Текст книги "Осколки на снегу. Игра на выживание (СИ)"

Автор книги: Элина Птицына

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

Глава 6

Панцирь – земля негостеприимная для людей. Впрочем, выражение это не совсем точное. Чем дальше от Скучных Земель, тем больше льда на Панцире. Странное, заснеженное, безлюдное место, без деревьев и кустов. Но, как в любой пустыне, на панцире, опять же ближе к Скучным Землям, встречаются некие оазисы, которые человек обжил…Какой бы суровой не была погода, жизнь есть везде …

…Замок «Оплот Севера» принадлежит как бы двум мирам: находясь на крайней точке Скучных Земель, он выдвигается вперед, словно врезаясь в Панцирь. Погода здесь обманчивая и не постоянная. Свой суровый нрав она может показать среди лета, засыпав все снегом, а может и в октябре баловать местных жителей солнцем и дождем. Человек, чуждый Северу, никогда не знает к чему ему готовиться.

Из дневника путешественника Изольда Карловича Мора

Новости, которые Империя получала постепенно, обрушились на Анну вместе с ворохом промокших газет: несколько дней мело и дороги к Оплоту не было.

Анна потерла виски: с почтой определенно надо было что-то решать: они как на острове здесь. Но… не сейчас. И не известно, сколько она здесь еще будет работать и жить.

Судя по газетам, в Империи определенно творится что-то не то. Новый император… Он же… Ему же нужна Империя? Он понимает, что делают его люди? Или это… это что?

Мысли разбегались, и Анна не могла собрать их в кучу.

Во-первых, младший Винтеррайдер был в Империи, когда убили старшего брата. И…

И он уехал! Как такое может быть?

Анна снова взялась за виски. Голова начинала болеть так, что хотелось плакать.

Во-вторых, Соцкий обворовывал Империю, тайно продавал кристаллы за границу. Человек, благодаря которому у Империи и были кристаллы, воровал…?

Газетные заголовки кричали: Соцкий арестован! На кристальной шахте работает императорская проверка с особыми полномочиями.

Соцкий будет этапирован в столицу.

Соцкого ждет суд.

Соцкий застрелен при попытке к бегству по дороге из Полунощи.

Застрелен…

Убит!

Два друга: Фрам и Лев. И оба погибли почти одновременно. Но Лев чуть раньше… Может быть, старик Фрам каким-то образом узнал о происходящем и кинулся на помощь?

Анна откинулась в кресле: как ничтожно мало у нее информации! Первооткрывателя месторождения кристаллов ей случилось видеть только раз: он приезжал к Винтеррайдеру прошлой зимой и они, весело переговариваясь, громко подшучивая друг над другом, как все старые друзья при встрече, сразу куда-то ушли, затерялись в переходах замка.

Но ручку госпоже директрисе Соцкий поцеловать успел с истинно староимперским шиком. Высокий, белый, огромный: Анна почувствовала себя черной птичкой перед ним. Про таких говорят: славный парень! А ведь он постарше Фрама. Да, был в нем какой-то молодой задор.

И комплимент, которым он одарил Анну, прозвучал изысканно. Она скомканно поблагодарила. Почему-то, сталкиваясь с имперской знатью, вместе с чувством острого любопытства к этим людям, Анна чувствовала и смущение, словно была в чем-то виновата.

Да, Соцкий – потомок очень древнего рода, и кровь его… Если древностью мерять, то Лев куда знатнее своего друга Вольфрама. Спасибо деду Миколе, он многое успел рассказать ей о родах и столпах Империи.

Паляницины тоже были из доимперской знати, но Соцкие при желании могли бы составить конкуренцию самому Императору. Однако, жили они всегда тихо, уединенно, на Севере, не ездили в столицу и не стремились к известности. История их рода не была известна широкому кругу публики. Генерал Паляницын просто знал куда больше остальных – служба обязывала. А Микола всегда был при генерале.

Да, пожалуй, Лев – первый всемирно известный Соцкий. Госпожица, какая она дура, а не поэтому ли его застрелили? Может быть все дело именно в истории рода Соцких? И тогда Михаил просто заинтересован в том, чтобы убрать такого соперника. С другой стороны, если бы Соцкий стремился к трону, то возможность занять этот самый трон нашел бы раньше. В чем смысл?

