на сына.

– В наших Оружейных есть и то, и другое, – Кшиелонг улыбается. – Но новые вещи появляются так редко! И в них столько не здешней прелести!

Внизу, под балконом, который далеко выдается в сад, раздается протяжный и легкий звон струн, и она рассеянно взглядывает вниз:

– Вот и новая наложница моего брата. Она имберийка и бывшая служанка одной знатной лиры. Новые вещи тем и хороши, что их слишком любят, правда? – она подталкивает Стойгнева к балюстраде и выход в сад любимой наложницы царя он видит во всей его пышной красе. И в одном этом выходе, как в капле воды, отражается весь чрезмерный блеск Островного Двора Морского Владыки Богоподобного Вейшиенгла.

– Проводи нашего маленького гостя, – слышит он голос Кшиелонг и оглядывается. Перед ней в почтительном поклоне замер невесть откуда взявшийся немолодой шинаец. – Можешь, показать ему все в Оружейной. Можете даже поиграть там. Не торопитесь. Хоччешь поиглать челными смеями, мальшик? – переходит она на имперский.

Стойгнев разочарован. Смотреть кинжалы он предпочел бы вместе с отцом. Но тот ободряюще улыбается ему, кривя губы, и одобрительно кивает головой на слова противной Кшиелонг.

Так они и расходятся в разные стороны, Стойгнев с шинайцем и отец, увлекаемый царской сестрой, богоподобной Золотой кошкой.

Коридоры перед Оружейной темны, в отличии от остальных. Старик хмур. Ему не нравится то ли поручение, то ли иноземный мальчишка, навязанный царевной.

А потом черные тяжелые двери распахиваются и они входят в Оружейную. А там!

Тогда сын Руб-Мосаньского потерял счет времени.

А еще – впервые увидел вот это легендарные черные змеи, которые вошли во все страшные сказки имберийцев про шинайских кошек. «Змей» описывали красочно, кинжалы рисовали кто во что горазд, но ни один рисунок не был достоверным. Просто прихотью Кшиелонг он единственный из «белых мальчиков», кто видел легендарные кинжалы воочию – и не умер.

Стойгнев задумчиво потер подбородок: Мей между двадцатью пятью и тридцатью. И это просто прекрасно, а то он бы, пожалуй, мог заподозрить родство. Но официально у необузданной Кшиелонг детей не было.

Имберийцы убили ее в числе первых. Говорят, она забрала с собой сорок врагов. Даже, если слухи сильно преувеличены, царская дочь и сестра покинула этот свет как настоящая воительница.

Ну и что мы имеем, задумчиво спросил себя Руб-Мосаньский. То, что Мей – шпионка, это и так было понятно. Теперь можно с уверенностью утверждать, что она – шпионка шинайской обструкции, что полностью совпадает с тем, что мы здесь об этой организации знаем. Ядро Обструкции в свое время составили соратники казненного Вейшиенгла.

Князь остановился и покачал головой: ну и… Дела!

Дела! А весьма неплохие дела! Это карта им очень пригодится.

Однако, для одного утра слишком много шпионок. Он вспомнил недавнее распоряжение Ганга и снова покачал головой. Вторушинская на столько очевидная кандидатура, что он готов поставить на кон всё свое состояние: это не она. В Оплоте есть кто-то, на кого доселе не обращали внимания.

Князь подошел к зеркалу и, оглядев парадный мундир, что сидел на нем ладно и ловко, остался доволен своим внешним видом. Пора идти.

Он повернул камень в браслете, передавая сигнал Стивену, а потом осторожно, двумя руками, поднял поднос с бархатным платом: помнил он как сноровистыми змеями вились кинжалы в руках того старика. Или все же он был слишком мал?

Что ж! Пора обрадовать Маргариту Сергеевну.

* * *

Появление Стойгнева Руб-Мосаньского в парадном мундире генерала Чрезвычайного Следственного Департамента в Большой Императорской приемной произвело эффект разорвавшейся бомбы.

– Он с ума сошел? – спросил кто-то. Назначение генерала Чрезвычайного главой фельдъегерской службы когда-то посчитали окончанием карьеры, так сказать, подачкой перед окончательной отставкой, которая почему-то задерживается: что ж, царские канцелярии никогда не мелют быстро, не берите его в расчет.

И – вдруг!

Князь усмехнулся и запомнил голос: что, съели? Теперь, господа, я вам снова буду сниться в страшных снах.

Царедворцы в большинстве своем люди закаленные. Справились с удивлением быстро, а тихонько выскользнувшего из Высокой приемной человечка бережно и бесшумно приняли люди Стивена. «Псы» скоро и так все узнают, пусть еще немного побудут в счастливом неведении.

Мей вышла из кабинета Михаила, холодно оглядела нарядную толпу, и мельком скользнув взглядом по подносу в руках князя, кивнула Руб-Мосаньскому:

– Проходите, Его Величество ожидают вас, князь.

* * *

Стив повел головой. Жесткий воротничок парадного мундира сдавливал шею. Признаться, обычно Юнг обходился без мундира, но императорский паркет не любит будничных одежд. Теперь мундир стеснял его движения и бесил, но не оттого он чувствовал себя ужасно.

Смутное чувство колобродило у него в душе. Союз с Михаилом – спасибо Гангу, восстановление их службы, почти уже свершившееся, – все это было… Все это было слишком гладко и хорошо. Вот оно что! Стивен разучился принимать хорошие новости с радостью и везде ждал подвоха.

Не мигая, смотрел он на двери, затворившиеся за князем, и в любой момент готов был выхватить оружие из потайного кармана. Он и хотел, и боялся такого исхода. Однозначно, что в этом случае Михаил явил бы им свое истинное лицо, но одновременно очевидны и три неприятные вещи: они опять проиграли, они потеряли князя, в стране снова военное положение, потому что Михаил в таком случае просто обязан его объявить.

