Текст книги "Ряд случайных чисел [СИ]"

Автор книги: Елена Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Со временем получилось так, что лесные жители, старательно избегавшие контактов с любыми представителями из внешнего мира, освободили от своего присутствия весь запад тропиков. Слишком близко к землям ле Скайн. «Ах, эти инкубы, они такие грубияны! И они так смотрят! Как будто сейчас съедят! И такие вещи говорят – нельзя, чтобы дети это слышали!» На освободившееся место получили возможность удалиться от Мира эльфы, уже воспитавшие себе преемника – сына. Три, а по сути, уже четыре расы пытались ужиться в одном мире. Это было очень сложно.

А виновата, конечно, была святая мать ле Скайн, принесшая в мир любовь. Эльф не мог пережить своего избранника. Полюбить человека было для эльфа смертным приговором с отложенным исполнением. Эльфийские пары иногда распадались – всякое случается, но разрыв происходил медленно, сглаженно, давая участникам время придти в себя, иногда растягиваясь лет на сто. Кроме того, при разрыве отношений между эльфами, все оставались живы. Оставалась, конечно, рана на душе или на самолюбии – но это эльф мог пережить. С человеком изменения происходили стремительно. Влюбился юный эльф в прекрасную девушку, прошло жалких тридцать лет, глядь – а рядом с ним почтенная матрона, которая совсем не понимает его юношеских порывов. Слава Жнецу, если это оказывалось юношеским увлечением красивой внешностью – тогда вместе с внешностью проходила и влюбленность. Полукровок от таких браков, как правило, обладавших каким-нибудь даром, пристраивали в Университет, человека обеспечивали материально, и эльф, пострадав сотню лет, возвращался к нормальной жизни. Если же любовь оказывалась истинной – эльф был обречен. Все эти тонкости доставляли массу отличных сюжетов для любовных романов, коими и зачитывались райи и на-райе с третьего тысячелетия до наших дней. Эльф влюбляется в красавицу-райю, его родственники клевещут на нее, они расстаются. А через сто (двести, триста) лет правда выходит наружу, старое чувство вспыхивает с новой силой, отягощенное сознанием вины (поверил в клевету). Несчастный эльф гаснет и погибает, все плачут. Стандарт с разными вариациями. О том, что объект его любви стал уже к пятидесяти годам сварливой вздорной теткой, любящей пропустить стаканчик перед сном, роман, как правило, умалчивал.

Из этого положения существовала лазейка, но не всем и не всегда удавалось ею воспользоваться. Можно было уговорить человека на поднятие во Жнеце, подать прошение старейшинам ле Скайн, а потом ждать и надеяться, что разрешение придет раньше, чем возлюбленный прикажет долго жить. Разрешения давались редко – практически вечно живущие, вампиры опасались перенаселения и внимательно следили за своей численностью. Кроме того, редко когда можно было сказать заранее, кем восстанет человек. Мужественная, отважная женщина могла восстать ординаром-мужчиной. Мягкий, добрый муж – женщиной-вамп. Инкубы из людей получались крайне редко – недоставало внутренней гармонии. Часть личности при таком поднятии безвозвратно утрачивалась, она как бы упрощалась, теряла глубину и стратифицировалась. Брак, конечно, все равно со временем распадался, эльф не мог долго выносить добродушную бесчувственность ординара, как бы ни любил до поднятия. Но зато он оставался в живых и, со временем, приходил в норму. В остальном же ординары были очень симпатичными и удобными созданиями – пока сытые. Впрочем, после постройки Госпиталя св. Афедоры, с их кормлением проблем не возникало. Половое влечение отсутствовало и у ординаров, и у инкубов, но получать и доставлять удовольствие могли и те и другие. Конечно, для инкуба, способного собирать чужую энергию, это было намного более актуально.

С инкубом эльф мог сосуществовать довольно успешно, но здесь ловушка подстерегала инкуба. Если ординары могли употреблять любую кровь, то для инкубов кровь на-райе являлась сильнейшим стимулятором, восстанавливающим утраченные при поднятии эмоции, причем, в основном отрицательные. Оказалось, что возможность испытать сожаление, печаль, тоску, даже страх, обладает для инкубов чудовищной притягательностью. А последствия были катастрофическими. Одна капля, день тихой грусти – сутки сна. Полстакана, день в слезах – и после месяца спячки просыпался полуразумный хитрый монстр, готовый абсолютно на все ради еще одной порции крови на-райе. Сначала таких просто убивали, как и спившихся на крови ординаров, потом научились лечить. Но, даже с этим условием, постоянное искушение превращало жизнь инкуба рядом с эльфом в испытание на прочность.