Но тогда смерть Фрама не связана с делом Соцкого? Однако, его брат Волфганг оказался настоящим предателем.

Анна смахнула злые слезы. Конечно, он богат, но… Михаил восстановил все права, и младший Винтеррайдер должен вступить в наследство. Приехать в замок!

Часы отбили половину десятого, и Анна поднялась: пока идут уроки, она успеет сходить к мужу в гарнизон. Димитриуш получает корреспонденцию по своим каналам, возможно, газетчики что-то напутали…

Военные отрабатывали на плацу приёмы какой-то совсем не знакомой Анне борьбы (хотя сама она знала только одну – уличную и без правил), но ее муж был в кабинете и один.

– Ты не с ними? – Анна кивнула в окно. Там крепкие мужики в одних кальсонах кидали друг друга в снег. Анна вгляделась: да, все босиком. Прошлый года она то ли не обращала внимание, то ли такого не было.

– Медведев командует, – Димитриуша как будто не тревожило то, что его заместитель проводит с гарнизоном и развод, и отработки боя. И все свое время тоже, в отличии от самого начальника, который все чаще занимался бумажной работой в кабинете.

– А остальные офицеры?

– Все там. Ты хотела что-то, Аннушка?

– Вам привезли почту?

– А! Могу сказать тебе то, что ты и так уже должна знать. Винтеррайдер свалил из страны.

– Свалил…

– Свалил, свалил! Он привык к югу, а тут все-таки зима начинается, – Димитриуш скорчил рожицу. – Барчук забоялся отморозить носик.

– Прекрати поясничать.

– Посадишь меня за парту и будешь учить манерам? – муж захохотал. – Простите, госпожа учительница!

– Я просто пытаюсь понять: кто приедет?

– А сейчас не старое время, Аннушка. У нас вообще-то работает телеграфная линия. Разрешите доложить. За время вашего отсутствия поступило только одно сообщение: к нам никто не едет, – дурашливо сказал муж и вдруг заговорил серьезно. – Кстати, это запрос из Полунощи. Ты видела новости про Соцкого?

– Разумеется.

– У него оказывается есть дочь. Девицу ищут.

Анна насторожилась. Дочь Соцкого, если она правильно помнит, еще совсем молода:

– При чем здесь ты – начальник гарнизона Оплота?

– Спрашивают, давал ли я разрешение на передвижения девицы Соцкой везде и всюду. Разумеется, я не давал…

– Подожди!

– Что такое?

– Я же правильно понимаю, что речь про зеленую бумажку? Вездеход? Они продляются примерно раз в полтора года. Последнее продление было, когда ты только прибыл в гарнизон. Тогда Винтеррайдера обязали ввести тебя в курс дел – вы месяц работали вместе. Твое же руководство посчитало, что раз старый начальник гарнизона умер, то лучше барона тебя никто в курс дела не введет. Ответь Полунощи, что «вездеход» продляли по распоряжению Винтеррайдера, на основании такого-то приказа, что там подтверждает его полномочия на тот период?

– Зачем?!

– Димитриуш, происходит что-то непонятное. Просто не дай себя втянуть в эту историю. Это точно чужая игра. А Фрам уже никому и ничего не скажет. И к тебе вопросов не будет.

– Какая умная у меня жена, – Димитриуш с удовольствием разглядывал Анну.

Уходя из гарнизона, она спиной чувствовала внимательный взгляд, от которого, кажется, щекотало между лопатками. Анна резко оглянулась, безошибочно выхватив глазами того, кто смотрел на нее: Медведев. Тот, чье место занял Димитриуш. Фрам ведь ходатайствовал о нем, а прислали Димитриуша. Нет, положительно ее муж слишком беспечен.

Ретроспектива: Анна

…Она стояла и смотрела на серый обломок стены. Стена зияла пустыми глазницами выбитых окон.

А где… дом?

Понимание непоправимого вползало, вымораживая в груди дыру, но она отказывалась верить увиденному.

Нет. Это просто другое место. Анна повернула голову и уставилась на вывеску «Молочных товаров».

Этот уютный магазинчик ей понравился сразу же, как только они с Виктором зашли на улицу со смешным названием «Чижиковка» в поисках квартиры… Анна уже знала, что беременна.