Когда Ганг сказал, что Михаил готов к встрече с Руб-Мосаньским, Стив вскинулся:

– Ты с ума сошел?

Князь хмыкнул.

Ганг посмотрел жестко:

– Так тебе нужен союзник или нравиться сидеть в подполье?

В этот момент Стив почти возненавидел приятеля по детским играм. Хорошо ему было «загорать» на Островах, когда они тут кровавыми слезами умывались, вытягивая жилы из себя и других.

– Вы для врагов свой пыл приберегите, – посоветовал князь. – И да, вы оба правы. Я ценю твои опасения, Стиви. Однако, мы говорили с тобой, что Михаилу, как показало время, не нравится роль марионетки, которую ему отвели имберийские умы. Они его не правильно оценили, как ни странно. Значит, мы рискнем поиграть с ним почти открыто. Его недовольство – наш шанс. Я согласен с тобой, барон. Из подполья надо вылазить. Однако, будь любезнее, поверь, нам не нравится мышами бегать по собственному дому.

– Это и мой дом, – буркнул Ганг. – И накладная борода мне надоела еще в Межреченске. Я все понимаю. Никого обидеть не хотел.

– Борода, а! Лучше не вспоминай! Как зудит-то под ней, собакой?! – весело закивал князь.

Они посмеялись все вместе. А Стив тогда подумал, что Ганг как-то неестественно выглядит. Вот и князь взглядывает на него выжидательно, с прищуром. Чего он, Стив, не знает?

И еще не давала покоя эта постоянная веселость патрона. С появлением барона Стойгнев Данилович как будто веселящего газа нюхнул, но куда и почему пропала его знаменитая мрачность? Мнилось Стиву что-то напускное в хохоточках князя, словно он прятал под ними свои истинные чувства и мысли.

Юнг снова повел головой – воротничок давил. Надо приобрести новый. Этот, помнится, матушка заказывала, когда юный Стив вышел на службу… Да, надо-надо новый, а этот пусть лежит как память о том времени, когда у них все еще было… было нормально.

– Я становлюсь сентиментальным, – сказал он себе. – Это не хорошо. Это может помешать в работе.

Стив окинул взглядом пеструю толпу: на него все еще смотрели, впрочем, только те, кто невесть каким чудом пережив Смуту, ринулись к трону Михаила едва он с победным кличем вошел в столицу. Выжившие из числа старых царедворцев умели прятаться куда лучше. Но их было мало. А новых – много.

Откуда только взялось столько потомков у провинциального дворянства? Вот она – новая столичная знать. Старая мелкопоместная. Те, кто в анкетах при Косицыне писали, что родители из служащих происходят. Михаилова канцелярия на грамотки не скупилась, все прошения удовлетворяла. Понятный ход – королевским псам необходим костяк высоко лояльных людей.

И вот толпятся они во дворце, тщетно пытаясь скопировать то, что было когда-то давно – до них, в той жизни, которую помнил Стив, и которая казалась дымкой, маревом, сном.

А эти только-только уверовали в свое положение, и начали привыкать к с ы т о й жизни с дворянскими привилегиями, а потому и мысли не допускают, что завтра все это может для них закончится, и ведут себя излишне шумно, а порой нагло.

Вот и сейчас его разглядывали с веселым любопытством непуганой воробьиной стаи. Или павлиньей? Интересно, павлины сбиваются в стаи? Надо спросить у Ганга, он-то этих чудных птиц явно не по одной штуке в зоологическом саду видел, как сам Стив когда-то. Интересно, а тот павлин сейчас там живет? Или то же пал жертвой Смуты?

Какая дурь лезет ему в голову. Это от нервов. За высокими дверями тишина и сигналка на запястье Стива спокойна, а значит… Значит, все по плану.

Нет! Нельзя расслабляться!

Грахов воротничок. Да чтоб он еще раз засунул себя в это орудие пытки!

В глубине приемной резко стукнула об пол тяжелая трость и монотонный негромкий гул на мгновение стих. По диагонали, мерно отстукивая своей знаменитой палкой каждый шаг к Стивену через всю приемную шел старый князь Белезерский. Говорили, что старику уже сто лет, но Стив точно знал: нет – на десять меньше. Где и как он пережил все треволнения последних десятилетий, было загадкой. Официально он страну никогда не покидал, но где-то же отсиживался?

Про него все давно забыли, однако, когда он возник во Дворце после воцарения Михаила, сухой, высокий, прямой, легко держащий толстую тяжелую трость в длинных прозрачных пальцах, в мундире времен Севостиниана, князя Белезерского мгновенно все узнали.

Псы отнеслись к нему с большим воодушевлением, и даже пытались поднять на щит, как образец старой знати, но со стариком каши сварить было невозможно никому, и вскоре от него все отстали. Пробовали было запретить ему являться во Дворец каждый день, но тут вмешалась Мей-Маргарита. Стивен доподлинно знал от своих наушников, что она долго стояла напротив Белезерского, разглядывая его. Он тоже не остался к ней равнодушен. Вручил ей цветочек, прямо как в сказке – аленький, но только засушенный. Она поблагодарила со всей учтивостью. А потом запретила трогать его.

Старик приходил во Дворец, проходил в Императорскую приемную, сидел там молча целый день, а вечером вставал и уходил. Здоровался он только с Мей. Ну, как здоровался – кивал. Она легко приседала перед ним, и больше они не обращали друг на друга внимания.

Нынешнюю знать старый князь раздражал. Юнг знал, что многим не нравился взгляд старика: порой слишком пристальный, а порой откровенно резкий и даже неприятный.