Еще один камень преткновения заключался в принципиальной разнице даже не культур, а физиологии. У людей и эльфов моральные нормы были примерно одинаковы, но все забывали, что это происходит из-за сходства именно физиологического. Вампиры, при попытке примерить к ним человеческую мораль, выглядели до ужаса аморальными и разнузданно безнравственными. И мало кому приходило в голову задуматься, какая же мораль должна быть у существа, которое сейчас мужчина, через час женщина, а через два – вообще летучая мышь, тварь весьма относительно разумная, но очень активная во всех отношениях.

А мораль у них была, и был уголовный кодекс – их собственный. Нельзя соблазнять чужого кормлеца без ведома хозяина. Нельзя соблазнять несовершеннолетних смертных – под угрозой выдачи человеческому или эльфийскому суду. Нельзя предлагать, а тем более принуждать стать постоянным кормлецом. Предложение может исходить только от совершеннолетнего существа, желающего стать добровольным кормлецом, в присутствии трех свидетелей. Исключением из этого правила были только неизлечимые душевнобольные в Госпитале.

Еще был закон единицы: «Один человек – один взгляд – один раз». Брать на взгляд конкретного человека можно было один раз за всю его жизнь. Воспользовавшийся обязан был поставить на человека магическую метку, и больше этого человека брать на взгляд не имел права никто. Всего лишь справедливость. Понятно, что некоторые люди привлекательнее других. Нельзя было допустить, чтобы их раз за разом брали на взгляд все, кому они понравятся.

Категорически запрещалось поднимать во Жнеце без официального разрешения. Все это были правила, совершенно необходимые для самой возможности интегрирования вампиров в мир живых. Нарушители карались жестоко, вплоть до полного стирания личности.

Сосуществование трех рас шло через пень-колоду, но, к счастью, уже без крупных вооруженных столкновений. Мир держали Руки Короны.

Большим пальцем мог быть и человек, и эльф, и вампир. Он отвечал за все, что происходит в Руке и с Рукой, он вел Руку в бой, он писал отчеты и получал нагоняи от начальства – Замка. Замок отвечал за пять Рук, за их «сыгранность», за то, чтобы четыре из них были готовы к немедленному реагированию, пока пятая отдыхает, и обрабатывал отчеты, отправляя наверх, своему Кулаку, только самое необходимое. Должность Кулака была чистой канцелярщиной: выдача премий и зарплат, назначения отпусков и дней Осознания для 50 Замков. Наверх, Большому Кулаку, Принцу на Троне, тек от Кулаков совсем мелкий ручеек корреспонденции, содержащий только авральные сведения. Например, что где-то вот в этом районе видели Тень. Но Кулаков было две сотни, и скука Принцу не грозила.

Средний и Указательный пальцы – силовые бойцы, как правило, ординары. Безымянный – серый маг, целительство и боевая магия. Мизинец – завхоз, повар и добрый дедушка для всей Руки. Им мог быть кто угодно, хоть женщина – но! Именно от умений Мизинца зависело в Руке оч-чень многое. Большой был боевым командиром, Мизинец, зачастую, – домашним.

Пальцы в Руке нечасто, но менялись. Кто-то уходил на пенсию, кому-то надоедало, кого-то убивали. Прирастить к Руке палец – дело сложное. Все пальцы должны действовать слаженно, как пальцы одной руки, спиной чувствуя, что сейчас делают остальные, в какой момент понадобится помощь. На приращивание одного пальца к Руке полагалось не меньше двух недель дней Осознания.