Это же та улица?

Она повела глазами по вывеске. Ее Анна хорошо помнила: «Молочные товары госпожи Зарнициной» – голубые буквы на белом фоне, и сама Зарницина с ярко-желтыми кудрями, в кокетливо повязанной косынке в голубой горох. Нарисованная хозяйка протягивала покупателям кружку молока, приветливо улыбаясь. С настоящей Зарнициной ее роднил разве что цвет волос.

Но ныне на вывеске ни кружки с молоком, ни голубого кувшина, который молочница держала в другой руке, ни самой хозяйки в белом переднике, не было, – и вывеска висела криво, почти касаясь одним краем высоких ступенек.

«Почему она такая черная?» – мысль тяжело ворочалась в голове, а в грудь все сильнее втыкались острые ледяные игры.

Анна зажмурилась, а когда распахнула глаза, то словно заново увидела фасад магазинчика: закопченная вывеска, выбитая дверь, разбитые окна с черными подпалинами вокруг.

Крыши нет.

Она резко взглянула на «свой» дом.

На стену.

От дома осталась стена. Взгляд медленно полз вверх.

Окна. Окна пяти этажей… Они с Виктором жили на седьмом, мансардном, под самой крышей. Зато места много, целая «лишняя» комната, а цена как за две… У них ведь близнецы, им нужна дополнительная комната.

А где Варенька с Катенькой?

Нет. Нет. Нет.

Нет!!!

Виктор.

Где Виктор?! Куда он увел девочек? Госпожица, у них вообще остались вещи? У Вареньки вечно ножки мерзнут. Как она их найдет? Где?

Ее девочки. Доченьки…

Виктор должен был оставить записку. Он всегда оставляет записку.

Она уже медленно двинулась к стене, когда ей в спину сказали:

– Я сожалею…

Анна резко обернулась. Следователь! Он привез ее домой из тюрьмы. Он держал ее в камере. Она просила: у меня дочки… Отпустите, я не Костова.

Поверил.

Свой голос она не узнала. Словно кто-то чужой хрипло прокаркал ее губами:

– Где мои дети?

Следователь отвел глаза:

– Я сожалею…

Анна молча бросилась на него, целясь в глаза.

…

– Анна Николаевна! Анна Николаевна! – ей нужно добраться до этого голоса. Почему он женский?

– Анна Николаевна!

Она резко распахнула глаза. Взмах век словно стал сигналом: голова взорвалась болью. Анна схватилась за виски. Она что – уснула прямо на рабочем столе?

– Анна Николаевна, вам плохо? – да это же учительница по домоводству для младших девочек.

Накануне Анна сама пригласила ее к себе обсудить программу.

– Серафима Сергеевна, спасибо, – она взяла стакан с водой из рук напуганной женщины. – Кажется, я заболела.

– Вы кричали, – жалобно сказала Серафима, и шепотом добавила: Рычали даже, низко так…

А ведь Анна точно помнила, что кричать она должна была позже… Позже, когда ей уже заломили руки, когда она получила две тяжелые оплеухи…

Сколько она не спит ночами? И теперь кошмары, из которых состояла ее прежняя жизнь, снятся ей днем… Наверное, так сходят с ума.

А может… это тот самый выход? Нет, тогда проще и быстрее шагнуть с крепостной стены.

– Серафима Сергеевна, – Анна вздохнула. – Позовите ко мне Евдокию Петровну, пожалуйста. И, пока она у меня, побудьте с мальчиками

Евдокию надолго оставлять вместо себя нельзя. Она истово верит в то, что в воспитании хорош только один метод: кнут. Это Анна ее сдерживает. По хорошему, Евдокию бы посадить с бумажками работать, а не с детьми.

Но до конца дня проживут. Ей надо побыть одной. Может быть, уснуть…

Неужели она так кричала, что сорвала голос?

Как больно.

… Добравшись до покоев, Анна как была – в школьном костюме, который обычно берегла – упала на маленький диванчик: ее трясло. Кажется, она действительно заболела.

Она же не болела никогда.

Нет, что-то было, в той, первой жизни, в которой бабушка сама грела маленькой Нете молоко с медом. Кружка – красивая, белая, с розовыми цветами. И еще у нее – золотой мазок на ручке.

«Осторожно, Неточка», – и Неточка дует на пенку. А молоко вкусное.

А бабушка продолжает говорить – что она говорит? Бабушка? Откуда здесь бабушка? Анна приподнялась на диванчике, и тут же обессиленно рухнула обратно. Ах, да, она же сходит с ума…

А зараза к ней не пристает, так Клещ говорил. Маленький, худой, юркий Клещ спас девчонку, которая ночевала в старой бочке за вокзалом: «Ну и какой же ты Ванька? Ой, брешешь! Анька ты!»

Та осень перевернула ее жизнь. Деда Миколу убили. А Клещ заметил ее, выследил и привел в теплый подвал, никому не давал обижать. Но Клеща тоже убили. П-п-п-потом.

Зубы выбивали дробь. Все, кого она любила, кто ее защищал, умерли, а она живет.

Клещ ее курить научил: «Коли Ванька, веди себя как Ванька».

Холодно, почему здесь так холодно? Где она?

Пустыня была снежной и темной.

Снег кружил на Анной, выписывая круги. Его было много, слишком много. Разве он может кружить вот так – по спирали – и совсем не падать?

Снежинки под Анной вдруг зашевелились, и она с ужасом поняла, что это… змеи. Ледяные, скользкие, огромные …

Что-то холодное легло Анне на лоб, и она рванулась в сторону: «Не трогай меня!»

Кто-то запел над ней колыбельную… «Мама? – всхлипнула она.

«Мама! Мама!» – зазвучали звонкие, детские голоса, и Анна засмеялась. Это же она сама мама! Она – мама! Ее девочки убегали от нее, и Анна привычно умилилась: надо же, у нее – и такие беляночки.

Варенька и Катенька держались за руки. А голубая ленточка в полурасплетенной косичке Катеньки сейчас выскользнет. Всегда выскальзывает к обеду. Анна заволновалась: куда они бегут? Они же босиком! По снегу!

Она рванулась следом, но ее поймали за плечи: «Сейчас, сейчас», – успокаивающе сказал чей-то голос. Анна прислушалась. Чей это голос?

А где девочки? Она снова рванулась – догнать – и провалилась в темноту.

… Серафима Сергеевна промаялась с полчаса, а потом, наказав «своим» вести себя тихо, побежала в гарнизон. Димитриуш выслушал ее недоверчиво – Анна была у него час назад – но доктора позвал. Вместе они поднялись в покои. Жена напугала его до трясущихся рук, так, что Ульян Михайлович выставил начальника гарнизона за дверь. От Серафимы толку было куда больше.

– Это простуда. Сильнейшая простуда. Воспаление легких я исключил, – сказал доктор минут сорок спустя и вгляделся в Димитриуша. – Сейчас я вам тоже капелек дам.

– Я без капелек обойдусь, – сквозь зубы ответил Вторушинский и стукнул по колену. – Форточка! Говорил, не кури в форточку, каждое утро ее оттуда оттаскиваю.

– Курить бы надо бросить, – неодобрительно поддержал Ульян Михайлович. – Вот только… Нет, это не мое дело, но…

– Что? – почти выкрикнул Димитриуш. Внутри мелко подрагивало.

– Что случилось у Анны Николаевны? – и заглянув в непонимающие глаза мужа своей пациентки, продолжил. – Я пытался с ней поговорить, но она не захотела со мной беседовать. Понимаете, она как будто живет в состоянии сильнейшего стресса. Постоянно. А стресс накапливается, да… И курит она много, да… А мы на севере все-таки. Все вместе – хм – ослабляет организм. Нет, можете мне ничего не говорить, это дело вашей семьи, но стресс нужно убрать. Понимаете, да?

Димитриуш кивнул. Сколько они были знакомы, Анна всегда была такой… Отстраненной. Задумчивой. Спокойной. Неулыбчивой.

Постоянный стресс?

Провожая доктора, незадачливый муж Анны думал, что он, кажется, мало знает свою жену. Как она жила до встречи с ним?

А не все ли равно?

Только бы поправилась.

* * *

Человек, скромно и неприметно одетый, подсел в жестянку Ганга недалеко от Межреченска. Ничего особенного, просто путник, голосующий на дороге – мещанин Сидоров всегда не против подвести и подзаработать.