Глава третья
Рука Короны

Квали дэ Стэн, 101 год, эльф. 8356 год

Квали готов был подскакивать и чирикать, как воробей. Его взяли, взяли, взяли! В Руку, в Руку, в Руку! Ну, Мизинцем, ну, и что? Он и Мизинцем согласен, лишь бы в Руке! А то придумали – Университет! Что он там забыл, в этом Универе? Он всегда хотел, как отец. Правда, отец был в Детях Жнеца, но Рука круче! Дети, в основном, спасатели, а Рука – ого! Это сила! Да еще какая у него Рука! Сегодня была первая тренировка – двое надвое. Он с Указательным, Громом, против Большого, Лаймона, и Среднего, Дона. Лаймон, конечно, полукровка. У эльфов не бывает синих глаз, только зеленые разных оттенков. Но хотелось бы посмотреть на чистокровного, который этого полукровку хотя бы подвинуть сумеет! Круто, круто! Да они все ему страшно понравились! Гром, такой массивный, тяжелый, даже с виду надежный, как скала. И такой же спокойный. И даже не понятно, как ему удается так стремительно, просто неуловимо, двигаться. Удивительно! А Лайм – сразу понятно – очень добрый и заботливый. А Дон – о! – это вообще нечто совершенно невероятное! Такой весь доброжелательный. Он, наверно, и убивает доброжелательно. Этак швырк и – «Ах, простите, это не вы руку потеряли? Ну, что вы, не стоит благодарности! А вот еще по шейке – вы позволите? Уверяю вас, сразу станет легче! На целую голову!» Интересно, он, Квали так когда-нибудь сможет? Что его подготовка – это тьфу – он сегодня уже понял. Дон выдал ему второй меч, показал пару приемов и загонял до изумления – но до чего здорово! Как он двигается! Как… как вода! Перетекает! Оп-па – и собрался в другом месте! Надо научиться так же двигаться, обязательно! Санни, серый маг, тоже, вроде, неплохой мужик. Но он по другой части, Квали в магии ни бум-бум.

Неделю назад дал присягу. Такая чушь – еле выучил! А какой дома был скандал! Отец орал, мать ревела! Еле отбился! А фигли! Он уже год, как совершеннолетний! Пусть старшего братца пасут – это он наследник. А Квали всегда хотел в Руку, еще со школы. И правильно хотел. Недаром он в Резерве всего неделю пробыл! Другие по месяцу без работы сидят – а его сразу взяли! Ну, да, Мизинцем – зато мама успокоилась. Мизинцы редко участвуют в боях и, соответственно, редко гибнут – только это соображение ее и утешило.

Бран Лаймон дэ Вэйт был стар. Когда-то в далекой молодости он женился, у них было трое детей. К своим семистам годам он уже потерял счет своим пра-пра– (дроу знает, сколько пра) внукам. Жениться снова не пытался – как полукровке, ему были разрешены полные браки (с потомством) только с людьми, а это было слишком больно. Он до сих пор помнил свою жену, их домик, помнил, как росли дети. И как он хоронил их всех по очереди. Нет, никто не погиб раньше срока, все они благополучно дожили до глубокой старости – но от этого было не легче. И даже как-то обидно. Старость, конечно, не радость, но это и чисто человеческое право. А ему в этом праве было отказано. «Дедушку Лайма» – на вид мужика лет тридцати – до сих пор помнили, присылали ему пачки поздравлений на праздники. Он периодически помогал кому-нибудь из потомков деньгами – на свадьбы, на родины – но увидеться не пытался ни с кем, даже избегал, вежливо, но неуклонно отказываясь от любых приглашений. Он боялся. Он совершенно откровенно боялся и отдавал себе в этом отчет – нельзя прожить семьсот лет и не научиться разбираться в самом себе. Боялся привязаться душой к кому-нибудь чересчур смертному – и опять пережить боль расставания. Может быть, потом, когда ему самому останется немного, лет через двести – полукровки редко доживают до тысячи. Но последние девяносто три года он был счастлив. Именно тогда они взяли в свою Руку нового Среднего. Прежний, Арон дэ Тенн, ушел к Детям Жнеца. Он лет десять уже собирался, говорил, что устал – и, наконец, ушел. Нового Среднего звали Донни.

Он так и не сообразил, как же это он умудрился – Донни повода, вроде, не давал, вел себя совершенно нормально, спокойный такой мужик, но и не зануда, отличный мечник. И к девочкам в тот бордельчик именно Дон их всей Рукой и повел, когда проставлялся с первой зарплаты, сказал – проверено!

– Что – вот прямо всех и проверил? – восхитился тогда Гром.