Ганг с удовольствием пожал узкую и жесткую ладонь.

– Ты как? – взгляд был внимательным.

– Как брат, который потерял брата. А теперь еще и, судя по тем газетам, которые я видел в пути, его друга – Льва Соцкого. Лев вдруг встал государственным преступником. Что тут происходит, Андрей?

В ответ тот выдохнул сквозь сжатые зубы.

… Они познакомились еще в детстве, тогда отец впервые привез Ганга в родовое гнездо, отобрав у матушки: «Ты из него барышню вырастишь!»

Андрей был первым, кого Ганг встретил, выбравшись на замковую стену. Он тогда сбежал от отца: всю дорогу дулся на него из-за того, что матушка плакала, провожая их. Долго плутал по переходам. Сначала было интересно, потом злился, что не может выйти. Помнится, в очередной раз, не найдя выход, топнул ножкой в блестящем сапожке и крикнул в темноту:

– Я – Винтеррайдер!

– Райдер, райдер, – захохотало эхо, а Ганг вдруг увидел в стене ступени вверх и, недолго думая, полез по ним. Дверь на стену поддалась толчку и распахнулась легко и беззвучно, но мальчишка, стоящий спиной к баронету, все равно обернулся.

Ганг раньше таких мальчиков не видел, и таких к нему не приглашали: босоногих, в обрезанных штанах, в рубашонке непонятного цвета, без воланов и кружавчиков. Она еще и завязана была узлом на впалом пузе мальчишки.

Воспитанные мальчики застегивают рубашки, говорила матушка.

Ганг удивился.

Пацаненок прищурился.

Они подрались, конечно же. Кружавчики оказались очень удобной штукой. Для противника. Ганг это сполна оценил, когда за эти самые воланы с кружавчиками его хватали и бросали на камень. Но матушка всегда любила качественные вещи, и Гангова рубашка пострадала мало: крепка была. Зато рубашонку противника младший баронет изодрал к клочья, и та болталась у локтей на уцелевших манжетах. Противный мальчишка дернул руками, яростно дорывая мешающую тряпку и, рубашонка, держась на затянутом узле, повисла лоскутами, почти полностью скрывая обрезанные штаны.

Тяжело дыша, противники смотрели друг на друга, а потом пошли по кругу, настороженно вглядываясь один в другого… В этот момент их и перехватили. Ганга – отец. Мальчишку схватил и держал под мышкой незнакомый мужчина в форме: широкоплечий, тонкий, серый, поджарый. Андрей сейчас такой же.

– Ну вот, – захохотал Винзенс. – Уже завел друга.

Ганг возмущенно рванулся из рук: друга?

– Егор Данилович, вот этот молодой человек с подбитым глазом, которого мы час искали по Замку, и есть младший баронет Волфганг Винтеррайдер, – в голосе отца Ганг уловил улыбку. И попытался сползти вниз, чтобы встать как следует. Егор Данилович Волков – это он слышал раньше и запомнил – начальник гарнизона Оплота.

Кажется, Ганг произвел не то впечатление, которое сюзерен должен производить на вассала, – все пошло не по правилам. И это расстроило. Правилам его учил дядюшка, брат матушки.

Вскоре Ганг обнаружил, что отец поступает прямо наоборот говоренному дядюшкой. Когда он сказал ему об этом, Винзенс усмехнулся:

– Пусть твой дядюшка сначала заведет вассалов.

В то лето Ганг научился ходить босиком по камням, купаться в холодном озере, ловить рыбу, ночевать у костра… И презирать рубашки с кружавчиками, конечно же. Они с Андреем – не разлей вода – вдвоем сбежали на Панцирь, искать Ледяных Лордов. Их поймали и вернули в Замок тем же вечером. Влетело крепко.

И каждое лето Ганг проводил с Андреем и компанией замковых мальчишек. А потом… Потом была Опала и Острова.

И когда Узурпатор разрешил Гангу вернуться, им пришлось знакомиться по-новой. Молодой Волков занимал в замке какую-то совершенно незначительную должность – все в духе времени – но на деле был правой рукой Фрама, как Берти у Ганга.

Берти и Андрей долго приглядывались друг ко другу, и сошлись крепко, хоть и не сразу. Этим двоим тоже было о чем поговорить.

– Рассказывай, что знаешь, Андрей Егорович, – Ганг сбросил скорость. Межреченск – вот он, недалеко осталось, но они въедут в город в сумерках. – Человека Берти встретили, все нормально?

– Тут – да, все нормально. Из нового: девица Соцкая, дочь Льва, уехала из Полунощи, и, судя по тому, что ее искали, она оттуда сбежала. Но, думаю, что уже нашли.

– Где она?

– У Саватия, в замке. Или – как сейчас говорят – в монастыре братьев, которые никогда не спят, – в голосе Андрея мелькнула ирония.

– Ее туда поместили…?

– Нет, сама пришла. Полагаю, Неспящие уже радостно отстучали в Полунощь о находке.

– Думаешь, они держат связь?

– Знаю. И мне это не нравится. Кроме того, в ладони Фрама я нашел бусину. Такие есть на сутанах Неспящих, – Андрей скрипнул зубами.

– Ты нашел моего брата первым?

– Да.

– Как?

– Спустил свору.

– Понятно. Фрам сказал тебе зачем поехал в Межреченск? Ты был в курсе?

– В том-то и дело, что нет. У нас были другие договоренности. Я узнал, что он в монастыре от наших агентов. Он провел три часа у Саватия, это точно. От него вышел, сел в такую же «Мегги» и уехал. Один. Я ждал его. Не дождался и спустил ночью свору. Хотел убедиться, что Фрам покинул город. А вместо этого – нашел… Ганг, Вольфрама убили в другом месте. На склады его привезли уже мертвым.

* * *

Странную жизнь теперь вела Лиза.

Саватий распорядился, и ей выделили небольшие покои – в белых гостевых монастыря, в новой вставке между двумя старинными зданиями: в одном жили семейные адепты, в другом – те, кто еще не определился с выбранным путем. В белых было пусто и тихо, а если и появлялись пилигримы, то надолго не задерживались.

По официальным правилам Неспящих, жили здесь не больше двух дней, вместе с днем заезда и выезда. «Белые» не работали на монастырь, и поэтому их особо не баловали: молитва до полудня, обед, экскурсия по Замку, час отдыха – прогулка в саду – затем, на выбор: прием у Провинциала или молитва до полуночи. Гостям делали послабление: они могли спать 4 часа, в отличии от братии. Подъем был общим: дежурные били в било, что висело в начале коридора и звук раскатывался по гостевым – звонкий, противный, с провизгом. Бзам-бзам-бзам!

Лизиных попутчиц заселили в пятую: два оконца, портрет Саватия, портрет Императора Михаила, шесть коек, один стол, крючки на двери, общие удобства. От этих женщин, обращавшихся к Лизе с таким почтением, что ей становилось неловко, она узнала, что пребывание в монастыре можно продлить: надо написать прошение.

Такими просьбами ведала Акулина, которую называли сестрой и правой рукой Саватия. Акулина переводила просителя в «черные», а там можно было жить долго: сколько работаешь – столько и живешь. И кормят чаще, рассказывали Лизе, два раза в день, правда, на работу насельники из «черных» выходили сразу после утренних молитв – как говорится, по росе уходили.

На саму Лизу монастырские правила мало распространялись.

– На молитву-то будешь ходить? – спросил Саватий, когда отдавал распоряжения Акулине: куда поселить, где кормить, чем занять Лизу. Вопрос его она поняла правильно и кивнула. Каждое утро исправно вставала вместе с первыми ударами била и шла в молельню. И когда, после 6 утра молельня больше, чем наполовину пустела, Лиза возвращалась в выделенные ей покои: дверь с номером один, маленькая прихожая, комнатка, рассчитанная на узкую, но удобную койку, стол, стул, шкаф, окошко с видом на серые зубцы стены, душевая в личном распоряжении – так выглядят номера в недорогих трактирах.

Пожалуй, только этот утренний час и был ее свободным временем.

К восьми девушка спешила на совместный завтрак с Саватием. С первого же дня стало понятно: верхушка Неспящих живет по собственному расписанию. В просторной столовой, обставленной со вкусом и изяществом, собирались всегда одни и те же люди: Саватий, Акулина, брат Кирилл, брат Максим и… Лиза. На завтрак обыкновенно подавали крупяной суп, пирожки, филе рыбы или говядины, несколько видов густого соуса, котлеты, десерт.