– А то! – подмигнул Дон. Какие ресницы, еще тогда подумал Лайм, как крылья черных бабочек! А через месяц понял, что влюбился – и чуть не повесился, когда понял. Караул! Позорище-то какое! Как же так? Никогда никакой склонности не испытывал, и тут – на-ка тебе! В мужика, в вампира, в подчиненного… И не уберешь его – на каком, собственно, основании? Боец отличный, в предыдущей Руке семнадцать лет прослужил, в резерв попал, потому что от Руки двое осталось – он сам и Мизинец. Мизинец в бою не участвовал, а Дон в ящик загремел с пробитой головой. Лайм смотрел тот отчет, да его многие смотрели, заварушка громкая была и поучительная, на предмет – как не надо действовать. Две Руки там полегло почти вчистую. Так что убирать его просто не за что. Самому уйти? Обидно, блин! И куда? Только к Детям или в отставку. Просто уйти в резерв нельзя, не может Большой сказать: «Фу, противные, вы мне не нравитесь!» Основание нужно. А какое у него основание? Бред!

Попросил Безымянного посмотреть, не навешено ли на него что-нибудь? А то, вот, нервничает он почему-то всю неделю. Серый быстро просканировал, сказал – чисто. Выдал мерзкую настойку. Еще неделю Лайм бегал от своего Среднего, краснел, как девочка, встречаясь взглядом, и предавался тяжким раздумьям, удрав от всех подальше. Еще счастье, что волосы от отца достались, человеческие. Были бы эльфийские – уже во всю голову радуга была бы! Что же делать-то? Эту мерзость из бутылочки он уже неделю сосет, а толку? Ну, да, настоящую причину своей нервозности он серому так и не сказал – постеснялся.

Лайм сидел в пустой библиотеке Казармы и прилежно делал вид, что читает. И было ему нехорошо. Блин! Он Большой! Это он должен налаживать взаимоотношения в Руке – ага! Уж он наладит – только дай! Извращенец! Ну, за что ж ему такое на старости лет? Уже врать начал – Безымянному-то не сказал, из-за чего нервишки разыгрались? Что дальше? Так, глядишь, и до подлянки доберемся! Ох! Что же делать-то? Ведь, судя по всему, Дон нормальный мужик, если догадается – скорей всего, морду набьет, это как минимум. И будет прав. А о максимуме даже думать не хочется. А потом – дело о нарушении субординации, на котором Лайма наизнанку вывернут. Тьфу! Как ни поверни – караул, да и только.

– Ну, как – вкусно? – Лайм даже подскочил. Объект его размышлений брякнулся на стул в опасной близости, подвернув под себя ногу, почти улегся боком на стол, подпер рукой голову.

– Что – вкусно? – Лайм постарался скрыть смятение, но чувствовал, как предательски горят уши.

– Да ты себя уже неделю поедом ешь – мне интересно стало! Может, вкусно немыслимо! Дай кусочек-то – попробовать! Ой, слу-ушай! А книжки вверх ногами читать – долго учиться надо? Класс! Меня научишь? – Дон весело ерничал, блестя глазами, Лайм молчал, не зная, что сказать. С ушей, наверно, потом кожа облезет. Интересно, они просто красные – или светятся? А дым есть?

– Ты мне можешь сказать, что тебя больше всего напрягает: то, что я мужик, то, что подчиненный, или у тебя есть кто-нибудь? – вполне серьезно, даже участливо спросило это чудовище.

Лайм даже подпрыгнул, и резко, с размаху закрыв злополучной книжкой горящее лицо, замотал головой.

– До-он! Не добивай! – взмолился он, тем не менее, чувствуя при этом странное облегчение. Все. Все вскрылось, как нарыв, от него теперь практически ничего не зависит.

– Только честно. И морду бить не буду. И не телепат – фыркнул Дон в лицо вскинувшемуся Лайму. – Я мимо шел, дверь приоткрыта, а ты говорил сам с собой – и довольно громко. Я уже и ушел было, но понял, что ты это – про меня. Колись!

Лайм обреченно вздохнул. Ну, хоть разговаривает, а не морду бьет, и на том спасибо. Дипломат, блин! Лайм бы точно набил и из Руки своей вышиб. Нафиг надо! А теперь сам такой! Ох!