Обеды и ужины были еще более обильными. Обед обычно начинался наваристым супом с пирожками, затем приносили рыбу и овощи, потом – жаркое, напоследок – сладкое и чай. На ужин – мясо всех видов, творог, яйца, копчёности, фрукты и морс. Обилие стола несколько шокировало Лизу, привыкшую к весьма умеренной еде.

Она тщательно контролировала размер своей порции: не то, что вид сотрапезников Саватия заставлял ее думать о фигуре… В отличии от самого Провинциала они были достаточно упитанны, особенно брат Кирилл, который даже говорил с одышкой.

Нет, она боялась, что, если даст себе волю за столом, то корсет быстро станет ей мал. А содержимое его было слишком ценным… Они с отцом долго ломали голову, как сделать корсет полым внутри и при этом совершенно обычным на вид – на всякий случай. Конечно, она безумно устала от этой конструкции. Предполагалась, что этим – хм – сооружением Лиза воспользуется только в крайнем случае, если дела пойдут совсем плохо: доедет до Винтеррайдера и передаст карты ему.

Они даже не предполагали, что будет так плохо.

…Занятие Саватий рекомендовал ей, казалось бы, легкое, но из-за него покинуть комнату после завтрака не получалось. Весь день Лиза занималась вышивкой столовых салфеток. Каждое утро работу ей приносила сама Акулина, и каждый раз схема была новой и более сложной. Она же забирала готовую салфетку перед ужином. Придирчиво рассматривала ее с двух сторон, хмыкала, остро взглядывала на Лизу и молча уходила.

Лицо ее со смуглой ровной кожей, которая бывает у уроженцев юга, портил большой орлиный нос, который мало того, что выдавался далеко вперед своей обладательницы, так еще и загибался к подбородку, словно желая лечь на верхнюю губу. Оттого темные глаза Акулины казались Лизе двумя маленькими буравчиками.

И… напряжение не отпускало. После первой встречи они почти не разговаривали с Саватием, но на трапезах девушка частенько ловила на себе его задумчивый взгляд. Сероватое, изможденное лицо главного мольца Неспящих с глубоко посаженными глазами порой мнилось ей довольным, но чаще на нем было выражение полнейшего бесстрастия, и тогда взгляды его Лиза никак не могла истолковать.

…В вышивке была своя прелесть: да, Лиза понимала, что она фактически сидит под замком – ведь и норму вышивки ей дали завышенную – обычно столовые салфетки были меньшего размера – и она еле успевала закончить, но с другой стороны ее никто не тревожил в эти часы и, втыкая иголку в полотно, Лиза могла вспоминать, обдумывать, сравнивать… Думать над последними разговорами с отцом…

На четвертый день, возвращаясь после завтрака в покой, на столе у дежурного по гостевому корпусу она заметила газету и с очаровательной улыбкой спросила можно ли ее забрать. Слава «племянницы» тихо шла за ней по пятам и газету ей с готовностью отдали:

– Это от самого брата Саватия приносят, – таинственно шепнул ей дежурный, возводя глаза к потолку. – Он прочтет, подумает над ней, помолится за всех, потом нам раздают. Так что после ручек дядюшки, после молитовки его – вам-с… Я сам-то еще не успел, вторую ночь для смиреномудрия поклоны бью. Брат Максим говорит гордости во мне много, надо воспитывать, да.

– Я верну, – пообещала Лиза.

Улыбка держалась, как приклеенная. Мышцы свела судорога. Главная новость передовицы, набранная огромными буквами, ударила по глазам: Лев Соцкий застрелен при попытке бегства.

Судя по дате, газета вышла, когда Лиза ехала в дилижансе.

Империи сообщили про гибель Соцкого через три недели после его скорых похорон… Или как это называют у палачей?

А ведь Саватий никак не отреагировал на дату смерти отца. Еще не видел газету? Не посчитал это важным?

В дверь стукнула Акулина и Лиза закинула газету под койку.

А после с трудом усадила себя за вышивку: еще неизвестно, что будет, если она не выполнить эту… норму.