– Никого у меня нет, только Рука, – опять вздохнул он. – А теперь вот ты на мою голову! Напрягает… Да я в панике просто! В жизни на мужиков не западал! – он в отчаянии помотал головой.

– Н-ну-у… если тебя беспокоит только этот аспект… – задумчиво протянул Дон. Лайм недоуменно посмотрел на него и успел застать момент трансформации. Как будто в видеошаре смазалось изображение, черты поплыли, исказились… застыли.

– Так лучше? – глубоким контральто спросила пышноволосая блондинка, поправляя выбившуюся прядь. Лицо практически не изменилось, прибавились только ямочки на щеках, а вместо черных кудрей появилась копна белых прямых волос. Лайм подобрал со стола челюсть и постарался засунуть на место вытаращенные глаза. – Ле Скайн, – утешила его девушка.

– До… Донни? – челюсть упорно отваливалась.

– Ты знаешь… – очень всерьез отнеслась блондинка к его вопросу. – Наверно, все-таки, Донна, тебе не кажется?

– М-м-м… – кивнул Лайм.

– Я сняла камень с твоей души? – ресницы остались черными, и брови тоже. Лайм опять утвердительно промычал. – Ну, вот и хорошо. А за цвет и форму своего лица не беспокойся – я тебе их корректировать не буду, – она улыбнулась, отвела ему со лба волосы. – То, что я вижу, меня вполне устраивает!

Что было дальше, Лайм потом вспоминал отрывками – хорошо запомнилось только чувство огромного облегчения и шальная щенячья радость. Сначала они целовались на столе в библиотеке, это точно. А как они попали в гостиницу? Но там тоже было хорошо, даже лучше… А вот проснулся он рядом с Донни!!!

– Донни!!! Сволочь!!! Ты нарочно? У меня ж инфаркт будет! – Лайм вылетел из постели, как ошпаренный.

– А? А-а! Извини, это, видимо, во сне автоматом. Да и фиг с ним, иди сюда! – Дон лениво потянулся и похлопал по постели рядом с собой.

– Донни!!!

– Слушай, я ж тебе с летучей мышью не предлагаю? А она тоже может… много чего… а хочет еще больше… Это все равно я – какая тебе разница? Так даже удобнее – вот, я тебе сейчас покажу…

Они с топотом побегали по номеру, роняя мебель. «Извращенец!», взвизгивал действительно шокированный Лайм. «А то!» ржал и откровенно развлекался Донни. Потом он подсечкой свалил Лайма на кровать и, хохоча, упал рядом.

– Ну, ты и скотина! – еле выдохнул Лайм, запыхавшийся не столько от беготни, сколько от нервного потрясения. Он пытался понять, как же так получилось: он переспал – с кем? С Доном? С Донной?

– Да брось ты! – Донни сел, потянулся, закинув руки за голову. – Я раньше точно так же на это смотрел – мужчина, женщина… Вот, объясни мне, почему с восхищением говорят: «Какая мужественная женщина!»? А «женственный мужчина» – с презрением? Почему первое хорошо, а второе плохо? Не знаешь? И я не знаю, и никто. Просто – так принято, а на самом деле фигня все это. Главное, чтобы всем было приятно, а кто эти все – дело вкуса, а не морали. Любая тушка аморальна априори, – он повернулся к Лайму. – Не доходит? – он перетек на кровать, сложив ноги кренделем. – Личность – изначально – беспола, понимаешь? Абсолютно! Это пол тушки принудительно заставляет личность вести себя определенным образом. При-нуж-да-ет! А принуждение в постели, так же, как и насилие, безусловно аморальны – будешь спорить? По законам ле Скайн, некоторые виды принуждения уголовно наказуемы. Полное стирание – это тебе о чем-нибудь говорит? Так что, все мы сами себе преступники! – тело поплыло. На краю постели сидела Донна и смотрела на полуэльфа со спокойной улыбкой. – С другой стороны, конечно, к кому попало не сунешься, надо учитывать все эти «так при-инято», табу-у, внутренние запре-еты, – она скорчила гримаску, сморщив веснушчатый нос. – Но, я надеюсь, не тебе, и не со мной. Важна личность, Лайм. Личность – это я. А как меня звать, Дон или Донна – дело десятое. Вопрос – а к чему у тебя, собственно, прикол? К личности или к конкретной тушке? Подумай. – Уже серьезно закончила она.

Лайм слушал с изумлением, он никогда не задумывался о таких вещах – да и незачем было, вообще-то! Он смотрел на женщину, сидящую рядом, и очень четко, в отличие от вчерашнего вечера, осознавал: это его Средний, Донни, классный мечник и отличный мужик. Но… Он почти физически чувствовал, как в душе что-то рвется, лопается, как корка, как короста на рубце, и отваливается кусками, обнажая – что?

– Я подумаю, – сказал он и, дернув ее за руку, подмял под себя. – До завтра. Или до сегодня… до вечера…

Когда они вернулись в казарму, их ждал запрос на банду. Выдвинулись немедленно. Серый определил девять человек, на четверых, стоявших группой, сразу накинул «сеть». Троих, не пожелавших стать трупами, они счастливо повязали, когда десятый, видимо, только что явившийся, выстрелил из-за куста. Донни среагировал быстрей всех и, прикрыв собой серого, получил болт в правый бок. Такой ярости Лайм не испытывал, пожалуй, никогда, даже не подозревал, что способен на такое. Именно ярость сорвала его с места, донесла в четыре смазанных прыжка до куста и снесла его двуручником ветки вместе с головой стрелявшего и рукоятью его меча в заплечных ножнах. Гром только головой покачал, взглянув на двуручник, когда Лайм вернулся.

– Ну, ты… Да-а-а… – емко выразил он общее мнение. Меч кончился и восстановлению не подлежал. Только перековке.

Донни провалялся в ящике два дня. Лайм встретил его на ресепшене.

– Я подумал, – сказал он, обнимая Донни за плечи. – Ты прав.

За два дня он много передумал. Он недаром уже больше трехсот лет был Большим Руки Короны – он умел принимать решения и отвечать за них. И он решил. Он больше не был влюблен. Он любил – спокойно и уверенно, как делал все в своей жизни.

– Какую благословенному райну угодно тушку? Мальчишку? Девчушку? Зверушку? – дурачился вечером Дон.

– Да нет, знаешь, до зверюшки я еще, видимо, морально не дорос, – озабоченно задумался Лайм. – Как-нибудь в другой раз, ладно?

А Дон и не настаивал.

За девяносто лет в их Руке успели дважды поменяться Безымянные и трижды – Мизинцы. Последний Мизинец, Монти, был просто отличным. Он умел доставать все из ничего. За время службы в Руке Короны этот кругленький подвижный человечек с острыми птичьими глазками успел жениться, обзавестись двумя детьми, а теперь уже и четырьмя внуками. Теперь ему было 60, болели колени, внуки обижались, что не видят дедушку – пора было в отставку. Рука в полном составе отправилась в казарму резерва. Пришли во время тренировки.

– Вон того, – сказал Монти тоном домохозяйки, выбирающей поросенка к праздничному столу.

– Эльфеныша? – удивился Лайм. – Уж больно мелкий какой-то, – Донни заржал. – Ты чего?

– Райнэ, вы уверены, что правильно пришли? По-моему, вам на рынок надо было! Там поросят – знаешь сколько! Любых! И помельче, и покрупней!

– А мне нравится, – прогудел Гром. – У него взгляд такой… правильный. И кисть поставлена хорошо…

– Таки ви все не пго то! – категорически пресек обсуждения Монти. – Вам погосенок нужен – таки я вам его достану. Боец вам не нужен – это я вам говору! А мне нужен – о! – пгеэмник, ви понимаете меня? И, таки, я вам говору – вон того!

Теперь ржали все.

– Ладно, откормим, – хихикнул Лайм и обратился к казарменному служке: – Скажите пожалуйста, благословенный, как зовут вон того поро… тьфу, бойца?

– Риан Квали дэ Стэн, благословенный.

– Ого, даже дэ Стэн! Чего это он в Руку… Извините! Виноват! Я ничего не говорил!

– Младший сын, – углом рта сказал дежурный и многозначительно повел бровью.

– Благодарю, – так же углом рта отозвался Лайм и обернулся к своим – Ну, что? Знакомиться будем?

Так Квали начал службу в Руке Короны. Монти целую неделю преподавал ему свою науку доставания.

– Ты хогоший мальчик, я же вижу, у тебя все получится! Ты гениальный Мизинец, тебе пгосто надо объяснить, ты все сможешь, это я тебе говору!