Работа шла трудно, несколько раз Лиза почти ошиблась. В покоях было то слишком душно, то слишком тихо…

…Первая вышивальщица может вышить за три месяца 82 салфетки… Даже задача, написанная безукоризненным маминым подчерком, и та – про вышивку. С вышивкой Лиза пока на «вы».

У Лизы – косички и новые ленты, у Лизы – уроки, а ей хочется играть в снежки с девчонками… И ленты показать тоже, но маменьке об этом лучше не говорить. Это обывательщина.

Маменька строга. Она встает и задергивает шторку, и теперь не видно бесконечных снежных просторов, а, главное, Лиза не увидит вовремя воздушные сани, и не выбежит встречать отца. Вторая вышивальщица вышивает столько же за шесть месяцев… А она – капуша, эта вторая…

Лиза, серьезнее.

Да, маменька…

– Первая вышивальщица может вышить 82 салфетки, – вслух повторяет Лиза давнюю задачу и, бросив салфетку, встает, разглядывая зубцы крепостной стены. Далеко за ними пунктирно блестит лента реки, а еще дальше теряются в голубоватой дымке желтые перелески.

Межреченск должен быть… Вправо или влево? В любом случае он по реке, значит, вправо или влево, но с этой стороны.

А ведь может статься так, что она никогда не выберется из этого Замка. Сама пришла…

– Ты зачем приехала?

– Навестить вас, дядюшка. И поговорить.

– Не здесь.

– Да.

Или она излишне подозрительна?

– Вы знаете, что моего отца убили?

– Когда?

– На десятый день зорничника.

– Как это случилось, ребенок? Расскажи мне.

…Саватий указал Льву Соцкому место будущей шахты.

Зачем Саватию кристаллы? Деньги – да, а кристаллы – сырье, дорогое, ценное, но сырье.

Он указал место шахты.

А она так и не спросила про ту книгу. И даже оставила всю эту ли-те-ра-ту-ру в дилижансе. Показалось, что так будет лучше.

Сколько все-таки здесь лесов. И листья – желтые, сразу понятно почему месяц называется золотенем. Лиза в детстве, помнится недоумевала: какой смысл во временах года, и кто придумал все эти назнания? Там, где она росла, лето мало отличается от зимы.

Вот и в это лето снег мало таял в Полунощи.

Из-за снега трудно хоронить, даже совсем невозможно.

Мама нашла последний приют в Туманной долине. Что может быть парадоксальней – горячие источники среди снегов и вечный туман над ними. В самой Туманной долине нет снега и, когда над Панцирем бесится вьюга, в долине идет дождь. Здесь всегда тепло и сыро, в этом царстве то ли весны, то ли осени, но зиме в нем места нет, а есть – ручьям, озерам, радугам, которые упираются в снежные стены. Стены выше радуги. Там, наверху, Полунощь, а здесь, внизу, не видно даже звезд на черном покрывале неба. И самого неба тоже. Туман.

Первым умершим в Полунощи была нянюшка. Тогда и решили сделать кладбище в долине. Теперь мама и нянюшка лежат вместе. А Лиза даже не сходила к ним перед своим отъездом.

… перед бегством.

А отца скинули в старый шурф, как государственного преступника. В наказание – государственные преступники не должны иметь могилы. Милостью и снисхождением было объявлено то, что Лизе дали проститься.

Па…

Не смотрите, барышня, не надо…

Обыск… Деньги, добытые нечестным путем, изымаются в пользу казны.

А ту дверцу не нашли…

Или Саватий не видел газеты? Свежую прессу из Межреченска привозят рано – Саватий просматривает ее за завтраком. Когда он над ней молится, Лизе неизвестно. Но значит – видел?

Бодрые мужские голоса внезапно долетели до слуха девушки. Она вышла в прихожую, прижалась ухом к двери. Кого-то заселяют. Ей нет до этого дела.

Уже через два часа она поняла, что ошиблась.

Перед обедом, по-отечески улыбаясь, Саватий представил ей Лаки Лэрда, иностранного журналиста и – как оказалось – давнего поклонника Льва Соцкого. Лэрд пишет книгу о Льве Борисовиче и проделал огромный путь…

Лаки Лэрд, потрясенно сияя глазами, поднимался из-за стола навстречу Лизе и – странно – она почувствовала раздражение.