Теория взяток оказалась весьма занимательной. Квали про себя хихикал: вот бы отцу рассказать – пусть бы порадовался!

– Эсли ты дашь много – он не будет габотать, он будет думать, как бы взять еще, ничего не сделав, потому что ты богатый дугачок! Эсли ты дашь мало – он не будет габотать, ему будет неинтегэсно за такие деньги. Дать надо так, чтобы он почувствовал, что уже обязан, но пока больше не дадут – вот тогда он будет габотать, и сам спгосит, не надо ли чего-нибудь еще, это я тебе говору!

Через неделю Квали сдавал экзамен. И чуть не спалился. Отец поставил ему жесткое условие: хочешь служить – вперед, но никаких «на-райе»! Начинай, как все. Дэ Стэн – и все, ясно? Вот и посмотрим, до чего дослужишься, ясно? Ясно.

– А что, скажите мне, Ви будете делать, эсли у Вас таки попгосят за такую большую услугу пгиглашение во Двогэц? – коварно спросил Монти, азартно блестя глазками.

«Пойду да выпишу», чуть не брякнул Квали, но вовремя прикусил язык, правда, фу, аж вспотел!

– Попрошу аудиенции дворцовой Видящей.

– Какой хогоший мальчик! И что же?

– Представлю дело так, будто инициатива не моя. Приглашение, скорей всего, дадут, но с маяком. Я его, конечно, передам, а потом его Видящая и проверит на входе – зачем ему было так уж нужно во дворец попасть! Если поглазеть – так и на здоровье, ничего страшного, пропустят. Или можно спороть шитье с комплекта формы и предложить охране – форма сейчас в моде. Но потом – по любому – сообщить Видящей. Обо всех. На фига Короне охранник-взяточник! В крайнем случае – отказаться от сделки, но Видящей о желании этого райна все равно сообщить, это моя обязанность, как слуги Короны.

– Ай, какой хогоший мальчик! Гайнэ! Я могу уйти на покой! Этот мальчик и о своей Гуке позаботится, и Когону в обиду не даст, обойди ее Жнец! Мальчик! Вот моя личная печать. Эсли ты не газбегешься, что тебе пгедпгинять, позови Монти, Монти тебе поможет! Но я буду счастлив, я буду гад, эсли она тебе таки никогда не понадобится!

Рука восхищенно ржала.

К концу «приращивания», через пару недель, Квали одолели сомнения. Они прожили четыре дня «на природе» – в небольшом деревенском доме, стоящем на отшибе, на краю деревни. Он что-то такое даже не увидел, а, скорее, почувствовал. Но, блин, как такое может быть? Конечно, при Дворе ходили слухи про вампиров, но, одно дело – слухи, а тут… Может, он просто чего-то не понимает? Нет, к нему все нормально относятся, отлично даже. И учат, и за то, чем он их в первый день накормить попытался, не ругали даже, просто кухню проветрили – и все-е, и в корчму обедать пошли. Наверно, он чего-то не понял, он здесь так недавно. Надо просто спросить. У Грома? Нет, лучше у Санни. Гром сам вампир, вдруг не так поймет, а Квали ведь не просто так, от нечего делать, спрашивает. Ему обязательно надо понять – что это? Он долго ходил кругами вокруг Санни. Наконец, застав его в одиночестве за разбором трав, подошел.

– Э-э-э… – вежливо начал он в лучших традициях.

– У-у-у! – бодро поддержал разговор Санни, не отрываясь от своего занятия.

– Н-ну-у… – заморгал Квали.

– А как же! – жизнерадостно согласился Санни.

– Извините, – Квали пошел к двери.

– Эй, так чего хотел-то? – вслед ему бросил маг.

– Видите ли, Санни, я тут, как бы это сказать… кое-чего не могу понять. Может, конечно, у меня с головой плохо… – многословно заторопился Квали, не зная, как перейти к основному щекотливому вопросу.

– Несомненно! – обнадежил его Санни. – Не расстраивайся сильно, ты не одинок! Таких большинство, исключения редки! К сожалению, лечится это с большим трудом, да и желающих немного!

Квали поморгал и попробовал еще раз.

– Видите ли, я понимаю, конечно, что это не мое дело…

– Ну, если ты так хорошо все понимаешь – может, лучше и не лезть? – Санни не отрывался от своих травинок. Это еще один экзамен, понял вдруг Квали. На разумность? На настырность? Не важно. Этот экзамен тоже надо сдать. Сейчас, сейчас.

– Нет, не лучше. Потому что, чисто от незнания, я могу ляпнуть что-нибудь такое, от чего станет неудобно не только мне. Я не хотел бы, чтобы моя неосведомленность стала причиной неприятностей.

Санни оторвался, наконец, от своих корешков, и поверх очков взглянул на Квали.

– Ну, ты загнул! – хмыкнул он. – Надо же! Это даже разумно звучит – кто бы мог подумать! Ну, спрашивай. Заслужил.

– Скажите, пожалуйста, какие отношения связывают Лаймона и Донни? – Квали долго готовил этот вопрос перед тем, как подойти.

– Даже вежливо! – опять хмыкнул Санни. – Ну-ну! Я, конечно, мог бы тебе сказать, что это действительно не твое дело, но не буду. Давай сделаем так: они сейчас фехтуют на заднем дворе, сходи и посмотри. Ты же эльф? Вот и посмотри внимательно – и глазами и ушами и вообще. Только смотри не «что» и не «как», а, скорее, «почему именно так», понял? Не понял? Ничего, если увидишь – поймешь. Тогда приходи – поговорим. А не увидишь – так и говорить не о чем, – и Санни опять уткнулся в свои корешки, разговор явно был окончен. Квали вышел в недоумении. Да видел он уже, как они фехтуют. Классно они фехтуют, ему до них еще прыгать и прыгать. Нет, он посмотрит, конечно, и даже с удовольствием, но…

На заднем дворе стоял скрежет, лязг и звон хорошей стали. Квали встал за косяком двери и стал смотреть. Ну, да, здорово, даже завидно! У Дона, как всегда, два легких меча, у Лайма в руках тяжеленный двуручник порхает, как легкая тросточка. У Квали дома такого меча не было, здесь он один раз попробовал, он даже его по-о-днял… И улетел следом за мечом на первом же выпаде – легковат-с фехтовальщик оказался! Да, рубятся классно! Донни, как всегда, как будто дразнится, а у Лайма движения неспешные, вроде даже ленивые, но при этом ни один выпад Дона не остается неотраженным. Немного напоминает ритуальный танец, Квали видел как-то раз, только там были серпы… А здесь мечи… И не тренировочные, боевые – понял вдруг он с удивлением. Зачем они так? Оба по пояс раздетые… А если нечаянно рука дрогнет? Ну, да, доверие, конечно – это же само собой, как в Руке без доверия, но демонстрировать его друг другу вот так – просто глупо! Тогда почему? А ведь Санни так и сказал: смотри – почему, вспомнил Квали. Может, он не о том думает? Танец, очень опасный танец, звон стали – разговор оружия. Разговор? Да-а! Квали вдруг прозрел. Высокий, загорелый Лайм, волна пшеничных волос до плеч, верткий, поджарый Дон с вечно взлохмаченными черными вихрами – они сейчас были вдвоем, только вдвоем, а Мир второстепенен, незначителен и как-то мелок, настолько они были «над» и «далеко». И не было ничего важнее этих смеющихся глаз напротив и ожившей вязи стали в руках, казалось – убери у них из-под ног землю – они, не заметив, продолжат в воздухе. Квали не смог бы подобрать названия для происходящего сейчас перед ним, но, как бы оно ни называлось, это полное, исключающее из восприятия весь остальной Мир сосредоточение друг на друге казалось более интимным, чем поцелуй. Эльфа обожгло стыдом понимание, что он подглядывает, но оторваться он не мог. То, что он видел здесь и сейчас, вызывало мистический трепет и холодок в животе, как на краю пропасти – голова уже кружится, и схватиться не за что, и сейчас эта глубина ринется в лицо, затянет – и ты полетишь! Вниз, вверх – уже не важно, главное – полетишь! Квали вдруг поймал себя на том, что улыбается какой-то кривой беспомощной улыбкой, а по щекам текут неудержимо слезы. Он еще долго стоял там, за косяком, безмерно счастливый, улыбался и хлюпал носом, остро чувствуя, что видит для него не предназначенное – почти украл, ну и пусть, оно того стоило!